Члены зондеркоммандо и их рукописи. Публикация Павла Поляна, перевод с идиш Дины Терлецкой, комментарии Павла Поляна и Дины Терлецкой
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 2012
Павел Маркович Полян — географ, историк и (под псевдонимом Нерлер) филолог и поэт. Родился в Москве в 1952 году. Выпускник географического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, доктор географических наук, профессор. Председатель Мандельштамовского общества. Автор десятка книг, в том числе «Жертвы двух диктатур» (1996, 2002), «Не по своей воле» (2001), «Между Аушвицем и Бабьим Яром» (2010), «Слово и └дело” Осипа Мандельштама» (2010). Живет и работает в Москве и Фрайбурге. Материалы, подготовленные Павлом Поляном, неоднократно публиковались в «Новом мире».
Дина Владимировна Терлецкая — аспирантка РГГУ. Родилась в 1985 году в Москве. Выпускница Центра библеистики и иудаики — совместного проекта РГГУ и Еврейской теологической семинарии Америки, Нью-Йорк. Живет в Москве.
От публикатора
1
Немецкое слово «Зондеркоммандо» («Sonderkommando») означает всего лишь «отряд особого назначения». Но Вторая мировая война одновременно связала его значение с СС и сузила до нескольких специфических разновидностей. Основная коннотация — передовые части «айнзатцгрупп СД», то есть «боевых групп службы и полиции безопасности», действовавших в оперативном тылу войск: они охотились за вражескими подпольщиками и архивами, организовывали тюрьмы и лагеря, но массовыми убийствами населения не занимались — на то были «айнзатцкоммандо СД» (боевые отряды). Весной 1942 года была создана ставшая знаменитой трансграничная «Зондеркоммандо 1005» под командованием Пауля Блобеля, задача которой заключалась в повсеместном исправлении одной логистической «ошибки» палачей, а именно: предании трупов их бесчисленных жертв земле. Это было чревато не только отравлением грунтовых вод и эпидемиями, но и гораздо худшим — однозначной доказуемостью преступлений. В уничтожении постфактум следов всех массовых экзекуций, где бы и как бы они ни происходили, и заключался смысл «Акции 1005». Непосредственно раскапыванием и сжиганием трупов заставляли заниматься, как правило, советских военнопленных и, реже, евреев, однако это были не «зондер-», а «ляйхенкоммандо» («Leichenkommando» — трупная команда).
Та же «ошибка» была допущена и в Аушвице-Биркенау, соответственно понадобилось выкопать и сжечь трупы, выбросить пепел в Солу или Вислу. Но тех, кого в Бабьем Яру назвали бы «ляйхенкоммандо», здесь называли «зондеркоммандо»: среди них были — буквально единично — и немцы-уголовники, и поляки, и те же советские военнопленные, но подавляющее большинство были евреями, отобранными из числа тех, кого пригнали сюда на быструю смерть. Сами члены зондеркоммандо получали отсрочку, но их кардинальной особенностью было и то, что они же совмещали свою деятельность в духе «Акции 1005» (а она продолжалась почти весь 1942 год) с другой — еще более тяжелой и физически, и особенно морально: с ассистированием в конвейерном убийстве тысяч и тысяч евреев и неевреев в газовых камерах, в кремации трупов и утилизации их пепла, золотых зубов и женских волос.
Одним из членов зондеркоммандо и авторов рукописей, обнаруженных уже после войны, был Лейб Лангфус — даян[1] из Макова-Мазовецкого. Он родился в Варшаве около 1910 года. Выпускник йешивы в Суцмире (Сандомире), он был исключительно религиозным человеком. В 1933 или 1934 году женился на Дворе Розенталь, дочери Шмуэля-Иосифа Розенталя, маковского раввина. Вскоре у них родился сын — Шмуэл. Незадолго до немецкого нападения на Польшу тесть Лангфуса переехал в Варшаву, и Лейб стал фактическим духовным лидером маковской общины.
Еще до войны Лангфус утверждал, что Германии доверять нельзя, что Гитлер хочет физически уничтожить всех евреев, что этому нужно противостоять, но никто его не слушал[2]. Свою антинемецкую агитацию он продолжал и в оккупации и в концлагере: восстание, и только восстание, находил он наилучшим из всего, что можно было и нужно было попытаться сделать.
После оккупации (а район Цихенау, что на северо-востоке современной Польши, в который входил и Маков, был присоединен не к Генерал-губернаторству, а к Восточной Пруссии и, стало быть, к Рейху) с декабря 1940-го по март 1941-го евреев из Цихенау переселяли в Любим и Радом. Гетто в Макове-Мазовецком долго не трогали, но где-то между 31 октября и 18 ноября 1942 года его ликвидировали, а большинство жителей, включая и Лангфуса, 18 ноября депортировали в транзитный еврейский лагерь в Млаве. Еще через три недели (7 декабря) — уже из Млавы — их депортировали в Аушвиц. Обстоятельства этой депортации подробно описаны Лангфусом в «Депортации» — самой большой из дошедших до нас его рукописей.
Эшелон с Лейбом Лангфусом прибыл в Биркенау из Млавы 10 декабря, из примерно 2300 человек селекцию (отбор прежде всего по состоянию здоровья, при котором слабые и больные были обречены на немедленную смерть, а физически крепких могли использовать на лагерных работах) не прошли 1976 человек, в том числе жена и маленький сын Лангфуса, — в тот же день или на следующий они были убиты, а их трупы сожжены. Прошли же селекцию только 524 человека, все — мужчины (они получили лагерные номера с 81 400 по 81 923). Из них 70 особо крепких и здоровых попали в зондеркоммандо, в их числе и Лангфус — вместе с Залманом Левенталем.
В зондеркоммандо Лангфус был, по-видимому, наиболее религиозным евреем. Интуитивно восхищаясь прочностью его веры и щадя его, капо[3] ставили Лангфуса всегда на относительно легкую работу — он был или штубовым (надзиратель в блоке бараков концлагеря)[4], или же мыл и сушил женские волосы.
Он был известен как человек, рьяно интересующийся всеми новостями. Без указания имени он упоминается в рукописях Залмана Левенталя и, судя по всему, Залмана Градовского, в книге Миклоша Нижли[5], а также в свидетельствах Абрахама и Иды Гарфинкелей (его земляков, помнивших его еще по гетто), Мордехая Чехановера (члена зондеркоммандо) и Шмуэля Тауба (члена санитарной команды)[6].
Встретив Хенрика Порембского[7] на территории «своего» крематория III в самом начале октября, Лангфус рассказал ему о планах восстания и о том, что именно ему, Лангфусу, предстоит взорвать крематорий и себя вместе с ним, поэтому он просит запомнить его как можно лучше, а также запомнить то, что в различных местах в земле вокруг крематориев спрятаны емкости с рукописями.
Однако восстание, вспыхнув 7 октября, развивалось не по плану, его реальные очаги находились на крематориях IV и II, и Лангфус, находившийся, как и Левенталь, в крематории III, не мог принять в нем никакого участия. Лангфус описал свои рукописи и места, где он их спрятал. Одна из упомянутых им рукописей называется «Der Geyresh» — «Гейреш» (или «Депортация»).
2
И именно эта рукопись и была обнаружена еще в апреле 1945 года и стала одной из первых находок такого рода вообще. Нашел ее возле руин крематория III Густав Боровчик, впоследствии офицер Польской народной армии, житель Катовице. Нашел и, видимо не зная, что с ней делать, спрятал на чердаке своего дома. По-видимому, он никому не рассказал о своей находке.
Во второй раз рукопись обнаружил младший брат Густава Боровчика — Войцех. Произошло это в октябре 1970 года, когда после смерти матери он приехал в Освенцим и разбирался в родительском доме. На чердаке он и наткнулся на рукопись, написанную непонятными ему еврейскими буквами. 10 ноября того же года он передал ее в Государственный музей Аушвиц-Биркенау в Освенциме[8].
Рукопись представляет собой 52 карточки формата 11╫17 см, исписанные с обеих сторон. Ряд страниц (особенно в конце) совершенно не читались с самого начала. Пагинация на рукописи — доктора Романа Пытеля (с 1 по 128, из них последняя страница с текстом — 114-я)
У рукописи есть авторское название: «Der Geyresh» («Депортация»). Судя по сохранившейся нумерации глав, рукопись сохранилась не полностью, хотя пропусков в пагинации нет. Не исключено, что это сокращенная версия; полная не сохранилась, а при переписке автор нумерации глав не менял.
