стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2014
Кушнер Александр Семенович родился в 1936 году. Поэт, эссеист, лауреат отечественных и зарубежных литературных премий. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Санкт-Петербурге.
* *
*
Если бы ты, дорогой мой, придумал скрепку,
Если не скрепку, придумал хотя бы кнопку,
Кнопку или бельевую, мой друг, прищепку,
А не прищепку, то винную, скажем, пробку,
Если бы ты вслед за классиком наудачу
Худшую из его сочинил бы книжек,
Если бы ты написал новый вальс собачий
Или придумал свой собственный «чижик-пыжик»,
Ты перед нами предстал бы в другом аспекте,
Нас критикуя, привлек бы к себе вниманье,
Мы бы порадовались твоей скромной лепте
В общее дело смиренья и выживанья.
* *
*
Конечно, нет. Не верю в предсказанья,
Иначе фильм о жизни где-то снят
Заранее, все встречи, расставанья,
Все смерти, каждый шепот, каждый взгляд.
Конечно, нет. Иначе все страницы
Грядущих книг написаны уже,
Ни праведника нету, ни убийцы.
И не за что ответ держать душе.
Никто не виноват. Товарищ Ленин
Сыграл ему порученную роль.
Конечно, нет. Иначе ни сомнений,
Ни слез, и кровь не кровь, и боль не боль.
А мертвый конь, змея та гробовая,
И князь Олег, конечно, ерунда.
Но жизнь свою в уме перебирая,
Вдруг говорю, смутясь: конечно, да!
* *
*
Стоянка поезда — одна минута, мало!
Так мы подумали, на самом деле — много!
Прощай, Окуловка! Ты в зарослях застряла,
Пересекла тебя железная дорога.
Никто в Окуловке, лишь женщина с ребенком
Одна из поезда навстречу ветру вышла.
Встречал ли кто ее? Не разглядел я толком.
Встречал, наверное. Листва клубилась пышно.
Виднелись низкие какие-то строенья
Пристанционные: бетон, кирпич, известка.
Прости, Окуловка: плохое настроенье.
Всё как-то смутно здесь, затеряно и плоско.
Куда в Окуловке, налево ли, направо
Пойти отраднее? И стыдно почему-то.
И эту женщину я не имею права
Жалеть. И вообще одна всего минута!
* *
*
В чем дело, не пойму. И нефти, и угля
В ней больше, чем в любой другой стране, и торфа,
И газа, и леса огромны и поля,
И что ни новый царь, то новая реформа,
И олово, и цинк, и никель, и руда
Железная в ее глубинах, и алмазы,
Ее подводный флот готов пойти туда,
Куда ему велят — и выполнить приказы,
Стрелковое ее оружие в чести,
И средства ПВО, и новый истребитель,
Но в драном пиджаке и с мелочью в горсти,
К прилавку подойдя, ее томится житель,
И раньше, чем француз, бельгиец или швед,
Умрет на фоне всех неслыханных запасов.
Я звездный блеск люблю и старый парк, как Фет.
Зачем же я пишу сегодня, как Некрасов?
* *
*
1
Когда весь мир лежит у ног героя,
Им завоеван, скука — новый враг —
Приходит, хуже смерча, жарче зноя,
И с ней уже не справиться никак.
Копьем сразить нельзя, стрелою тоже,
Бессилен меч и кони не нужны:
Достанет и на пиршественном ложе,
Отравит явь и проберется в сны.
Выходит, зря Египет завоеван,
И в Персию напрасно вел войска,
Успехом сыт, удачей избалован,
И в Сузах — мрак, и в Индии — тоска!
Не затевать великого похода,
А быть, как все, и сбросить тяжесть с плеч…
И в тридцать три, быть может, умер года
Он для того, чтоб нас предостеречь.
2
А стулья ломать в самом деле не надо,
Сквозник-Дмухановский, наверное, прав.
Бывает такая сырая прохлада,
Так лезут цветы и трава из канав.
Окно приоткрыл — и как будто в другую
Страну перебрался, рубеж перешел.
Не стоит войну затевать никакую, —
Так чудно сидеть, опираясь на стол.
Твой подданный-тополь подходит с поклоном,
И куст-царедворец блестит в полумгле.
Откройте окно, подышите озоном,
Чтоб не было скучно так жить на земле.
Египет и Сузы не стоят прохлады,
Сырого листочка, бегущего вскачь.
А стулья казенные не виноваты,
Что храбр Александр и учитель горяч.
* *
*
Джульетта, Офелия — девочек жаль,
За что им такие страданья?
И жаль Дездемону, — какая печаль
В основе лежит мирозданья!
И кажется странным, что в книге одной,
В смятенье, в слезах и в испуге,
Под общей обложкой, тяжелой такой,
Не знают они друг о друге.
Три разных любви, а дорога одна.
О, если б могла Дездемона
Прочесть про Офелию! Жизнь, ты страшна,
Носиться с тобой нет резона.
Но иву увижу, увижу зарю —
И что мне страдалицы эти?
Я что-то, Джульетта, не то говорю!
Три спутницы, в сущности, дети.
* *
*
Откуда он, сей гул непостижимый?
Тютчев
Не поленюсь, на лифте поздней ночью
Спущусь и выйду, крадучись, во двор
Не для того, чтоб туч увидеть клочья
Иль звездный, еле видимый узор,
Что фонари затмили ярким светом,
И не дворовых кленов караул,
А для того, чтобы во мраке этом
Услышать тот заветный, странный гул.
Чудесный гул — и я себе позволю
Вослед поэту так о нем сказать:
Пока мы спим, отпущенный на волю
И мыслящий, и можно угадать,
О чем шумят ночные эти мысли,
Когда, сойдясь над городом, они
Во тьме живой субстанцией нависли.
Или их нет над нами в наши дни?
* *
*
Кто старше нас, тот старше, даже если
Он в молодости умер, все равно —
На десять лет, на двадцать или двести,
Хоть Лермонтов, хоть под Бородино
Полковник тот, что был сражен булатом.
Полковнику могло быть сорок лет.
Войди он шагом к нам молодцеватым,
Ты кресло б уступил ему и плед.
Сегодня дома холодно и сыро,
Топить еще не начали, увы.
Он старше нас, он честь сберег мундира.
«Ну ж был денек!» «Не отдали б Москвы».
Мне много лет. Я младше, я моложе.
Дождь припустил за окнами опять,
Осенний дождь, на сумерки похожий.
Не жаловаться! И не унывать!
* *
*
Как чудно всё: и мироздание,
И снежных вихрей навык ткацкий!
Откуда заяц про восстание
Узнал на площади Сенатской?
Неужто же в лесу у ельника
Есть связи тайные, возможности, —
И зайца, белого бездельника,
Он держит на секретной должности?
Быть может, льдинке с влажным фокусом
Следить за городом приказано
И всё каким-то странным образом
В чудесном этом мире связано?
Или во мгле и снежной осыпи,
Решив с судьбою не тягаться,
Придумал всё это для Осиповой
Поэт, свалив вину на зайца?
Нет, нет, мне думать так не хочется,
И в сказках к людям жмутся звери,
И льнет луна к нам, полуночница,
И я немного суеверен.