Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 1, 2010
«Царь»
4 ноября минувшего года, в День всенародного единства и Казанской Божьей Матери, на экраны страны торжественно вышел фильм Павла Лунгина «Царь».
«1565 год. Темные времена. Правление Ивана Грозного. Русь растерзана голодом и Ливонской войной. Во всем мерещатся правителю измена и предательство. Его верные слуги, опричники, залили страну кровью. В каждом готовы они увидеть государева врага. Главный закон для них — царь. Единственный, кто пошел против царской воли и опричных злодейств, — митрополит Филипп, верный друг детства Ивана Грозного. Он возвысил голос свой и принес себя в жертву. Это противостояние расскажет о том, на что была способна Русь и в падении, и в величии духа».
Вот так. Ни больше ни меньше. Ясно, что сил и денег на создание такого эпохального полотна не жалели. Бюджет — 15 миллионов долларов. Соавтором сценария выступил Алексей Иванов («Сердце Пармы», «Золото бунта» и др.) — один из самых популярных нынче писателей. Царя сыграл гениальный фрик Петр Мамонов, которого Лунгин еще во время работы над «Островом» увидел в роли Грозного. Филиппа — Олег Янковский, для которого роль святого стала последней, словно бы открыв врата в вечность. Снимать пригласили голливудского оператора Тома Стерна — постоянного соавтора Клинта Иствуда. «Царь», как утверждает отечественная пресса, был показан в Каннах-2009 в программе «Особый взгляд» с триумфом (что, по мнению очевидцев, не совсем так), демонстрировался на открытии Московского фестиваля и еще до выхода в широкий прокат приобрел статус главного исторического фильма десятилетия.
Иными словами, пиар-подготовка к демонстрации «нового платья короля» проведена была на высшем уровне, и, ознакомившись с произведением, лишь немногие отщепенцы нашли в себе силы пискнуть, что «король-то — голый!». Однако — увы! — это так. Не хочется злорадствовать, но трудно, в общем-то, не заметить, что несущие опоры этой пафосной киноконструкции дружно кренятся в разные стороны и вся постройка выглядит в итоге довольно странно.
Я не знаю, как проходила у Иванова с Лунгиным совместная работа над сценарием, но книжка А. Иванова «Летоисчисление от Иоанна» по фильму Павла Лунгина «Царь» (издательство «Азбука-классика») свидетельствует, что взгляды соавторов на центральную коллизию: Грозный vs Филипп — расходятся кардинально.
Книжка Иванова написана в своеобразном жанре эсхатологического православного фэнтези. Порывшись в Интернете, я наткнулась, как мне кажется, на источник, из которого черпал вдохновение автор. Это статья А. В. Каравашкина и А. Л. Юрганова «Опричнина и Страшный суд», впервые опубликованная в журнале «Отечественная история» (1997, № 3). Авторы статьи предлагают свой ответ на вопрос, о который спотыкались все, кто писал о Грозном: с чего вдруг идеаль-ный монарх первоначальной эпохи царствования превратился в чудовищного тирана и учинил на Руси кровавый кошмар опричнины? Суть дела, по мнению Каравашкина и Юрганова, не в политике (борьба с боярством) и не в экономике (разрушение вотчинного землевладения), а в особенностях менталитета эпохи. Начиная с 1492 года Великое княжество, а впоследствии царство Московское жило в ожидании Страшного суда. Когда на исходе 7000 года от сотворения мира (1492 год от Рождества Христова) конец света не наступил, к сакраментальной дате стали прибавлять то 7 лет, то 70, то 77. В 1565 году (год объявления опричнины) до очередного назначенного конца света оставалось три с половиной года — те самые «еже три и пол лета, а потом будет конец», о которых говорилось в завершении Геннадиевской Библии (библейский свод, составленный в Новгороде под руководством архиепископа Геннадия в 1499 году). Эти «три и пол лета» по средневековым апокалиптическим представлениям отводились на разгул всяческих беззаконий, на последнюю битву Христа и Антихриста; и православный царь, почитавший себя чуть ли не живым воплощением Сына Божьего на земле, не мог, понятное дело, стоять в стороне. Как и положено Христу Второго пришествия, он принялся истово сражаться с полчищами тьмы и под корень изводить грешников с помощью избранного к спасению опричного войска.