Примерное содержание рукописи (в скобках — номера листов оригинала): гл. 1, «Первое предупреждение» (1 — 30); гл. 6, «На марше» (30 — 46); гл. 10, «В день перед депортацией» (46 — 49); гл. 11, «Депортация» (50 — 55); гл. 12, «Млава» (55 — 83); гл. 17, «На железную дорогу» (83 — 101). Дальнейших подглавок и разбивок текста нет, но содержание последней из глав шире ее названия. Начиная с л. 88 в ней описывается прибытие эшелона из Млавы на рампу перед Аушвицем I и селекция (88 — 93): тогда было отобрано 450 работоспособных и 1525 неработоспособных. Первыми на автобусах увезли женщин и детей, во вторую очередь — стариков и слабосильных мужчин. Остальных мужчин повели пешком в Биркенау.
Когда они спросили, куда увезли их близких и что с ними будет, эсэсовцы им вежливо ответили, что их везут в специальные бараки, где они будут жить и где потом можно будет с ними видеться по выходным дням. Далее в рукописи следует описание барака и сцена в газовой камере бункера, обслуживать который поставили Лангфуса. В группе убитых в его первый рабочий день были, как он узнал впоследствии, его жена и сын. От всего их транспорта осталась лишь небольшая горка полусгоревших костей, которую отбросили в сторону лопатой.
3
История обнаружения, передачи и даже хранения второй рукописи Лангфуса неясна: из материалов, оказавшихся нам доступными[9], следует, что сама рукопись была обнаружена в ноябре 1952 года (по другим данным — в начале 1953 года).
Интересно, что нашли ее не у крематория III, к которому Лангфус был приписан, а возле восставшего крематория IV. Скорее всего, автор входил в число тех, кого заставили разбирать разрушенное здание и демонтировать ценное оборудование.
Согласно официальной версии, раскопки 1952 (или 1953) года были инициированы чуть ли не Катовицким отделением Польской объединенной рабочей партии[10]. Однако из «Служебной записки» Яна Куча, сотрудника Краковского регионального бюро Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений, являющейся, собственно, пересказом обращения в бюро некоего Владислава Баруса, жителя г. Кракова[11], вырисовывается несколько иная картина.
Саму рукопись обнаружил житель Освенцима Франциск Ледвонь, косивший траву в районе крематория IV; она была запечатана в закрытой стеклянной банке светло-голубого или зеленого цвета размером со школьную реторту. Узнав о находке, эту рукопись умолял продать ему чудом уцелевший освенцимский еврей Леон Шенкер: до войны он возглавлял местную еврейскую общину, а после войны владел фабрикой «Агрохимия» в Освенциме-Круке. Однако Ледвонь отказал Шенкеру.
Вместо этого он передал рукопись Марии Боровской (предположительно — сестре), проживавшей в Варшаве, и ее мужу Станиславу Вальчику, партийному работнику. Барусу было известно, что они намеревались передать рукопись в Институт истории при ПОРП.
Кроме того, Эдмунд Хабер из Катовице, сотрудничавший с Институтом еврейской истории в Варшаве, утверждал, что рукопись находилась в свое время в этом институте. Сам Хабер намеревался продолжить поиски еврейских рукописей и получил на это разрешение Министерства культуры и искусства Польши. Его группа в составе восьми человек провела двухнедельные раскопки на территории концлагеря Биркенау; группе, в частности, удалось найти «банку с различными интересными предметами», которая была затем передана в Государственный музей Аушвиц-Биркенау[12].
У этой рукописи не до конца прояснены даже история ее хранения и место нахождения оригинала. Наиболее вероятное местонахождение оригинала — это IPN: Институт народной памяти, отдел «Главная комиссия по расследованию нацистских преступлений в Польше». Однако, согласно устной справке сотрудников, оригинала там нет.
Вскоре после своего обнаружения оригинал (или, в крайнем случае, его хорошая фотокопия) некоторое время находился в Институте еврейской истории в Варшаве, в печатном органе которого и был впервые опубликован[13]. Но и в институте не подтверждают наличия оригинала в настоящий момент.
Копия, сделанная с оригинала, и дополнительные материалы находятся в Государственном музее Аушвиц-Биркенау в Освенциме[14].
4
Эта рукопись долгое время фигурировала как рукопись «неизвестного автора». Однако еще в начале 1960-х годов она впервые была атрибутирована профессором Бернардом (Берлом) Марком, ее первым публикатором, как принадлежащая неустановленному магиду (проповеднику в синагоге) или даяну (религиозному судье) из Макова-Мазовецкого[15]. В 1966 году Б. Марк умер, а в 1971 году его вдова, Эстер Марк, сопоставив различные свидетельства, сумела идентифицировать и личность автора[16].
Ее авторское название — «Заметки», или «Случаи», во фрагментарной форме описывающие самые разные события. Рукопись состоит из трех частей. Первая — под названием «Частности» — это воспоминания об отдельных эпизодах по памяти. Интересно, что здесь чередуются рассказы о событиях как 1943-го, так и 1944 годов. Вторая часть — «Садизм!» — явно записана со слов советских военнопленных.
И наконец, «Заметки» — это самый настоящий дневник. Самая ранняя его дата — 10 октября, самая поздняя — 26 ноября 1944 года (скорее всего, в этот день Лейб Лангфус стал жертвой самой последней селекции зондеркоммандо).
Лангфусу принадлежат также три фрагмента, находившихся в составе рукописи Залмана Левенталя[17], — «3000 голых» и «600 мальчиков», а также лист на польском языке с перечнем эшелонов, прибывших в Аушвиц между 9 и 24 октября 1944 года.
Так, 14 октября руками зондеркоммандо начали разрушать стены крематория IV, изрядно пострадавшие во время восстания за неделю до этого; 20 октября грузовик привез для сожжения картотеки и горы документов, а 25 октября начали демонтировать и крематорий II (при этом в первую очередь демонтировали вентиляторный мотор и трубы для того, чтобы установить их в других лагерях — в Маутхаузене и Гросс-Розене. Таких моторов в крематориях IV и V не было — значит, немцы хотели продолжить свое дело в других местах).
В «Заметках» Лангфус присоединяется к своеобразной поэтике причитания, встречающейся и у Градовского и у Левенталя. Но он пишет особенно цветисто и осознанно «художественно», с психологическими рефлексиями, отчего достоверность его слов несколько снижается. В отличие от Левенталя, Лангфус явно рассчитывает на то, что его текст будет не просто найден и принят к сведению, но и прочитан.
В конце рукописи Лангфус зашифровал свое имя: J. A. R. A. Сокращение можно расшифровать на иврите (в транслитерации латиницей): «Jehudi Arye Reygel Arucho», что в переводе на русский значит: «Еврей Лев Длинная Нога»[18]. Имя автора рукописи на идише «Leib Langfus»[19] также переводится как «Лев Длинная Нога».
Также автор просит нашедшего собрать и издать все его рукописи под общим названием «В содрогании от злодейства». Последние слова в рукописи Лангфуса: «Сейчас мы идем в Зону. 170 еще оставшихся людей[20]. Мы уверены, что они поведут нас на смерть. Они отобрали 30 человек, которые остаются на крематории V. Сегодня 26 ноября 1944 года».
В настоящую публикацию вошли все дошедшие до нас рукописи Лейба Лангфуса, кроме самой большой из них — «Депортации».
Фрагменты, составляющие рукопись «В содрогании от злодейства» («Случаи», «Садизм!» и «Заметки»), даются по изданию Б. Марка, остальные — по сканированным копиям оригинальных рукописей.
Павел Полян
От переводчика
Тексты Лейба Лангфуса, родившегося и прожившего всю жизнь в Польше, написаны на идиш с вкраплениями польского языка для описания сельскохозяйственных или культурных реалий жизни в Польше («листопад-груздень», «жвир», «таксувки», общеевропейские «кломпы»); немецкого — для специфических лагерных реалий, с которыми автору пришлось столкнуться в его новой «жизни» («унтершарфюрер», «хефтлинг», «капо»), и иврита («Видуй», «Освящение/осквернение Имени») — для феноменов еврейской религии и литургии, в которых автор блестяще ориентировался. Для цитат польской речи («Umieram») Лангфус использует латиницу, что было сохранено нами в переводе; в противном случае заимствования были транскрибированы из идиш кириллицей с комментарием в сноске.
Рукопись частей «3000 голых» и «600 мальчиков» читается сравнительно легко, сохранность листов, покрытых записями с обеих сторон, — хорошая, за исключением отдельных размытых фрагментов (в особенности в «3000 голых»). В то же время листы перепутаны и входят к тому же в состав рукописи Залмана Левенталя (разительное различие в почерках очевидно, а кроме того, подтверждено экспертизой).
