(составители А. Василевский и П. Крючков)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2011
ПЕРИОДИКА
“АПН”, “Завтра”, “Запасник”, “Иерусалимский журнал”, “Известия”, “Итоги”, “Культура”, “Литературная газета”, “Литературная Россия”, “Неприкосновенный запас”, “Новая газета”, “Огонек”, “Однако”, “OpenSpace”, “ПОЛИТ.РУ”, “Правая.ru”, “РИА Новости”, “Российская газета”, “Русский Обозреватель”, “The New Times / Новое время”, “Частный корреспондент”
Виктор Аксючиц. Синдром масонства. Всюду они. — “АПН”, 2010, 6 октября <http://www.apn.ru>.
“<…> масонство — это форма болезни христианского сознания”.
“Неискоренимое ощущение, что всем в мире правит нечто таинственное, а также извечная потребность человека в приобщении к сверхъестественному — неуничтожимы и могут реализовываться в различных формах даже тогда, когда в обществе господствует атмосфера отрицания самого и самого сверхъестественного — Божественного. Поэтому феномен масонства и появляется в Европе с атеистической эпохи Просвещения как суррогат религиозности”.
“Таким образом, масонофобия — оборотная сторона масонства — является одной из форм иллюзиосозидающего сознания — создал себе иллюзию, и на душе спокойнее. Современными формами магически-терапевтических иллюзий являются и представления о └Галактическом Совете”, который зрит на развитие человечества, периодически посылая пришельцев и └тарелки”, будучи готовым на смертельном витке └откорректировать” земную цивилизацию. Этот диагноз можно установить и распространенному мнению о том, что планетой правит └Мировое правительство”, одной из акций которого является внедрение в России идентификационного кода. В подобных представлениях сказывается все то же стремление снять с себя ответственность за исторические свершения и внушить себе └индульгенцию безгрешных””.
Александрийские лишенцы, или Сбитая шкала русской поэзии. Беседу вел Юрий Беликов. — “Литературная газета”, 2010, № 44, 3 — 9 ноября <http://www.lgz.ru>.
Говорит Марина Кудимова: “Настоящий поэт работает на будущее. А шестидесятники выбрали путь отнюдь не легкий. Даже страшно тяжелый. Его можно определить двумя словами: └Здесь и сейчас”. Это труд, который и вознаграждается └здесь и сейчас”. <…> Более того, судьбы ранее ушедших это подтверждают. Сегодня никто не читает Роберта Рождественского. И трудно себе представить, что мы начнем его читать”.
“Если говорить о Рубцове, это совершенно удивительный по интонации поэт, которому, на мой взгляд, не хватило судьбы, чтобы доразвиться, как и очень многим русским поэтам, умершим молодыми. Для культуры это — лишний вопросительный знак. И оно ведь зашкаливает, количество лишних вопросительных знаков”.
Юрий Богомолов. Бродский. И так далее, и так далее… — “РИА Новости”, 2010, 29 октября <http://www.rian.ru>.
“Кто смотрел на канале └Культура” документальный мини-сериал └Бродский. Возвращение”, а еще раньше — └Прогулки с Бродским”, тот наверняка обратил внимание на вроде бы ничего не значащую, вроде бы пустую, но характерную для героя присказку: └И так далее, и так далее”. Она, как правило, следует за тем или иным рассуждением, смысл которого убегает за горизонт. Для нас он └убегает”. Для Бродского он — рядом, он — с ним. Для него нет линии горизонта. Вернее, она есть, но она для него не преграда”.
“└И т. д. и т. д.” для Бродского — не просто отточие; это не знак препинания, это скорее знак открытости, бескрайности, в том числе и мысли. А образ бескрайности и глубины для него — вода (чтобы сбавить пафос, он ее называет └водичкой”). И вообще для него два самых великих шоу — вода и плывущие облака, которыми он готов бесконечно наслаждаться. И так далее и так далее”.
Дмитрий Быков. Трезвый Есенин. — “Известия”, 2010, на сайте — 1 октября <http://www.izvestia.ru>.
“<…> лучшее из написанного им сегодня почти никому не известно, а чтут, цитируют и до сих пор поют на свадьбах то, что написал безнадежный алкоголик в состоянии прогрессирующей деградации”.
“Настоящий Есенин — это └Инония”, └Сорокоуст”, └Пантократор”, └Кобыльи корабли”, └Иорданская голубица”, └Октоих”, └Небесный барабанщик”: гениальные стихи 1918 — 1922 годов — все, вплоть до └Исповеди хулигана”, до └Пугачева” и └Страны негодяев”. Прав Вл. Новиков: одна из главных бед Есенина — то, что его присвоили архаисты, консерваторы, ностальгирующие почвенники, тогда как по духу он авангардист, новатор, стих его революционен, и Маяковский не зря чувствовал в нем брата и единомышленника, предрекая, что он стремительно сбросит маскарадный костюм сельского пастушка, повторяющего └по-исконному, по-посконному” — └голосом, каким могло бы заговорить ожившее лампадное масло”. Есенин был модернистом еще и поистовей Маяковского — стоит перечитать └Железный Миргород” или └Ключи Марии”. Но кто сегодня помнит его великие тексты первых пореволюционных лет?”
“А тем трезвым людям, которые здесь остались, позвольте любить настоящего Есенина — трезвого, сильного, авангардного русского поэта. └Проведите, проведите меня к нему”. Уберите вашего сусального алкоголика — я не хочу видеть этого человека”.
Александр Генис. Карандашу. — “Новая газета”, 2010, № 109, 1 октября <http://www.novayagazeta.ru>.
“По-моему, читать без карандаша — все равно что выпивать с немыми. (Однажды я стал свидетелем их сабантуя, который кончился тихой дракой.) Карандаш выравнивает ситуацию в отношениях с книгой. Нам он возвращает голос, ей напоминает, кто — хозяин. Поэтому книга и должна быть своей: чужую надо возвращать и стыдно пачкать. Карандашную пометку, конечно, можно стереть резинкой, но делать этого ни в коем случае не следует. Библиотекой надо не владеть, а пользоваться — чего бы ей это ни стоило”.
“Найти подтверждение своей мысли у автора — значит не ценить ни себя, ни его. Мы для того и читаем, чтобы столкнуться с непредсказуемым”.
Гражданин Альп. Беседу вел Евгений Белжеларский. — “Итоги”, 2010, № 40 <http://www.itogi.ru>.
Говорит Михаил Шишкин: “Я себе все доказал, когда поставил точку на последней странице. И если бы роман не напечатали и он не получил бы никаких премий — это все равно был бы мой успех. Я ни в какой гонке с самим собой не участвую. И следующий роман приходит не для участия в соревновании, а потому, что накапливаются слова, опыт, люди, утраты. Роман — это мой способ прохождения жизни. Почему книга растет во мне пять лет, а не три или десять? Сам толком не понимаю. Может, просто у каждого живого существа есть своя природная продолжительность жизни — вот и моя книга живет во мне пять лет”.
“Если бы не продали ни одного экземпляра └Измаила”, я бы все равно написал └Венерин волос”, а теперь └Письмовник””.
“Я сейчас ездил по Вологодскому краю, встречался с библиотекарями, учителями — они стонут от того, что им предлагает книготорговля, но в Москву за интеллектуальной книгой не каждый может поехать”.
Дмитрий Данилов. Не хочу быть штамповщиком однообразных текстов. Беседу вел Сергей Шаповал. — “Культура”, 2010, № 38, 7 — 13 октября <http://www.kultura-portal.ru>.
“Тут у меня подход двоякий. Если речь идет о чужих произведениях, я готов └записать в литературу” любой текст, автор которого считает себя писателем или поэтом. Если человек считает, что он создает литературу, я готов с ним согласиться. Правда, дальше я вправе сказать, что эта литература неинтересна, вторична и т. д. Но мне кажется, нельзя отказывать человеку в праве сказать: я — писатель. Другое дело, что мне интересно как человеку пишущему. Я в литературе не очень ценю сюжет. Мне не очень интересны яркие образы, которые может вылепить автор. Остаюсь равнодушным к насыщенности произведения мыслями и идеями. Мне кажется, если у человека много идей, которыми он хочет поделиться с миром, ему надо либо написать философский трактат, либо заняться публицистикой. По-моему, задачей литературного письма является описание, а не высказывание идей. Мне интересно описать какой-то кусок реальности, при этом я не исключаю, что читатель там может найти некие идеи”.
“По учению православной аскетики одной из восьми главных страстей является тщеславие. Эта страсть свойственна мне в очень большой степени. В процессе обдумывания и написания текста я, конечно, о читателе стараюсь не думать, но в принципе читатель для меня важен. Я слежу за реакцией на мои тексты, даже, что греха таить, периодически в Яндексе набираю свою фамилию”.
