Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 2001
Если судить по сообщениям американских СМИ в связи с последней переписью населения, в США за последние годы произошли серьезные сдвиги в сфере межрасовых отношений. Проблема взаимодействия между расами (особенно между черными и белыми) — одна из самых застарелых и болезненных социальных проблем, которую до недавнего времени пытались решить попеременно то американские законодатели, то Верховный суд США, то различные президентские администрации, будь то республиканцы или демократы, и конечно же многие общественные организации и движения за равенство, интеграцию и межрасовую гармонию. Разумеется, расовые неурядицы создавали почву для политических спекуляций, причем демократы, стараясь привлечь черных и латиноамериканских избирателей на свою сторону, всегда обвиняли республиканцев либо в равнодушии к судьбам угнетенных меньшинств, либо в прямом расизме. Делали они это весьма успешно, так что и сегодня приблизительно 85 процентов черных избирателей, да и большинство других “меньшинств” голосуют за демократов.
Но и республиканцы в долгу не оставались. Они вполне справедливо указывали на то, что политика покровительства и привилегий, основанных на расовой принадлежности, не только не улучшает положения беднейших слоев населения Америки, но прямым образом усугубляет и без того тяжелую ситуацию. В частности, проблемы безработицы, преступности, наркомании среди этнических меньшинств так и не решены, а белый расизм все больше уступает место черному — нежеланию негров по-настоящему интегрироваться в американское общество, ярким свидетельством которого до сих пор остаются сегрегированные негритянские районы больших городов, чисто негритянские высшие учебные заведения и негритянские студенческие братства и сестричества в крупнейших американских университетах — организации, куда доступ белым запрещен. Популярности среди черного населения такая позиция республиканцам не прибавила, но они продолжают настаивать, и не без оснований, на том, что демократы не справились с задачами подлинной расовой интеграции.
Поэтому любопытно было читать статью публициста Стивена Чапмена в консервативно-республиканской газете “Вашингтон таймс”. “Не сомневайтесь, — пишет Чапмен. — Настроения изменились, и очень быстро. В 1963 году 59 процентов американцев были согласны с законами, запрещавшими браки между белыми и неграми. В южных штатах продолжали придерживаться этих законов вплоть до 1967 года, когда Верховный суд США объявил их неконституционными. Несмотря на это еще в 1982 году каждый третий американец считал, что браки между черными и белыми недопустимы. Но все это в прошлом”.
Согласно последним опросам общественного мнения, на сегодняшний день от 30 до 40 процентов американцев уже имеют опыт “долгосрочных” сексуальных отношений с представителями другой расы. Конечно, надо учитывать, что речь здесь идет не только о белых и неграх. Но согласно тем же опросам, 86 процентов негров готовы породниться с белыми, хотя только 55 процентов белых высказались в подобном же духе. И всего лишь 9 процентов белых отвергают возможность браков между черными и белыми. А противников брачных связей с латиноамериканцами и азиатами среди белых еще меньше.
Короче говоря, как пишет Чапмен, “ужас” перед смешением рас довольно быстро уступает место интеграционным настроениям. Это, несомненно, явление положительное, особенно если речь идет о сугубо личных, интимных отношениях между людьми. Любви и дружбе между людьми разных рас и народов можно только радоваться, особенно когда мы видим, сколько крови было пролито во всем мире на почве расовой, национальной и племенной вражды. Дурными представляются любые официальные принудительные или насильственные меры, направленные либо на разделение, либо на “объединение” народов и рас. И то и другое — не только неэффективно, но способно давать результаты прямо обратные желаемым.