Оставшиеся нечитаемыми размытые фрагменты были отмечены многоточием в квадратных скобках. Последними же помечались дополнения оригинального текста — в частности стилистические. В целом же стилистика оригинала, местами шероховатая, сохранена максимально близкой к оригиналу.
Рукописью фрагментов «Случаи», «Садизм!» и «Заметки» мы, к сожалению, не обладаем; перевод выполнен по изданию Б. Марка[21].
Наконец, таблица «транспортов» представляет собой отдельный длинный лист, заполненный на одной стороне простым карандашом по-польски с сокращениями слов. Для удобства чтения все сокращения были расшифрованы также в квадратных скобках.
Стоит отметить, что перевод текстов Лейба Лангфуса на русский язык осуществлен впервые.
Дина Терлецкая
Случаи
Когда прибыли транспорты из Бендзина и Сосновца[22], среди них обнару-
жился пожилой раввин. Тесный круг людей, все они знали, что их ведут на смерть. Раввин зашел в раздевалку, как и в бункер[23], с танцем и песней. Он удостоился своей смертью освятить Имя Бога[24].
Два венгерских еврея[25] спросили одного еврея из зондеркоммандо: «Должны ли мы говорить “Видуй”?[26]» Тот ответил, что да. Тогда они достали бутылку водки, выпили «Лехаим!»[27] с большой радостью. Затем они стали всеми силами уговаривать того зондеркоммандовца, чтобы он выпил с ними. Он почувствовал себя глубоко пристыженным и не хотел пить с ними. Они его не отпускали: «Ты должен отомстить за нашу кровь, ты должен жить, а потому […] “Лехаим”?!» — и долго ему сочувствовали: «Мы тебя понимаем…» Он выпил. При этом он был столь глубоко тронут, что ужасно расплакался. Он вбежал в большой крематорий и долгие часы плакал там горючими слезами: «Друзья! Достаточно уже сожжено евреев! Давайте мы все восстанем и вместе пойдем на Освящение Имени!»
Была середина лета[28], привезли 101 человека из венгерской еврейской молодежи на расстрел[29]. Они разделись догола во дворе крематория II. У всех была выбрита посередине головы полоса, от одной стороны к другой. Затем пришел убийца обершарфюрер Мусфельд[30] и приказал, чтобы они перешли на крематорий III. Из ворот одного крематория к другому проходит открытое шоссе длиной в 60 метров. Он выставил всю свою коммандо вдоль шоссе стеречь голых евреев, чтобы не разбежались по дороге. Так их гнали совершенно голыми, как овец, ударяя палками по головам. Погонщиком был сам начальник коммандо[31] вместе с немцем-капо[32]. На другом конце их загоняли в маленькую комнатку, били и по одному выталкивали на расстрел.
Доставили группу евреев из лагеря[33], истощенных и иссушенных. Они разделись во дворе и один за другим заходили на расстрел. Они были страшно измучены голодом и требовали, чтобы в тот момент, который им еще оставалось жить, им дали кусочек хлеба. Принесли много хлеба. Их глаза, бывшие тусклыми и выпученными от изнуряющего голода, сверкнули диким огнем от радости изумления, и обеими руками они хватали кусочек хлеба и глотали с аппетитом, идя по ступенькам прямо на расстрел. Они были настолько изумлены и удовлетворены хлебом, что сама смерть для них стала гораздо легче. Вот как немец может замучить людей и контролировать их психику. Стоит особо подчеркнуть то, что все они прибыли в лагерь из дома всего несколько недель назад.
Был где-то конец 1943 года[34]. Привезли 164 поляка из окрестностей, среди них 12 молодых девушек. Все — члены подпольной организации[35]. С ними прибыла шеренга эсэсовцев. Одновременно привели для газации несколько сот голландских евреев из лагерей[36]. Молодая полячка обратилась ко всем присутствующим, уже голым и в газовом бункере, с короткой, зажигательной речью о гитлеровских убийцах и о притеснении и закончила: «Мы не умираем, мы обретем бессмертие в истории нашего народа. Наша инициатива и наш дух живет и процветает. Немецкий народ гораздо дороже заплатит за нашу кровь, чем он только себе представляет. Долой варварский образ гитлеровской Германии! Да здравствует Польша!» Затем она повернулась к евреям из зондеркоммандо: «Помните! Что ваш святой долг — отомстить за нашу невинную кровь. Расскажите нашим братьям-полякам, что с большой гордостью и глубокой осознанностью мы идем навстречу нашей смерти». Тут поляки, исполненные впечатления, преклонили колени и воодушевленно произнесли известную молитву. Потом они поднялись и вместе запели хором польский национальный гимн[37]. Евреи запели «Хатикву»[38]. Жестокий общий жребий сплавил вместе в проклятом уголке лирические тона этих столь разных гимнов. С глубоко трогательной сердечностью они излили свои последние чувства и свою утешительную надежду на будущее их народов. После этого они вместе запели «Интернационал». Посреди пения приехала машина Красного Креста[39], и внутрь бункера вбросили газ. Они возвысили свои души до экстаза в момент пения, в мечте о братстве и улучшении мира.
Был конец лета 1944 года. Привезли транспорт из Словакии[40]. Все они ясно себе представляли, что, несомненно, идут на смерть. Несмотря на это, они держались спокойно. Разделись и вошли в бункер. Входя из раздевалки в газовую камеру, одна голая женщина произнесла с упованием: «А может быть, для нас все же еще свершится чудо?»
Это было в конце лета 1943 года. Доставили транспорт евреев из Тарнува[41]. Они расспрашивали, куда их ведут. Им сказали, что на смерть. Все уже были раздеты. Чудовищной силы тяжесть овладела всеми. Все погрузились глубоко в свои мысли, в тишину, надломленным голосом говоря «Видуй» о грехах своего прошлого. Все чувства были приглушены, и всех охватила и приковала к себе одна мысль: напряженный самоанализ перед смертью. Посреди этого зашла еще группа евреев из Тарнува. Молодой человек поднялся на скамью и попросил, чтобы все его внимательно выслушали. Неожиданно стало мертвенно тихо. «Братья евреи! — воззвал он. — Не верьте, что вас ведут на смерть. Невозможно помыслить, что может случиться такое, чтобы тысячи невинных людей вели вдруг на ужасную смерть. Это исключено, на свете не может быть такого жестокого, дрожь наводящего злодейства. Те, кто сказали вам это, определенно имеют какую-то цель…» — и т. п. до тех пор, пока он их совершенно не успокоил. Сразу же после того, как вбросили газ, этот проповедник морали и глубоко убеждающий человек совести протрезвел от своей наивности. Его аргументы, с которыми от так энергично успокоил своих братьев, остались иллюзией самообмана. Но он поумнел слишком поздно.
Был Пейсах 1944 года[42]. Прибыл транспорт из Виттеля[43], Франция. Среди них — огромное количество значительных еврейских знаменитостей. Один из них был Боянер-Ребе, р. Мойше Фридман[44], благословенна память праведника. Один из величайших ученых авторитетов польского еврейства, редкий патриархальный образ. Он разделся вместе со всеми. После этого вошел оберштурмфюрер[45]. Ребе подошел к нему и сказал на немецком языке[46], взяв за лацканы: «Ваш страшный, подлый мир убийства, не думайте, что вы погубите еврейский народ. Еврейский народ будет вечно жить и никогда не исчезнет с арены мировой истории. Вы же, жестокие убийцы, очень дорого заплатите. За каждого невинного еврея вы заплатите десятью немцами. Вы будете стерты и исчезнете не только как власть, но более того — как самобытный народ. Близок день мести. Забытая кровь будет взыскана. Наша кровь не найдет до тех пор успокоения, пока пламенный гнев не выльется на ваш народ и не истребит вашу звериную кровь». Он говорил с ярой страстностью, с мощной энергией. Затем он надел свой капелюш[47] и вскричал в неистовом восторге: «Шма Исроэл!»[48] Вместе с ним все присутствующие прокричали: «Шма Исроэл!» И мощное вдохновение глубокой веры пронизало всех. Это был очень духовный момент, которому нет сравнения в человеческой жизни, он утвердил вечную духовную сущность еврейства.
Это был кошойский[49] транспорт, примерно конец мая 1944 года. Среди различных евреев обнаружилась пожилая ребецн[50] из Страпкува[51], еврейка 85 лет. Она произнесла громко и отчетливо: «Прежде всего вижу я конец венгерских евреев. Правительство дало возможность большим частям еврейских общин бежать[52]. Общины спросили советов у ребе, и те дружно их успокаивали. Белзский ребе сказал, что Венгрия будет томиться пустым страхом. Пока не пришла горькая минута, когда евреи уже не могли себе помочь. Да! Воля небес была от них сокрыта, но в последнюю минуту сами они бежали в Эрец-Исроэл[53], спасая себя, а народ остался как овцы на убой[54]. Ребойнэ шел-ойлем![55] В последние минуты перед моей смертью я прошу тебя, чтобы они были прощены за великое Осквернение Имени[56]!»