Достоевский отдыхает. Кто придумывает новые русские слова. Беседу вела Елена Новоселова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2010, № 249, 3 ноября <http://rg.ru>.
Говорит лингвист Ирина Левонтина: “Язык надо не охранять, а любить. Не думаю, что русский портится, он развивается. Сейчас, может быть, быстрее, чем в какие-то другие периоды, но это потому, что жизнь изменилась очень сильно. Не только вещи, но и идеи. <…> А что касается ошибок, то ведь все новое в языке сначала возникает как ошибка, отступление от нормы. <…> Бесконечно бороться с народным словоупотреблением невозможно: у представителей образованных слоев нет монополии на язык”.
“Это очень важная вещь, где находится творческая лаборатория языка. В XIX веке — в первую очередь в литературе. Огромное количество новых слов ввел в моду Белинский, например └субъективный” и └объективный”. А как над ним смеялись! Так сейчас не смеются даже над теми, кто говорит про └мерчендайзинг”. Ничего, он был человек упорный, и смыслы эти были нужны, поэтому слова привились. Другой пример: слово └надрыв” в смысле психологического состояния. └Русский надрыв”, └с надрывом говорить”. Его ввел Достоевский как одно из ключевых слов в романе └Братья Карамазовы”. Конечно, писатели работают над языком и сейчас, но более эффективно воздействуют на него совсем другие люди. Из сферы рекламы”.
Даниил Дондурей. Человека забыли! — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2010, № 249, 3 ноября.
“Культура практически никогда не упоминается у нас ни в каком объяснительном контексте жизни. Исключительно как отрасль или тема ритуального поклонения, она не рассматривается ни как производство и распространение смыслов, ни как ответственная мотивационная сфера, ни как передача памяти или запретов; ни как регулятор человеческого общежития. Как система содержательных кодов, она теперь совсем отсутствует в поле актуальности”.
“Для будущего нужен существенный процент созидателей (акторов), а не только удовлетворенных потребителей услуг. По мнению экспертов, грядущие противостояния вообще будут гуманитарными войнами за смыслы, а основным творчеством станет создание жизнеспособных картин мира у миллионов”.
“Дело совсем не в том, что две трети нынешнего телесодержания — развлечения, а в том, что сидящие у экранов люди по прошлогодним опросам └Гэллап Медиа” хотят… еще больше развлечений”.
Александр Иличевский. “То, что происходит в провинции, — фантастика”. Беседу вела Евгения Лавут. — “OpenSpace”, 2010, 11 октября <http://www.openspace.ru>.
“Роман [└Перс”] на самом деле делался как кино. Сначала был отснят какой-то материал, а потом происходило его урезание, обрезание и компоновка. Знаете, как с └Апокалипсисом” Копполы: человек привез из джунглей четыре тонны материала, а в итоге получился нормальный фильм”.
Иногда ощущаешь себя поэтом, но чаще — самозванцем. “Полит.ру” представляет очередную программу “Нейтральная территория. Позиция 201” с Мариной Бородицкой. Беседует Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 25 октября <http://www.polit.ru>.
“Марина Бородицкая: <…> Ну, вообще у меня столько разных самоидентификаций, что долгий ответ получится. Во-первых, когда я перед маленькими детьми где-то выступаю, я им объясняю, что я такой трехголовый дракон, то есть одна головка пишет стихи, вторая головка занимается переводами, третья сочиняет и переводит детские книжки и т. д. В принципе и для взрослых такой ответ можно использовать. У меня как минимум три эти разные самоидентификации. Вообще, на самом деле, ты просыпаешься утром каждый день с какой-то, может быть, новой самоидентификацией. Потому что иногда ты себя ощущаешь — редко, к сожалению, это бывает — иногда ты себя ощущаешь поэтом, а чаще ты себя ощущаешь просто самозванцем. И вот сейчас придут — и все, все поймут, что ты самозванец.
Леонид Костюков: Вот с этого места немножко обстоятельнее…”
Как рождаются фальшивки. Итальянцы читают вымышленных русских писателей, считает переводчик Елена Костюкович. Беседу вела Татьяна Шабаева. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2010, № 225, 6 октября.
Говорит Елена Костюкович: “Переводчик обязательно должен выдумать для автора язык. Хрестоматийный пример — язык, который покойная Рита Яковлевна Райт-Ковалева выдумала для американской прозы. Переводчик отбирает из бескрайнего словаря лишь некую подходящую к случаю лексику, предпочитает определенные грамматические конструкции, но в первую очередь — переводчик отрабатывает и оркеструет ритмы прозы и впоследствии уже, осознанно или интуитивно, придерживается найденной линии. Я, вероятно, за двадцать пять лет работы над текстами Эко тоже выработала комплекс самоограничений и знаю, какие элементы литературного языка я могу использовать для воссоздания его текстов. Получился └эковский язык”. Сейчас мне уже нетрудно на нем писать, передавая мысли Умберто Эко”.
“Как и все западные интеллектуалы, Эко не представляет себе, что происходит в русской литературе после Достоевского. Все прочее — спорадические, необязательные знакомства. Почему-то в подростковом возрасте Эко, как он рассказывает, любил прозу Мережковского… Как это стыкуется с его тонким литературным вкусом? Бог весть. Все попытки предложить ему новые чтения разбиваются, как о скалу, о недостаток времени или недостаток интереса у вечно занятого профессора. Вообще с возрастом люди ведь читают гораздо меньше художественной литературы, гораздо больше — специализированной литературы и эссеистики. Умберто Эко не исключение. Вот, скажем, Александра Лурия или Юрия Михайловича Лотмана Эко читал и чтит”.
Ольга Карпова. История с орфографией. Неудавшиеся реформы русского правописания второй половины ХХ века. — “Неприкосновенный запас”, 2010, № 3 (71) <http://magazines.russ.ru/nz>.
Среди прочего: “Как известно из истории реформирования русской орфографии, уже грамотные люди могут приспособиться к любым изменениям графики или орфографии, но не хотят. Большинство грамотных и образованных практически всегда против таких реформ, справедливо считая, что понесут заметный урон. На самом деле такой урон несут только люди, много пишущие и читающие, но они и громче всего протестуют. А поскольку они могут протестовать не только устно, но и печатно, то слабые голоса тех, кому реформа сразу несет пользу, не слышны. Притом что └люди пера” становятся менее грамотными очень ненадолго, но даже эта временная └потеря грамотности” как части культурного капитала для них весьма болезненна”.
Павел Клачков (Красноярск). Язык пламени. — “Правая.ru”, 2010, 8 октября <http://pravaya.ru>.
“В этой связи есть основания выдвинуть гипотезу о том, что одним из прототипов Воланда вполне может быть представитель дома Ротшильдов”.
Андрей Краснящих. К типологизации постмодернистского сюжета. — “Запасник”, 2010, № 2 <http://www.promegalit.ru>.
“В свете вышесказанного особый исследовательский интерес должна представлять проблема типологизации постмодернистского сюжета, еще никак не поставленная и, следовательно, не рассмотренная ни зарубежным литературоведением, ни отечественным, хотя ее постановка и последующее решение значительно помогли бы провести разграничение постмодернистского художественного текста от непостмодернистского и идентифицировать постмодернистский как таковой”.
Александр Ливергант. Главный язык не тот, с какого, а тот, на какой делается перевод. Беседу вел Сергей Шаповал. — “Культура”, 2010, № 40, 21 — 27 октября.
“Мои слова о том, что такие вещи лучше не переводить, могут показаться странными, но для них есть основания. К примеру, когда читаешь рассказы Зощенко на английском языке, тебе практически не смешно. Я скажу больше. Понятно, что Платонов и Зощенко — авторы непереводимые, но Чехов к их разряду не относится. Между тем недавно со своими студентами я читал отличный перевод на английский чеховского рассказа └Анна на шее”, рассказ для перевода нетруден, переводчик замечательно знает русский язык. При разборе рассказа нашли несколько мелочей, но в общем перевод на хорошую пятерку. Но когда этот рассказ читаешь по-английски, возникает вопрос: с чего вы взяли, что Чехов — великий писатель? Что-то ушло, как уходит аромат из грибов, если их переварить. А уж весь в трубу уходит Александр Сергеевич Пушкин — наше с вами все. Это касается и его прозы”.
“В свое время Рита Райт-Ковалева замечательно перевела роман Сэлинджера. В соответствии с советской традицией, со своим возрастом и женским представлением, как надо переводить нехорошие слова, она использовала переводизмы: черт побери, мать твою и т. д. При этом перевод замечательный. Недавно переводчик Немцов перевел эту вещь заново, fuck он переводил соответствующим словом, но перевод от этого лучше не стал. Конечно, Райт-Ковалева сильно нарушила идеологический строй романа, потому что его главный герой — бунтарь, он не случайно пишет все эти fuck, он восстает против общества взрослых, ибо взрослые — это обыватели и приспособленцы, а подростки способны бросить вызов, что, как известно, и произошло в конце 1960-х годов. Поэтому роман надо было бы переводить пожестче. Но все остальное сделано просто замечательно”.