Перемены, безусловно, есть. В Нью-Йорке, особенно в университетских районах, часто встречаешь идущих в обнимку негра и белую девушку, китаянку и латиноамериканца, японца и негритянку. Но именно в больших городах — Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Чикаго, гордящихся своей многорасовостью, — наибольшая разделенность расовых общин: каждая живет в своем “гетто”. А по мере того, как растет число латиноамериканских и азиатских эмигрантов в Нью-Йорке, Калифорнии и Нью-Джерси, все большее число белых мигрирует из этих штатов в сторону так называемого “New Sunbelt” (“Нового Солнечного Пояса”) — юго-западных, пока еще не очень густо населенных штатов. Еще ранее белое население массами перемещалось из больших городов с их растущим негритянским населением в пригороды, в предместья (тогда это называлось “White Flight” — “Бегство Белых”). Зато в небольших городках, особенно на юге, белые уже не видят проблемы в том, чтобы иметь рядом с собой соседей-негров. Растет негритянский средний класс, растут средние доходы негров, латинос. Но и сейчас есть профессии в основном, если не исключительно, белые. Улучшения есть, но они не повсеместны и не касаются всех аспектов жизни общества.
Главное, что влияет на перемену настроений, — постепенное угасание расизма белых, понимание того, что наследие рабства необходимо преодолеть для блага всех американцев. Немалую роль в этом сыграли церкви всех конфессий, давно уже отвергнувшие любые попытки оправдать расизм. Между прочим, сосуществование и смешение рас проходило куда более мирно в странах Латинской Америки, где католическая церковь еще в XVI веке добилась запрета на рабство. Соединенным Штатам для этого пришлось пережить кровавую гражданскую войну.
Перепись 2000 года была довольно масштабным событием. По опыту прошлых лет зная, что все меньше и меньше американцев доверяют правительству и не настроены добровольно давать о себе какую-либо информацию, власти провели многомесячную и обстоятельную разъяснительную кампанию. Тема переписи постоянно звучала по радио и телевидению, и это имело определенный успех: число заполнивших анкеты оказалось выше, чем при переписи 1990 года. Тем не менее только 67 процентов американцев заполнили анкеты.
Итак, на сегодняшний день американских граждан насчитывается более 281 миллиона. С 1990 года прибавилось 33 миллиона (прирост в 13,3 процента). Прирост быстрый и неожиданный, а потому следует ожидать дальнейшего ужесточения иммиграционной политики. Расовое и этническое разнообразие Америки заметно увеличилось, и белые уже не составляют подавляющего большинства. В некоторых городах и штатах белые сейчас оказались в меньшинстве.
Данные переписи показывают также, что увеличилось число смешанных браков и людей, причисляющих себя к нескольким расово-этническим категориям. Таких на сегодняшний день насчитывается около 6 миллионов. Налицо и общее для всех развитых стран падение рождаемости. Потому-то, очевидно, число людей смешанной расы сравнительно невелико: межрасовое сожительство отнюдь не всегда означает появление на свет детей. Поэтому говорить о каком-то значительном расовом смешении не приходится. Важно еще и то, что этническое самосознание и самоидентификация сегодня выражены сильнее, чем 30 — 40 лет назад. Это проявляется в возрастающем количестве разноязычных этнических средств массовой информации, рекламы, систем образования и обслуживания.
Из других достойных упоминания тенденций: число внебрачных пар, живущих совместно, увеличилось на 72 процента — с 3,2 миллиона в 1990 году до 5,5 миллиона в 2000-м. Количество пар, живущих в законном браке, сократилось с 55 процентов до 52 от общего числа домохозяйств в США.
Заслуживает внимания форма анкеты переписи, в которой содержалось более 50 расовых и этнических категорий. Гражданам предлагалось отнести себя к одной или нескольким из них, от простых (“белый”, “афроамериканец”, “азиат”) до вполне экзотических вроде “коренной аляскинец” или “коренной тихоокеанский островитянин”. Конечно, большинство респондентов отметило галочкой лишь одну категорию, а то и вовсе отказалось заполнять этот пункт. Однако, если Америка почти покончила с расизмом, если она продолжает рекламировать себя как многорасовое, мультикультурное общество равных возможностей, зачем вообще этот пункт? Мы до сих пор сокрушаемся по поводу совкового “пятого пункта”, да и в большинстве цивилизованных стран (США в том числе) в паспорте пишется только гражданство; зачем же столько внимания к деталям расового происхождения в американских анкетах? Учет демографических тенденций в обществе необходим, но почему, например, не упростить, свести все, скажем, к трем-четырем основным этно-расовым категориям?
