Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2010
ДОМ, НАРУЖНОСТЬ И ЛЕС
М а р и а м П е т р о с я н. Дом, в котором… М., «Livebook/Гаятри», 2009, 960 стр.
— Слово «нетерпимость» мне не нравится, мистер Марма-дьюк, так как оно подразумевает «терпимость», а это оскорбительно и для вас, и для меня, и для любого другого существа во вселенной.
Он заметил, что трясется от гнева, и удивился, почему одно какое-то слово могло его так взбесить. Его не вывела из себя даже мысль о том, что знания хрустальной планеты вот-вот достанутся колесникам, и вдруг он пришел в ярость от одного слова. Возможно, подумал он, потому, что там, где множество самых разных рас должно жить в мире и согласии друг с другом, и «нетерпимость» и «терпимость» одинаково стали грязными ругательствами.
К. Саймак, «Заповедник гоблинов»
Этот дебютный роман молодой писательницы не только вошел в шорт-лист «Большой книги», но и получил приз читательских симпатий. Думаю, что отзывов и рецензий (их уже много) будет еще больше, — книга вышла в ноябре 2009 года, на конкурсе роман был представлен в рукописи, а на сайте «Большой книги» отрывками (тысяча страниц все-таки слишком много). Так что читателю, которому попала в руки «бумажная» книга, можно только позавидовать, впереди у него несколько дней жизни в странном и необычном мире.
На окраине города стоит загадочный Дом, отделенный от внешнего мира (Наружности, как говорят его обитатели) довольно обширным двором и оградой, впрочем вполне проницаемой. Жители Дома Наружность не любят. Даже окна в коридоре, выходящем на улицу, то и дело замазывают краской.
У Дома необычные жители. Это дети (их теперь тактично принято называть «особенными»), попавшие сюда совсем маленькими, шести-семилетками, и живущие здесь вплоть до выхода в большой мир уже юношами и девушками. Это их воспитатели — Лось, воспитатель от бога, который, как сапер, ошибся один раз; совестливый и внешне сдержанный Ральф Первый; инфернальная Крестная; глупые Душечка и Овца. Есть здесь медицинское отделение («Могильник»), где работают врачи («пауки») и санитары («ящики»). Директор Акула. Есть учителя, есть спальни-общежития, классы, коридоры.
Однако тот, кто решит, что перед нами очередная душераздирающая и поучительная история, что-то вроде нового Гальего, ошибется. Эта история вовсе не про дом инвалидов. И вообще не про инвалидов. Хотя среди обитателей Дома «нормальных», честно говоря, кажется, вообще нет. Даже среди персонала. Начнем с того, что мы даже не можем с уверенностью сказать, в какой стране находится Дом, — у персонажей не имена (за одним исключением, о котором скажу позднее), а клички: Рыжий, Рыжая, Спица, Шакал Табаки, Сфинкс, Черный, Крыса… Мы не знаем не только «где», но и «когда»: герои ходят с плеерами и обмениваются виниловыми дисками, сотовых телефонов то ли еще, то ли вообще нет в этом мире, телевизоры есть, но смотрят герои кулинарные шоу и путешествия. Есть культовые книги, которые герои время от времени цитируют или таскают с собой, среди них такие, как «День Триффидов» Уиндема, «Кельтские сумерки» Йейтса, «Моби Дик» Мелвилла, «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, — знаковые, помогающие наложить на роман некую координатную сетку. Есть упоминания Дэвида Боуи. Можно привязать время событий в «Доме…» к 90-м, но это будет очень условная привязка.