“Есть такая блестящая книга на русском языке, называется └Остров сокровищ”, я читал оригинал — совершенно невыразительный текст. Отец и сын Чуковские потрясающе перевели книгу, я не знаю, какова степень точности, но получилась великая русская проза”.
Литература — не популяция мышей. Беседу вела Анна Жидких. — “Литературная Россия”, 2010, № 43, 22 октября <http://www.litrossia.ru>.
Говорит воронежский критик, ответственный секретарь журнала “Подъем” Вячеслав Лютый: “Вот смотри: Жюль Верн. Или — Фенимор Купер. Мы можем рассматривать их, а можем и не рассматривать. Хотя прочтем с удовольствием — как непритязательное чтение. Есть, конечно, люди, которые занимаются тем, что рассматривают такую литературу пунктуально. Но к жизненно важным задачам эти занятия отношения не имеют”.
“<…> несомненно, эти течения [модернизм, авангардизм] нежизнеспособны. И именно в силу нежизнеспособности вредными они мне не кажутся. Они просто апробируют какую-то территорию — а дальше уже смотришь: двигаться в указанном направлении или не надо. Это как идти по болоту с жердиной, которой нащупываешь твердую почву, определяя, куда можно наступить, а куда нет. Футуризм, имажинизм, акмеизм; время показало, что эти направления — нежизнеспособны. Но что-то в большую литературу от них пришло? Безусловно! Стилевое многообразие, живость языка, изменения в образной системе, позволившие той же поэзии быть более выразительной. У всяких └измов” есть историко-литературно-служебная функция: они должны показать, чего стоит то, что таилось под спудом. Показали — все, спасибо, свободны”.
Мы последние в очереди на покаяние. Писатель Захар Прилепин дорожит народной любовью. Пока она не заставляет молчать. Беседу вела Татьяна Шабаева. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2010, № 248, 2 ноября.
Говорит Захар Прилепин: “Почти все свои стихи я написал в период с 16 до 22 лет. Их мало, где-то полста. С тех пор раз в пять лет я пишу еще по стихотворению, чаще всего это случайно получается. Так что никакого Прилепина-поэта нет. Я прямо скажу: то, что я делаю как прозаик, — не умеет никто, или почти никто. А то, что я могу нарифмовать — могут еще лучше сделать еще человек сто. Зачем мне быть одним из ста?”
“А Высоцкий… он гениальная личность, гениальный человек — он огромный, он очень честный, очень родной многим. Но давайте не будем величиной личности подменять наличие или отсутствие высокого поэтического мастерства. У Высоцкого собственно поэтический дар очень умеренный — но он его └накрутил” за счет своей жуткой и страшной биографии, за счет громокипящей энергии своей. Я более всего люблю несколько его поздних песен: └Протопи ты мне баньку”, └Две судьбы” и те, что пела Влади на французской пластинке. Это невыносимо хорошо, абсолютная песенная классика — безоговорочно признаю это. Но вообще сам высоцкий надрыв, его явное шестидесятничество — это не всегда лично со мной совпадало. Меня уже в юности другие эмоции и другие эстетики волновали: ну, к примеру, футуристы мне были безусловно сто крат любопытнее, чем барды”.
Михаил Назаренко. “Демоны родной речи”. Украинский фантаст и филолог Михаил Назаренко о метаморфозе, которую после смерти претерпевают всенародно любимые классики. Беседовал Василий Костырко. — “Частный корреспондент”, 2010, 8 октября <http://www.chaskor.ru>.
“Когда я увидел — в деталях увидел, — как работает механизм культурной памяти, особой радости мне это не принесло. Массы достаточно точно воспринимают одни мотивы творчества Шевченко и полностью игнорируют другие. <…> И конечно, сам Шевченко жизнетворчеством очень увлекался и свой образ, вошедший в массовое сознание и советские хрестоматии, конструировал вполне сознательно”.
“Прежде всего, конечно, не нашли отклика его тексты со сложной структурой, построенные на цитатах и аллюзиях. Оно и понятно. Кроме того, народ освободил душу Шевченко от внутренних противоречий, которые при сопоставлении его текстов и биографии очень хорошо просматриваются. Например, в украинских стихах Шевченко бранит Богдана Хмельницкого, в русскоязычной прозе — хвалит, хотя и не без иронии. В стихах проклинает тех, кто раскапывает старые курганы, однако сам при этом работает в археографической комиссии и, как человек образованный, прекрасно понимает, в чем смысл этих раскопок. Не была воспринята народом специфическая религиозность Шевченко, который ставил преданность Украине выше Бога. Совершенно не получила развитие такая пронзительная и оригинальная метафора Шевченко └Украина — покрытка”. <…> Так на Украине называли девушку, которая потеряла свою честь”.
“Даже если оставить в стороне гомеровский масштаб событий и лиц, у Гоголя значительно преувеличены патриотизм казаков и их сознательность, забота о благе Украины/Руси. Я был в свое время потрясен подробностями тех далеких событий, о которых прочитал в работах замечательного киевского историка Наталии Яковенко. Оказывается, когда казаки осаждали польские города, они запросто могли устроить вместе с жолнерами обеденный перерыв, сесть у стен города, вместе выпить и закусить. Они принадлежали к одной и той же └касте” воинов, а вот мирное население — нет, потому и смертность его в военное время в некоторых местах доходила до 85 процентов. От рук казаков гибли и └клятые ляхи”, и свои же украинцы, которых долг перед собственными защитниками делал совершенно бесправными”.
“Еще в студенческие годы меня чрезвычайно удивило, что после Сахалина Чехов, вернувшись домой морским путем через Юго-Восточную Азию, Цейлон, Суэцкий канал, не написал об этом ни строчки, кроме рассказа └Гусев”. Мне показалось, что это яркий пример ситуации, когда очень умный человек настолько зашорен своими представлениями о рациональном, прогрессивном и общественно полезном, что огромный яркий, экзотический мир для него как будто не существует. Выразить свое удивление в научном тексте я не могу — пришлось повесть писать [└Остров Цейлон”]”.
Наследие и наследственность. Записал Андрей Архангельский. — “Огонек”, 2010, № 43, 1 ноября <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
Говорит Михаил Эпштейн: “Того Ленина, который был на знамени и значках, уже нет. В то же время в живописного злодея, монстра, как Сталин или Гитлер, он тоже не превратился. Он остался каким-то джокером, постмодерным персонажем, которого и деконструировать трудно, потому что прежде его еще надо сконструировать. Он предстает теперь как зияние, огромная прореха, в которую обрушилась империя. И весь ХХ век”.
“Читать Ленина неимоверно скучно. Ни малейшего человеческого слова — сплошь условная политическая манера, предсказуемая демагогия, никаких прорывов. Сталинский язык, конечно, еще более автоматизирован, чем ленинский. └Что такое есть ленинизм? Ленинизм есть, во-первых… Во-вторых, товарищи, ленинизм есть…” Это уже совсем замороженный, заторможенный марксизм. А у Ленина еще сохраняется речевой пыл, какой-то захлеб. Но этот захлеб политического лая, который вызван все тем же раздражением. Во всем — чувство смертельной обиды оттого, что кто-то еще не знает азбучной истины, хотя она давно уже открылась марксизму: └Уже сто лет как известно…”, └уже давно пройдено… разжевано”. А все равно не понимают. И, конечно, эти непонимающие — недоумки, дураки, подлецы, преступники”.
“Представьте, например, реакцию на памятник Сталину в центре Октябрьской площади. Или Дзержинского — на Лубянке. А памятники Ленину стоят, как какие-то черные дыры, параллельные миры. Никто их не замечает. Они принадлежат нашей среде обитания, они знаково не отмечены, это фон, это тускло выкрашенный забор, которым обнесено место будущего строительства (еще неизвестно чего). Кому интересно смотреть на забор? И к Мавзолею, который остается географическим и символическим центром страны, у нас нет никакого отношения. Он вне интерпретации. Это значит, что в большом времени мы еще живем под Лениным. Уже после Сталина, но еще при Ленине. Он продлился, уйдя в безыдейное, бесстильное подполье. Став менее заметным, он сохраняет могущественное присутствие вокруг нас в виде тени. Как тень, он органически вписался в постсоветское пространство”.
Россия богата на каких-то очень хороших и деятельных людей. “Полит.ру” представляет очередную программу “Нейтральная территория. Позиция 201” с Дмит-рием Стаховым. Беседует Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 2 ноября <http://www.polit.ru>.