Была зима, конец 1943 года. Доставили транспорт одних только детей, вырванных курсирующими машинами из материнских домов, когда отцы были на работе в Шяуляе, что в Ковненской Литве. Начальник послал коммандо в раздевалку, чтобы раздели маленьких детей. Девочка около 8 лет стоит и раздевает годовалого братика. Подходит один из коммандо, чтобы его раздеть. Девочка произносит: «Прочь, еврейский убийца! Не смей прикасаться своей рукой, измаранной в еврейской крови, к моему замечательному братику. Теперь я — его добрая мама. Он умрет на моих руках и вместе со мной». При этом стоит мальчик лет семи-восьми. Он произносит: «Ведь ты же еврей! Как ты можешь заводить в бункер таких чудесных детей на газацию, тебе же еще жить. Неужели банда убийц тебе действительно дороже, чем жизни стольких еврейских жертв?»
Было начало 1943 года. Набился полный бункер евреев. Один еврейский мальчик остался снаружи. К нему подошел унтершарфюрер[57] и хотел его забить до смерти палкой. Он его страшно избил, и кровь лилась со всех сторон. Вдруг избитый мальчик, который лежал уже без движения, поднялся и своими детскими глазками спокойно оглядел безмолвствующего страшного убийцу. Унтершарфюрер цинично рассмеялся в голос, вынул револьвер и застрелил его.
Гауптшарфюрер Молль, бывало, выставлял 4 мужчин одновременно, одного за другим в шеренгу и одним выстрелом простреливал всех. Того же, кто наклонял голову, он живьем заталкивал в пылающую яму с трупами. Того, кто не хотел заходить в бункер, он брал за руку и ее выкручивал, валил на землю и топтал после того ногами. Бывало, он перед каждым транспортом становился на скамейку, скрещивал руки на груди и держал речь, совсем короткую: «Здесь заходят в баню, а здесь выходят после нее и разделяются по рабочим местам». Тех, кто сомневался в правдивости его слов, он жестоко избивал, создавая тем самым среди остальных дикий хаос спешки, в которой терялась ориентация.
Обершарфюрер Форст[58] вставал перед многими транспортами у двери раздевалки и трогал каждую проходившую мимо молодую женщину за половые органы, когда они голые заходили в газовый бункер. Бывали также случаи, когда немцы-эсэсовцы любых рангов вставляли пальцы в половые органы молодых красивых девушек.
В конце лета 1942 года прибыл транспорт из Пшемысля[59], молодых людей; как полицейские все имевшие заткнутый в рукаве кинжал, они хотели броситься на эсэсовцев. Их убедил этого не делать их предводитель, доктор, который надеялся благодаря этому войти в лагерь со своей женой и хлопотал об этом у обершарфюрера, который его обнадежил. Он их успокоил. Они разделись, и его (после того) заставили зайти вместе со всеми в бункер, вместе и со своей женой.
Садизм!
1940 — 1941 гг.
Это был лагерь в Белжеце[60], совсем рядом с русской границей, где ужас садизма превзошел Аушвиц.
Например, бывало, ежедневно брали евреев копать узкую, глубокую могилу и сталкивали их вниз — одного человека на могилу. После этого принуждали каждого хефтлинга[61] оправляться внутрь могилы на голову жертвы. Тот, кто не хотел этого делать, получал 25 ударов палкой. Так на него испражнялись в течение всего дня до тех пор, пока он не задохнется от вони.
Русские пограничники по другую сторону границы[62] умоляли евреев использовать каждый возможный момент и перебегать на другую сторону колючей проволоки к русским. Интересно, что того, кто делал так в момент, когда эсэсовцы видели, они не имели права подстрелить, потому что пуля упала бы по ту сторону границы. Тогда немцы-СС вставали как можно ближе к колючей проволоке и стреляли вдоль нее в еще торчащую руку или ногу, пока человек лезет. Если же русская стража протестовала, эсэсовцы кричали вдогонку: «Нога… или рука еще на нашей территории!»
Работа тогда состояла в том, чтобы выкопать длинный, глубокий, прямой ров[63] в качестве линии границы. Позже, когда немцы проникли глубоко в Россию, в лесу выстроили 8 больших бараков, расставили столы и скамейки и загнали туда евреев из Люблинского, Львовского и других воеводств и убили их током[64].
Также был пункт в Вершовицком лесу, рядом с Травниками[65], недалеко от Пьяска[66], где выкопали глубокие могилы посреди леса и после этого пригнали машины, набитые евреями. Они подняли кузова и выбросили из себя евреев прямо внутрь могил, в чем они были, одетыми. Там их расстреляли и засыпали.
В Белжеце тоже погибли многие украинцы. Я убежден, что сейчас это уже достаточно широко известно. Я отмечаю это еще, так как об этом мне рассказали те же люди из нашей «команды», которые видели это своими глазами[67]. Они были еще и в Майданеке[68], рядом с Люблином, когда они вырезали целую деревню, огородили колючей проволокой и выстроили внутри бараки. Порядок там стал такой, что зимой, в листопаде-груздне[69] 1941 года, построили бараки, каждый день утром нужно было кататься в снегу совершенно голыми вместо того, чтобы мыться. После этого заходили в холодный барак одеваться. Затем шли на работу. 4 человека должны были нести огромный деревянный щит или массивное бревно, при этом они должны были бежать трусцой, и голландский инженер бежал за ними и бил плетью по ногам.
В бараки сгоняли русских военнопленных, которые получали в качестве еды только одну картофелину и немного супа, без хлеба, и целые дни тяжело трудились под надзором эсэсовцев. Тех, кто терял силы посередине работы и не работал интенсивно, — сбрасывали в большую отхожую яму, прикрытую сверху досками с многочисленными дырами для справления нужды всего лагеря, — подводили туда и бросали внутрь отхожей ямы. Каждую ночь эсэсовцы входили в тот или иной блок и совершенно иссохших, изможденных русских пленников забивали палками до смерти. Они не оставляли ни единого живого человека в блоке. Все были настолько ослаблены, что не оказывали никакого сопротивления. Утром входила группа из 100 евреев, которые утаскивали мертвых и их хоронили. Как только блок становился пустым, быстро доставляли свежих пленных.
Если кто-либо провинился, его подвешивали за ноги вниз головой. Бывали случаи, когда люди висели до 8 часов, пока не умирали. На каждой перекличке, когда люди вставали плотно один за другим, в шеренгу стреляли из автомата.
3000 голых[70]
Начало 1944 года. Было облачно, снежно, дул холодный ветер, земля смерзлась. Прибыла первая машина к крематорию III, плотно загруженная голыми женщинами и девушками. Они не стоят в машине тесно друг рядом с другом, как всегда, нет, они в большинстве своем не могут стоять на ногах, они измождены, они лежат неподвижно, одни на телах других, совершенно обессиленные, они кряхтят и стонут. Машина останавливается, поднимает кузов и сбрасывает человеческую массу так, как сгружают массу жвира[71] на шоссе. Те люди, которые лежат спереди, падают вниз на твердую землю, их головы и тела при падении разбиваются до такой степени, что они теряют всякую способность двигаться. На них падают сверху остальные, и они еще и задыхаются и придавливаются от огромной тяжести, напирающей на них. Слышатся […] стоны. Те, кто еще […] без того, чтобы выкатиться из выброшенной кучи. Становятся на ноги […], начинают карабкаться […]
Земля, они дрожат, и их ужасно трясет от холода. Медленно они доползают до бункера, который носит название «раздевалки»[72] и к которому ведут ступеньки вниз как для того, чтобы войти в подвал. Остальным помогли спуститься члены коммандо, которые быстро взбежали поднимать жертвы в их беспомощной слабости, и осторожно выталкивают раздавленных, едва дышащих, из этой кучи наружу. Их быстро вводят. Многие уже не могут переставлять ноги, их берут на руки и вносят. Они уже давно в лагере, им уже известно, что здесь в бункере — последний этап на пути к смерти.
Все же они очень благодарны, со взглядами, полными мольбы о жалости, они качают головами, выражая свою благодарность, показывая руками, что им тяжело говорить. Они очень дрожат, они замечают слезу сострадания, подавленность […] на лице того, кто ведет их вниз. Их трясет от холода, все же […] уже введенным позволяют посидеть и вводят остальных. Внизу — […] холодная комната. Знобит и трясет от холода. Вносят угольную печурку, но только немногие из них придвигаются так близко, чтобы чувствовать тепло, исходящее от печурки. Остальные сидят в полном отчаянии, опечаленные, с головой ушедшие в горе. Холод пробирает до костей, но они уже настолько ушли в себя и озлоблены на жизнь, что думают с отвращением о любом телесном наслаждении. Они молча сидят далеко в стороне.