Все дело в том, что принадлежность к той или иной категории означает определенные привилегии в сфере социального обеспечения, медицинского обслуживания и образования (установленные много лет назад как компенсация угнетенным меньшинствам за ущерб, нанесенный расовой дискриминацией). Причем уровень привилегий прямо зависит от того, к какой категории ты сам себя отнесешь. Государственным организациям хочется конечно же прикинуть, на какое количество “привилегированных” надо рассчитывать льготы или выплаты: отказываться от привилегий во имя равенства, провозглашенного Конституцией, конечно же никто не собирается. А для политических партий, планирующих свои избирательные кампании с учетом этнического и расового состава избирателей в каждом отдельном округе, такая статистика жизненно необходима.
Что же мы наблюдаем в результате?
США когда-то гордились тем, что были “плавильным котлом”, в котором на протяжении многих лет выходцы со всего мира сплавлялись в единую американскую нацию. Ассимиляция не считалась чем-то зазорным — наоборот, была целью многих поколений эмигрантов. Все хотели стать “настоящими американцами”, и “плавильный котел” был вполне реальным фактом истории — пожалуй, до того момента, пока не возникла идея так называемого мультикультурализма.
Внешне сама идея выглядела вполне респектабельно: Америка — страна многих народов и рас, все они уважают друг друга, но при этом сохраняют свои привезенные из-за океана культурные традиции, делятся ими с согражданами, принадлежащими к другим культурам, и вместе обогащают общеамериканскую культуру. На самом же деле все оказалось несколько иначе. Многими радикальными защитниками прав негров мультикультурализм был воспринят как повод для предъявления сугубо националистических претензий. Мультикультурализм буквально на глазах превратился в свою противоположность — этноцентризм, особенно афроцентризм. Вместо того, чтобы интегрироваться в общеамериканскую культуру, началось движение за возвращение к африканским корням. Вошла в моду африканская одежда, африканские праздники; во многих университетах читаются курсы лекций, в которых африканская культура возводится в ранг чуть ли не самой высокой и древней культуры на земле (так, Древний Египет, по утверждениям афроцентристов, был негритянским царством), а европейская христианская культура на протяжении всей ее истории рассматривается как культура угнетателей, колонизаторов, притеснителей национальных меньшинств, женщин и гомосексуалистов.
Такой поворот событий обеспокоил не только американских патриотов или консерваторов, но и привел в замешательство даже убежденных либералов и борцов за равноправие, по инициативе которых идея мультикультурализма активно внедрялась в американскую систему образования, — таких, как историк Артур Шлесинджер. В 1991 году он опубликовал книгу “The Disuniting of America” (“Разъединение Америки”), которую можно считать первым сигналом тревоги. А тот факт, что в 1998 году вышло ее третье, переработанное, издание, говорит о том, что положение ничуть не улучшилось, если не стало хуже.
Влияние мультикультурализма сильнее всего проявилось в системе образования, особенно в преподавании истории. Здесь не только негры, но и многие другие этнические группы стали предъявлять свои претензии. Например, поляки стали требовать, чтобы любое упоминание о массовом уничтожении евреев нацистами сопровождалось также информацией о миллионах поляков, ставших жертвами Сталина и Гитлера. Армяне стали добиваться включения в учебники истории геноцида 1916 года, а турки категорически против этого возражали. Возникло своего рода соревнование: кто больше всех пострадал? У всех сразу нашлась масса причин жаловаться и искать компенсации: у негров, индейцев, латиноамериканцев, евреев, женщин и гомосексуалистов. Единственные, кому жаловаться не положено (неполиткорректно), — это работающие и исправно платящие налоги белые мужчины.