“Леонид Костюков: Ну, есть все-таки огромное отличие артхаусного кино, условно говоря, от артхаусной прозы. Я скажу очень просто, очень понятно, в чем это отличие, на мой взгляд. Условно сказать, вот машина перелетает через три ряда машин, встает на два колеса и едет дальше. Автор артхаусного кино не может это снять, потому что у него просто нет на это денег.
Дмитрий Стахов: Тоже верно.
К.: А автор, условно говоря, артхаусной прозы написать эту фразу все равно физически может, она занимает у него столько же букв, сколько любая другая фраза.
С.: Верное наблюдение, кстати.
К.: Поэтому то, что автор, условно говоря, артхаусной прозы отказывается от сильных ходов, — это не от недостатка бюджета, то есть это не вынужденный отказ.
С.: Не как в кино, да.
К.: Отказ внутренний.
С.: Я согласен”.
Рукописи горят. Беседовал Владимир Шемшученко. — “Литературная газета”, 2010, № 40, 13 — 19 октября.
Говорит Виктор Соснора: “Я считаю, что самыми крупными поэтами моего поколения были два автора. Это Андрей Вознесенский, которого уже с нами нет, и ныне здравствующий Глеб Горбовский”.
“Мне 74 года, так что мое будущее известно. Я уже пережил клиническую смерть. Сейчас ничего не слышу и говорю, как видите, с трудом. А что касается остального, то об этом надо спрашивать того, кого называют Богом”.
“С классикой будет все хорошо”. Беседу вел Ян Левченко. — “Однако”, 2010, № 37 <http://www.odnakoj.ru>.
Говорит главный редактор “Нового издательства” Андрей Курилкин — в связи с публикацией новых переводов “Макбета” и “Гамлета” (первого перевел Владимир Гандельсман, второго — Алексей Цветков): “<…> попробуйте купить на Amazon’e английскую └Анну Каренину”, и вы придете в ужас от открывшихся возможностей — одновременно продается больше десяти разных переводов. Такая ситуация и является нормой”.
“Спрос на классику, конечно, невелик, но дело здесь уже не в переводах, а в культурной ситуации как таковой. Тем не менее, повторю, работа такого рода продолжается и, конечно, будет продолжаться. Недавно все обсуждали новый перевод └Над пропастью во ржи” Сэлинджера, сделанный Максимом Немцовым. Удачным его не назовешь, но от этого материала можно отталкиваться, чтобы двигаться дальше, многим он дал хороший повод для размышлений о том, что может себе позволить переводчик, как переводить молодежный сленг и т. п. И это тоже очень важно, так как культура — это все-таки не перечень шедевров, а процесс с событиями разного масштаба, где неудачи часто так же важны, как и великие свершения”.
“<…> я думаю, книжный рынок в своем развитии все равно дойдет и до качественных изданий классики, просто в силу логики экспансии. Вот сейчас мы переживаем настоящий расцвет качественной детской книги, а еще недавно казалось, что многолетняя катастрофа в этой области стала необратимой. Буквально несколько лет назад была └обнаружена” и начала стремительно заполняться ниша качественного неакадемического нон-фикшн — умных биографий, разного рода научпопа и т. п. В общем, с классикой все будет хорошо”.
Александр Самоваров. Самоидентификация Константина Паустовского. — “Русский Обозреватель”, 2010, 22 октября <http://www.rus-obr.ru>.
“Паустовский сейчас мне интересен тем, что он… журналист. Он работал репортером в буржуазной прессе, имел хорошую школу, в качестве репортера буржуазной прессы он видел Ленина, слышал его выступления, но об этом после. Паустовский работал журналистом и в советской прессе. Как большого художника его сформировали вещи прямо противоположенные; с одной стороны, он репортер и журналист, с другой стороны, он писал сентиментальные и плохие стихи и не очень удачные сентиментальные романы. И вот это соединение жесткого глаза журналиста и плохого поэта и дало того Паустовского, которого потом полюбила Россия в 60 — 70-е годы ХХ века”.
Артем Скворцов. Арифметика гармонии: Из наблюдений над художественной стратегией Сергея Гандлевского. Статья вторая. — “Запасник”, 2010, № 2 <http://www.promegalit.ru>.
“В графическом оформлении стихов поэт особенно консервативен. До недавнего времени Гандлевский придерживался классической стихотворной графики с сохранением прописных букв в начале строк и с педантичной передачей пунктуации, практически не позволяя себе отступлений от нормативных требований в расстановке знаков препинания. На сегодняшний день отход от этих принципов виден лишь в шести стихотворениях 1999 — 2008 годов (└идет по улице изгой…”, └близнецами считал а когда разузнал у соседки…”, └все разом — вещи в коридоре…”, └видимо школьный двор…”, └чтобы липа к платформе вплотную…”, └Антологическое”). В них, возможно, не без влияния поэзии А. Цветкова, автор отказался и от знаков препинания”.
Дмитрий Сухарев. Экспертиза. Опыт объективного составления поэтической антологии. — “Иерусалимский журнал”, 2010, № 35 <http://magazines.russ.ru/ier>.
В 2001 — 2002 годах Дмитрий Сухарев обратился к разным поэтам с просьбой назвать “12 стихотворных текстов из самого любимого в русской поэзии XX века”. Откликнулись 158 человек. “После вычета повторов осталось 1195 текстов, из них 918 названы единственным экспертом и 277 двумя и более экспертами”. “Тексты, попавшие в массив, принадлежат 254 авторам. Примерно половину из них (126 поэтов) назвали не менее двух экспертов”.
“Вершину составили 55 произведений, каждое из которых получило не менее пяти голосов. Даю их в порядке рейтинга, а для вещей с равным рейтингом — в алфавитном порядке (по первой строке текста).
Я, я, я! Что за дикое слово!.. (Перед зеркалом, Ходасевич, 1924) 22
По вечерам над ресторанами… (Незнакомка, Блок, 1906) 18
Как обещало, не обманывая… (Август, Пастернак, 1953) 17
Девушка пела в церковном хоре… (Блок, 1905) 14
Золотистого меда струя из бутылки текла… (Мандельштам, 1917) 13
Не жалею, не зову, не плачу… (Есенин, 1921) 13
О доблестях, о подвигах, о славе… (Блок, 1908) 13
Шел я по улице незнакомой… (Заблудившийся трамвай, Гумилев, 1919) 12
Стояла зима… (Рождественская звезда, Пастернак, 1947) 11”
…К сожалению, я не могу привести в “Периодике” весь список из статьи Сухарева. Далее — среди прочего интересного — Дмитрий Сухарев задается вопросом: “Насколько мы, литераторы, свободны в своих предпочтениях и фобиях? Как бы это ни было обидно, имеются серьезные основания считать, что свобода выбора весьма относительна”.
У Шафаревича. Вопросы задавал Игорь Шишкин. — “Завтра”, 2010, № 42, 20 октября <http://www.zavtra.ru>.
Говорит Игорь Шафаревич: “Много было и попыток такого толка объединения на русской национальной государственной основе, в некоторых из них я и сам принимал участие. И надо признать, что никакого русского патриотического движения так и не возникло. И это почти ведь за 20 лет!”
“<…> патриотическая интеллигенция, формировавшая все те движения, о которых шла речь, исходит из одного мировоззрения, а в народе постепенно вырабатывается какой-то другой подход к жизни”.
“Меня поражает одно явление. Никогда, живя в нечеловеческих условиях, когда годами не платят зарплаты и пенсии, при отключении энергии, сидя в темноте и холоде, русские не становятся шахидами. Вообще не популярны столь знакомые формы протеста: террор, создание своих партий, может быть подпольных, баррикады, забастовки… Слышно о совсем другой реакции: голодают. Сколько я знаю, это нечто совсем новое в истории. Мне по крайней мере неизвестно ни одного такого прецедента. Тогда создается впечатление, что патриотическая интеллигенция и народ говорят на разных языках — так, что один другого не понимает”.
Ужасают масштабы продажности. Беседу вела Марина Бергманн. — “Литературная Россия”, 2010, № 41, 8 октября.
Говорит Олег Павлов: “Мы рождаемся, не имея выбора, для страданий. Я бы не взялся убеждать в этом ребенка, который когда-то все почувствует сам, но взрослые люди зачем же лицемерят или настолько бездушны? Первая же утрата приносит это чувство, и ее ничто не залечит”.
“Самое страшное — самое правдивое. Но страшно, потому что это правда. Правда человеческих отношений — она такая, всегда страшная. И я считаю, что все в жизни требует мужества это понять и с этим жить”.
“У меня дочь — мне за нее страшно. То, что мы пережили, — это ничто в сравнении с тем, что переживут после нас они. Страна давно плывет, как брошенный корабль. <…> Кто реально управляет страной и получает подлинную информацию о ее состоянии — их дети уже не здесь”.