Одна ведет сама с собой разговор, другие лежат, ослабев […] Молодая девушка […] прибыла из Бендзина в конце лета. Она осталась одна из большой семьи. Все время она тяжело работала, плохо питалась, мерзла, но все же она была здорова и хорошо держалась, надеялась выжить. Восемь дней назад в определенный день не выпустили на работу всех еврейских детей. Приказали: «Евреи, шаг вперед!» Тогда выбрали целый блок еврейских девушек без исключения […] никто не задумывался, выглядишь ли ты хорошо или плохо, больна ты или здорова […] и отставили в сторону. После этого их повели к блоку 25[73]. Там им приказали раздеться догола для осмотра, здоровы ли они. После раздевания всех загнали голыми в три блока, по 1000 человек в блок, сжатые вместе, и тогда заперли их на трое суток, не принося ни капли воды и ни кусочка хлеба. Три страшных голодных дня. На третью ночь им выдали на 16 человек 1 кусок хлеба весом 1,4 килограмм. «Если бы нас в этот момент застрелили, убили газом, все стало бы хорошо. Многие совершенно разомлели, многие — наполовину разомлевшие, все лежали, прижатые друг к другу, на спальных нарах, изможденные до неспособности пошевелиться. Смерть была бы нам безразлична, если бы нас на четвертый день вывели из блока. Изможденных увели в лазарет, остальным опять дали нормальную лагерную еду и держали на положении отдыха, пока они не встанут […] взяли […] чтобы жить.
На восьмой день, т. е. 5 днями позже, нам опять приказали раздеться догола, затем заперли блок, нашу одежду сразу же убрали, после долгих часов голыми на холоде, на улице, нас погрузили на машину и здесь выбросили на землю. Это — самый мрачный конец нашей последней ложной иллюзии. Как же мы были прокляты в животе наших матерей, когда нашей жизни выпал такой суровый конец».
Последние слова она уже не закончила, ее голос был заглушен льющимися слезами. […] Вырвалась молодая женщина.
Они всматривались в наши лица, чтобы рассмотреть, есть ли сострадание к ним. Один из зондеркоммандовстал в стороне и наблюдает за глубокой пропастью одиночества этих беззащитных, истерзанных душ. Он не мог контролировать себя и расплакался. Молодая девушка отзывается: «Ах! До чего я дожила перед смертью! Слова сочувствия, забытая слеза о нашем страшном жребии здесь, в лагере убийства, где мучают, бьют, терзают и убивают, смотришь на безграничные злодейства и несправедливости и тупеешь, цепенеешь по отношению к большим бедам, вымирает любое человеческое чувство, падает брат или сестра на твоих глазах, а ты не провожаешь его даже вздохом… Найдется ли еще человек, которого тронет наша горькая судьба, который выразит сочувствие слезами, а? Какое чудесное явление! Что-то противоестественное![74] Скоро же сопроводит мою смерть стон, слеза живого еврея. Есть еще тот, кто будет оплакивать нас, а я думала, что мы исчезнем с лица земли как беспризорные сироты. Я нахожу в молодом человеке некоторое утешение. Среди одних бандитов и жестоких людей я перед смертью разглядела человека, который чувствует».
Она отвернулась в сторону, прислонила голову к стене и тихо, но глубоко трогательно расплакалась. Ее сердце согрелось. Вокруг стояло и сидело еще много девушек с опущенными головами, очень озлобленные, молча, они смотрели с глубоким отвращением на подлый мир и особенно на нас. Одна говорит: «Я ведь еще так молода, я ведь еще ничего не узнала в жизни, почему мне приходит такая смерть? Почему?» Она говорила очень долго надломленным, отсутствующим голосом. Она сильно застонала и продолжила говорить: «Так бы хотелось еще жить». Она закончила свои слова с ностальгической мечтательностью и подняла глаза в пустоту, пронзив воздух дико сверкнувшими страхом смерти […].
С саркастической улыбкой присела ее подруга и задумалась. Она сказала: «Наконец, наконец пришел счастливый час, о котором я так много мечтала, сердце переполнено болью и страданиями, поглощающими в мире грабежа и жестокости, нижайшей подлости и мерзкой развращенности, безграничного злодейства, жизнь становится такой тесной, такой тяжелой, такой невыносимой, что я рассматривала смерть как избавителя, как освобождение; тяжелый пожирающий кошмар, который задавливает меня, исчезнет навсегда. Мои измученные мысли найдут покой, вечный отдых, как любовь сладка смерть, которая спустя столько беспокойных ночей стала долгожданной». Она говорила вдохновенно и с пафосом и чувством собственного достоинства. «Я сожалею только, что я сижу так… одиноко, но чтобы смерть была слаще, нужно также пройти и через позор».
В стороне лежит молодая девушка, изможденная, и стонет[75] тихо: «Um…ie…ram, um…ie…ram…[76] (Я умираю) Я умираю» Ее глаза сверкают каждый раз, когда […]
Мать сидит вместе с дочерью, обе говорят […] по-польски… Она сидит неподвижно, говорит так, что ее едва слышно от слабости. Голову дочери она прижимает к себе, крепко придерживает ее. «В один час мы обе гибнем, какая трагедия! Ты, дорогая […] моя последняя надежда! […] И ты угаснешь? […]» оставаться сидеть […] задумавшись в […] с отсутствующим взглядом! Широко разорванные, которые были заброшены […] вокруг себя […] еще долгую минуту, потом пришла в себя и заговорила дальше: «Мое горе о тебе так велико, что я обмираю от одной мысли». Она опустила свои заломленные руки, и голова дочери упала на ее колени. Молодая девушка вздрогнула и отчаянно вскрикнула: «Мама!» Она уже больше не могла говорить. Это были последние ее слова.
Отдали приказ перевести всех на дорогу к крематорию […] Я быстро исчезаю, дальнейшему ходу событий я уже не был свидетелем, потому что я принципиально никогда не присутствовал при прогоне евреев на смерть, так как могло случиться, что эсэсовцы принуждением использовать […] своих убийственных целей к крематорию.
Долгие часы ехали машины, которые вышвыривали из себя людскую массу, переворачивая их на землю. Когда их окончательно собрали, всех загнали в газовый бункер. Громкие крики отчаяния и горькие рыдания были необыкновенными, страшное замешательство от […] выражение в чудовищной, горькой […] боли, всевозможные сдавленные голоса наслаивались друг на друга и прорывались из-под земли так долго, до тех пор, пока не приехала гуманитарная машина[77] Красного Креста и не положила конец их боли и горю…[78] Вбросили 4 коробки газа через маленькие дверцы наверху и их прочно, герметично закрыли.
Скоро стало спокойно. В таинственной тишине они испустили дух.
600 мальчиков[79]
Ярким осенним днем привели 600 еврейских мальчиков возраста от 12 до 18 лет, одетых в полосатую[80] лагерную одежду, очень легкую и изорванную в клочья, ботинки или деревянные кломпы[81]. Дети выглядели такими красивыми, такими светлыми, так хорошо сложенными, что они светились сквозь лохмотья. Была вторая половина октября 1944 года. Их вели 25 тяжело вооруженных эсэсовцев. Они поднялись во двор, и предводитель коммандо отдал приказ: раздеться во дворе. Дети разглядели дым из труб и быстро сориентировались, что их ведут на смерть. Дико перепугавшись, они начали бегать кругом по двору, туда-сюда, вырывая на себе волосы, не зная, как спастись. Многие разразились страшными рыданиями, поднялся чудовищный стон.
Начальник коммандо со своим помощником сильно избивали растерявшихся детей, чтобы они раздевались. У него даже сломалась палка во время удара, он достал вторую и продолжил прорубаться в головы. Сила своего добилась: дети разделись из-за инстинктивного страха смерти. Голышом и босиком, они прижались один к другому, чтобы защититься от ударов, и еще не сошли вниз[82]. Бритый мальчик подошел […] нам, рядом […] предводителем коммандо, чтобы он позволил ему жить. Какую бы работу ему ни предложили, он готов выполнять — пусть самую тяжелую. Ответом стала пара ударов по голове тяжелой палкой. Многие мальчики стремительно подбежали к евреям из зондеркоммандо, упали им на шею, умоляя: «Спасите меня!» Другие разбежались по большому двору, как бы убегая от смерти. Начальник коммандо призвал на помощь унтершарфюрера с его резиновой дубинкой.
