ВЛАДИМИР ОШЕРОВ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 1999
ВЛАДИМИР ОШЕРОВ
*
ТИНЕЙДЖЕРЫ У ВЛАСТИ
Судя по высказываниям западных политиков и обозревателей в разгар балканского конфликта, военная акция НАТО в Югославии должна была знаменовать начало нового этапа международных отношений. Как писал известный либеральный публицист Джон Джудис в еженедельнике “New Republic” от 24 мая: “Косово есть первое настоящее испытание для наций └третьего пути” 1 . Это особая война — начатая не только для того, чтобы достичь стабильности на Балканах, но и для утверждения определенного морального стандарта”. Джудис заметил далее, что успешное завершение войны укрепило бы позиции Клинтона, Блэра и Шрёдера. Оно “установило бы прецедент в международной практике и помогло бы утверждению идеалов демократии и прав человека, способных воспитывать дух сообщества среди различных народов”. Цели самые благие, что и говорить.
И хотя прекращение военных действий было официально объявлено победой над Милошевичем, победная риторика, подобавшая такому успеху, не только, на удивление, быстро улетучилась, но югославская тема вообще ушла из передовиц, заголовков и сводок новостей, и даже самые влиятельные и независимые комментаторы в Америке стушевались и стали воздерживаться от итоговых оценок того, что было недавно в фокусе внимания всего мира.
Это молчание громче всяких слов говорит о подлинности “победы”. Что касается новой эры международных отношений, то даже из скудных обрывков мнений, здесь и там невольно прорывающихся наружу, возникает ощущение неловкости, ощущение общего стыда. Хочется верить, что рано или поздно этапный характер балканской войны 1999 года будет оценен по достоинству, но смысл и последствия ее окажутся далеко не теми, какие виделись вдохновителям и исполнителям акции. То, что сама акция была откровенным нарушением целого ряда принципов международного права, не вызывает сомнений. Но сейчас хотелось бы поговорить не о каких-то конвенциях, хартиях и декларациях, а о самых простых понятиях нравственности и чести.
Состояние нравственности в Америке вот уже много лет, по крайней мере начиная с 60-х годов, служит предметом беспрестанного обсуждения, предметом беспокойства, тревоги для одних и зубоскальства для других. И тема эта — исконно американская. Америка пережила за свою сравнительно недолгую историю столько контрастных периодов нравственного упадка и подъема, что подобным чередованием не могут похвастаться даже народы с куда более древней историей — за исключением, конечно, ветхозаветного избранного народа.
“Великие пробуждения” — “Great Awakenings”, revivals — давно стали неотъемлемой частью американской мифологии наряду с Революцией, покорением Юга, Гражданской войной и т. д. В то время как где-нибудь во Франции, Швеции или Голландии моралью уже давно перестали интересоваться, в Штатах продолжают спорить, размышлять, обличать, призывать народ к покаянию, добиваться принятия либо пересмотра законов и судебных решений, прямо связанных с нравственностью.
Это неудивительно, если учесть, что Америка “начиналась” с пуритан и что процент американцев, регулярно посещающих церкви и верящих в Бога, намного выше, чем в любой другой западной стране. Вместе с тем, воздавая должное Всевышнему и явленным в Библии заповедям праведной жизни, многие сегодняшние американцы уже давно смотрят на нарушения традиционных моральных устоев более чем снисходительно, особенно если это не задевает их лично и вообще не наносит видимого ущерба — материального, духовного, психологического.
Явным свидетельством такой снисходительности было избрание Билла Клинтона президентом. Первые же недели его пребывания в Белом доме ознаменовались серией громких скандалов, перечисление которых заняло бы слишком много места, но смысл, в общем, сводился к пренебрежению самыми обычными нормами этики, а порой и конкретными законами США. Но ни скандалы, ни иеремиады современных “пуритан”-консерваторов не произвели большого впечатления на публику. Билла вторично избрали президентом, и он правит по сей день.
Особым же подтверждением мягкости и этической всеядности большинства американцев были стабильно высокие рейтинги популярности Билла на протяжении всего 1998 года, когда всплыла история с Моникой, а затем — факты лжесвидетельства под присягой, попытки оказать давление на свидетелей и все прочее, повлекшее за собой процесс отрешения Клинтона от должности, в итоге — и по причине той же общей снисходительности — безрезультатный. Вот в такой атмосфере нравственной расслабленности и благодушия как раз и начались активные действия Америки и НАТО на Балканах.