“Я понимаю людей, которые бежали, — они были прежде всего напуганы. Но Бог дал нам, русским, только Россию, куда мы все-то убежим — некуда. Спастись как можно? Верой только… Она у нас есть — наша вера. Но я не понимаю, когда кричат: Россия гибнет, Россию надо спасать… Да не Россию спасайте — а себя же, своих детей и души свои”.
Алексей Цветков. Тень Толстого. — “The New Times / Новое время”, 2010, № 36, 1 ноября <http://newtimes.ru>.
“Теперь уже можно без стыда признаться, что школьного Толстого автор в свое время не брал в руки, а экзамен без труда сдал по учебнику. <…> Вместо этого из чистой фронды в ту пору жадно глотал Достоевского. А когда экзамен остался за плечами, обратился к Толстому уже на своих условиях. С тех пор оба классика неизменно претендуют на мое внимание, и верх обычно одерживает тот, к кому оно в эту минуту приковано. Но есть тем не менее существенная разница: масштабы личности Толстого оставляют Достоевского в пыли. └Дневник писателя” Достоевского, если исключить беллетристические вкрапления, вызывает только печаль и досаду. Огромный корпус сочинений Толстого за пределами художественного канона, от └Исповеди” до дневников, низвергает читателя в пучину экзистенциального ужаса”.
“Толстой всю жизнь, начиная с └Войны и мира”, пытался сказать нам одно и то же, и свой позднейший отказ от художественных жанров (к счастью, не очень последовательный) он мотивировал тем, что беллетристическая канва отвлекает читательское внимание от сути. Суть толстовского гения заключалась во всеразъедающем скептицизме, отказе верить в наукообразные объяснения истории и морали, опускающие тысячи неучтенных деталей и правдоподобные лишь задним числом, подобно комментариям сегодняшних экономистов по поводу уже разразившихся кризисов”.
Александр Чанцев. Посмертная жизнь Владимира Ленина. — “Неприкосновенный запас”, 2010, № 4 (72).
“В точке столкновения штампов/стилей с противоположным зарядом возникает галлюцинозный, макабрический нарратив — и оказывается чуть ли не новым каноном для постмодернистского высказывания о Ленине (Масодов, Пепперштейн-Ануфриев, Горчев). После 70 лет беззащитного существования под давлением официальных идеологем русская словесность с помощью этих приемов предпринимает попытку запоздалой вакцинации против вируса Ленина (недаром в этих текстах так часто говорится о болезнях). Пока же Ленин, все еще слишком живой, ведет странное существование между жизнью и смертью. Вечно воскресающий Ленин-Осирис, как обуреваемый страстями буддист, не может вырваться из череды перерождений. Поэтому — в отличие от образа Сталина, о котором другой разговор, — в наши дни, когда, как на спиритических сеансах, из прошлого вызывают страшных героев мифов, вроде Ктулху, не стоит удивляться столь частому появлению Ленина. Он должен еще раз воскреснуть — чтобы, окончательно умерев, покинуть свой метаисторический мавзолей и переместиться из состояния └живее всех живых” в образ обычного исторического персонажа. Поэтому, скорее всего, в ближайшем будущем Ленин появится еще во многих книгах, фильмах и песнях”.
Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Вопросы истории”, “Звезда”, “Знамя”, “Иностранная литература”, “Наше наследие”, “Новая Польша”, “Новый город”, “Октябрь”, “Рубеж”,
“Рыбинская среда”, “Фома”
Игорь Волгин. Уйти от всех. Лев Толстой как русский скиталец. — “Октябрь”, 2010, № 10 <http://magazines.russ.ru/October>.
“Пушкин замыслил побег в обитель; Толстой — из обители, где он провел свои лучшие годы. Ему, очевидно, нужна обитель еще более └дальная”. Такая, где его уже не сможет настигнуть никто. Труды при этом не исключаются. О чистых негах речь, по-видимому, уже не идет.
└Пора, мой друг, пора…” — это призыв, обращенный к жене. Очевидно, само собой разумелось, что она будет сопутствовать тому, кто замыслил побег. Толстой бежит от жены — покоя сердце просит. Но где гарантия, что она — к ужасу его и стыду — не последовала бы за ним, пусть даже на край света?
└Левочка, голубчик, вернись домой, милый, спаси меня от вторичного самоубийства. Левочка, друг всей моей жизни, все, все сделаю, что хочешь, всякую роскошь брошу совсем; с друзьями твоими будем вместе дружны, буду лечиться, буду кротка… Милый, голубчик, друг души моей, спаси, вернись, вернись хоть проститься со мной перед вечной нашей разлукой”.
Это, конечно, └вопль женщин всех времен: ▒Мой милый, что тебе я сделала?!▒”. Его нельзя сравнивать с горьким и холодным толстовским прощанием: └Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной…” Вопленица не только готова исправиться, она готова на все. В ее безумном лепете прочитывается ясная мысль: └Я честно и твердо обещаю, голубчик, и мы все опростим дружелюбно; уедем, куда хочешь, будем жить, как хочешь”.
Толстому только этого не хватало.
Но, покинув ее, он ни на минуту не забывает о ней.
└Многое падает на Соню. Мы плохо распорядились”, — скажет он перед смертью, уже впадая в забытье. И на вопрос старшей дочери: └Что ты сказал, папа? ” — повторит: └На Соню, на Соню многое падает”.
└Мы плохо распорядились…” Но можно ли было распорядиться иначе?”
Никита Елисеев. Бормотание Времени. — “Арион”, 2010, № 3 <http://www. arion.ru>.
“Он — один из лучших чтецов стихов, каких я когда-либо видел. Отсутствие точки в конце своих стихов Стратановский обозначает великолепно. Предпоследнюю строчку он читает громче остальных, а на последней затихает, словно бы набирает голос для следующей, но… замолкает, обрывает текст, словно бы что-то недоговаривает.
Между тем все договорено. Стихотворение окончено эффектной фразой, звонким парадоксом, достойным Гильберта Кийта Честертона, не меньше. То есть, позвольте? Как же это так? Ну ладно, Швондер и Шариков — уроды эти, у них ущербность — явлена, очевидна, но профессор Преображенский, он-то в чем ущербен? Чем недостаточен? Почему его Стратановский ставит на одну доску с уродами, выплеснутыми социальным взрывом наверх? Критик Андрей Арьев назвал Стратановского поэтом культуры. Это — верно, но не полно. Надо пояснить, какой культуры. Революционной. Катастрофной и катастрофической. Не потому, что он ее живописует. А потому что эта культура — его родина. Его воздух. Он и загробную жизнь может представить себе как одну огромную коммуналку. <…> Но это не те люди, мимо которых стоит пройти, как проходили писатель Булгаков и профессор Преображенский, брезгливо сторонясь, жестоко, возможно и справедливо, издеваясь. Это — люди, имеющие право на жизнь и счастье. Потому-то для Стратановского равно ущербны и Преображенский, и Шариков. Он сформирован культурой революции, назовем чудовище его настоящим именем: коммунистической культурой. Именно поэтому он очень хорошо почувствовал осознанно фашистский, расистский смысл гениального └Собачьего сердца””.
Михаил Иверов. Заветная ладонь. — “Фома”, 2010, № 11 <http://www.foma.ru>.
Публикация в рамках совместного с “Новым миром” проекта “Строфы”. В предисловии цитируется поэт Игорь Меламед: “…Это — преимущественно духовная поэзия, нимало не напоминающая стихи на └религиозные темы”, столь распространившиеся в нынешнее время. Стихи Иверова исполнены чистоты, ясности и какой-то спокойной уверенности в сказанном. Потому что — я убежден в этом — они исполнены любви. Той любви, которая не склонна заявлять о себе и которая └не превозносится и не гордится”, по слову Апостола”.
Вот из помещенной здесь “Полевой почты” (“Недужен Ферапонтов монастырь…”):
………………….
На адресах истлели имена,
но есть голосники в забытом храме,
и ангелы читают письмена,
слова, в конверты сложенные нами,
бессмертные, скупые, в пару строк,
те весточки, отправленные с фронта.
А птицы улетают на восток,
домой, домой, в обитель Ферапонта.
Публикация в “Фоме” оказалась самым первым на сегодня выходом стихов Михаила Иверова в читателю.
Бахыт Кенжеев. Подветренный простор. Стихи. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).
……………………………….
“Уходишь — уходи”, — твердят. Но я забыл
ключи и сотовый, я слишком жизнь любил,
чтобы сразу отбывать. Тут — крокус, там — фиалка,
а там еще тюльпан. И эти лепестки
так уязвимы, так неглубоки,
что Чехов вспоминается. И жалко
всех и всего. Любимая, своди
меня туда, где счастье впереди,
где небо — переплет, где голос пальцы греет,
где плачет и поет, от бедности пьяна,
простоволосая, как в юности, весна,
и горло — говорит. И солнце — не стареет.