Молодые, чистые детские голоса время от времени усиливались до горьких, тяжких стенаний. Громкие рыдания разносились очень далеко; мы были совершенно оглушены и подавлены этим отчаянным рыданием. С довольной улыбкой, без тени сострадания стояли эсэсовцы и с гордой радостью победе с помощью жестоких ударов загоняли их в бункер. На ступеньках стоял унтершарфюрер в […] стояли, они не бежали по приказу на смерть, добавляя каждому страшный удар резиновой дубинкой. Отдельные мальчики, несмотря на все это, еще бегали, смешавшись, туда-сюда, ища спасения. Эсэсовцы преследовали их, догоняли и пороли до тех пор, пока те не покорялись положению, и, наконец, загоняли их внутрь.
Их, эсэсовцев, радость была неописуемой.
Неужели у них никогда не было детей?
[Таблица транспортов с узниками, сожженными в крематориях Биркенау между 9 и 24 октября 1944 года][83]
9/10[84] 2000 М[ужчины] Лагерь немц. Кр[ематорий] 1
9/10 2000 Сем[ьи] Терезин Кр[ематорий] 1
9/10 2000 Жен[щины] Лагерь Це[85] Кр[ематорий] 4
10/10 800 Дети Цигейне[86] Кр[ематорий] 4
11/10 2000 Сем[ьи] Словак[ия][87] " 2
12/10 3000 Жен[щины] Лагерь Це[88] " 1
13/10 3000 Жен[щины] Лагерь Це " 2
13/10 2000 Сем[ьи] Терезин " 1
14/10 3000 Терезин Сем[ьи] " 2
15/10 3000 Жен[щины] Лагерь Це " 1
16/10 800 м[ужчины] Лагерь немц.[89] " 2
16/10 600 м[ужчины] Лагерь больных " 2
17/10 2000 м[ужчины] Бунау[90] " 1
18/" 3000 Сем[ьи] Словак[ия] " 1
18/" 2000 Сем[ьи] Терезин " 2
18/10 300 Сем[ьи] Различн[ые][91] " 2
18/10 22 м[ужчины]
п[олитические] Бункер[92] " 2
18/10 13 ж[енщины]
м[ужчины]
п[олитические] Тюрьм[а] " 2
19/10 2000 Сем[ьи] Словак[ия] " 1
19/10 2000 Сем[ьи] Терезин " 2
20/10 2500 Сем[ьи] Терезин " 1
20/10 1000 м[ужчины]
Дети 12 — 18,
в осн[овном] Деревня (Ди[херрнфурт])[93] " 2
20/10 200 Жен[щины] Лагерь Це. Кр[ематорий] 2
20/10 1000 Сем[ьи] Лагерь [––] Кр[ематорий] 1
21/10 1000 Жен[щины] Лагерь Це[94] " 4
23/10 400 м[ужчины] Гливиц[95] " 2
24/" 2000 Сем[ьи] Терезин[96] " 1
Заметки
14-го октября 1944 года приступили к демонтажу стен крематория IV. Работники из зондеркоммандо.
20-го октября привезли для сожжения 2 небольшие таксувки[97] и одну тюремную машину с документами хефтлингов, картотеками, освещающими смерть, обвинительными актами и т. п.
Сегодня, 25-го ноября, начали демонтировать крематорий II. После этого на очереди крематорий III. Интересно, что сначала вынимаются вентиляционный мотор и трубы и отсылаются в лагеря: первый в Маутхаузен[98], второй — в Гросс-Розен[99], т. к. это еще пригодится для отравления газом в больших масштабах, ведь в крематориях IV — V, в основном, такого механизма не было, это наводит на подозрение, что в этих лагерях будет отдано распоряжение об организации таких же пунктов уничтожения евреев.
Я прошу, чтобы собрали все мои различные по времени, спрятанные описания и заметки с подписью «Й. А. Р. А.»[100]. Они находятся в различных коробочках и слоях на дворе крематория III, как и два больших описания: одно под названием «Депортация». Оно лежит в захоронении костей у крематория II, как и еще одно описание под названием «Аушвиц». Оно лежит среди перемолотых[101]костей в юго-восточной стороне того же двора. После этого я переписал его, дополнил и закопал отдельно среди пепла у крематория III — упорядочили это и опубликовали все вместе под названием:
«В СОДРОГАНИИ ОТ ЗЛОДЕЙСТВА».
Сейчас мы идем в Сауну, 170 оставшихся человек[102]. Мы уверены, что нас ведут на смерть. Они отобрали 30[103] человек для того, чтобы остаться в крематории V.
Сегодня 26 ноября 1944 года[104].
[1] Д а я н — судья по религиозным вопросам.
[2] E s t h e r M a r k. Notes on the identity of the «Anonymous» author and on his manuscript. — In: «The Scrolls of Auschwitz». Tel-Aviv, «Am Oved publishes», 1985, р. 168.
[3] К а п о (Каро) — сокр. от Кameradschaftspolizei — внутрилагерная полиция из узников. Узник — старший в подразделении (например, рабочей команды, барака или бригады), отвечавший за порядок и пользовавшийся значительными привилегиями.
[4] G r e i f G i d e o n. «Wir weinten trаnenlos…» Augenzeugenberichte der judischen «Sonderkommandos» in Auschwitz. Frankfurt am Main, 1999, S. 30.
[5] N y i s z l i M i k l o s. Auschwitz: A Doctor’s Eyewitness Account Author. «Richard Seaver Publisher: Arcade Publishing Copyright», 1960, р. 195 — 197. Нижлиописываетегокакхудого, слабого, черноволосогочеловека.
[6] Эти воспоминания находились в архиве Б. Марка. Бернард (Берл) Марк (1908 — 1966) — польский историк и публицист еврейского происхождения, в 1949 — 1966 гг. — директор Института еврейской истории в Варшаве. Один из первых ученых, всерьез заинтересовавшихся публикацией, атрибуцией и анализом рукописей, найденных в Освенциме.
[7] Хенрик Порембский — электрик, обслуживавший крематории, доверенное лицо и связной зондеркоммандо, осуществлявший связи с подпольщиками в Аушвице I, — утверждал, что ему лично известно о 36 схронах на территории крематориев. См.: Г р а- д о в с к и й З а л м а н. В сердцевине ада. Записки, найденные в пепле возле печей Освенцима. М., «ГАММА-ПРЕСС», 2001. (Аушвиц I — главный концентрационный лагерь, был основан в июне 1940 г. В октябре 1941 г. в расположенной в 3 километрах от Аушвица I деревне Бжезинка начали строить новый лагерь, названный впоследствии Аушвиц II — Биркенау).
[8] См. протокол акта приемки от 10.11.1970 (Архив Государственного музея Аушвиц-Биркенау — APMAB. F. 13. Wsp. 420). В музее рукопись получила свой архивный шифр: Syg. Wsp. / Autor neznaemy / 449a (ксерокопия: Wsp., tom 78, 79; микрофильм: инв. № 156866). Копия и дополнительные материалы к рукописи находятся также в Яд-Вашеме (сигнатура № 303).
[9] Аннотация копии документа, хранящейся в Государственном музее Аушвиц-Биркенау, и приложенная к ней «Служебная записка» от 2 апреля 1974 года магистра Яна Куча, сотрудника краковского регионального бюро Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений.
[10] Польская объединенная рабочая партия (ПОРП) обладала монопольной властью в стране до 1989 года.
[11] О служебном положении В. Баруса в записке Я. Куча ничего не говорится, но, судя по всему, он работал на стыке партийной и культурной иерархий. В Главную комиссию по расследованию он обратился после того, как на глаза ему попалась публикация «Рукописи неизвестного автора» в посвященном зондеркоммандо специальном выпуске «Аушвицких тетрадей», вышедшем на польском языке в 1971 г.
[12] Весьма вероятно, что здесь подразумеваются успешные раскопки с участием Х. Порембского в 1962 г.
[13] Biulletin ZIH. 1954, Nr. 9 — 10, s. 303 — 309.
[14] APMAB: Syg. Wsp. /Autor neznamy / Tom 73. Nr. 420a (фотокопия; Mikrofilm Nr. 462. Инв. № 156644. Л. 1 — 28).
[15] Позднее эта атрибуция неоднократно подтверждалась независимыми экспертами, в частности профессорами Иерусалимского университета Э. Купером и В. Московичем.
[16] E s t h e r M a r k, p. 166 — 170.
