II. “Зеркало загадок”. Культурно-политический журнал на русском языке. III. Г. Лич-Анспах. Мои встречи с русскими
ПАМЯТИ ЛИТИНСТИТУТА
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 2, 1998
I. “СТУДИЯ”. Независимый русско-немецкий литературный журнал. Берлин, № 1 — 3.
“Студия” начала выходить с 1995 года и существует уже в трех выпусках. Редакторы журнала — Александр Лайко (поэт лианозовского круга, живущий сейчас в Берлине) и Андреас Мазурков (в России он работал в газете “Московский комсомолец”).
Первый номер привлекает воспоминаниями Л. Усача об Ахматовой и Зощенко, И. Кузнецова — о Д. Самойлове (и его окружении). Интересен раздел “Лианозовские страницы”, с предисловием Г. Сапгира, со стихами тех, кто имел отношение к этому “товариществу близких по духу” (Г. Сапгир), — Е. Кропивницкого, Я. Сатуновского, И. Холина, И. Гринберга, А. Лайко. Но в целом номер составлялся из “местных”, берлинских, материалов: жизненный опыт большой части “студийцев” оказался военным, поэтому примерно треть номера была отдана стихам, рассказам, воспоминаниям о войне 1941 — 1945 годов; впрочем, военная тема отвечала и замыслу издавать журнал-мост, равно интересный и немцам, и русским.
В следующем номере журнал повернулся к настоящему времени. На его страницах появились произведения А. Слаповского, Д. Рубиной, Г. Сапгира (кстати, публикацией “уличного романса” Слаповского “Братья” берлинские редакторы опередили русских коллег).
Характерная особенность “независимого русско-немецкого литературного журнала” — его двуязычие: часть материалов печатается на немецком, часть на русском языке. В таком виде помещаются художественные тексты, аналитические статьи (о ситуации в России, итогах германского воссоединения), путевые дневники, рецензии и разборы (например, отрывки из книги Карабчиевского о Маяковском), мемуары… Некоторые авторы журнала пишут на двух языках: социолог Андреас Вебер, поэт Ольга Денисова, поэт Виктор Шнитке (брат композитора Альфреда Шнитке) — его замечательные стихи опубликованы в № 3. Так или иначе, тексты в журнале существуют на том языке, на каком им “суждено” было родиться.
Ясно, что и русскому, и немецкому читателю могут быть любопытны (а кому-то жизненно важны) воспоминания Натальи Вогау-Соколовой об отце — писателе Борисе Пильняке, рецензия на библиографию Герольда Белгерса “Русские немцы — писатели” (вышла в Алма-Ате в 1996 году) или “правдивая история” “Филипп фон Цезен” Виктора Панова (который десять лет был узником ГУЛАГа, отбывал ссылку в Павлодаре и знает не понаслышке о судьбах русских немцев).
В “Студии” много переводов художественной литературы: на немецком — хрестоматийные произведения классических русских поэтов, от Пушкина до Блока; по-русски — авангардные стихи (с “русской” же тематикой) немецкого поэта Томаса Клинга или стихотворения Рильке — двенадцать лет (!) пытается как можно точнее передать его поэзию по-русски Владимир Авербух, москвич, ныне профессор Силезского университета.
Пожалуй, в “Студии” ощутимо, что по текстам прошлась редакторская “рука мастера”. Читательский интерес поддерживается умелой компоновкой произведений и живет в некоем ровном ритме от первой вещи до последней. Наверное, поэтому трудно выделить “наиболее удавшиеся” публикации: в прозе, может быть, рассказы москвички Марины Вишневецкой и берлинца Кристофа Хайна?
К “словесности” добавлен “вернисаж”: № 1 представляет работы Вл. Ковенацкого, № 2 — Александра Харитонова, в № 3 впервые появились в печати рисунки поэта Виктора Сосноры.
В будущем А. Лайко предстоит редактировать журнал одному; А. Мазурков стал издавать “Новую Студию”, которая продолжает линию “Студии” в том, что является не эмигрантским, а просто двуязычным журналом, выходящим в Берлине, но предоставляющим страницы талантливым авторам вне зависимости от места проживания. В каком издании будут сохранены и развиты традиции старой “Студии” и насколько плодотворно окажется разделение, судить читателю.