Кроме Кенжеева, свои новые стихи для публикации в юбилейном “Рубеже” здесь представили Сергей Стратановский и Юрий Кублановский (его стихотворением “Над островным клочком Атлантики…” открывается 400-страничный номер альманаха; стихотворением, ставшим своеобразным эпиграфом к “поминальной” теме, которой проникнуты многие материалы издания: “<…> Не перечесть миров заброшенных, / но есть ведь и ещё другая / солнцелюбивая горошина, / в подвижной пелене седая. / Есть знание целебней брения / и соловьиного коленца, // что ближнего после успения / не след считать за отщепенца”).
Борис Крейн. В память “первого на свете мастера”. — “Новый город”, Рыбинск, 2010, № 5 <http://www.mediarost.ru>.
Известный волжский исследователь пишет о рыбинских корнях знаменитого художника Бориса Григорьева (1886 — 1939). В сентябре этого года на нынешнем здании рыбинского филиала Сбербанка открыли мемориальную доску (когда-то здесь располагался Волжско-Камский банк, управляющим которого был отец живописца; квартира управляющего была в этом же помещении).
Коллега же Крейна, местный краевед Владимир Рябой оказался именно тем человеком, который, сделав необходимые архивные изыскания, и довел дело (при поддержке городских властей и Сбербанка) до мемориальной акции.
Размещена публикация в действительно новом, пока еще беспрецедентном для Рыбинска, общегородском цветном журнале формата “Нашего наследия”, с отличной полиграфией, всеохватном тематически и строгом композиционно. Главный редактор — предприниматель и филолог (специалист по Сигизмунду Кржижановскому) — Виталий Горошников.
Юрий Кублановский. Записи о Елене Шварц. Дневник. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).
Эти записи — тот же жанр, что и публикация Ю. К. в 9 — 10 номерах “Нового мира” за прошлый год. Там был общий избранный дневник 2008-го, здесь — выбрано за разные годы (2000 — 2010) и посвящено одному человеку (записям предшествует антологическая подборка стихов Шварц).
“4 ноября [2009], 11 утра, Переделкино, солнышко и снежок.
Говорил сейчас с Леночкой по телефону. Лежит в военном госпитале визави Большого Дома — окнами на Неву. Говорит, что долго, хотя └время как-то сместилось, я уже не слежу за его течением”. Операция была долгой, а теперь началась химиотерапия — └очень тяжело”. └Уж и не понимаю: то ли умирать, то ли два-три года отсрочки”. Договорились созвониться вечером (её вроде бы как раз сегодня выписывают).
Весь день читаю давние Еленины стихи и вспоминаю 70-е, нашу молодость. Какая мощь, какая свобода воображения! И апогей этого периода — └Элегии на стороны света”… Да, нет в нашем поколении поэта ярче. <…>
Я как-то посетовал Лене, что с трудом привыкаю к постоянному сбою ритма в её стихах.
— Ну, как же — пояснила она. — Ведь писание стиха это не упёртый взгляд в одну точку. А постоянно меняешь угол зрения. Соответственно, изменяется ритм”.
Еще из поминального в юбилейном номере “Рубежа” — большой блок материалов, посвященных памяти Иосифа Бродского: Чеслав Милош, Томас Венцлова, Валентина Синкевич, Виктор Куллэ — статьи, переводы. Сюда же органично вписался и “польский сюжет”: стихи сегодняшних Эугениуша Ткачишина-Дыцки и Томаша Ружицкого перевел москвич Лев Оборин. О памятных краеведческих материалах “Рубежа”, боюсь, пришлось бы писать целое исследование. В этом номере их, как всегда, немало, и география тут — весь мир.
Юрий Кублановский: “Я люблю свою Родину, но дороже мне справедливость”. Интервью “Рыбинской среде”. — “Рыбинская среда”, Рыбинск, 2010, № 10 (78).
“Сейчас я работаю <…> над книгой поразительных записок мологжанина (уроженца знаменитого волжского города, затопленного водами Рыбинского водохранилища. — П. К.) Павла Зайцева. Их фрагменты я публиковал 15 лет назад в └Новом мире” и в └Нашем современнике”. И тогда еще надо было издавать эту книгу. Но, как верно сказал Корней Чуковский, └в России надо жить долго”. В середине 90-х годов, в разгар криминальной революции, мне некому было предложить издание такой книги. Теперь благодаря руководству Рыбинска и тому, что есть теперь здесь просвещенные издатели, наконец-то состоится выход в свет этих └Записок”. Двадцать лет во мне сидела заноза, что я не выполнил своего культурного и морального долга перед Мологой и мологжанами. Мне они достались написанными в большой общей тетради в клеточку чернильным карандашом без черновиков. А это превосходная русская проза! Надеюсь, что теперь она станет настольным семейным чтением в каждой православной русской семье”.
Евгений Мамонтов. Романтики. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).
“Стёпу определили служить при штабе большого военного округа. Ему запомнился дождливый день на первом месяце службы, когда с утра они копали траншею для прокладки кабеля. Во время перекура он, шатаясь от недосыпа, отошел в сторонку поссать. Там была кирпичная стена и окно, забранное ажурной решеткой. Стёпа стоял на небольшом пригорке перед окном и слушал, как его струя звенит по жестяному подоконнику. Не успел он застегнуть ширинку, как заметил бегущего к нему офицера. Ужаснулся, увидев полковничьи звезды на погонах. До сих пор никого старше прапорщика он в армии не встречал. Полковник-старичок бежал без фуражки, с опрокинутым лицом. └Сынок, што ж ты делаешь!” — взмолился он. Стёпа мутным взглядом поглядел в окно и увидел десятка полтора офицеров генеральских чинов, проводивших штабные маневры за огромным столом, на котором разыгрывалось, очевидно, победоносное сражение округа со всем блоком НАТО. Отложив длинные указки, генералы смотрели на задроченного салагу, который только что обоссал стратегический полет их мысли”.
…Возможно, из приведенного хулиганского отрывка и не понять с ходу, каков художественный талант дальневосточного прозаика 47 лет. Между тем эту маленькую повесть я взял бы в любую современную антологию. Из другой прозы в номере публикуется яркий авантюрный роман сахалинского журналиста и литератора Вячеслава Каликинского “Легионер” (с действующими лицами вроде Путилина, Соньки Золотой Ручки, Кони и Лорис-Меликова). Есть тут и питерцы — Андрей Битов (“Портрет в жанре милицейского фоторобота”, вольный разговор о Бродском) и живописец Георгий Ковенчук, внук футуриста Кульбина — с семью поэтическими рассказами. И — новелла “Мыс Анна” — неизменного Бориса Казанова (уроженца Белоруссии, жителя Приморья, ныне — в Израиле), чья книга готовится к выходу в серии “Архипелаг ДВ”. Из историко-художественного — неизвестная “Морская повесть. Записки бродяги” Давида Бурлюка с предшествующей ей статьей Валерия Маркова “Русский след в Японии. Давид Бурлюк — отец японского футуризма”.
Аркадий Минаков. Михаил Леонтьевич Магницкий. — “Вопросы истории”, 2010, № 11.
Публикуется в рубрике “Исторические портреты”. Начав с того, что отечественная историография полтора столетия называла этого незаурядного, великолепно образованного человека, ученого-исследователя, литератора и политика “крайним реакционером”, “диким мракобесом” и “разрушителем Казанского университета”, воронежский историк отдает ему должное. Идейная эволюция бесконечного разоблачителя-“поперечника” и впрямь была поразительна (но и типична): от космополита и либерала (одно время он носил вместо трости якобинскую дубинку с французской надписью “права человека”) — к православному консерватору-монархисту. Конец же его пути был простым и светлым: “Смирив христианской аскезой свой неугомонный нрав, примирившись с теми, кого он жестоко обидел при жизни (многих, многих. — П. К.), 21 ноября 1844 г. Магницкий скончался от воспаления легких и был погребен на Старом кладбище Одессы”. Следующее предложение звучит так: “В 1930-е годы на месте этого кладбища был устроен парк имени Ильича”.
Эх, мракобес-мракобес, недоразрушил университет-то.
Чеслав Милош. Трезво о Пастернаке. Перевод Андрея Базилевского. — “Новая Польша”, Варшава, 2010, № 9 (122) <http://www.novpol.ru>.