Авторы подробно исследуют характер казней, униформу и быт опричников, архитектуру Опричного дворца в Москве, везде находя неслучайные совпадения с текстами Апокалипсиса и Книги пророка Иезекииля. Не случайно и то, что после набега на Москву крымского хана Девлет-Гирея и сожжения Опричного дворца (1571 год) Иван Грозный в 1572 году опричнину отменил и запретил даже упоминать о ней. Словом, авторы статьи предлагают воспринимать разделение царства и устроенный Грозным кромешный террор не как политико-экономический или же психопатологический феномен, но как попытку осуществления своего рода эсхатологической утопии, как кровавое сакральное действо, все участники коего вполне искренне верили до поры в экстремальные предлагаемые обстоятельства.
Опираясь, видимо, на эту концепцию, Алексей Иванов и сочинил насквозь аллегорический, «вертепный» сценарий подобного действа. Страшный суд уже начался. По городам и весям страны бродит то ли сама Богородица, то ли «дочка» Ее в виде блаженной отроковицы Марии с иконкой. Отдельные положительные герои встречают на своем пути и Христа, похожего на мастерового, несущего крест — хоронить павших воинов. Над московскими крышами скачут всадники Апокалипсиса и трубят Ангелы. Царица Мария Темрюковна оборачивается иной раз апокалиптической «саранчой» и съезжает с горы на санках, аки «Вавилонская блудница на звере багряном». Чудеса, превращения, плачущие иконы и проч. тут абсолютно в порядке вещей. И на этом фоне два человека — быстрый мыслью и богатый воображением Иоанн и честный, недалекий Филипп — решают, кто и как тут спасется. Хитроумный Иван интригует с Богом, пытается «проломить небо», строит Опричный дворец без крыши (после конца света ни дождя, ни снега не будет) и окон наружу (все кончится — на что смотреть?), окруженный стеной с тремя воротами (Господь войдет, а выйти не сможет — будет с нами тут жить). Чтобы предстать перед Господом в лучшем виде, царь пытается перетянуть на свою сторону Божьих угодников: Машу (эта девочка — «слуховое окошко в небо», говорит в книге царь) и друга детства Филиппа. А когда ничего из этого не выходит: Маша гибнет, а Филипп осуждает царя, — Иван уже самого себя назначает Иисусом Второго пришествия, созывая подданных на последний «брачный пир» с наказанием грешников и угощением послушных и верующих в новоявленного Христа в царских бармах.
В финале монахи, тайно похоронившие Филиппа, задушенного Малютой по приказу царя, горят в подожженной опричниками деревянной церкви, но не сгорают. Первые лучи солнца падают на пепелище, посреди которого сияет золотом уцелевший иконостас и продолжает петь горстка спасенных праведников. А царь, пригласивший народ на гуляние с раздачей пирогов и публичными казнями, сидит один, заносимый снегом. Москва пуста. «Где народ мой?» — вопрошает Иван. Народ не пришел, поскольку ошибся, проиграл Грозный; выяснилось по ходу, что никакой он не Христос, а, как есть, — натуральный Антихрист.
Когда читаешь книжку, ясно, что перед тобой яркий, вдохновенный лубок с живыми образами, будоражащими картинками и сказочным сюжетом, не имеющими никакого отношения к реальной истории. Лубок притом весьма провокацион-ный — прямо целящий в неизбывную российскую склонность к сакрализации власти. Ведь что ж получается? Выносили, вымечтали на Руси идею «Третьего Рима» — праведного, православного царства, коему стоять неколебимо до скончания века, — и на тебе: первый же помазанник на русском троне разрубил эту сакральную державу надвое и устроил народу репетицию Страшного суда. Есть от чего прийти в отчаяние. Урок: поосторожнее надо с теократическими химерами!