Дом — странное место со своей более чем столетней историей. Место со своими тайниками, граффити на стенах, страшными легендами и еще более странными и страшными традициями. Схватка насмерть двух потенциальных вожаков — только одна из них. Время в Доме может идти как угодно — замедляясь, ускоряясь, а то и вовсе зацикливаясь по желанию Властелина Времени (он скрывается среди воспитанников, не узнанный взрослыми, но известный остальным насельникам, а мы, читатели, начинаем догадываться, что с ним не все ладно, только ко второй половине тысячестраничной книги). Еще в Доме есть свой Смерть (тоже один из воспитанников), свой Ангел, свой Крысолов, есть «неразумные», которых опекают «разумные». Впрочем, и разумные эти весьма странные — то и дело могут забиться в эпилептическом припадке или приступе немотивированной ярости, могут превратиться в дракона, устроить Ночь Сказок и рассказывать друг другу страшные истории (которые, возможно, являются правдой), ненавидят часы, таскают с собой цветочные горшки и бритвы, возможно — гонят кактусовый самогон, составляют сногсшибательные психоделические коктейли…
Живут обитатели Дома стаями-спальнями — Птицы, Крысы, Фазаны, Псы, Бандерлоги (есть еще обитатели Четвертой комнаты, о которых пойдет речь дальше). У каждой стаи — свои ритуалы, а у спальни — свое оформление. Обитатели — «Люди Дома» — пользуются свободой, несвойственной подобным заведениям; раскатывают в своих инвалидных колясках ночами по коридорам, устраивая гонки или столкновения, курят в спальнях, посещают Кофейник — что-то вроде кают-компании, на которую, впрочем, далеко не всегда распространяется закон перемирия. Девушки живут обособленно, но когда неформальный лидер Дома — Слепой — изменяет Закон, спокойно общаются с юношами, причем далеко не платонически, а некоторые и вовсе перебираются жить в мужские спальни. Вообще, создается ощущение, что это — не столько дом инвалидов, сколько очень хорошая и очень закрытая частная школа со свободными нравами, для тех, кто — по тем или иным причинам — не в ладу с этим миром. Отсюда и жестокие правила поведения, суровые неуставные отношения, дедовщина (впрочем, умеренная) и прочие прелести, вообще закрытым частным школам свойственные. Недаром обитатели Дома пишут цветистые записки и обстоятельные дневники, выражаются витиевато и изысканно, а вовсе не так, как, казалось бы, должны в этих обстоятельствах, — роман, собственно, и состоит из их дневников, монологов, записок, воспоминаний и проч.
Однако если мы на миг отвлечемся от магии текста, можно и задуматься: а с чего это власти предпочли замять убийство конкурирующего вожака? Отчего так быстро свернули расследование странного исчезновения (и предполагаемого убийства) Крестной? Смерти Краба? Отчего Дом не закрыли сразу же после кровавой ночи старшего выпуска, первых жертв, когда погибло более тридцати человек? (Лось, воспитатель и кумир Четвертой, пал жертвой именно этих беспорядков.) Потому что Дом — такая «вещь в себе», которая закрыта для закона и правосудия Наружности? Оттого, что все это — не совсем всерьез, не совсем по-настоящему?
Вытащить из этого удивительного повествования можно множество смыслов, кое-кто из критиков и рецензентов уже сделал это, попробуем и мы.
1. Это просто увлекательная история.
Это действительно так — история движется от появления ключевых героев в Доме, их противостояния агрессивной среде, их зарождающейся дружбы до выпускного вечера и эпилога — «наружной» жизни героев. Правда, основное повествование ограничивается последним годом последнего выпуска, а главы, посвященные детству героев, служат лишь интермедией, вставками. Резня Старших — водораздел, своеобразная инициация, после чего герои получают другие имена, и мы, сопоставляя и сличая, не сразу догадываемся, что Кузнечик — это Сфинкс, Вонючка — Табаки, один из Сиамских Близнецов — Стервятник и так далее… Только Слепой остается Слепым, харизматическим вожаком Дома.
А основная линия — от осени до выпускной весны — начинается рассказом новичка Курильщика, достаточно независимого, чтобы его отвергли коллективистские Фазаны, любимчики преподавателей и парии среди «стай», но недостаточно безбашенного, чтобы сразу принять пугающую яркость обитателей Четвертой. История продолжается попеременно другими рассказчиками и заканчивается новым выпуском, по-своему также трагичным, ознаменовавшимся массовым побегом из Дома. Бегут, однако, в разные стороны. Кто в пугающую Наружность. Кто «назад» — чтобы прожить все то же самое с начала, но чуть-чуть по-другому. Кто в волшебный Лес (о Лесе — чуть позже). В этой истории каждый герой находит свою любовь, справляется со своими страхами, разбирается со своими врагами и учится понимать друзей, фактически почти все здесь — про понимание, про познание себя и «другого». Отсюда — следующий пласт смысла.
