Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 2008
Б о р и с З а х о д е р. Но есть один поэт… Неопубликованное наследие в 2-х томах.
М., “ГАЛА-Издательство”, 2008. Том 1. Вариации на темы Гёте, 544 стр. Том 2. Мой Тайный Советник, 432 стр.
Представлять Бориса Заходера нет никакой необходимости. Трудно представить себе человека, читающего по-русски и не знакомого с его стихами и переводами. Уже несколько поколений получают первый — самый дорогой и яркий,
остающийся на всю жизнь — читательский опыт благодаря встрече с его книгами. “Алиса в стране чудес”, “Винни-Пух и все-все-все”, “Мэри Поппинс” и, конечно, “Страна Вообразилия”.
Строки Заходера отпечатываются в детском пластичном и восприимчивом сознании. Его стихи и персонажи сопровождают нас и объединяют. Они оказываются общим коммуникативным полем для детей и родителей при всей разнице опыта и знания.
Но в издании, которое вышло через семь лет после его смерти, Заходер предстает в новом качестве. Первый том — это билингва, где Заходер выступает как переводчик Иоганна Вольфганга Гёте, которого он называет “Мой Тайный Советник” (именно так — все слова с прописной). Второй том — это собрание фрагментов (насколько я могу судить, здесь нет ни одной законченной вещи, за исключением интервью). Но это и не записные книжки как жанр. Это именно наброски больших работ, которые так и остались неоконченными.
В предисловии к первому тому Заходер утверждает за переводчиком право
на свободную интерпретацию текста: почему одному музыканту можно перелагать сочинение другого, а поэтам это не разрешено? Заходер настаивает на праве переводчика выращивать стихотворение из семени, пересаженного в другую почву, и довольно скептически (это еще мягко сказано) отзывается о принципах эквиритмичности и эквилинеарности.
Заходер пишет: “Есть два пути:
Первый — воспроизведение памятников литературы для исследователей.
Второй — воссоздание живого произведения для читателя. <…>
Риск есть в обоих случаях.
Но не один и тот же.
Риск первого — даже и не риск: вместо перлов и алмазов почти неизбежно получишь угольки и известку. Химический состав будет точно тот же. Однако утешительно ли это?
Риск второго — при неудаче не остается даже этого утешения (химический состав…). Зато при удаче!”
И поэт идет на риск. И переводит (перелагает, импровизирует, варьирует).
И получается русский вариант Гёте, или вариации Заходера на темы Гёте.
Заходер переводил Гёте всю жизнь. Первый перевод — “Лесного царя” — он выполнил, когда ему было одиннадцать лет, последние варианты перевода гётевского стихотворения его жена — Галина Заходер — обнаружила на столе поэта, когда его уже не стало.
Заходер ставит перед собой задачу показать русскому читателю Гёте не как мраморную статую, а озорником — остроумным, язвительным, точным.
Стихотворство —
Озорство,
Дерзость,
Вольность,
Грех!
(Здесь и далее все стихи Гёте даны в переводах Бориса Заходера.)
Именно так. Гёте должен быть живым, а иначе и не стоит браться за перевод.
Заходер всю жизнь страдал от непризнанности. Это кажется странным, поскольку мало можно назвать поэтов, которые столько работали, столько успели сделать и получить такую огромную и благодарную аудиторию. Но Заходер страдал от того, что его взрослые стихи печатали неохотно (а долгое время и вовсе не печатали), а его переводы Гёте не находили издателя.
Но здесь хочется остановиться и спросить: а разве детская поэзия — это не поэзия? Или это — какая-то ослабленная и упрощенная версия настоящей поэзии? Мне кажется, что вовсе нет. Скорее наоборот. Ведь настоящих детских поэтов несравнимо меньше, чем “взрослых”.
Что такое детская поэзия? Я рискну сформулировать свое понимание этого феномена. Детская поэзия — прежде всего полна и замкнута, как математическая задача, которая содержит все необходимые начальные данные для поиска единственного решения. Никакое ветвление, никакая многозначность здесь недопустимы.
Детская поэзия не имеет права на умолчания, на открытость концовки. Она должна обладать последовательностью и завершенностью. И в этом есть пафос — пафос просвещения: рационального, верящего в то, что исчерпывающий ответ есть.
Детский поэт сталкивается с читателем, у которого нет никаких предварительных (предполагаемых) знаний и опыта, потому что именно детский поэт это знание, этот фундамент культуры и создает. На нем будет строиться все остальное.