Лунгин, со своей стороны, превращает этот условный, «вертепный» сценарий в тяжелое, грузное квазиисторическое кино, которое наезжает на зрителя как паровоз. Все здесь всерьез, все пугающе мрачно. Музыка напоминает жалостные звуки органа, по которому со всей дури бьют топором. Массовка орет, опричники, в богатых мехах, с перекошенными от злодейств лицами, скачут наподобие «всадников Апокалипсиса», сметая и калеча все на своем пути. Виселицы, отрубленные головы, вспоротые животы, полуголые девки… Предсмертные хрипы, хруст костей, запах горелого мяса… Символы и аллегории совершенно тонут в этом густом, натуралистическом вареве, и простодушный зритель искренне полагает, что в «грозное время Грозного царя» все так примерно и было на самом деле. Зритель чуть менее простодушный таращит глаза на экран и не может понять: а с какой, собственно, целью его обманывают? Зачем столько неправды? Ведь из всех событий, показанных в фильме, действительности соответствуют только два: 1) в 1566 году Грозный сделал Филиппа Колычева московским митрополитом; 2) в 1568 году митрополит был лишен сана и сослан в монастырь. Все. Остальное — либо домыслы, либо чистая выдумка.
Ладно. Говорят, кино не обязано повторять учебник истории. И вообще суть картины не в этом. Суть ее — нравственный поединок Царя и Митрополита, Самодержавной власти и Святости. А все остальное — не более чем антураж, который может быть сколь угодно исторически приблизительным. Хорошо. Посмотрим: поединок кого и с кем.
Кастинг, надо заметить, тоже радикально не соответствует обрисованным в книжке Иванова характерам.
Мамонов — непрофессиональный актер и человек к тому же глубоко верующий — явно не желает играть Антихриста. Ну вот не хочет, и все. Иван в книге придуривается отчаянно, по-детски азартно. Ему действительно до смерти важно соблазнить Филиппа, увлечь, одурачить, сломать и одержать над ним верх. Мамонов проделывает все то же самое, но как бы нехотя, вполноги, и выглядит в итоге то ли паханом на зоне, то ли средней руки гэбэшником. Привычно, на автомате, он воспроизводит технологию криминальной власти: приблизил к себе человечка — значит, надо его нагнуть, сломать, замазать в крови, иначе ведь, не ровен час, и взбрыкнуть может. Привычно кривляется, ёрничает, ухмыляется, демонстрируя единственный торчащий во рту гнилой зуб. Впадает попеременно то в истерику, то в сентиментальность — изолгавшийся, давно потерявший себя в этой игре лицедей, не без жесткости и практической сметки, но без души и без державного разума. Пустое место. Мелкий бес.
Его противник — прекрасный во всех отношениях митрополит — тем не менее полфильма на это пустое место ведется и позволяет себя дурачить. Почему? В книжке Филипп — простодушный, увлеченный всяческими ремеслами, ни бельмеса не смыслящий ни в политике, ни в богословии монах с грубым, мужицким лицом. Иван поначалу переигрывает его просто в силу элементарного интеллектуаль-ного превосходства. Но, один раз осознав, что друг детства Ваня — «злой мальчик», с которым не о чем разговаривать, — владыка от царя отворачивается.
В фильме уже сам выбор Олега Янковского на эту роль превращает недалекого монаха в рафинированного интеллигента. Но мало того: режиссер настаивает, что Филипп был подлинным человеком Возрождения и строил мельницы по чертежам Леонардо да Винчи (строительство мельниц — видимо, лукавая отсылка к фильму «Олигарх», где подобными вещами занимался Платон Маковский — тоже яростный борец с кремлевским «самодержавием»[26]). Иными словами, Лунгин привычно поворачивает конфликт в наезженную колею противостояния приблатненной власти и высокогуманной интеллигенции, что, конечно, историческим реалиям нисколько не соответствует (подозреваю, если кто и был «человеком Возрождения» в этом дуэте, то уж скорее сам Грозный — блистательный публицист и шекспировского размаха тиран), но зато делает картинку до боли знакомой.
В итоге конфликт царя и митрополита на экране выглядит так.