2. «Дом, в котором…» — это метафора образа «другого».
Герои книги — дети, которых вежливо называют «особенными». Однако это в Наружности так, а Наружности для Дома не существует. Свои же (и чужие) физические и психические увечья и странности подростки воспринимают скорее как неотъемлемую часть личности, вроде цвета глаз или волос. Только презираемые Фазаны способны изгнать Курильщика за то, что он натянул на парализованные ноги яркие кроссовки и тем самым «афиширует свой недостаток, тычет им в глаза окружающим. Этим он как бы подчеркивает нашу общую беду, не считаясь с нами и нашим мнением». Фазаны — «колясники». Табаки — «колясник». Самый красивый юноша Дома, Лорд, — «колясник». Сфинкс безрук, вдобавок лыс как колено. Македонский болен какой-то странной душевной болезнью. Слепой — слепой. Толстый — идиот, «неразумный» (в каждой комнате есть свой опекаемый «неразумный»). При этом некоторые люди Дома вроде бы вполне здоровы или, по крайней мере, уже здоровы (тут есть своя процедурная, лазарет и даже изоляционный бокс). Все они общаются между собой, а безрукий Сфинкс затевает роман с самой красивой и загадочной девушкой Дома. Вообще, в Сфинкса тут влюблены, кажется, все — он такой же харизматик, как Слепой, но лишенный его темного, деструктивного начала.
Политкорректность вообще штука скользкая. Просто пока ничего лучше не придумали. Она подразумевает, что некое большинство, считающее себя «нормальным», как бы разрешает остальным считать себя не хуже. На самом деле, как говорил герой Саймака, и терпимость и нетерпимость — одинаково грязные ругательства. Люди Дома не политкорректны, физические недостатки, собственные и других, принимаются во внимание и учитываются наряду, скажем, со способностью Горбача играть на флейте, а Табаки — петь песни Дождя.
Тут я немножко отвлекусь.
Мало у кого хватает независимости и широты мышления принимать людей такими, какие они есть, с учетом всех их особенностей и странностей, не рассматривая их как представителей какой-либо группы — «нетрадиционной сексуальной ориентации», «людей физического труда», «афроамериканцев» или, совсем уж горькая издевка мне в этом мерещится, «альтернативно одаренных» (на объединении людей по внешним признакам и жиреет фашизм в любой его форме). Мало кто умеет воспринимать каждого отдельного человека именно как единственную и неповторимую личность с набором симпатичных лично вам и лично вам несимпатичных черт, как это делают обитатели Дома в романе Петросян. Собственно, это и есть единственно правильный вариант отношений между людьми, да вот почему-то все не получается.
Представим,
однако, что запрет на манипулирование с человеческим геномом будет обойден или отменен
(прогресс остановить еще никому не удавалось, а соблазн слишком велик), и мы получим
не относительно однородное человечество, но людей с разным набором способностей
и качеств. У Сергея Лукьяненко в «Геноме» было об этом, у Горалик и Кузнецова в
«Нет!» было об этом, и еще много у кого. Или представим, что при общении в виртуальной
среде каждый сможет принимать тот облик, который кажется ему наиболее соответствующим
своим внутренним ощущениям, — мы и сейчас общаемся в Живом Журнале с людьми, которых
опознаем только по «юзерпичкам»-аватаркам. А если такая аватара станет каждо-дневной
социальной личиной каждого? Нам придется очень сильно пересмотреть свои представления
о «политкорректности», о «терпимости» и «нетерпимости».
В этом смысле роман Мариам Петросян — прекрасный психологический тренинг. Отсюда —
еще один слой смысла.
3. Это фантастический роман.
