стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 2013
Кекова Светлана Васильевна родилась на Сахалине. По образованию филолог (в 2010 году защитила докторскую диссертацию). Автор нескольких поэтических сборников и литературоведческих книг, в том числе посвященных творчеству Николая Заболоцкого и Арсения Тарковского. Стихи Светланы Кековой переводились на многие европейские языки. Лауреат нескольких литературных премий. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Саратове.
* *
*
На воде не зыблется тень весла,
И забыто прошлое, и заброшен
Инвентарь рыбацкого ремесла.
Где кухарки, прачки и белошвейки,
Кузнецы, оратаи, рыбари?
В запылённом скверике на скамейке
В золотых коронах сидят цари.
Не дожить им, видимо, до получки…
Дождь стучит по косточкам домино.
А принцессы — плаксы и белоручки —
В белоснежных блузках идут в кино.
Где пророк Иона?
— Уехал в Сочи.
А пророк Исайя?
— Живёт в Туве…
И какой-то странный чернорабочий
Вышивает золотом по канве…
* *
*
две бочки вина, к ним — серебряный кубок,
рожь, пшеницу, масло, восемь свиней, наконец,
за луковицу тюльпана — лучшую из покупок —
отдал один чудак. В придачу ещё — гардероб,
множество платьев жены,
из китайского сшитых шёлка…
— Что же мне с нею делать? Взять ли с собою в гроб
или оставить здесь — до весны, положить на полку?
Так накануне смерти один рассуждал чудак.
Что он жене оставит?
Память?
Пустой чердак?
Время, как лошадь в мыле, мчится из дальних стран,
а на одной могиле красный цветёт тюльпан…
* *
*
1
Летом, под созвездием Стрельца,
Я случайно просыпаюсь ночью
С ощущеньем близкого конца.
Я встаю с постели. Пахнет мятой,
Слышен слабый запах лебеды.
Вижу я на простыне измятой
Отпечаток будущей беды.
Что же, опыт смерти — тоже опыт,
Он, наверно, ни хорош, ни плох.
И твержу, переходя на шёпот,
Я молитву “Да воскреснет Бог”.
2
Сильнее шиповник цветёт.
Кто душу свою потеряет,
Тот снова её обретёт.
Но что же с душой происходит
В тот самый таинственный миг,
Когда она в землю уходит
И бьёт из земли, как родник?
Душа
Ты плачешь, ты хочешь нравиться,
оглядываясь на бегу,
с тобою, моя красавица,
я справиться не могу.
Какое ты слово пестуешь,
какое дитя растишь?
Ты в прошлое путешествуешь —
и в будущем ты гостишь.
О, как мне ещё аукнется,
душа, твой былой размах!
Разбойница ты, преступница,
изгой на чужих кормах.
А я — только тело ветхое,
защита тебе и кров…
Пометь меня звёздной меткою,
владычица двух миров!
Дым
в зимнем воздухе чудно клубясь,
дым несётся, с мирами иными
обнаружив незримую связь.
На него не устроишь облавы,
не даётся он в руки врагам…
Дым отечества, облачко славы
жизнь относит к иным берегам.
И отшельник лукавого беса
изгоняет из кельи постом:
бес — как дым — ни объёма, ни веса,
ни простого родства с веществом.
Облаков тонкорунных отару
в небе ласковый пастырь пасёт,
и душа в виде дыма и пара
достигает незримых высот.
Достигает неведомой цели,
к родникам припадает родным…
Неужели, мой друг, неужели
жизнь земная похожа на дым?
* *
*
человек, не помнящий братьев младших —
муравья, ползущего по дороге,
воробья, не платящего налоги,
мотылька, скрестившего правду с ложью,
стрекозу, а также коровку Божью,
ты, забывший горлицу, краснопёрку,
да дверную щёлку, ржаную корку,
ты, не слышащий перебранки
двух синиц,
но владеющий счётом в банке,
дорогим авто с голубым экраном
и экспрессом жизни с его стоп-краном,
ты один не знаешь, о чём ты тужишь,
ты один не помнишь, кому ты служишь,
и понять не можешь ты — что ты значишь…
Ты идёшь один по земле и плачешь.
* *
*
когда он Книгу Бытия прочёл.
Он ввёл в простую ткань существованья,
а, может быть, и в ткань повествованья
фрагмент из жизни медоносных пчёл.
Предмет и слово были для Адама
единой сутью. Он не различал
двух планов жизни, двух её начал,
тревожных и простых, как звук тамтама.
Адам следил за тем, как из дупла
таинственные пчёлы вылетали,
рассматривал какие-то детали,
которыми украшена пчела:
вот усики, вот лапки, вот крыла,
вот хоботок подвижный — и так дале.
(Как странно сотворён пчелиный рой!
Он на роман похож или на повесть,
где некий собирательный герой
пыльцой цветов свою врачует совесть.
Он пьёт нектар, как олимпийский бог,
и чёрной не боится он работы,
и душу, что отдал ему цветок,
спокойно запечатывает в соты.)
Роились непонятные слова
вокруг Адама; жалили, жужжали,
но каменные ждали их скрижали —
там, на Синае, в глубине времён,
где он, Адам, грехом своим пленённый,
был смертным мёдом жизни опьянён…
Стрекозы
Мандельштам, воспевающий ос…
Но как строен, бесплотен и тесен
строй летящих на волю стрекоз!
Их, задержанных в клетке воздушной,
их, закрытых от нас на крючок,
выпускает какой-то послушный
Божьей воле седой старичок.
Сны, принявшие странные позы,
словно люди, вкусившие яд…
Но летят голубые стрекозы,
голубые стрекозы летят.
И одна стрекоза ненароком,
одолев непонятный испуг,
подлетает к печальному Блоку
и садится на серый сюртук.
* *
*
Тоска, и мука, и вина…
Обломки кораблекрушения
На берег вынесет волна —
Ковры, торшеры, кресла дачные,
Цветастые половики,
Размокшие контракты брачные
И тени рыб со дна реки.
И жёны, бытия виновницы,
Чтоб завести в домах уют,
Из листьев мяты и смоковницы
Своим мужьям одежду шьют.
* *
*
Прозрачное стекло похоже на слезу,
на краденый алмаз у перехожих калик —
зачем у них в суме таится сей кристалл?
Печаль по временам похожа на хрусталь.
А может быть, она сама — хрусталик?
Но мир вокруг меня прекрасен и велик.
Презрев мою печаль, смеётся сердолик,
сияет бирюза, как волосы Мальвины.
Но если грянет гром и я с ума сойду,
я снова окажусь в бессмертном том саду,
где на ветвях висят созревшие маслины.
Но я уже слепа, как тот, кто исцелён,
и я уже мертва, как тот, кто воскрешён, —
евангельский слепец, четырёхдневный Лазарь…
Я выйду из пелён — и путь мой предрешён:
надвину на глаза печаль, как капюшон,
и в перечне судеб я стану лишней фразой.