Идет постоянная борьба вокруг вопроса о едином государственном языке. Нужно ли школьникам учить английский? Или надо учить два языка — английский и свой, прежний, язык родителей? Уже ясно, что для того, чтобы преуспеть в Америке, совершенно не обязательно знать английский язык. Разумеется, для тех эмигрантов и их детей, которые хотят получить высшее образование, английский необходим. Но миллионы иммигрантов, особенно из Латинской Америки, могут прожить всю жизнь в США, не говоря ни слова по-английски. В “местах компактного проживания” этнических меньшинств — собственная сфера услуг: магазины, врачи, юристы, спортивные организации, клубы.
Хорошо ли многоязычие? Конечно, но при условии, что существует не только единый государственный язык, которым должны владеть все, но существует и общенациональная, гражданская — в данном случае американская — солидарность. А ведь Америке приходится постоянно строить свою внешнюю политику с учетом интересов различных этнических групп. Ни для кого не секрет, каким влиянием в Вашингтоне пользуется израильское лобби. Но на решения правительства влияют и польская община, и греческая община, и итальянцы, и латиноамериканцы. Огромным влиянием пользуется кубинская община в Майами — люди, бежавшие от кастровского режима. Латиноамериканские группы используют все возможные средства давления, чтобы не допустить сокращения иммиграции из Южной Америки.
Почему так трудно создать гармоничное многорасовое общество? Может ли вообще какое бы то ни было общество позволить себе роскошь равноправного сосуществования множества культур, некоего культурного плюрализма? Известный американский социолог индийского происхождения Динеш Д’Суза отвечает на этот вопрос отрицательно. Он перечисляет целый ряд обычаев, которые совершенно несовместимы с западной либеральной культурой: “Многие культуры отвергают романтическую любовь в качестве основы брака, а потому родители подбирают женихов и невест своим детям. Для многих культур преклонный возраст — синоним мудрости; поэтому молодые люди должны проявлять уважение на грани преклонения перед старшими. Несколько культур, особенно исламских, разрешают многоженство”. И так далее.
“Ни одно общество, — пишет Д’Суза, — не может смириться с неограниченным разнообразием”.
С одной стороны, западный либерализм англо-американского образца поощряет мультикультурализм и плюрализм. С другой стороны, например, ни один правоверный мусульманин, переселившийся в США, не может мириться с принципом отделения церкви от государства. Эта идея совершенно чужда исламу — так же, как и идея культурного плюрализма. Как же быть? Д’Суза считает, что единственный выход — придерживаться строгого разграничения личной и общественной сфер деятельности. Например, нельзя ни в коем случае допускать, чтобы взаимоисключающие групповые претензии имели какое-либо влияние на систему образования. Все группы должны принять систему ценностей западной либеральной демократии, они должны исповедовать западное понимание свободы. “Америка способна быть многорасовым обществом, но отнюдь не многокультурным обществом… Будущее Америки представляется расово многоликим, но западным по своей культуре”, — пишет Д’Суза.
Получается, что, с одной стороны, многорасовое общество и государство нуждаются в единстве и потому не должны поощрять никаких сепаратистских или этноцентрических тенденций, с другой — практика политической жизни США всячески способствует разделению общества на всевозможные группы интересов, в том числе расовых и этнических. В современном либеральном обществе вообще крайне трудно употреблять какие-либо принудительные меры, в том числе и направленные на ассимиляцию эмигрантов. Куда более эффективными в деле интеграции оказываются такие отнюдь не демократические институты, как армия. Там, в отличие от “гражданки”, не различают между черными, белыми или краснокожими, поскольку главная цель — сплоченность и взаимодействие. Было бы непозволительной роскошью иметь в армии еще какие-то расовые подразделения вроде университетских братств и сестричеств.
Не может армия позволить и особых, неуставных личных связей между военнослужащими внутри одного подразделения. Все должны быть в равной степени спаяны, дружны и готовы рисковать собой ради общего дела и жизни своих товарищей. Именно поэтому не удалась попытка Билла Клинтона навязать армии США узаконенный гомосексуализм: всегда существует риск того, что гомосексуальные “партнеры”, руководствуясь личными привязанностями и эмоциями, могут в решающий момент невольно отдать предпочтение друг другу и провалить операцию. По той же самой причине армии Израиля, Германии и России уже отказались от попыток формирования боевых подразделений с участием женщин. В Америке же все еще продолжают “экспериментировать”, и, по общему мнению, это сказалось негативно на уровне боевой подготовки.