Как же реагировало на войну американское общество?
Вспомним, что действия НАТО были отчасти оправданы в своих исходных намерениях: защите гражданских прав косовских албанцев от посягательств режима, особой деликатностью, мягко скажем, не отличающегося. Расчеты на успех в этом деле в значительной степени строились на том, что Милошевич — “bully”. Это английское слово переводится приблизительно как хам, грубиян, любитель помахать кулаками, запугать. Считается, что “bully” выглядит крутым только до тех пор, пока имеет дело со слабыми противниками. А в душе он — трус, и стоит дать ему пинка, он сам запросит о пощаде. Так и планировалась операция в Югославии. (Впрочем, западные стратеги судили, кажется, по себе: с Китаем или даже с Россией они бы не посмели так обойтись, как с Югославией Милошевича.) Когда же блицкриг не получился, было решено добиваться своего любой ценой.
По телевизору с утра до вечера показывали кадры плачущих, голодных беженцев, а комментаторы обличали Милошевича и его подручных. Если верить опросам общественного мнения, поначалу около 70 процентов американцев были озабочены судьбой беженцев и считали, что НАТО поступило правильно, вмешавшись в конфликт, и что правда на стороне Запада. Но нелепость военного вмешательства была настолько очевидна, что у многих, вероятно, все-таки возникали сомнения. Когда же стало ясно, что жертвой массированных бомбардировок Югославии становится в основном гражданское население, уровень поддержки снизился, но не намного (что отчасти понятно, учитывая оглушающую психологическую обработку со стороны СМИ).
Однако определенная тенденция, говорящая о нравственном состоянии американского общества в целом, просматривалась даже у тех, кто не одобрял действий НАТО. Прежде всего заметен был любопытный разрыв между желанием чувствовать свою правоту и готовностью понести ради нее жертвы. Разумеется, не все американцы своекорыстны и опасливы, но за основу политики клинтоновской администрации было взято именно такое понимание общественных настроений. Клинтон делал все, чтобы избежать малейшего риска потерь среди американских военнослужащих. По этому поводу политолог Джереми Рабкин писал в журнале “National Interest”: “Американские политические и военные лидеры принимают как само собой разумеющееся, что американский народ не поддержит мероприятия, чреватые подлинными жертвами… Привычка относиться к военным операциям как к зрелищному спорту слишком глубоко укоренилась, чтобы допускать вопросы по поводу того, кого убивают ракеты и что этим достигается”.
В “New Republic” ему вторил либеральный обозреватель Леон Визелтьер: “Он (Клинтон. — В. О.) нашел способ ведения войны, в которой американцы не погибают, удачливой и трусливой войны с помощью высокоточной технологии, оставляющей беззаботными общественное мнение и совесть. Эх, научиться бы еще вести такую войну, где американцы бы никого не убивали!” Были и другие трезвые и беспристрастные голоса, голоса тех, у кого нравственная сторона действий НАТО вызывала сомнения.
…Насилие во имя добра, противление злу всегда были и будут предметом размышлений многих как светских, так и религиозных мыслителей. Лев Карсавин писал по этому поводу: “Обычно учение о непротивлении злу опровергается с помощью некоторого воображаемого и якобы конкретного примера: как поступит непротивленец и как должен поступить христианин, если злодей посягает на жизнь младенца и спасти младенца можно, только убив злодея?.. Один обуздает злодея, не причинив ему вреда, другой вступит с ним в борьбу, третий └случайно” в борьбе его ранит, четвертый └убьет его, как собаку”. Тот или иной поступок соответствует существу и состоянию именно данного человека…”
Но простейшие понятия о чести говорят нам, что акт насилия или убийства, даже ради защиты чьей-то чужой жизни, допустим лишь тогда, когда сам “защитник” если и не жертвует, то хотя бы рискует жизнью. В противном случае стирается грань между оправданным, неизбежным насилием и бойней и терроризмом, когда людей без разбора убивают с помощью мин замедленного действия или дистанционных устройств во имя “высокой” цели или в знак протеста. Особенно трогательно, когда пойманные террористы становятся в позу мучеников, объявляют себя “военнопленными” и требуют, чтобы с ними обращались согласно правилам Женевской конвенции. Такой терроризм — явление нового времени; ни Карсавин, ни какие-либо другие христианские авторы ничего не говорили о противлении злу с безопасного расстояния.