Интереснейший текст, в частности о “пересечениях” “Доктора Живаго” с “Томом Джонсом” Филдинга. Но вот — из финала:
“…слабости Пастернака диалектически связаны с его великим открытием. Он отдал своему оппоненту — спекулятивной мысли — так много, что ему ничего другого не оставалось — только прыжок в совершенно иное измерение. └Доктор Живаго” не принадлежит к течению социальной критики, не призывает вернуться к Ленину или молодому Марксу. Эта книга далека от всякого ревизионизма. Ее послание аккумулирует опыт Пастернака-поэта: если кто-то вступает в полемику с мыслью, воплощенной в государстве, он сам уничтожает себя, становится опустошенным человеком. С новым Цезарем нельзя дискутировать, ибо это означает согласиться на встречу на его территории. Необходимо новое начало, новое применительно к нынешним условиям, хоть и не новое в России, на которую наложили отпечаток века христианства. Литературу социалистического реализма надо отложить на полку и забыть, новое измерение — это измерение тайного предназначения каждого человека, измерение сочувствия и веры. В этом смысле Пастернак обновил лучшие традиции русской литературы, и в этом смысле он обретет последователей. Один у него уже есть — это Солженицын.
Парадокс Пастернака в том, что нарциссическое искусство вывело его из клетки собственного эго. Для него характерна и некая тростниковая гибкость; благодаря ей он так часто принимал общепринятые идеи, не подвергая их анализу, которого требует идея, то есть анализу беспристрастному, хоть и не позволял им себя подавить. Вероятно, нет такого читателя русской поэзии, который не поддался бы искушению сопоставить две судьбы — Пастернака и Мандельштама. То, что один из них выжил, а другой погиб в лагере, может быть результатом действия очень разных факторов, хотя бы того, что одному повезло, а другому — нет. Однако в поэзии Мандельштама есть что-то, что изначально обрекло его на гибель. Из того, что сказано выше о споре моего поколения с приверженцами └жизни”, ясно следует, что для меня Мандельштам, а не Пастернак — идеал современного классического поэта. Но у него было слишком мало недостатков, он был кристальным, неподатливым и оттого хрупким. Пастернаку — более стихийному, менее строгому, многоликому — дано было написать роман, который, несмотря на свои противоречия и одновременно благодаря им, стал произведением великим”.
Анатолий Найман. Стратфорд-на-Эвоне, улица, вброд… — “Октябрь”, 2010, № 10.
Стратфорд-на-Эвоне, улица, вброд
речку рассекшая кельтского клана,
и, сквозь мужицких и барских бород
фильтры, разверстая ясно поляна, —
только и взяли взаймы у Творца
галькой цветной и некошенным лугом
два на любые похожих лица,
мир, но не речь поделивших друг с другом.
И возвратили с процентом паи:
райские — свеяв полову — колосья,
рыб — первородно лишив чешуи,
послеэдемское многоголосье,
плюс акт за актом и к главам глава,
плюс ариэля воздушная яма,
глобуса шар, королевство Вильяма,
клетка вселенская, вотчина Льва.
Публикуется под редакционной “шапкой” “К 100-летию со дня смерти Л. Н. Толстого” (там еще три публикации: эссе Игоря Волгина (см. выше) и Андрея Ранчина, письма С. А. Толстой к сыну Льву).
Дмитрий Полищук. Стихотворение. — “Арион”, 2010, № 3.
…как знать?
Е. Баратынский
Мой дар высок, и голос мой раскатист.
Но я при жизни умер, на земле
любезен никому. Копать в золе
мой бытию безрадостный акафист,
что и с душой ближайшей не в ладу,
потомок дальний не найдет досуга.
Как я не встретил в поколенье друга,
читателя в потомстве не найду.
(“Я ЗНАЮ, или ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ”)
В интернет-версии это стихотворение выглядит немного иначе: “<…> Но я при жизни умер, на земли / любезен никому. Копать в пыли <…>”
Для меня редкие публикации стихотворений Дмитрия Полищука — события.
Антонио Порчиа. Голоса. Перевод и вступление Павла Грушко. — “Иностранная литература”, 2010, № 10 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
“Поэзия аргентинца Антонио Порчиа (1885 — 1968) — музыка мысли. Это наикратчайшие максимы, лишенные литературных доспехов, свободные от каких-либо приемов и средств регулярной поэзии. <…> Для того, чтобы взяться за перевод └этого всего”, не менее важной для меня, чем бретоновская и борхесовская рекомендации, была надпись на └Голосах” моего друга — аргентинского поэта (и переводчика русской поэзии) Серхио Виаджио, приславшего мне лет тридцать тому назад книгу Порчиа: └В Аргентине у многих эта книга лежит в изголовье”” (Павел Грушко).
Несколько “голосов” приведу.
“Ребенок показывает свою игрушку, взрослый ее — прячет”.
“Ты вечно рассказываешь о своих снах. Когда они успевают тебе сниться?”
“Что сказать о нынешнем человечестве? Улицы стали шире”.
“Кто смотрит на меня, чтобы меня рассмотреть, плохо меня разглядит”.
…И все это — из отличного “аргентинского” номера “ИЛ”.
Последний гений (100 лет со дня смерти Л. Н. Толстого). — “Наше наследие”, 2010, № 95 <http://www.nasledie-rus.ru>.
Среди материалов, посвященных памятной дате, здесь републикуется последняя статья Толстого “Действительное средство” (о смертных казнях), законченная в Оптиной пустыни уже после ухода из Ясной Поляны. “Спровоцировал” этот текст сотрудник газеты “Речь”, 28-летний литературный критик Корней Чуковский. “Наше наследие” перепечатало и забытое предисловие Чуковского к публикации статьи Толстого в газете. Там, опираясь на свидетельство молодого Сергеенко, Чуковский по свежим следам вспоминал:
“Несмотря на все последующие события, Л. Н. не раз возвращался к своей статье. Из Оптиной пустыни в Шамардино он ехал один, а сзади, в других санях, следовали за ним д-р Маковицкий и └Алеша”. Юноша часто выскакивал из саней, подбегал ко Льву Николаевичу — скажет несколько слов и — обратно.
Л. Н. был очень бодр, восхищался окрестностью, старыми деревьями вдоль большака, избами, крышами и т. д. Завел разговор с ямщиком, высчитывал, сколько тот в год тратит на водку и на табак, и так растрогал крестьянина, что он разрыдался. Потом внезапно остановил свои сани и, когда к нему подбежал └Алеша”, сказал:
— Что-то хотел тебе сказать, и забыл. Когда вспомню, позову тебя вновь.
Поехали дальше, и вдруг Толстой закричал: └Вспомнил, Алеша, вспомнил!”
Юноша вновь подбежал.
— Ах, как ты скоро бегаешь. Я насчет статьи. Передай Саше (Александре Львовне), чтобы она переписала, и если Владимиру Григорьевичу (Черткову) статья понравится, пусть он пошлет ее Чуковскому.
Умирая в Астапове, Л. Н. снова вспомнил об этой статье и говорил о ней Ив. Ив. Горбунову-Посадову (руководителю издательства └Посредник”).
Третьего дня, поклонившись великой могиле, я уезжал из Ясной Поляны, и В. Г. Черт-ков передал мне эту последнюю статью Льва Николаевича, который перед смертью высказывал не раз желание, чтобы гонорар за его посмертные произведения был обращен на выкуп Ясной Поляны в пользу местных крестьян”.
…Не могу не сказать о поминальной редакционной статье в этом номере “НН” — о талантливом художнике Антоне Куманькове, чудесном человеке и тонком мастере (портретисте, книжном иллюстраторе). Ему было всего 53 года. “Кажется, только недавно приходил он в редакцию └Нашего наследия”, которую считал своим вторым домом, и мы отбирали его фотографии для очерка о блоковском Шахматове, куда Антон всегда рвался, где все его любили и радовались, когда он появлялся в усадьбе. <…> Случилось так, что в этом номере журнала печатается материал, в подготовке которого Антон принимал активное участие, — недавно обнаруженные воспоминания его прапрадеда, видного государственного деятеля царской России, тайного советника и губернатора Н. А. Кача-лова. И только сейчас мы обратили внимание, как поразительно стбатью и обликом напоминал наш друг своего пращура”.
Александр Романенко. Зрачок одуванчика. Стихи. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).
Рождение живого языка
Подобно выползанию из кокона —
Все кажется, что истина близка,
Вот она, около!
Но ускользающая из рук
Дивная редкая бабочка
Высоко в небе опишет круг —
И в слезах твоя наволочка.
А поутру на Седанке — дождь.
В придорожной канаве
Стрелолист, лягушонок… И дрожь
От восторга и холода — славит
Твое имя и дело окрест
Лягушачий оркестр.
(Из цикла “В ясную погоду
с мыса Крильон видно Японию”)
Вослед за стихами этого одаренного приморского поэта, много лет прикованного к постели и умершего в начале нового века, помещено пронзительное эссе о нем — Ивана Шепета (“Мудрый кентавр”). Среди других статей о поэтах и поэзии здесь можно почитать Александра Лобычева о Вячеславе Казакевиче (“Среди стрекоз и лопухов”), Юрия Милославского о легендарном харьковском поэте Владимире Мотриче (“Последний из декадентов”), Александра Белых (“Греческая каллиграфия Ирины Ермаковой”), Тамары Калиберовой о поэтах-“чураевцах” Георгии Гранине и Сергее Серегине (“Остановится сердце и… Двойное убийство в отеле └Нанкин””). Републикации редчайшего поэтического сборника поэта-эмигранта Михаила Щербакова (1890—1956) “Отгул” предшествует вступление редактора альманаха Александра Колесова — “Одиссей без Итаки”.