И от того, насколько крепок этот фундамент, многое зависит.
Детское стихотворение почти формально (может быть, поэтому такими хорошими детскими поэтами были обэриуты — они чутко чувствовали форму): все
условия оговорены, все правила сформулированы — все дано явно. И читатель должен, получив ответ, открыть глаза от удивления.
Этот пафос ясности и есть, может быть, главное достоинство и детской поэзии Заходера, и его гётевских переводов. Конечно, Гёте далеко не всегда так уж прост и прозрачен, иногда мысль его может ветвиться и становиться садом расходящихся тропинок. Но где-то в самом ядре его великого дара есть эта ясность просвещенческого идеала — сущность можно высказать, ее никто от тебя не прячет, нужно только внимательно смотреть на мир.
Снова и снова к Творцу я взываю:
— О ниспошли мне Свою благодать —
Истину, истину дай увидать!.. —
И слышу:
— Да разве Я что-то скрываю?
Эту гётевскую ясность и предъявляет Заходер. Неожиданно, звонко, не стесняясь простоты. Но это трудная простота: чтобы получилась красивая задача, ее единственный ответ должен быть неожиданным и нетривиальным. Может быть, поэтому одну из лучших детских книжек и написал очень серьезный математик — Чарлз Л. Доджсон (он же Льюис Кэрролл), которого так мастерски пересказал Заходер.
Писать детские стихи не проще, чем взрослые. Здесь ограниченность средств почти предельна. Ничего нельзя прятать, не2 на что тонко намекать, потому что твой читатель должен получить все и прийти к тому единственному выводу, который предполагается рациональной схемой.
Это не исключает, а, напротив, предполагает очень высокое версификационное мастерство. “Федорино горе” Корнея Чуковского — один из версификационных шедевров русской поэзии XX века, а недостатка в великих мастерах в этом веке не было.
Книгу Заходера открывает стихотворение “Дом Гёте говорит”:
Что вы встали у ворот?
Здесь для всех свободный вход!
Заходите смело в дом —
Для того и двери в нем!
Бойкий дробный хорей. Детский легкий стишок. Но можно вспомнить и притчу Франца Кафки из его романа “Процесс”: “И привратник, видя, что поселянин уже совсем отходит, кричит изо всех сил, чтобы тот еще успел услыхать ответ:
└Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного. Теперь пойду и запру их””. Но войти в этот “свободный вход”, который только для тебя и предназначен, не так-то просто. Для этого нужно уметь читать стихи, а это трудное искусство, о чем Заходер говорит много и увлеченно.
У Заходера есть поэма совсем недетская, которая, вероятно, в силу чисто жанровых причин публиковалась в его книжках, рекомендованных “для младшего школьного возраста”. Это — “Почему деревья не ходят”. Она написана тем же размером, что и бунинский перевод “Песни о Гайавате” Генри Лонгфелло. Это поэма об искушении свободой — о том, что за собственную свободу ты обречен платить несвободой и даже смертью других. Она не входит в рецензируемую книгу, но, как мне кажется, она очень важна для понимания творчества Бориса Заходера. Я кратко напомню ее сюжет. Ива просит Землю отпустить ее корни, чтобы она смогла
отправиться к морю. И Земля ее отпускает. И когда остается совсем недалеко до моря, Ива чувствует странную тоску, на что Земля ей говорит: “Это — голод”.
Знала ты закон Зеленый.
Есть другой закон — Звериный,
Правит он на свете всеми,
Кто выходит на дорогу!
И когда к Иве прижимается олененок, Земля говорит:
— Это он — твоя добыча!
Ешь его! Чего ж ты медлишь?
Разорви его на части!
Крови досыта напейся!
Утоли сосущий голод —
И живее вновь в дорогу!
И, услышав это слово,
Ива что-то простонала,
Дрожь прошла по телу Ивы,
Корни с судорожной силой
В землю влажную вцепились,
Ветки гибкие поникли…
Ива так и не смогла принять “Звериный закон”. Она не тронула олененка, но и тронуться с места уже не смогла: так и осталась стоять, опустив ветви в реку. “Зеленый закон” и есть тот самый закон “естественного человека”, “общественного договора”, рациональности, канона и нормы, о котором говорили философы Просвещения. А вот закон “Звериный” — закон свободы. И если ты свободен — ты не можешь чью-то свободу не ограничивать. Ива не может принять “Звериный закон”, не может его принять и автор поэмы. Но если ты его не принимаешь — оставайся на месте. Врасти в почву всеми своими корнями, и пусть олененок срывает и ест твои листья.