Даже бомбежки Дрездена и Хиросимы, предпринятые, чтобы сломить упорство немцев и японцев в конце долгой и кровавой войны, в наши дни принято считать варварством. Слободан Милошевич может быть подлецом, как и те сербы, что запятнали себя надругательствами над безоружными албанцами, но бомбить за это сербов вообще, призывая их к свержению Милошевича и при этом не подвергая себя никакому риску, — сомнительный метод “утверждения идеалов демократии и прав человека”.
Впрочем, большинству американцев такая тактика не казалась морально сомнительной — или они не хотели в этом сами себе признаться. Поскольку потерь в живой силе не наблюдалось, то и подвести баланс по окончании боевых действий не составило особого труда. Война обошлась США в десяток миллиардов долларов, и такая денежная оценка войны по-своему знаменательна.
Многие считают, и не без оснований, что сегодняшняя “терпимость” американцев связана с беспрецедентным экономическим бумом. И с тем, что на протяжении последних двух десятков лет усилия нескольких администраций, как республиканских, так и демократических, — и даже многих церквей и христианских проповедников — сводились к тому, чтобы всячески поощрять в среднем американце дух стяжательства.
Даже многие левые журналисты и обозреватели, прежде настроенные против “большого бизнеса”, стоявшие на стороне обездоленных, бедных, практически ратовавшие за социализм, перешли сейчас к воспеванию выгод инвестирования и предпринимательства. Традиционные способы накоплений и сбережений — долгосрочные банковские счета, пенсионные фонды — уже никого не устраивают. Хочется чего-то большего, и на самом деле получается больше. Сегодня свыше 80 миллионов человек имеют вложения в биржевые акции, то есть, попросту говоря, участвуют в спекуляции и игре.
Безбедное существование по гроб жизни уже обеспечено большинству американцев. Излишки надо куда-то деть, получив при этом максимум удовольствия. Например, множество состоятельных американцев мечтают “прокатиться” в космос, готовы заплатить за это любые деньги, и НАСА, бюджет которой был значительно урезан за последние годы, сейчас вполне серьезно рассматривает планы организации коммерческих “круизов” с применением кораблей многоразового пользования типа “Колумбия”. Стоимость билетов на такой круиз будет исчисляться миллионами долларов. Но желающих хоть отбавляй.
По всей стране небывалыми темпами растет игорная индустрия, еще до недавнего времени ограничивавшаяся Лас-Вегасом и Атлантик-Сити. В азартной игре участвуют многие миллионы. Не у всех, конечно, любовь к игре переходит в категорию неконтролируемой мании, но и таких игроков уже миллионы. Хотя ясно, что это находится в вопиющем противоречии с протестантской трудовой этикой — предметом заслуженной гордости всей Америки.
В материальном благополучии, честно заработанном, нет, разумеется, ничего предосудительного. Христос сказал, что богатому трудно войти в Царство Небесное — трудно, но не запрещено. А на этом свете хочется жить сносно, с удобствами. Можно смело сказать, что большинство народов мира и индивидуальных homo sapiens по-своему стремятся к этой цели. Но одно дело разумный достаток, другое — страсть делаться все богаче какими угодно способами.
Еще в разгар “Моника-гейта” видные американские консерваторы — Гэри Бауэр, Пэт Бьюкенен, Пол Уэйрих, д-р Джеймс Добсон — открыто выступили с обвинениями в адрес американской нации, по их мнению, в последние годы утратившей, растерявшей духовное наследие своих просвещенных “отцов основателей”, не говоря уже о суровых “отцах пилигримах”. На самом деле, если уж говорить о нравственном упадке, то даже на основании статистических данных видно, что моральный упадок наблюдается вот уже более тридцати лет, начиная с “сексуальной революции”, полной отмены цензуры (с одновременным запретом на молитву в школах), бурного роста числа иждивенцев, живущих на государственные пособия, и т. д. — всего того, что связано с понятием “60-е годы”. За это время в экономике были и спады, и подъемы, но размывание нравственности продолжалось неуклонно. Просто у консерваторов была иллюзия, рожденная восьмилетним президентством Рональда Рейгана, что за ними стоит “моральное большинство” американского народа . Президентство же Клинтона эту иллюзию несколько подорвало.