Вызывают интеллигента в Кремль — обеспечивать, так сказать, «духовку». Он приезжает. В Москве первым делом видит, как юродствующего царя волокут через мост на ковре, а следом ползет на коленях рыдающая толпа. Филипп, вместо того чтобы плюнуть на эту массовую истерику и уехать обратно, царя душевно так успокаивает, обнимает: «Ну что ты, Государь! Ну не надо!» Царь ему: «Будешь митрополитом!» Филипп колеблется…
Живет на подворье. Строит макеты мельниц, увлеченно объясняя устройство опричнику-немцу Штадену. Под столом сидит гуманно подобранная по дороге юродивая сирота — Маша. Является царь с подарками: митрополиту драгоценную утварь, Маше — иконку. Спрашивает: «Не уважаешь меня? Не нравится опричнина. А поедем-ка, я тебе все покажу». И везет нашего интеллигента прямиком в пыточную. Демонстрирует Малюту (Юрий Кузнецов) в фартуке и боярина, превращенного в отбивную. Филипп — царю, мягко: «Нехорошо. Врагов надо миловать». — «Ладно, милую», — говорит царь. Затем боярину: «Только обещай больше на глаза мне не появляться». Боярин обещает. Выходят за дверь. Боярина тут же кончают. А Иван с Филиппом мирно сидят на солнышке. Иван жалуется: «Один я!», просит поцеловать по-братски. Филипп целует и соглашается принять сан. Вот, думаешь, развели интеллигента, как лоха.
Дальше: ночью в опочивальне царю является убиенный боярин. Фирменный аттракцион: Мамонов сам с собой, прыгая из угла в угол, разыгрывает диалог палача и жертвы. В общем, ясно: царю несладко — ему мертвяки по ночам являются. И интеллигентское чистоплюйство Филиппа, полагающего, что в компании палачей можно разгуливать в белых перчатках, царя тем более раздражает. Но он держит себя в руках. Старательно и планомерно обрабатывает нового «сотрудника администрации». Заставляет, к примеру, участвовать в непристойной сцене с полуголыми боярскими дочками, вызванными для уборки свежепостроенного Опричного дворца. Филипп кривится, едучи с царем на тележке, которую волокут девки в исподнем; приходит в ужас от подначек царского шута Вассиана (Иван Охлобыстин), который предлагает царю свести молнию с неба. Но все равно не расстается с иллюзией, что все это безобразие можно как-то «гуманизировать».
Дуэт Грозный — Филипп мне напомнил отчасти противостояние наивного шотландского доктора и матерого чернокожего людоеда из фильма «Последний король Шотландии» Кевина Макдональда[27]. Правда, доктор там был все же представителем другой цивилизации, а диктатор Иди Амин в исполнении Фореста Уиттакера выглядел похаризматичнее. Но в остальном — все то же: «белая мартышка» — игрушка в руках опытного, циничного пахана. Дружба, сентиментальные признания, иллюзии доктора (Джеймс Макэвой), что можно перевоспитать плохого черного парня, неудачные игры в политику, демонстрация пыток, запоздалое прозрение, бунт, страдания… Доктору, правда, удается спастись, вырваться из этого ада. Но сюжет, в общем, — архетипический. Цивилизованная «белая мартышка» обречена на поражение в неравном поединке с матерым, облеченным безграничной властью бандитом. Цивилизованного человека, оказавшегося в заложниках, сознание этого угнетает. И он начинает мечтать о сверхъестественной моральной силе, которая поможет ему все-таки одержать верх. В фильме «Царь» эта сила получает название «святость».
Как и доктор в фильме Макдональда, Филипп в «Царе» глупо и неосмотрительно вмешивается в политику — укрывает у себя воевод, проморгавших Полоцк (то есть они польское войско разбили и домой поехали, а Полоцк сам потом сдался). Тем самым он подставляет и себя, и боевых офицеров. Донос. Опричники торжествуют. Им Филипп как кость в горле («Слишком много стало этого попа»), но Иван не спешит митрополита прихлопнуть — надеется успешно завершить процесс «перевоспитания». Приходит к митрополиту в цветущий яблоневый сад, где воеводы с Филиппом мирно кушают мед, и разыгрывает сцену «Христос и Иуда»: «Макнувший со мною хлеб поднимет на меня пяту». А? Каково тебе Иудой себя почувствовать?