II. “ЗЕРКАЛО ЗАГАДОК”. Культурно-политический журнал на русском языке. Берлин, 1995 — 1997, № 1 — 4.
Первый номер этого журнала вышел в Берлине в сентябре 1995 года. “└Зеркало загадок” — так назвал одну из своих самых загадочных новелл выдающийся писатель и поэт двадцатого века”, — разъясняет в редакционном предисловии Игорь Полянский, впрочем, отказываясь сообщить, кто этот поэт: “Пусть этот вопрос станет первой нашей загадкой”.
Первый выпуск, пожалуй, напоминал большую газету. Формат вроде журнальный, однако шрифт — мелкий, трудночитаемый. Статьи по величине, как правило, превышали размеры газетных публикаций, но вот по оперативности, острой злободневности к ним приближались: журнал сообщал подробности биографии “кёльнского террориста” — израильтянина из Кривого Рога, рассказывал о новостях спорта… Был заполнен сенсационными фактами, разоблачительными догадками и намеками (уже названия заметок характерны: “Что находится в трюмах затонувшего теплохода └Эстония”?” или “Немецкий принц — законный король Англии?”). И так далее.
Что ж, молодое, никому не известное издание, наверное, имеет право на самые радикальные средства завоевания читателя — особенно если при этом обнаруживает гибкость и способность измениться. Как намекалось в редакционной заметке, оформление материалов, в том числе величина шрифта, находилось в прямой зависимости от успеха у читателя: понравится содержание, будут деньги — выпуски станут толще, и появляться будут чаще, и за шрифтом дело не станет. В контексте такого обещания облик текстов второй “тетради” — удобочитаемый, даже комфортный для глаза — мог быть воспринят уже как симптоматичный: новый вид журнала говорил о наступивших переменах. Издание действительно становилось тем, что обещает подзаголовок (журнал “культурно-политический”, “первый за послевоенное время”, как рекомендует себя “Зеркало загадок” уже на первой странице первого выпуска). “Газетное” постепенно замещается текстами, более подобающими журналу.
“Зеркало загадок” находит и авторов, и проблематику не столько в России, сколько в эмиграции. Обсуждение того, что волнует русского человека, волей судьбы оказавшегося в Германии, — сильная сторона журнала: юридические разъяснения немецких законов, беседа с уполномоченной Сената по делам иностранцев, насыщенная фактами статья И. Полянского об иммиграции в Германии с 1946 по 1996 год; дискуссия о судьбах еврейской эмиграции в Америке, статья Ф. Горенштейна “Гетто-большевизм и загадка смерти Ицхака Рабина”…
Материалов, имеющих отношение к литературе, казалось бы, не так много. И тем не менее… Журнал старается вербовать участников с громкими именами: для двух номеров “Зеркала загадок” предоставила свои “университетские” рассказы доктор филологических наук Наталья Толстая (внучка знаменитого писателя, дочь профессора-физика Никиты Толстого и сестра Татьяны Толстой). Для журнала пишет Е. Эткинд (большая, разделенная на два выпуска статья “Русская литература и свобода”). Постоянным автором журнала становится Ф. Горенштейн; последний номер “Зеркала загадок” целиком отдан мемуарам писателя.
Занимательны рубрики “Прогулки по Берлину” и “Литература, искусство”, тема которых — берлинские (немецкие) впечатления писателей, следы пребывания какой-либо литературной знаменитости в Берлине (Германии). Собственно, это литературное краеведение, хотя и необычное: кажется, впервые оно осваивает германские территории. Берлинский “Дом искусств”, Тютчев, Достоевский, Набоков, впрочем, кроме русских авторов еще и Гейне, Гофман… Первопроходческие планы новых маршрутов краеведения принадлежат литературному редактору “Зеркала загадок” Мине Полянской (в России она работала в литературной секции ленинградской экскурсоводческой группы), она не только инициатор, но и автор большинства статей о немецкой литературной “топографии”.
“Зеркало загадок” не ограничивается обстоятельными исследованиями — журнал делает и практические шаги. Скажем, после отчета о мюнхенских поисках дома (домов), где жил Тютчев, редакция публикует обращение к обер-бургомистру города с просьбой установить памятную доску с именем великого русского поэта на сохранившемся здании бывшей Российской миссии — и такой, практический, результат “словесности” не может не вызвать уважения.