Поэма, в частности, подчеркивает то, что детская поэзия не определяется ни жанром (сказочным, например), ни размером (хореем чаще всего). “Почему деревья не ходят” похожа на авторское credo и напоминает поэмы Заболоцкого. Заходер так тоже умел.
Книга Заходера “Товарищам детям”, вышедшая в 1966 году, едва ли не первая, которую я прочел самостоятельно. Она была зачитана до дыр в самом прямом смысле, поскольку была не книгой — то есть источником знаний, к которому относятся с благоговением и, полистав, ставят на полку. Она была моим другом, с которым обходятся запросто. Читая переводы Гёте, я начинаю подозревать, что именно Гёте (“Тайный Советник” Заходера) и был тем источником, мерилом и оселком, на котором Заходер правил свои стихи (в том числе и детские). Может быть, он так долго откладывал публикацию своих гётевских переводов, потому что не хотел открывать свою поэтическую кухню, суеверно охраняя клад? Гёте — это источник настоящей силы, если ты способен эту силу воспринять. И открывать свой тайник не всякий захочет, а будет его охранять даже подсознательно, сетуя на внешние причины (которые, безусловно, были, но, может быть, они не были столь непреодолимы).
Заходер защищает Гёте даже тогда, когда и особых причин-то нет. Например, он с гневом пишет о Маяковском, и всего лишь потому, что в поэме “Облако в штатах” есть такие строчки: “Я знаю — / гвоздь у меня в сапоге / кошмарней, чем фантазия у Гете!” Но ведь Маяковский и с Пушкиным, в общем, не церемонится, и Наполеона сравнивает с мопсом. Мне кажется, что отношение к Гёте как раз всегда было предельно почтительным. То, что Сталин сравнил “Фауста” с горьковской поэмой “Девушка и смерть”, — это, конечно, глупость. Но то, что он сравнил ее именно с Гёте, просто говорит о том, что выше уже некуда: если выше Гёте, то точно выше всех. Гёте — эталон.
Заходер не прощает этих слов ни Маяковскому, ни Сталину. Вообще в своих набросках и фрагментах, собранных во втором томе, Заходер выступает как язвительный и жесткий полемист, и здесь достается всем — и Пикассо, и Малевичу, не говоря уже о постмодерне. Для деятелей постмодерна у Заходера нет никаких оправданий: “Мы (то есть цивилизованный мир) утратили важнейшее: норму, канон, вкус. Мало того, мы выдали индульгенцию разом всей бездари, всем графоманам, халтурщикам и шарлатанам, крикливо провозгласив, что нормы, вкуса, канона — нет и быть не может, что зловоние и аромат должны быть в одной цене”.
Вероятно, если бы заметки и эссе Заходера, которые собраны здесь, были им доведены до публикации, они были бы не столь безапелляционными и более аргументированными. Но в данном случае мы имеем довольно редкую возможность заглянуть именно на поэтическую кухню и до известной степени подглядеть сам творческий процесс — во всей его непричесанности и естественности.
Набоков в “Даре” иронически замечает, что многие знаменитые в свое время книги десятилетия спустя либо спускаются в детскую, либо поднимаются на чердак. Видимо, в детскую спускаются не только книги, но и философские парадигмы — например, рационализм Просвещения, который сегодня уже трудно принять, как и детерминизм Лапласа.
Но, может быть, вовсе не плохо, если юный ум встречается с таким замечательным интерпретатором Гёте и философии Просвещения, как Борис Заходер. Это задает ту строгую форму, которую потом можно как угодно раскачивать и подвергать сомнению, но она навсегда останется твоей опорой в современном крайне релятивном мире.
Как же страстно — дни и годы! —
И ликуя и спеша,
Порывалась ты, душа,
Вникнуть в таинства природы!
И в обличье многоликом
Вновь являлся — вновь на миг! —
Тот же — в малом и великом —
Вечной тайны вечный лик:
Он един. Вдали и рядом —
Он равно непостижим.
И душа следит за ним
Тем же восхищенным взглядом…
9.10.1998
Когда Гёте написал эти стихи, ему было 70 лет. Когда Борис Заходер завершил их перевод, ему было — 80. Какая полная сил и творческого напряжения старость. И разве это старость?
Владимир ГУБАЙЛОВСКИЙ