Омри Ронен. Наизнанку. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2010, № 11 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
“Научная фантастика выросла в век опытной науки из старых повествований о магии и сказок о волшебниках, из правдивых отчетов и небылиц о дальних странах, из романтических вымыслов, а кроме того, иногда в рамках установленных культов, из визионерских откровений о первых и последних вещах, то есть из мистического воображения. Неудивительно, что в век исторического отката к разнообразным └новым религиозным сознаниям” она возвращается в свое мистическое лоно. Старая культовая мистика посвященных превратилась когда-то через эзотерическое знание, магию, астрологию и алхимию в опытную и теоретическую науку, физику, астрономию и химию, доступную всем и популяризованную в жанре научной фантастики. Так было в эпоху позитивизма. Но в наше время новая наука, понятная лишь специалистам (школьник легко усвоит фагоцитарную теорию иммунитета, но не природу прионов), в фантастической словесности стала популярной, экзотерической мистикой, в определенных кругах замещая религию. В журнальной версии └Аэлиты” (└Закат Марса”) прилетевшие с Атлантиды магацитлы громко читали заклинания; в более поздней, книжной, у них в руках были свитки с формулами. Нынешний читатель опять предпочел бы первую. Это возвращение к иррациональному идет по двум сюжетным путям”. Ну, и т. д. Советую почитать.
Валентин Свенцицкий. Венок на могилу Льва Толстого. Публикация, вступительная статья и примечания С. В. Черткова. — “Знамя”, 2010, № 11 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Исключительная, на мой взгляд, по своей важности публикация из наследия священника, философа, богослова (автора знаменитых “Диалогов”) и незаурядного литератора.
Из введения: “Уже будучи иереем и проповедником Добровольческой армии, о. Валентин назвал Толстого └одним из самых опасных врагов Христианской Церкви” и указал тому две причины: абсолютная искренность в ошибках и переплетение антихристианских его заблуждений в области теоретической и нравственной с подлинно христианскими писаниями. └В результате истина покоряет сердце, а вместе с истиной неподготовленными людьми жадно воспринимается лживое, ▒упрощенное’ Евангелие от Толстого, опустошающее душу”. Толстовские же ученики, которым └он не мог передать своего сердца, своей совести, своего гения”, но передал учение, отвергающее Божественность Христа и Церковь с ее таинствами, — искажают христианство по духу, по внутреннему живому смыслу. <…> Духовная разница между двумя мыслителями определялась тем, что один так до смерти и остался └взыскующим града”, а другой уже в молодости его нашел. Диалектика же восприятия └паладином Церкви” личности отлученного от нее великого писателя укладывается в простую формулу: └С Толстым можно не соглашаться, но его нельзя не уважать, нельзя не любить”. Это и было главным в отношении к нему Свенцицкого — братская, христианская любовь. И с наибольшей силой она выразилась в публикуемом (с небольшими сокращениями) цикле очерков, ранее не переиздававшихся и неизвестных даже специалистам”.
Цитата из Википедии: “Перед смертью, не изменив мнения о └компромиссах, граничащих с преступлением”, просил духовных детей последовать своему примеру: покаяться в отпадении от соборного единства (в 1928 г. о. Валентин разорвал каноническое и молитвенное общение с митрополитом Сергием Старгородским. — П. К.). Умолял Патриаршего местоблюстителя как законного первого епископа о воссоединении со Святой Православной Церковью и получил прощение. Скончался в больнице г. Канск, родные получили разрешение перевезти тело в Москву. 9 ноября на отпевании, при огромном стечении народа, оно было обнаружено нетленным; покоится на Введенском (Немецком) кладбище Москвы (участок 5/7, слева от главного входа)”.
Протоиерей Валентин Свенцицкий. Диалоги с неизвестным. — “Фома”, 2010, № 10.
Книга знаменитых “Диалогов” недавно выпущена издательством Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Здесь ее представляет старший редактор издательства Егор Агафонов.
“Неизвестный. Но еще один вопрос: а как же судьба злых людей? Что значит в отношении их Промысел Божий? Бог попустил им совершить зло. Он не пресек их свободной воли, ну и что же? Почему Божественная воля └не пресекла” — я понял. Бог не хотел лишать людей свободы и делать их └механическим явлением”. Пусть так. Но ведь Промысел — это забота о спасении. В чем же выражается эта забота в отношении людей, совершающих зло?
Духовник. В том же, в чем она выражается и в отношении тех, кому делается зло. Господь всем хочет спасения. И никого не лишает свободы. Не добрых только, но и злых Он ведет ко спасению, и все, что я говорил об активном значении Божественной силы в деле нашего спасения, относится одинаково и к добрым и к злым. Он и злым помогает освободиться от рабства греху, помогает и их доброму произволению, вразумляя, наказывая, просвещая, каждому давая потребное”.
Интересно, что в вопросах “Неизвестного” — сплошные кавычки, курсивы. У “Духовника” — ничего такого нет и в помине. Тут есть над чем подумать.
Илья Фаликов. Знать грамоте. — “Арион”, 2010, № 3.
“Нет спора, новое, другое время русской поэзии существует, оно значительно и не бедно. Однако что же это за эпоха такая, когда за десять нулевых лет не возникло ни единого бесспорного, неопровержимого явления, события? Есть случай Херсонского. Интересных и одаренных — куча. Глыб — нет. Ср. с началом прошлого века. Про Блока, сколь ни спорили, почти все сразу почуяли: пришел, явился. То же с Маяковским или Есениным. Могу ошибиться? А как же. <…> Суетимся вокруг одних и тех же имен, которые и именами-то становятся главным образом по причине оной суеты. Долгие годы без малейшего критического отзыва работает Надежда Мальцева. Между тем в ее лице поэзия имеет редкостного мастера. Ее жизненный путь мне неизвестен, кроме того, что сказано в биосправке к одной из публикаций: в советском прошлом на родине почти не печаталась, ушла в переводы, была приветствуема рядом крупных поэтов от Ахматовой до Елагина. Первую представительную подборку дала └Дружба народов” (№ 1/2006). Черты поэтики: общая высокоштильность, мелодический простор, вкрапление просторечия, фольклора, строгая строфика, порой сложная по системе рифмовки, точный отсыл к образцам по прямым цитатам: └Потому что с ней не надо света”, └Все, все, что гибелью грозит”, └В лесу раздавался топор дровосека”, └А жизнь — не сестра…” и так далее. Анненский, Пушкин, Некрасов, Пастернак — и не они одни: Случевский, Мандельштам, Рильке и Г. Бенн, Д. Андреев и Блок (список можно продлить). Много античности. Постоянная оглядка на музыку, с ее жанрами и специальными терминами. Чтобы читать Мальцеву, нужен слух и глаз”.
Илья Фаликов. Обратный путь (О книге Александра Кабанова “Бэтмен сагайдачный”). — “Знамя”, 2010, № 11.
Очень интересный разбор стихов нового лауреата нашей новомирской поэтической премии (кстати, именно за эту книгу).
“Я хочу сказать определенно: поэтика Кабанова исходно маркирована тем временем, семидесятническим в истоке, по преимуществу └Московским временем”, при всем при том не слишком склонным к каламбуристике. Состав предшественников, набор поэтик и образцов, эстетика притяжений и отталкиваний — оттуда. Здесь же — и Маяковский первого тома. Но самое странное: на шаткой почве каламбура можно строить настоящие стихи. У Кабанова — получается, и это весело озадачивает.
Есть опасность перегрузить разбор кабановской поэтики количественной чрезмерностью имен и других стихов. Но таков сам объект. Более того, Кабанов противоречив, неоднозначен, многозначен, двусмыслен, прихотлив и т. п. Минус побивается плюсом или наоборот. Адекватный отзыв на него не может быть другим.
Поэта делает интонация. С этим у Кабанова проблем нет. Лично мне не нужна натужная └прокрустова ложь” или бессмысленное └молчанье о полку”, приходится мириться. Почему? Голос у него свой, рука тверда, мыслит не по прямой, зрение острое. Может быть, все дело в └двух отчизнах””.
Олег Чухонцев. Осьмерицы. Стихи. — “Арион”, 2010, № 3.
В ладони голубики протянула:
— хотите? — и смешалась невпопад,
— откуда? — но рукою лишь махнула, —
— а где у нас торфяники горят…
Вот так живешь по случаю, а гибель,
она везде, с морошкой ли в горсти,
или болотный этот гонобобель
и дым отечества, Господь, прости…
Составитель Павел Крючков