В период военных действий большинство публики, как уже говорилось, поддерживало и президента, и своих военных. Мы хорошо знаем, насколько велик патриотический соблазн гордиться своей военной мощью, и американцы в этом мало чем отличаются от русских. Но пока Америка и ее союзники старались утвердить новые принципы морали в Европе и мире, американцы у себя дома были потрясены событиями, развернувшимися утром 20 апреля в школе “Колумбайн”, в тихом городке Литлтон, штат Колорадо, где два семнадцатилетних школьника, Эрик Харрис и Дилан Клиболд, вооружившись автоматами и пистолетами, с хладнокровием профессиональных террористов расстреляли тринадцать своих однокашников, выбирая в основном тех, кто пользовался особой популярностью в школе, например, спортсменов, а еще — верующих. Перед тем как уничтожить свою ровесницу Кэсси Берналл, Харрис и Клиболд спросили ее, верит ли она в Бога. Она ответила “да” — и в ту же секунду была убита выстрелом в висок. Затем, когда полиция окружила школу и бежать было некуда, террористы застрелились.
Шок был настолько сильным, что даже про Косово на минуту забыли. Реакция Белого дома на литлтонское побоище была характерна: начались лихорадочные поиски козлов отпущения. Клинтон немедленно обвинил во всем изготовителей и торговцев оружием и призвал к введению новых ограничений.
В Америке часто приходится слышать, что, если человек желает сам себе наносить вред путем пьянства, курения, беспорядочной половой жизни и т. д., он имеет на это полное право, пока его действия не нанесут ущерба кому-то другому, каждый — сам себе босс, хозяин. Так утверждал сто пятьдесят лет назад отец современного западного либерализма Джон Стюарт Милль. Но странным образом, в той же Америке додумались до того, чтобы судить табачные компании за то, что курильщики подвержены раковым заболеваниям больше, чем другие смертные. И хотя предупреждения об опасности курения уже много лет красуются на сигаретных пачках, за последние два-три года нескольким табачным компаниям пришлось основательно раскошелиться под давлением коалиции политиканов (Клинтона в первую очередь), юристов и судей. Одну компанию присяжные недавно признали виновной в изготовлении “недоброкачественного продукта”, как будто табак — это лекарство или продукт питания. Согласно той же логике, за убийства, даже совершенные уголовниками, должны нести наказание промышленные и торговые фирмы, связанные с производством оружия. Рост насилия в школах, растерянность по поводу того, как, по каким законам следует судить юных преступников, — все это понятно. Но при чем тут изготовители оружия?
Попытка президента свалить все на общедоступность оружия показалась многим лицемерной — мотивированной лишь политически, поскольку оружейная индустрия в основном поддерживает республиканскую партию. Пришлось срочно перестроиться: следующими на очереди оказались вернейшие союзники президента — Голливуд, “творцы” кино, телевидения, видеоигр. Дело в том, что Харрис и Клиболд проводили долгие часы, любуясь всевозможными сценами насилия на ТВ и в Интернете, и вообще о перенасыщенности массовой культуры кровавой тематикой американцы говорят со все нарастающей тревогой.
Клинтон немедленно — в изворотливости ему не откажешь — призвал своих друзей из развлекательного бизнеса проявить сдержанность в выборе формы и содержания своей продукции. Но и такая “жертва” не удовлетворила общественность. Уже становилось ясно, что главное — не в насилии на телеэкране или в видеоиграх. Юные убийцы отнюдь не были слабоумными или неуравновешенными. С полным ощущением своей моральной правоты они трезво спланировали и осуществили всю операцию и даже себя самих убили, только убедившись, что иного выхода нет.
Кто же виноват? Ждать ответа пришлось недолго. Как выяснилось, родители убийц, по существу, не занимались своими сыновьями, не знали ничего ни об их внутренней жизни, ни даже об их делах, интересах, связях — например, о том, что те несколько месяцев посвятили изготовлению взрывных устройств в семейном гараже, под самым носом у папы и мамы. За последние годы в Америке много было сказано по поводу разрушенных семей, безотцовщины, матерей-одиночек как главной причины роста молодежной преступности. Но семьи Харриса и Клиболда были настолько типично американскими — добропорядочными, законопослушными, зажиточными, — что невольно заставили многих американцев посмотреть на самих себя и на свои отношения с детьми. Сам ужасающий факт массового убийства, совершенного отнюдь не в темных закоулках городских трущоб, не в перестрелке между враждующими бандами уголовников или торговцев наркотиками, а в стенах обычной американской школы, сразу сфокусировал внимание на состоянии всего общества.