Почти каждый обитатель Дома обладает помимо, скажем так, анамнеза еще и некоторыми волшебными свойствами. Например, может произвольно (или непроизвольно) покидать Дом — кто только духом, а не телом, а кто и телом — и оказываться «на другой стороне Дома». Это не ненавистная Наружность, попав в которую многие даже заболевают загадочной болезнью, покрываются сыпью и чуть ли не меняют облик. Это некое странное место, подчиненное своим законам. По-своему очень жестокое, где можно погибнуть, но можно и выжить, а выжив, добраться (неходячие тут обретают ноги, незрячие видят, а кое-кто и летает) до Леса или Холмов. Лес — цель и мечта каждого Прыгуна, что-то вроде утерянного рая. В Холмах, вернее под Холмами, можно, задобрив местных богов, полностью преобразиться, необратимо и непредсказуемо изменить свою природу. Поэтому в Холмы обитатели Дома заглядывают только в крайних случаях. «На ту сторону» ходят Ходоки и Прыгуны — одни попадают туда по своей воле, другие — нечаянно и не властны управлять событиями. Одни обретают там приятный или удобный облик, другие — истинный свой облик, далеко не всегда приятный и еще менее удобный, который обычно различают лишь местные визионеры. «На той стороне» можно провести несколько лет жизни, тогда как в самом Доме для стороннего наблюдателя проходит несколько минут. А можно — застрять там надолго, пока твое тело будет валяться на койке в Могильнике. И это отнюдь не метафизические путешествия. Слепой ходит «на ту сторону» под личиной Оборотня, и его при визите к воспитателю Ральфу рвет полупереваренными мышами, на которых он охотился. Лес и «та сторона» населены, там есть города, товарно-денежные отношения, банды на мотоциклах, придорожные забегаловки… Но все как-то зыбко, неопределенно. Некоторые обитатели Дома, однако, предпочитают в конце концов уйти туда — они «люди Леса», они не приживутся в Наружности. Возможно, они и пришли в Дом из Леса, как, например, подруга Сфинкса, загадочная Русалка, или из другого мира, как две Смерти — брат и сестра.
Некоторые обитатели Дома вдобавок обладают паранормальными способностями. Слепой способен ощущать скрытые тайны предметов, Македонский — исцелять и, возможно, превращаться в дракона, Кошатница — то ли без рук и ног, то ли полностью парализованная — «управляет» кошками, чтобы задернуть штору или включить свет. Здесь ночами ездит пустая коляска колясочника-призрака, есть и другие привидения, есть Самая Долгая Ночь, которая длится гораздо больше, чем положено по календарю, и во время которой случаются странные события. Есть здесь и свой скрытый властелин, который может «вернуть» человека в начало временнбой петли или совершить и вовсе небывалое чудо. Отсюда следующая возможность истолкования.
4. Дом — это мифологизированная модель мира.
Действительно, здесь есть свой Демиург, своя ойкумена, полная загадок, битв и опасностей. Есть свои ритуалы, помогающие организовать, упорядочить мифологическое время и пространство, есть своя преемственность, инициации, иерархия… Выпуск, уход в Наружность в такой мифологической системе равносилен смерти, отсюда волна убийств и насилия, обязательно повторяющаяся перед каждым таким локальным апокалипсисом. В такой архаичной модели мира главное не семья, но племя, отсюда — стаи Птиц, Псов или Бандерлогов со своими харизматическими вожаками, они же — посредники перед высшими силами. Индивидуальная память здесь переходит в родовую — отсюда «разделенные» несколькими героями сны или галлюцинации, личные дневники, в которых обязаны отметиться все обитатели Дома, сакральные граффити на стенах. Все молоды, поскольку у старика в архаической модели лишь одна роль — хранителя прошлого (здесь есть один такой — бывший Директор, он же Сторож). Что интересно, подростковый эротизм вовсе не играет в конструкции Петросян той роли, что в действительности. Мальчишеское братство прекрасно обходится без девушек, и только грехопадение Слепого как бы вводит в этот мир женское начало. Кстати, женские образы получились у Петросян, как ни странно, гораздо менее яркими и запоминающимися. Инфернальная Крыса, нежная Русалка или темпераментная Рыжая отличимы друг от друга только внешне, тогда как на мужской половине Дома любой персонаж, даже эпизодический, нарисован пусть и несколькими штрихами, но выпукло и ярко.
Это мир до не столько до грехопадения, сколько до потопа, добро и зло тут сплавлены в единую пеструю мешанину, пары сходятся и расходятся, но конфликтов на почве любви и ревности (или на почве столкновения любви и долга) тут практически не возникает — все тут равно свои, один родо-племенной котел, секс не так важен, как понимание, дружба и общность. А если конфликты и возникают, то «племенные» — триба девушек против трибы юношей, кровавые стычки на нейтральной территории. Напоминает скорее подростковые группировки, чем романтические отношения уже взрослых, в сущности, людей. В связи с этим можно поговорить и еще об одном пласте романа.