[17] Рукопись Левенталя была впервые опубликована в 60-е годы в переводах на польский и немецкий и неоднократно переводилась на другие языки. См.: Rekopis Zelmana Lewentala [Рукопись Залмана Левенталя]. Прочтение на иврите и идиш: Lieber Brener, Adam Wein; пер. на польск. яз.: S z y m o n D a t n e r. Szukajcie w popiorach. Papiery znalezione w Oswincimiu [«Ищите в пепле». Рукописи, найденные в Освенциме]. Glowna Komisja Badania Zbrodni Hitlerowskich w Polsce. Lodz, «Wydawnictwo Lodzkie», 1965, s. 125 — 130.
[18] Далее транслитерация латиницей передает близкое автору рукописи ашкеназское, восточноевропейское произношение, а не современное сефардское. «J.» — Jehuda (иврит) — имя, но также и «царское» колено народа Израиля, чьим символом являлся лев; jehudi (иврит) — еврей. «A.» — arye (иврит) — лев. «R.» — reygel (иврит) — нога. «A.» — arucho (иврит) — длинная. Необходимо учесть, что в иврите определение следует за определяемым. Таким образом: J.A.R.A. — «Jehudi Arye Reygel Arucho», в переводе с иврита: «еврей Лев Длинная Нога».
[19] Leib (идиш) — «лев». Lang (идиш) — длинная. Fus (идиш) — нога.
[20] На самом деле селекции и ликвидации подверглись только 100 человек.
[21]См. сб. «The Scrolls of Auschwitz».
[22] Окончательная ликвидация гетто в Бендзине, Сосновце (а также в Домброве-Горнице) состоялась 1 — 3 августа 1943 г., причем евреи оказали серьезное вооруженное сопротивление. При его подавлении погибло около 400 евреев. В акциях по подавлению сопротивления участвовали и эсэсовцы из Аушвица, премированные за это дополнительным выходным днем (см.: S z t e r n f i n k i e l N. Zaglada ŻZydow Sosnowca. Katowice, 1946, s. 59). Из Сосновца в Аушвиц прибыло 8 транспортов — 1, 3 (трижды!), 5, 6, 10 и 12 августа. Всего с ними прибыло около 21 тысячи человек, из них селекцию прошел менее чем каждый пятый: 4044 человека, из них 1892 мужчины и 2152 женщины. Транспорт из Бендзина был один — 2 августа: из примерно 2 тысяч евреев селекцию прошли 385 человек, из них 276 мужчин и 109 женщин.
[23] Имеется в виду т. н. «Белый домик», или бункер-1, — газовая камера, устроенная в деревенском доме. Собственно газовые камеры и крематории к этому времени еще не были построены.
[24] Традиционная позитивная заповедь «освящать Божественное Имя» основана на библейском стихе, где Бог обращается к народу Израиля с повелением: «И не бесчестите святого имени Моего, дабы Я был святым среди сынов Израилевых, Я, Господь, освящающий вас» (Лев. 22: 32). С точки зрения одного из классических комментаторов Библии РаШИ (акроним «Рабейну — учитель наш — Шломо Ицхаки», 1040 — 1105, Труа, Франция), это указание расширительно толкуется следующим образом: еврей должен быть готов отдать свою жизнь, но не осквернить имени Творца, и когда он так поступает, освящается имя Бога в мире. Из этого выводится категоричная заповедь освящать Божественное Имя как обязанность жертвовать всем, включая собственную жизнь, во славу Божию. Особенно ярко проявляется в ситуации выбора между жизнью через отказ (даже фиктивный) от веры в Его существование и единственность — и мученической смертью.
[25] Массовая депортация венгерских евреев в Аушвиц началась в мае 1944 г. Первые транспорты с ними прибыли на новую рампу в Биркенау 16 мая, а последние — 11 июля 1944 г. В тот же день, 11 июля, были ликвидированы и последние 4000 евреев из Терезина.
[26] Дословно: «исповедание» (иврит), покаянная (здесь — предсмертная) молитва, содержащая «унифицированный» список всевозможных грехов, при произнесении каждого из которых человек ударяет себя в грудь. Грехи перечислены в порядке и количестве букв алфавита, что дополнительно символизирует грех нарушения всех возможных заповедей Торы, от «А» до «Я».
[27] Дословно «За жизнь!» (иврит) — традиционный еврейский тост.
[28] Лето 1944 года.
[29] По всей видимости, это была особая группа, состоявшая из участников Сопротивления. В противном случае их бы не казнили, а пропустили через селекцию, которую большинство юношей благополучно бы прошли.
[30] Обершарфюрер СС Эрих Мусфельдт (1913 — 1947) — в Аушвице с августа 1940 по ноябрь 1941 г., начальник крематория в Маутхаузене — с июня 1942 по начало апреля 1944 г., с 6.4.1944 снова в Аушвице. Приговорен к смерти в Кракове 22.12.1947, приговор приведен в исполнение.
[31] Отто Молль (1915 — 1945, Дахау) — гауптшарфюрер CC, в Аушвице-Биркенау с 2.5.1941 по сентябрь 1945 г., начальник бункера в центральном лагере с декабря 1942 по сентябрь(?) 1943 г., с мая по сентябрь 1945 г. — комендант всех крематориев в Биркенау. В апреле 1942 г. награжден крестом за боевую выслугу второго класса. В 1944 г. был переведен в Равенсбрюк. Автор так называемого «Плана Моля» по уничтожению следов массового истребления евреев.
[32] Карл Конвоент, капо бригады, прибывшей в Биркенау из Майданека, немец по национальности.
[33] То есть тех, кто не прошел внутреннюю селекцию уже в самом концлагере Аушвиц.
[34] Предположительно 18 или 19 ноября.
[35] В октябре-ноябре 1943 г. произошли аресты в очагах польского движения Сопротивления в Кракове, Катовице и в районе Аушвица.
[36] 17 ноября 1943 г. в Аушвиц прибыли 2 транспорта с евреями из Голландии. Первый — 1150 человек из лагеря Херцогенбуш и второй — 995 человек из лагеря Вестерборк. Из них 553 человека селекцию не прошли и были удушены газом.
[37] «Mazurek Dаbrowskiego» («Мазурка Домбровского» или «Марш Домбровского»), написанная предположительно Юзефом Выбицким (Jozef Wybicki) в 1797 г., стала государственным гимном Польши в 1926 г.: «Еще Польша не погибла, / Если мы живы. / Все, что отнято вражьей силой, / Саблею вернем!..»
[38] «Х а т и к в а» (иврит «надежда») — еврейская песня; первоначальный текст из девяти строф написан Нафтали Герцем Имбером из Злочева (Галиция) в 1878 г. и опубликован в его первом сборнике «Баркаи». Мелодия восходит к итальянской песне XVII века «La Mantovana» и легла в основу сразу нескольких народных песен на разных европейских языках. Автор аранжировки «Хатиквы» — композитор Шмуэль Коэн. С 1897 г. песня стала гимном сионистского движения, с 1948 г. — неофициальным, а с 2004 г. — официальным гимном государства Израиль. Другой аналогичный случай с пением «Хатиквы» и «Интернационала» описан З. Градовским (Г р а д о в с к и й З а л- м а н, стр. 132 — 138).
[39] Газ циклон Б подвозился к газовым камерам эсэсовцами в автомобилях, закамуфлированных под машины Красного Креста.
[40] В октябре 1944 г. после подавления восстания в Словакии в Аушвиц вновь стали поступать еврейские транспорты из Словакии, в частности из Кошице.
[41] После ликвидации гетто в Тарнуве 1 — 2 сентября 1943 г. (последняя акция по принудительному выселению) евреи оттуда были депортированы в Аушвиц. Во время ликвидации гетто узники подняли вооруженное восстание.
[42] Еврейский календарь — лунный: в 1944 г. Пейсах пришелся на промежуток с 8 по 15 апреля 1944 г.
[43] Привилегированный лагерь для евреев, имевших заграничные паспорта нейтральных стран (в частности, стран Южной Америки и др.). С мая 1943 г. по апрель 1944 г. там находился поэт Ицхак Каценельсон, депортированный в Аушвиц в апреле 1944 г.
[44] Реб М о й ш е (Мошеню) Ф р и д м а н (1881 — 1943) — раввин из Кракова, представитель знаменитой хасидской династии Боянеров из Черновцов.
[45] Предположительно, обершарфюрер СС Эрих Мусфельдт.
[46] В оригинале фраза начинается по-немецки (первое предложение, в идишской транскрипции), после чего текст переходит на идиш.
[47] Традиционная хасидская шляпа, ее простой, «будничный» вариант — из твердого фетра, без заломов тульи и изгибов полей.
[48] Важнейшая еврейская молитва; по сути, символ веры иудаизма. Состоит из трех библейских стихов: Втор. 6: 4 — 9, 11: 13 — 29 и Чис. 15: 37 — 41 и читается ежедневно утром и вечером, а также и в случае смертельной опасности и перед смертью.