Возможно, это ощущение — что в самой Америке далеко не все в порядке, а потому не стоит становиться в позу морального лидера и учить других с помощью военной дубинки, — это ощущение и побудило многих, очень многих американцев пересмотреть свои оценки балканской агрессии. И хотя число противников (среди них надо отметить большинство христианских организаций в Америке) никогда не превышало 40 — 45 процентов от общего числа опрашиваемых, но и это свидетельствует о многом.
Трагедия Литлтона представляется нам симптомом другого, более общего явления — некой инфантилизации “омоложения” Америки, впадения американской цивилизации в своего рода нравственное отрочество, при том что средний возраст американцев постоянно растет.
Профессор Майкл Платт, литературовед и социолог, пишет, что до Второй мировой войны в Америке не существовало такого понятия и слова, как teenager — “тинейджер”. Оно впервые появилось в словаре Уэбстера в 1961 году. Это — важное наблюдение, поскольку существовавшие ранее понятия, как, например, подросток, юноша, девушка, подразумевали некую переходную возрастную категорию на пути к взрослению. Понятие “тинейджер” несло в себе совершенно иной смысл.
Оно говорило об устойчивой, стабильной возрастной категории, обладающей вполне самостоятельными и социально значимыми психологическими, духовными характеристиками и претендующей на полное равноправие с категорией взрослых. Практическая направленность новой парадигмы заключалась в том, чтобы дать молодежи больше автономии, позволить молодым людям свободнее выражать, находить себя, самоопределяться. Такое новое понимание отчетливо прослеживается в американской педагогике, в частности у Бенджамина Спока, и хорошо представлено в послевоенной американской литературе, например, у Сэлинджера, Апдайка и Джека Керуака, в фильмах с участием Джеймса Дина, в “Выпускнике” Майка Николса, и конечно, в рок-музыке, надолго ставшей главной формой тинейджерского самовыражения.
Вне всякого сомнения, тинейджеры 60-х годов ощущали себя более самостоятельными, чем их отцы и матери, но не потому, что повзрослели и обрели подобающий взрослым жизненный опыт, а потому, что имели на это “право” — в силу возведенного в культ всеобщего “равноправия”, границы которого никогда не удовлетворяли левых либералов и продолжают, по их инициативе, расширяться по сей день, невзирая ни на какие тревожащие сигналы.
Возвышение социального статуса юношества почти неизбежно происходило за счет умаления авторитета старших, прежде всего родителей. Новый подход радикально менял всю жизненную ориентацию молодежи 13 — 19 лет. Холден Колфилд, герой повести “Над пропастью во ржи”, говорит: “Не доверяй никому старше 14 лет”. К сожалению, “неожиданным” результатом раскрепощенного самовыражения стал не всплеск творческой энергии, не бурный расцвет молодых талантов, обещанный сторонниками нового подхода, а серьезное замедление процесса взросления, своего рода фиксированность подросткового менталитета на всю последующую жизнь.
Автономией молодежи воспользовались прежде всего дельцы. Миллионы подростков, вырванных из-под родительской опеки, куда легче расставались со своими “карманными” деньгами. Доходы рок-индустрии, музыкальных телеканалов, гонорары рок-звезд подскочили до таких астрономических цифр, какие и не снились в 50-е годы. Оказалось, что удерживать людей от взросления, продолжать поддерживать в них иллюзию нескончаемой юности крайне выгодно. Люди незрелые сильнее подвержены, например, воздействию рекламы, поэтому телевизионная реклама наиболее эффективна, когда сопровождает именно молодежные программы. Разумеется, эти программы не только удовлетворяют спрос определенной возрастной группы, но и формируют мировоззрение и в конце концов отражают новую реальность. Такая тенденция только усилилась за последние годы. К примеру, в самом популярном комедийном сериале 90-х годов — “Сейнфельд” — юмор в значительной степени построен на том, что главные герои, сорокалетние холостяки, ведут себя как эгоистичные и безответственные подростки. И показано это, надо сказать, мастерски — предельно откровенно, достоверно и очень смешно.
Эту перманентность юности мы наблюдаем сегодня у представителей поколения так называемых “baby-boomers”, родившихся в первые годы после Второй мировой войны и составляющих сейчас самую многочисленную возрастную группу в США. Отвергнув авторитет родителей, многие из них прожили жизнь, не отказываясь ни от одной из своих юношеских привычек. И когда у них самих появились дети, они не смогли дать им то, что сами в свое время отвергли. Застыв в своем ребяческом эгоцентризме, родители настолько поглощены самими собой, что во многих семьях просто утерян какой-либо родительский контроль, а зачастую и просто доверительный контакт между родителями и детьми. Страдают от этого прежде всего сами подростки — как подтверждают журналисты, педагоги, психологи; это слышишь в многочисленных радио- и телеинтервью с тинейджерами.