Воевод увозят, но не убивают, не пытают, просто клеймят и подбивают на лжесвидетельство. Филипп является во дворец, говорит покаянно: «Это я виноват. Суди меня!» Царь судить не желает: «Сам суди». Инсценируют суд: дьяки, приказные, бумаги, чернила, песочек, царская печать — все как положено. Митрополита сажают на трон. Обвиняемые все, как один, сознаются в измене. Следов пыток на лицах нет. Все вроде сходится, Филиппу подсовывают смертный приговор: нужно только печать поставить. Но митрополит в последний момент печать от себя отбрасывает: «Все вроде по закону. Но все равно не верю!»
Кобенишься? Хорошо. Значит, настал момент макнуть тебя в кровушку уже напрямую. Не хочешь по закону, будет «Божий суд». Выгораживают частоколом арену и выпускают против безоружных воевод агромаднейшего медведя. Вот, смотри, как мишка изменникам кишки выпускает. Филипп смотрит. Только бубнит потрясенно: «Останови это! Христом Богом тебя прошу!» Обедню портит девочка Маша, которая соскакивает с царских колен и несется с иконой усмирять мишку. Мишка вроде перестает беситься, но как-то невзначай, махнув лапой, убивает блаженную. Зато последний из воевод — племянник митрополита Иван Колычев остается в живых. Медведь, усмирившись, его не трогает. Чудо. И тут Филипп, словно прозрев, гордо и скорбно спускается с царева крыльца, вступает на арену, подбирает плачущую икону и идет с ней на речку молиться. Просит Богородицу: «Если требуется еще кровь, возьми мою жизнь!» Поворотный момент. Метанойя.
Возникает вопрос: что же нашего интеллигента так потрясло? У Янковского, честно говоря, не поймешь. Он весь фильм играет абсолютное совершенство — этакого благородного гуингнма в окружении злобных йеху. Глядит на них сначала с удивлением, затем с укором, затем со все возрастающей скорбью и отвращением. Но ведь святость — это не перемена отношения к миру, это — радикальная трансформация личности. Почему она здесь происходит? Нет, девочку жалко, конечно. Но это маленькое беленькое создание с пустыми глазами и бессмысленной улыбкой тут скорее функция, символ — то ли «слезинки ребенка», то ли чистой народной души. Гибель символа вряд ли может сделать человека святым. Так что же? Чудо, указавшее, что Бог не на стороне царя?
Понимай как знаешь. Ощущение, что автор и сам не в курсе. И, не имея ни малейшего представления, как решить ключевой момент, просто лепит на это место яркую, бьющую по нервам заплату под названием «Чудо с медведем».
Как бы то ни было, дальше Филипп у нас уже святой. Публично обличает царя в соборе.
Для исторического Филиппа решиться на такое было делом немыслимо трудным. Не столько потому, что он боялся расправы, сколько потому, что подобное обличение провоцировало мощнейший политический кризис. Царь был призван хранить народ свой и веру для предъявления, так сказать, в целости и сохранности на Страшном суде. Полномочия даны ему были для этого формально не ограниченные. Но если он выходил из послушания Божьей воле, то это был уже, как писал св. Иосиф Волоцкий, «не царь, а Диавол». Диавол во главе православного царства — это конец державе. Поэтому Филипп изо всех сил пытался спасти и вернуть на путь истинный цареву душу, много раз беседовал с ним наедине и публично выступил, только когда понял, что бесполезно. Перед ним был страшный, в сущности, выбор: спасение страны или правда Божия. Царь это тоже понимал и долго еще не решался расправиться с мятежным владыкой. Он убрал его только спустя полгода после сцены в соборе и руками самой же церкви — Филиппа осудил и изверг из сана архиерейский собор.