[49] От Кошау (идиш «Кошой») — немецкое название восточнословацкого города Кошице (по-венгерски Косо, Касса).
[50] Жена ребе.
[51] С т р а п к у в — местечко в Восточной Словакии, откуда был депортирован 1081 еврей, в основном в Аушвиц. По сведениям Б. Марка, страпкувская ребецн ведет свой род, вероятно, от известной династии раввинов и ребе Халберштам.
[52] Сведений о попытках венгерского правительства до периода немецкой оккупации, т. е. до 19 апреля 1944 г., спасти евреев, нет. Части евреев удалось бежать через Турцию в Палестину и Румынию.
[53]«Страна Израиля» (иврит) — словосочетание библейского происхождения, традиционно в еврейской культуре обозначающее Палестину.
[54] По-видимому, имеется в виду лидер венгерской еврейской общины доктор Рудольф Кастнер, руководитель еврейских штадланов, или «ходатаев» (иврит), представлявших общину в целом перед нееврейскими властями.
[55] «Властелин мира» (иврит) — традиционная молитвенная формула обращения к Богу.
[56] Категория иудаизма, противоположная упомянутому «Освящению Имени». Строжайший запрет на осквернение Божественного имени основан на его прямом упоминании в Библии (Лев. 21: 6).
[57] На крематориях работало несколько унтершарфюреров (В. Эмерих, Й. Горгес, Р. Эрлер, Ф. Фризе, Й. Пурке и др.).
[58] Скорее всего, правильно — обершарфюрер СС Питер Фосс (в таком варианте произношения фамилии о нем пишет З. Градовский), начальник крематориев в Аушвице-Биркенау до мая 1944 г.
[59] Первая массовая депортация евреев Пшемысля произошла 27 июля — 3 августа 1942 г. Из 12 500 депортированных часть была привезена в Аушвиц. Возможно, здесь автор ошибается в дате, так как пшемысльский транспорт прибыл только в сентябре 1943 г.
[60] Польское: Belzec (Люблинское воеводство). В 1941—1940 гг. — трудовой лагерь, с марта 1942 г. до марта 1943 г. — лагерь уничтожения. Убито около 600 тысяч человек, главным образом евреев.
[61] Идишская транскрипция немецкого слова «Hаftling» — узник.
[62] Речь идет о ситуации между 17 сентября 1939 г. и 22 июня 1941 г.
[63] Часть будущей системы противотанковой обороны.
[64] Так думали в то время. Сейчас достоверно известно, что способом массового умерщвления в Белжеце была газация — удушение выхлопными газами мощного авиационного двигателя.
[65] Травники (Люблинское воеводство) — трудовой лагерь, филиал концлагеря Майданек. С конца июня 1941 г. под управлением СС.
[66] Пьяски (Пьяски Лютерски, или Пьяски Великие) — город в Малопольше, Люблинское воеводство, повят (средняя административно-территориальная единица в Польше) Свиднице. Во время войны в местное гетто свозили евреев из Люблина и Германии (в частности, из Амберга в Баварии). Все они были уничтожены в Белжеце.
[67] Имеются в виду члены зондеркоммандо — советские военнопленные.
[68] Майданек — концентрационный лагерь и лагерь уничтожения, функционировал с осени 1941 г. по июль 1944 г. Из приблизительно 300 тысяч человек, уничтоженных в Майданеке, евреев было не менее 2/3. Изначально Майданек создавался в июле 1941 г. как рабочий лагерь СС для военнопленных (то же самое было и в Аушвице).
[69] Ноябрь — декабрь (польск., укр.).
[70] Находилось в составе рукописи З. Левенталя.
[71] Ж в и р (польск.) — крупный песок, песчаник. Написано на идише, в транскрипции.
[72] Крематории II и III имели «раздевалки» — подземные помещения, где жертвы раздевались, прежде чем войти в газовые камеры.
[73] Лазарет. Фактически барак для доходяг, или так называемый «Блок смерти», в женском лагере Биркенау (в зоне BIa). Оттуда узников — после еще одной селекции — отправляли в газовые камеры.
[74] Последние четыре слова приведены по-немецки («Was a wunderliche Erscheinung! Etwas unnaturliches?») в идишской транскрипции. Образующийся при этом «высокий штиль» придает фразе особый сарказм.
[75] В тексте — польское слово «йеньчет» («стонет»), транскрибированное на идиш.
[76] «Умираю» (польск.). Единственный случай, когда Лангфус прибегает к латинице (не считая списка эшелонов, целиком составленного по-польски, — см. ниже).
[77] Обычно серьезный и патетичный, Лангфус здесь позволил себе иронию.
[78] В газовые камеры на крематориях II и III газ циклон Б вбрасывался через дверцы в потолке, а на крематориях IV и V — через окошки в боковой стене.
[79] Находилось в составе рукописи З. Левенталя.
[80] В оригинале — «пасекартиге», т. е. «полосатый». Первая часть слова — идишская («пасек», полоска), вторая — немецкая (образование прилагательного: «-образный»).
[81] Имеется в виду деревянная колодкообразная обувь узников, служившая дешевой заменой кожаной обуви; «кломпес» на идише.
[82] Во внутренние помещения раздевалки и газовой камеры на крематории II.
[83] Находилось в составе рукописи З. Левенталя.
[84] Таблица транспортов с узниками, сожженными в крематориях Биркенау между 9 и 24 октября 1944 г. Таблица, в отличие от остального текста, написана по-польски. Непронумерованная последняя строка приписана автором вертикально справа сбоку. Упоминаемые в таблице крематории 1, 2 и 4 у нас имеют нумерацию II, III и V.
[85] Женский лагерь, или зона BIIc, называемая сокращенно «Лагерь C». Лагерь насчитывал 32 блока.
[86] Цыгане (нем.).
[87] К транспорту были добавлены 123 женщины из «коммандо» Альтенберга, привезенные из Бухенвальда, и 132 женщины из Венгрии из лагеря-филиала Хасаг, Лейпциг (Hasag, Leipzig).
[88] 131 еврейская женщина из транзитного лагеря и 2836 — из лагеря BIIc.
[89] 805 немецких евреев, которых в тот же день привезли из Берлина. Из них переслали в лагерь только 5 узников.
[90] В тексте дано написание с ошибкой (Bunau). «Буна» — чешское фабричное учреждение от немецкой фирмы «Й. Г. Фарбен-Индустрия» в Моновице, несколькими километрами восточнее от Аушвица. Там производили синтетический бензин и искусственную резину, так называемую «Буна». Лагерь назывался «Буна» или «Моновиц», а также «Буна-Моновиц». Это был самый большой вспомогательный лагерь системы Аушвиц III. В августе 1944 г. количество узников в нем составило около 10 тысяч, 95% — евреи из различных стран Европы. Лагерная администрация СС систематически проводила селекции, после которых не способные к интенсивной работе отправлялись к газовые камеры.
[91] В упомянутый день из Будапешта в лагерь прибыл 431 еврей; из них 18 мужчин и 113 женщин остались в лагере.
[92] Это были политические арестанты из лагерной тюрьмы, т. н. «бункера», в блоке № 11 в Аушвице.
[93] Дети из Дихеррнфурта (Dyherrnfurth) рядом с лагерем, который перешел в подчинение концентрационному лагерю Гросс-Розен.
[94] Из лагерного госпиталя — 117 и 77 — из транзитного лагеря (Durchgangslager).
[95] В Глейвице (Силезия) находился один из 39 лагерей-филиалов Аушвица.
[96] 24 октября 1944 г. из гетто в Терезине прибыл транспорт с 1715 евреями. После селекции 215 женщин и несколько сотен мужчин были отправлены в лагерь, а остальные — в газовую камеру.
[97] От польск. «taksowka» — машина такси. Заимствованное польское слово, написано еврейскими буквами, с идишским окончанием для славянских слов.
[98] М а у т х а у з е н (Австрия, близ Линца) — в 1938 — 1945 гг. нацистский концентрационный лагерь.
[99] Г р о с с-Р о з е н, сейчас Рогожница (Польша) — в 1940 — 1945 гг. нацистский концентрационный лагерь.
[100] См. «От публикатора».
[101] Непрогоревшие кости просеивались в решетах и подвергались дроблению и измельчению.
[102] На самом деле этой селекции и ликвидации подверглось не 170, а 100 человек.
[103] 30 узникам из зондеркоммандо, отобранным для обслуживания крематория V, удалось выйти из лагеря 18 января 1945 г. с первым транспортом узников, который немцы эвакуировали из Биркенау.
[104] Последняя запись. Очевидно, Лейб Лангфус попал в число тех 100 членов зондеркоммандо, которых в этот же или на следующий день ликвидировали.