5. Дом — метафора детства.
Пристрастие жителей Дома к странным, карнавальным нарядам, значкам и заначкам, амулетам, сложным обменам, коллекциям всяческого хлама вряд ли понятно взрослому человеку, если он забыл, что значит быть маленьким. Отсюда же — непрочность, зыбкость еще не устоявшегося мира, в котором может случиться все что угодно, где любая легенда или страшилка может обернуться правдой (ребенок в процессе познания мира равно принимает на веру любое предложение и предположение, для него могут существовать несколько вариантов реальности одновременно). О «детскости» книги Петросян уже не раз упоминали рецензенты, например Петр Дейниченко в своей статье, которую так и назвал — «Конец детства»[8]. Название его статьи еще и отсылает к знаменитому роману фантаста Артура Кларка — иными словами, без фантастики и тут не обошлось. Сложные и малопонятные для посторонних ритуалы, стаи, подростковые группировки, стремление, с одной стороны, выделиться из общей массы, с другой — быть как все — все это чисто детские качества. При таком развороте Дом, пишет Петр Дейниченко, можно воспринимать как некий обобщенный «детский мир», выход в Наружность — как страшное и трагичное взросление, которого не избежать никому. Отсюда и странная асексуальность жителей Дома, и склонность к романтизации отношений. Возражу: дети взрослеть не столько боятся, сколько стремятся — мир взрослых кажется им удивительно притягательным, тогда как воплощенный в Наружности взрослый мир для обитателей Дома не столько запретен, сколько ненавистен, невыносим. Поэтому возможно, что:
6. это все сразу.
Модель Мира, модель Детства и исследование человека как такового — к этому тяготеют вообще все хорошие книги, особенно детские, а книга Мариам Петросян все-таки детская в том же смысле, что и все лучшие книги от «Маугли» до «Чайки по имени…», именно вследствие упрощенности, обобщенности ставшие культовыми для нескольких поколений взрослых. Это трип, психоделическое путешествие, странные и яркие глюки — художник-мультипликатор, Петросян вроде бы начала рисовать своих героев раньше, чем писать о них. Если бы эта книжка вышла еще и с «покадровыми» цветными иллюстрациями… Неподъемная задача, учитывая объем только одного текста, но это могло бы себя оправдать — другого такого масштабного и уникального явления мы в ближайшее время вряд ли дождемся.
И наконец, еще одна версия — семь, в конце концов, магическое число.
У всех героев «Дома» нет имен, но, как я уже говорила выше, за одним исключением. Курильщик, герой, открывающий повествование, имеет имя и фамилию (впрочем, мы узнаем их только в самом конце). Зовут его Эрик Циммерман, и он, как постепенно выясняется, одаренный художник — после выпуска из Дома он и становится художником, причем известным. У него есть любящий и адекватный отец, который остается с ним после странного и страшного выпускного вечера (родители других выпускников почти не появляются здесь — почему?). Он с самого начала, попав сюда, явно тяготится своим пребыванием и надеется, что конфликт с Фазанами сможет ему помочь вырваться на волю. Он, наконец, когда-то раньше ходил и стал «колясником» совсем недавно, в результате травмы. Так что вся странная и страшная история и география Дома могут быть просто придумкой человека, оказавшегося в новых — и нелегких — обстоятельствах и вынужденного как-то развлечь себя в унылых стенах интерната-санатория. А все яркие и сильные личности, опекающие его или подвергающие испытаниям инициации, могут быть так называемыми «воображаемыми друзьями» — спутниками подросткового одиночества. Ну да, кое-кто из них вроде бы и после выпуска навещает выросшего героя. Но и взрослые их судьбы настолько эксцентричны и странны, что поневоле задумаешься.
Тогда все проще. «Дом, в котором…» — это страшная сказка, которую сам себе рассказывает на ночь одинокий ребенок, чтобы ее управляемыми и прекрасными страхами перебить неуправляемые и унылые страхи чужого и враждебного мира. Все остальное — прилагается по определению.
Мария Галина