В фильме все проще. Тут создается впечатление, что Филипп обличает Царя с единственной целью — стяжать мученический венец и произвести тем самым впечатление на широкие народные массы. Это уже настоящий скандал. Интеллигент покусился на власть, на святая святых. Царь-пахан в гневе тут же спускает на Филиппа свору опричников. Митрополита бьют, срывают с него облачение, сажают в клетку и, глумясь, везут на страшную муку.
Пытка ему предстоит морального свойства. На глазах у Филиппа на дыбу вздергивают его племянника Ивана Колычева, и гнусный Басманов (Александр Домогаров) говорит Филиппу: сознайся, что ты — вор и чародей, — отпустим племянника. Филипп не признается.
Это единственный момент, когда в фильме возникает что-то близкое к святости. Ведь никакие высокие убеждения, никакой гуманизм не стоят и секунды чужого страдания. Когда у тебя на глазах пытают человека и от тебя зависит прекратить пытку, первый и единственный порыв — сознаться во всем. Вытерпеть такое можно только во имя Бога, Которого нельзя, невозможно предать. Тут словно рвется грубо и приблизительно намалеванная историческая декорация и сквозь прореху на экран проникает Иное. Мы видим растерянное лицо Янковского — лицо простого старика, на котором уже нет ни «душевности», ни «гуманности», ни «доброты» — только глубочайшее потрясение: терпеть это невозможно и отречься нельзя. Потому что если отречешься на глазах у людей, кто же тогда будет свидетельствовать о Боге — Единственном, Кто способен противостоять торжествующей бесовщине.
Это полминуты экранного времени, за которые фильму можно простить многое, а Янковскому вообще все. Но дальше на нас опять сыплются чудеса, будто из решета. Филипп в монастыре, в оковах, тюремщик над ним издевается — ставит кувшин с водой так, что митрополиту не дотянуться. Филипп молится. Оковы тяжкие спадают… Филипп исцеляет косоглазие у потрясенного тюремщика и просит позвать игумена. Говорит игумену: через три дня меня прикончат. Спасайтесь. Братия остается…
Прослышав о чудесах, являются царь с Малютой. Филипп резонерствует. Отказывает царю в благословении идти на Новгород, Малюте — в просьбе исцелить сына, у которого ножка сохнет, — мол, иди в монастырь, Малюта. Тот: не могу. Я царю служу. — Вот от царя тогда и требуй чудес. Малюта за кадром его убивает. Требует бросить тело в ров. Монахи красиво переносят тело святого в церковь, красиво хоронят. Сгорают. Горящая луковка с крестом падает на снег, как в хронике 20-х годов о разрушении храмов.
А царь сидит один под снегом в пыточном городке. По площади среди «аттракционов» бегает черная собака. «Где народ мой?» Молчание. То ли народ осудил царя, что вряд ли. То ли просто все вымерли от столь эффективного менеджмента.
Короче, и церковь сгорела, и царство вконец извели. Ничего не осталось. Как говорила прорицательница в сорокинском «Дне опричника» в ответ на вопрос, что будет с Россией: «Ничего. Будет ничего».
Это «ничего», собственно, и демонстрирует фильм Лунгина. Как жили, так и живем. 500 лет ходим по кругу, по колено в крови, и конца этому не видно. Один был хороший человек — митрополит. И того убили.
Ничего. Ни истории, ни сколько-нибудь внятного столкновения характеров, ни святости — за исключением одного-единственного момента, плохо вписанного в сюжет, ни даже красоты картинки (помпезные статичные композиции хваленого Тома Стерна, честно говоря, раздражают). Только тяжелый, надрывный пафос, с каким зрителю вдалбливают внеисторическую банальную безнадегу.
Жалко. Эпоха Грозного — действительно поворотная в нашей истории. И противостояние его с Филиппом — действительно трагедия, последствия которой мы, возможно, расхлебываем до сих пор. Обо всем этом действительно можно было бы снять «самый значимый исторический фильм десятилетия». Но не сложилось… Увы!
[26] См. кинообозрение Натальи Сиривли «Строитель мельниц». — «Новый мир», 2003, № 1.
[27] См. кинообозрение Натальи Сиривли «Все могут короли». — «Новый мир», 2007, № 5.