Есть и другие противоречия между желаемой гармонией и реальностью. Акцентирование групповых прав идет вразрез не только с духом подлинной демократии, опирающейся прежде всего на личность, на индивида, но и с конституцией, с законами, говорящими о личной ответственности, о личных правах и обязанностях. Общество, разделенное на группы, соревнующиеся между собой за государственные подачки, за привилегии, раскалывает нацию, подрывает ее единство.
Почему же раньше интеграция происходила куда быстрее? Во-первых, сама политика в отношении иммигрантов была куда жестче. Никаких разговоров о многоязычии вообще не было: язык был один — английский. Да и, наверное, было во что ассимилироваться. Люди ассимилировались в определенную национальную культуру, с вполне определенными духовными ценностями, основу которых составляло христианство. Культура имела свое, специфическое, американское лицо, и все знали, какое оно.
И ассимиляция шла не в одной Америке. Люди разных рас и национальностей ассимилировались во французскую, английскую, испанскую культуры. Это были великие, самобытные культуры, сливавшиеся в общеевропейскую культуру, к которой принадлежала и американская, и русская культура. В России происходила своя ассимиляция: татарские мурзы, грузинские князья, остзейские бароны шли на службу к царю, становились русскими по культуре. Потом прибавились поляки, евреи. Все вносили свой вклад в общую культуру — без всяких теорий мультикультурализма или плюрализма. Было во что ассимилироваться.
Культура, в которую ассимилируются, должна вызывать как минимум уважение у иммигрантов и вообще у тех, кто решает для себя вопрос о национальной идентичности. А что сегодня представляет собой американская культура? Тут дело даже не в либерализации или в том, что среди меньшинств культивируется презрение к “евроцентризму”, а в неудержимой вульгаризации культуры, в том, что социолог Чарльз Мюррей в статье “Prole Models” (“Равнение на пролетариат”), пользуясь термином, впервые введенным в обиход Арнольдом Тойнби, называет “пролетаризацией” культуры. Тойнби в свое время писал о тенденции культурных элит в Европе перенимать и усваивать элементы массовой, пролетарской культуры, тенденции, приводящей к деградации всей культуры. Мюррей (и не он один) считает, что именно это и происходит сейчас в Америке с особой интенсивностью. В числе внешних признаков такой деградации он называет полностью узаконенное сквернословие в американских СМИ, современную моду, заставляющую множество женщин одеваться так, как еще недавно одевались только профессиональные проститутки, вообще половую распущенность, распространенность татуировок и всевозможных серег и колец на всех частях тела и т. д.
Вполне возможно, что для человека малообразованного, приехавшего в Америку из сельских районов Латинской Америки, Азии, Африки, будет достаточно автомобилей, шикарных автострад, горячей воды, МТV и мобильного телефона. В эти аспекты культуры он и будет ассимилироваться. Даже язык необязательно знать. Но захочет ли стать частью этой культуры рафинированный выпускник какого-нибудь престижного латиноамериканского, японского, египетского или индийского университета, оказавшись в Америке? И чего же удивляться тогда этноцентризму, приверженности к своей собственной культуре и языку, которые так не нравятся ни Шлесинджеру, ни Д’Суза?
“Плавильный котел”, кстати, включал крайне мало межрасовых браков. Люди разных национальностей смешивались, но смешение происходило в основном между лицами одной расы. Можно предположить, что интеграция проходила проще еще и потому, что Америка была по преимуществу христианской страной и эмиграция была по преимуществу из Европы. Но ведь многое сближает иудаизм, христианство и ислам в их отношении к вопросам семейной жизни, воспитания, нравственности. Существовал определенный религиозно обоснованный нравственный консенсус. Когда же этот консенсус стал вытесняться чисто секулярным плюрализмом, ассимиляция замедлилась, осложнилась.