III. Г. ЛИЧ-АНСПАХ. Мои встречи с русскими. СПб., СП “Дельфа Р. А.”, 1996.
Судьба щедро предоставила автору этой книги — славистке, переводчице и педагогу Габриэле Лич-Анспах — возможности “встреч с русскими”: в войну и после нее она жила в предместье Потсдама и могла наблюдать победителей, да и общаться с ними; в 1962 — 1975 годах работала преподавателем в университете Торонто — так родилась главка о русских в Канаде; в 1970-м смогла впервые приехать в Советский Союз на курс русского языка, позднее приезжала еще — как гостья голландского посла (что открыло новые возможности знакомства со страной и ее людьми), просто как туристка — последний раз побывала в России уже в перестроечное время. У книги широкий хронологический и географический обзор. Да и люди, с которыми довелось познакомиться Габриэле Лич-Анспах, принадлежат к самым разным общественным слоям и группам: это эмигранты-интеллигенты и крестьянские девушки, вывезенные немцами для работ в Германии; простые солдаты — и офицеры; деятели русской культуры, имена которых широко известны, и их близкие: семейство Пастернак и Лидия Чуковская, Белла Ахмадулина, вдова Павла Корина, Анатолий Ким, Юрий Трифонов… Можно добавить к этому перечню и другие имена — воображаемых собеседников. Было время, Лич-Анспах делала для радиокомпании “Sender Freies Berlin” радиопередачи о русских писателях; один из них завладел вниманием — занялась переводами его произведений (вышло два тома!), написала монографию; в итоге о Евгении Замятине мемуаристка размышляла так долго, что он, кажется, тоже может числиться в кругу ее давних знакомых.
Откуда у автора такой живой интерес к России? Члены семьи Лич-Анспах (родословная которой прослеживается с XVII века) имели русских деловых партнеров; образ России создавался по рассказам эмигрантов, чаще всего ее идеализировавших; однако главными, пожалуй, были культурные импульсы: произведения Тургенева и Льва Толстого, а еще — скульптура Эрнста Барлаха (“славянское” изображение человека), творчество Рильке, который был всерьез увлечен русской ученой-психоаналитиком Лу Андреас Саломе, был в России и писал о ней.
Каким видится будущее русской жизни? Перестроечные наблюдения автора книги противоречивы, однако на общем фоне сумятицы и растерянности определенно обнадеживающими представляются идеологические сдвиги, свобода творчества и общения с миром: словари и разговорники на уличных прилавках, множество художественных галерей.
Общий взгляд на “русскую душу”? Пожалуй, ничего нового Лич-Анспах здесь не говорит, выводы кажутся даже стереотипными: склонность к анархии, крайним экстатическим проявлениям; вместе с тем — душевная теплота, способность сопереживать, непосредственность; особенно настаивает автор мемуаров на том, что русским присущи покорность судьбе, фатализм, а также особое отношение ко времени, неумение и нежелание планировать — странная для немца (и даже раздражающая) потребность ежеминутно сохранять свободу выбора занятия. Такие суждения мы много раз слышали; но, когда их в очередной раз повторяет автор жадный к жизни, наблюдательный, всерьез заинтересованный предметом, поневоле задумываешься о том, что “миф” о русском характере заключает и какие-то истины.
Книга содержит множество бытовых — общеинтересных — впечатлений и сюжетов, но самое ценное в ней связано, пожалуй, с научно-педагогической деятельностью автора. Филологу, безусловно, будут любопытны замечания ее о школе Фасмера. Заинтересуют и размышления о путях преподавания иностранного языка (спор с бихевиористскими концепциями и т. д.), поддержанные солидным опытом — многолетними занятиями методикой преподавания языков.
Впрочем, специальными вопросами книга насыщена в меру — профессия Лич-Анспах сказалась не столько в выборе тем, сколько в самом стиле письма. Склад ума настоящего ученого чувствуется, например, в удивительной любознательности, не столь уж частой для иностранцев, посещающих Россию. Во время своих поездок мемуаристка не ограничивалась обычным туристским набором “достопримечательностей”, но и сама составляла планы “экскурсий”, без провожающих разыскивала, скажем, Андроников монастырь и Крутицкое подворье или могилу Чаадаева на кладбище Донского монастыря. Привычная для ученого объективность сказалась в особой взвешенности, корректности суждений: кажется, в книге нет ничего, что задело бы национальную гордость (или чье-либо личное достоинство).
Перед читателем нечастый случай мемуаров без позы и тенденции — то есть таких, которым можно верить…
Е. ТИХОМИРОВА.