Инфантильность и безответственность стали отличительной чертой целого поколения. Именно это поколение побило все рекорды по числу разводов, абортов, внебрачных связей и прочих прелестей сексуальной революции. И горький опыт детей, на долю которых досталось столько разведенных пап и мам и, следовательно, мачех и отчимов, сейчас побуждает их проявлять куда больше зрелости, чем их собственные родители, заматеревшие в своей инфантильности. А снижение процента разводов, наблюдавшееся в Америке за последние пять-шесть лет, по мнению социологов, прямо связано с тем, что “baby-boomers” уже вышли из того возраста, когда разводятся и вновь вступают в брак. Им уже шестой десяток; расходиться и сходиться несколько поздновато. Но по-настоящему повзрослеть они так и не сумели.
Самый известный представитель этого поколения — Билл Клинтон; и вообще сегодня в руках “baby-boomers” находится политическая власть. Характерная их черта, так проявившаяся во время балканской войны, — претензии на права без признания определенных обязанностей, чувство правоты без чувства долга .
Тинейджер на посту президента и верховного главнокомандующего сверхдержавы вызывал озабоченность еще до косовской драмы. Достаточно вспомнить недавние бомбежки Афганистана и фармацевтической фабрики в Судане по его приказу. Как говорят сейчас многие американцы, “character matters”, то есть склад характера, — не последняя спица в колесе. А ведь большинство голосовавших за Клинтона на президентских выборах как раз считало, что склад характера не имеет никакого значения. Все знали, что Билл — лицедей, человек, не способный признаться в своих ошибках, всегда ухитрявшийся по-адвокатски, с помощью всевозможных уловок и казуистики выкрутиться из любого положения, — короче говоря, человек, плохо знающий, что такое честь, да еще и не умеющий себя контролировать, как показывали факты его сексуальных подвигов задолго до Моники. Но все это, по мнению его сторонников, не должно было мешать исполнению им президентских обязанностей.
Скороспелые, безответственные, на грани авантюризма решения, принятые Клинтоном и его окружением в отношении Югославии, говорят о совершенно другом. Невозможно разложить по полочкам, полностью разделить все поступки, профессиональные обязанности и побуждения одного и того же человека: здесь — “личная жизнь”; там — “служебные обязанности”. Человек, при всей его сложности, един. Совесть у него одна и та же во всем, что бы он ни делал. Есть вещи, которые нельзя доверить ни компьютерам, ни роботам. Личный имморализм неизбежно будет отражаться на воплощении в жизнь самых благородных общенациональных или международных начинаний. Претензии на роль всемирного городового от демократии плохо вяжутся с трусостью; моральный авторитет одной грубой силой не завоюешь.
Есть тут и более общий корень: релятивизм, столь широко распространившийся в американской системе образования. Пренебрежение нормами индивидуальной морали и акцент на коллективной, “социальной” нравственности, когда ощущение моральной правоты рождается не тем, насколько нравственно мы ведем себя, а тем, насколько исповедуемые нами принципы правильны, “политически корректны”. Публицист Шелби Стил называет подобное самоощущение “virtue-by-identification”, то есть “добродетелью принадлежности” — принадлежности к силам прогресса. Отсюда и идет то “самоправедное бесчестие”, которое даже прозападные российские комментаторы с удивлением отметили в действиях НАТО. Но их давно должна была настораживать скоротечная моральная эволюция западной культуры.
За последние год-два было весьма поучительно наблюдать социалистов, трансформировавшихся после краха СССР в рьяных защитников капитализма. Частное предпринимательство доказало на деле свою эффективность, основанную прежде всего на принципе материального стимулирования, на том, что индивидуальный труд вознаграждается по его плодам, по результатам. И совершенно ясно, что капитализм — в отличие от социализма и коммунизма — никто не устанавливал, не декретировал: он появился на свет в результате естественной многовековой эволюции общества.
Но когда дело капитализма и защиты ценностей западной цивилизации оказалось в руках недавних левых — Клинтона, Блэра, Шрёдера, — они ухитрились проявить и здесь свои коренные повадки, куда более глубокие, чем какие-либо социалистические убеждения. Дело не столько в “идеологии”, сколько в неких внутренних мировоззренческих наклонностях — например, в убеждении в допустимости достижения благих, по их мнению, целей насильственным путем, а самое главное — в фанатичной уверенности в возможность окончательного решения всех социально-экзистенциальных проблем, неотступно преследовавших человечество во все века.