Дело еще и в том, что сожаления по поводу “разъединения Америки” — свидетельство недооценки, а то и прямого отрицания мощного потенциала, заложенного в национальных чувствах и привязанностях. Западная культура все больше склоняется к космополитическому идеалу, к финальному слиянию всех народов земли в единый народ, разделяющий одни и те же ценности, живущий по одним и тем же законам. При этом ценности, разумеется, должны быть западного образца. Несомненно, это отголоски христианского универсализма, и еще каких-нибудь сто лет назад этот универсализм был действенным, продолжал служить, например, основой поисков общего решения международных конфликтов.
Либеральная иммиграционная политика, позволяющая селиться в Америке множеству людей самых разных культур, приходит в противоречие с нормальными интересами любого стабильного общества и государства. Люди приехали, стали гражданами США, им были обещаны максимальная свобода и плюрализм, но теперь от них требуется принятие совершенно чуждой им культуры, да еще и находящейся в состоянии упадка. Причем требование ассимиляции в принципе вполне обоснованное. С другой стороны, реалии политической жизни в США только способствуют размежеванию на отдельные группы интересов. Как примирить все эти противоречия?
Вполне возможно, что во втором поколении, у детей эмигрантов, особенно обучающихся в обычных американских школах, процесс ассимиляции пойдет быстрее — при условии, что их родители не будут этому противиться. Но уже и сейчас среди новых эмигрантов, особенно из мусульманских стран, сильна тенденция иметь свою, мусульманскую систему школьного образования. Такая система давно уже функционирует у ортодоксальных евреев. Иммигранты из Индии склонны придерживаться традиционных обычаев подбора невест и женихов для своих детей. Многие латиноамериканцы, как католики, так и протестанты, тяготеют к традиционной семье, не принимают западные модели брачных отношений типа “boyfriend — girlfriend”.
Сегодня среди американцев, отмечает тот же Мюррей, заметна тенденция возвращения к прежним семейным отношениям, широко распространенным еще каких-нибудь сорок лет назад, до “сексуальной революции”. Нравственное состояние нации все больше занимает умы многих в Америке. Мюррей пишет: “Возможно, позитивным знаком служит то, что авторитетные голоса вновь начинают говорить о добродетели, но стоит обратить внимание на сам факт того, что вообще кому-то приходится начинать с защиты тезиса о том, что добродетель и порок — полноценные понятия. Авторитетные голоса говорят о вульгаризации американской жизни, но стоит обратить внимание на то, что они уже не могут апеллировать к общепринятому пониманию вульгарности и общепринятому презрению ко всему вульгарному. В этом смысле элиты уже стали пролетаризованными, и только немногие протестуют”.
О перспективах расовых отношений в Америке хорошо сказал еще в 1892 году судья Верховного суда Генри Браун в своем заключении по делу “Плесси против Фергюсона” — того самого, которое установило конституционность сегрегационного принципа “Separate but Equal” (“раздельное равноправие”), впоследствии отвергнутого. Как писал Браун, Верховный суд США не разделяет мнения, “что равные права не могут быть обеспечены негру иначе как путем принудительного смешения двух рас”. “Если обе расы когда-либо сойдутся на почве социального равенства, — продолжал он, — это должно быть результатом естественных симпатий, взаимного уважения заслуг каждой из них и добровольного согласия индивидов”. История подтвердила правоту “реакционного” судьи: принудительная, судебным порядком навязанная всему обществу интеграция, меры “компенсации”, денежные подачки “обиженным”, обязательные квоты при приеме в вузы и на работу, внедрение черных школьников в “белые” школы, а белых — в “черные” и прочее не сближают расы, но делают их еще более “раздельными”. А ведь слова Брауна в полной мере приложимы к отношениям не только между расами…
Нью-Йорк.
Ошеров Владимир Михайлович — публицист. Живет в США.