стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 8, 2012
* *
*
Светляки, клубника, россказни, ежи.
Тени лиственной стирающейся край.
В города перед компотом поиграй.
Поплывут средь порыжелых низких крыш
Прага, Вена, Филадельфия, Париж
к неисправной водокачке в сосняке,
к запоздавшей электричке за мостом.
Пух по ветру, паутина по щеке,
свет по веткам в угасании косом.
И под дедовское чтение газет
от каникул и ещё один денёк
отступает за веранду, за клозет
и в костёрный превращается дымок.
Мировые точит зубы капитал.
Власть-военщина ослушников щемит.
Тот борзел, тот напряжённость нагнетал,
потому как проститутка не наймит.
Как дымит, как изгаляется сушняк
пеплом высветлить темнеющий июнь.
Усмань, Масловка, Маклок, Коротояк.
Покатай во рту согласные и сплюнь.
Сырость ранняя с подлесковым душком.
Это облако садится на сады.
Смеряй улицы заросшие пешком
от крылечка до протухшей до воды,
до сторожки, да смотри не забывай
дальних весей, мнимых далей имена,
чтобы будущий баян или абай
сбацал песню про такие времена,
где отрывки подростковой болтовни
выдавали карту завтрашнего дня
и отеческие тщетные огни
нас от завтра берегли как от огня.
* *
*
В детской миске, где стёрлась эмаль.
Не спеши, пораскушивай малость —
Уж на что, а на это не жаль
В наползающих сумерках жизни,
Допоздна шелестящей в саду.
Соком вымажись, мякотью брызни,
В темноту оступись на ходу.
Острый воздух разгара сезона,
Как дразнилка, дрожит на губах.
Если помнишь: “Держи фармазона,
шито-крыто, бабах-карабах”.
И бессмысленным счастьем пострела,
Обожателя абракадабр —
Чёрной ягоды спелое тело,
Юной ночи нечаянный дар.
И по дну оголённому шаря,
На подушечки пальцев дыша,
Улыбнётся прощально и шало —
Дескать, вишня была хороша,
Пустяки, что не выдался случай
Задержаться на этом пиру
С тёмной радостью, сладостью жгучей,
Чутким сном в грозовую жару.
* *
*
бенгальских вспышек, женских бус
все нити и оттенки.
А следом — крибле-крабле-бумс! —
и тень растёт на стенке.
И выговаривай слова
в настенный плоский мир, сперва
во весь серьёз не веря:
сердитый ангел ли, сова,
сырая грива зверя?
Огня кривые языки?
Чело всклокоченной реки?
Обрывки листьев в стужу?
Тоска оскоминой строки.
Горючий взгляд наружу.
Там снег седой, судок с едой
висит, как месяц молодой
в оконной окантовке.
И всё бубнишь как заводной,
пока грозят потоки
бесшумных сумеречных сил,
как липкий дым, упрямый ил,
накрыть гостей и ёлку,
как будто кто приговорил
к утечке втихомолку
смолу ствола, задор отца,
дозор созвездия Стрельца,
затею жить на свете
четырёхлетнего чтеца
на драном табурете.
* *
*
пацанство, глупое кино,
запасы вымысла и водки
вчистую кончились давно.
Перевелись — и бога ради —
всё глуше даль, наглее близь.
Перепились седые дяди
да и по норам разбрелись.
Бушует пагуба разъятья,
что ржавый ясень на ветру.
И если ясельные братья
проснутся завтра поутру,
припомнят дом и дым над крышей,
пустые сны, былые дни,
всё невесомей, горше, выше —
и там созвездия одни.