Когда-то, в период “холодной войны”, левые на Западе были очень обеспокоены перспективой глобальной ядерной катастрофы, апокалиптического конца света. И непонятно почему вдруг все это забылось, исчезло с первых страниц газет, хотя ядерного оружия в мире не стало меньше, а конфликтов, чреватых его использованием, — больше. Сейчас о катастрофе уже никто не говорит, но зато вся мощь Запада обрушилась на небольшую страну на юге Европы, не желающую идти “в ногу со временем”. А бывшие пацифисты, участники протестов против войны во Вьетнаме и ядерных вооружений вроде Билла Клинтона, Строуба Тэлботта или британского министра обороны Джорджа Робертсона стали не в меру воинственными, им палец в рот не клади, теперь они командуют парадом.
Во внешне парадоксальной трансформации “голубей” в “ястребов” популярный политический комментатор Чарльз Краутхаммер видит известную закономерность. Левые в основном нацелены на решение мировых, интернациональных проблем. Как в свое время большевики были намерены использовать национальный потенциал России для достижения глобальных идеологических целей, так сегодня преобразившиеся левые хотят использовать мощь Америки для достижения космополитической утопии. Поэтому они с таким энтузиазмом поддержали идею глобализации, идею “нового мирового порядка”, без колебаний вмешиваясь в дела суверенных государств.
Пренебрежение к традиционной морали в сочетании с убежденностью, что можно принудительно сделать всех хорошими, — странная комбинация. Но именно это парадоксальное соединение так ярко выявилось в ходе югославской авантюры и продолжает присутствовать в словах и делах так называемого “международного сообщества”. Словосочетание “international communite” уже навязло в зубах. “Международное сообщество, — пишет Краутхаммер, — есть фикция. Разные страны имеют радикально разную географию, историю и уровни власти, а посему — радикально различающиеся интересы. Возможны кратковременные коалиции на почве общих интересов. Нации могут объединяться в случае чрезвычайной ситуации (Вторая мировая война, Персидский залив). Но не существует никакого естественного, органичного и долговременного международного сообщества”. Другими словами, международное сообщество существует, по его мнению, только как некая абстракция, фигура речи, средство пропаганды и проч.
Пора наконец понять, что “вечный мир”, “новый мировой порядок”, “содружество наций” — не более чем красивые фразы, как ни хотелось бы нам думать обратное. Что существуют национальные системы поддержания порядка, неразрывно связанные с местной историей и традициями. Единой правовой структуры в международном масштабе нет, во всяком случае, она достижима не путем дистанционных бомбежек, а готовностью к самоограничению. Похоже, что коммерческая цивилизация еще больше утратила способность к контактам, которые существовали на предыдущих этапах существования человечества. Лицемерно и неубедительно пытаться провозглашать высокие принципы, когда вся культура в целом враждебна идее каких бы то ни было абсолютов. Все подрывается коммерческим либо психотерапевтическим подходом к жизни. “You can negotiate anything” — можно договориться обо всем. На самом же деле всегда есть и будут вопросы, не подлежащие торгу. Без них человек давно бы уже превратился в животное. И такие “non-negotiables” — главные, незыблемые устои — есть в каждой стране, каждой культуре и должны быть у каждого из нас. Есть вещи, за которые люди готовы умереть. Современная же коммерческая цивилизация постоянно впадает в иллюзию, что все можно купить или продать, поторговавшись чуть больше или меньше, что всех можно подстричь под одну гребенку.
…В годы “холодной войны” военный потенциал Советского Союза позволял навязывать нивелирующее единообразие коммунистической идеологии и практики народам совершенно разных культур — от Китая до Эфиопии, от стран, бывших еще вчера феодальными княжествами до имевших некоторый опыт демократического правления. Поэтому падение СССР ассоциировалось с надеждой, что теперь наконец всем странам мира будет дана возможность свободно, естественно развиваться в соответствии с их национальными чаяниями и исторически сложившимися культурными и социальными особенностями. Увы, такая надежда жила недолго.
Теперь с каждым днем растет ощущение того, что нас снова хотят втиснуть в некую универсальную, всемирную и единообразную систему. Единообразие не только в подходе к экономике, к финансовой деятельности, но и — в правовых вопросах (национальных и международных), в вопросах бытовой морали, свободы слова и множестве других, специфические различия которых в разных культурах до сих пор воспринимались как нечто органически присущее человечеству. Вспомним, что даже само понятие свободы не универсально. Многие азиатские языки вообще не содержат этого сладкого слова — “свобода”.
И сегодня в противовес глобализации растет понимание важности культурных и цивилизационных различий, невозможности подогнать все национальные культуры под одну западную модель. Сам факт того, что Запад поддержал сепаратистское движение албанцев против международно признанной юрисдикции Белграда, говорит о многом. Даже если на словах эта юрисдикция признается, на деле, тактически, НАТО встало на сторону сепаратизма, то есть принципа национального самоопределения в ущерб принципу нерушимости границ и государственного суверенитета. С одной стороны, это создает опасный прецедент, идущий наперекор всем принципам ООН последних пятидесяти лет. С другой стороны, этим ведь признается весомость национальных и религиозных различий — то, что левые во все времена пытаются отрицать.
Леон Визелтьер писал в “New Republic” 28 июня с. г.: “Если последнее десятилетие и научило нас чему-то, так это тому, что узы групповой принадлежности не ослабели, а уж тем более не исчезли под воздействием └глобализации”. Совсем наоборот. Национальные, этнические, религиозные и племенные чувства крепнут в ответ на угрозы (и соблазны) экономической и технической унификации поверх границ…” Слишком рано левые решили, что весь мир готов обменять суверенность и национальное достоинство на общество потребления.
Да, надо сказать, что война на Балканах совпала по времени со все более явным обострением кризиса американской демократии. Впрочем, весь клинтоновский период свидетельствует об этом кризисе. Хотя корни его уходят гораздо глубже, но именно в этот период консервативные критики Клинтона стали все громче говорить о том, что классический республиканский строй, самоуправление народа через избранных представителей, подменился за последние годы либо фактическим господством плебисцита, ежедневными сверками политики с тем, что говорят опросы общественного мнения, либо самоуправством судебной власти, прежде всего Верховного суда США.
Вообще, западный мир продолжает удаляться от своего основополагающего идеала общественного согласия — “consent of the governed”. Сейчас судьба общества все больше оказывается в руках институтов, не включенных в систему национального демократического волеизъявления, то есть выборов. Эти институты — всякого рода “верховные” и конституционные суды, негосударственные организации, специализирующиеся на защите прав человека, окружающей среды, интересов потребителей, средства массовой информации и т. д. Все они необходимы для нормального функционирования демократического общества, но никак не должны своими действиями зачеркивать главный принцип демократии — представительное правление и ответственность выборных представителей за свои действия перед избирателями. Сами же избиратели становятся предметом пропагандистских манипуляций, своей тотальностью не уступающих порою советским.
Не может не настораживать и возрастание роли наднациональных организаций — судов, трибуналов и т. п. Не будем забывать, что многих людей, принимающих решения в рамках этих организаций (например, решение отдать под суд Слободана Милошевича), никто не избирал и не назначал быть вершителями судеб мира. Они назначили сами себя и друг друга, и сейчас, в условиях некой “однополярности”, их влияние необычайно возросло. Когда-то, еще в период “холодной войны”, некоторые такого рода организации принесли много пользы, помогая западной общественности, наивной, мало осведомленной и одураченной собственным просоветским лобби, понять суть коммунистических режимов. Но сегодня те же самые организации стали в авангарде нового империализма. Действуют они все смелее, не считаясь ни с интересами отдельных стран или государственных органов, ни, повторяю, с разнообразием культур, хотя на словах большинство из них яро отстаивают плюрализм. Экспорт такого рода “демократии” не может не настораживать.
Давайте оставаться реалистами, не будем тешить себя иллюзиями. Постараемся разглядеть под покровом высокопарной демагогии глубинные интересы и мотивировки, истинные пределы бескорыстия и добрых намерений тех, с кем нам предстоит жить бок о бок на нашей тесной планете. Вера в возможность некоего “золотого века”, устанавливаемого рационально-силовыми методами, противоречит всему историческому опыту человечества.
г. Чикаго.
Ошеров Владимир Михайлович родился в Москве в 1940 году. Выпускник ВГИКа. С 1981 года — в эмиграции. Автор статей на публицистические и социологические темы. Современный политолог и публицист. Живет в Чикаго (США).
1
Нации “третьего пути” — США, Англия, Германия, где после долгого перерыва к власти пришли умеренные социал-демократы.