АРФЫ И ВЕРБЫ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 1995
СУДЬБА УЧЕНОГО В БЫВШЕМ СССР
Никита Моисеев. Как далеко до завтрашнего дня… 1917 — 1993. Свободные размышления. М.
АО “Аспект Пресс”. 1994. 304 стр.
Эта книга — прежде всего воспоминания известного ученого, дающие интереснейший материал для размышлений. Как правильно пишет сам автор, это “фрагменты истории интеллигенции… И они пропущены через конкретную жизнь”. Добавим: жизнь человека наблюдательного и умеющего критически размышлять над происходящим.
На духовное формирование мемуариста существенно повлияла семья, принадлежавшая к дворянской интеллигенции. Очень тепло он вспоминает о деде — Сергее Васильевиче, назначенном в 1915 году начальником Дальневосточного железнодорожного округа, а в 20-е годы занимавшем высокую должность в Наркомате путей сообщения. Там же служил экономистом и отец автора, которого советская власть лишила возможности продолжать успешную академическую карьеру в университете. Далее все развивалось по советскому канону. В 1929 году отец был арестован и умер в больнице Бутырской тюрьмы. Дед, отказавшийся принять выгодное предложение фирмы “Вестингауз” и уехать по рекомендации коллегии наркомата со всей семьей в эмиграцию, не смог пережить смерти сына. А еще в 1928 году был арестован и вскоре расстрелян отчим матери автора — Николай Карлович фон Мекк. Сам мемуарист остро ощутил свое изгойство в родной стране уже в первом классе, где соученики избивали его и обзывали “буржуем”. Впоследствии будущего ученого так и не приняли в комсомол, а потом и на мехмат МГУ, несмотря на блестящий успех на 1-й математической олимпиаде и удачные результаты вступительных экзаменов. Только через год, благодаря вмешательству Израиля Моисеевича Гельфанда, впоследствии одновременно с автором избранного членом Академии наук, Н. Моисееву разрешили сдать экзамены за 1-й курс и продолжить дальнейшую учебу на факультете. Но, как пишет автор, свою общественную полноценность он начал впервые ощущать во время войны, когда в 1942 году его на фронте приняли в партию. При этом мемуарист мотивирует свое решение не “верностью делу Ленина — Сталина”, но стремлением преодолеть собственное изгойство.
Н. Моисеев пишет, что его “отношение к Сталину было однозначным и выработалось еще в детстве, в семье — ее бедами”. Однако в годы войны он воспринимал вождя “как неизбежность, даже как историческое благо. Сталин второй раз сохранял Россию как целое”. Дед автора “ненавидел либералов Временного правительства и прощал большевикам многое за то, что они сохранили целостность страны. Большевики (по его словам. — Ю. Ш.) придут и уйдут, а Россия останется”. Через много лет его внук с такой же убежденностью будет повторять вместе с коллегами: брежневы приходят и уходят, а Россия остается…
После окончания университета Н. Моисеев в начале войны вместе со многими мехматовцами попадает в Академию имени Н. Жуковского. Все они за год получили дипломы военных инженеров. Он очень тепло пишет о тамошних преподавателях, особенно о своем учителе — генерале Дмитрии Александровиче Вентцеле. Любопытно, что жена последнего, позже известная писательница И. Грекова, была близким другом, а в ряде случаев и соавтором Александра Галича.
Мемуарист вспоминает о своей эйфории времен конца войны и послевоенных лет: “Несмотря на начинавшиеся эксцессы, мы верили: партия, которая в труднейшее время привела нас к победе, сумеет в мирное время открыть двери в светлое будущее”. Правда, Н. Моисеев сегодняшний на той же странице признается: “Теперь мы понимаем, что и не могли воспользоваться в полной мере результатами победы. Система была настроена на обеспечение иных, совсем не народных приоритетов. Народу не верили, народа боялись, его стремились держать в узде”. Можно понять эволюцию взглядов автора, происшедшую в последующие годы. Автор приводит разговор, который состоялся у него в санчасти с летчиком Иваном (фамилию которого рассказчик запамятовал). В разговоре автор предавался самым радужным мечтам о будущем, а его собеседник на это возразил: “Интеллигент ты, ничему война тебя не научила… Та же сволота, думающая о собственной жратве, о власти, как была, так и осталась”. Иван говорил, что власти всегда нужен враг: “Был немец, придумают американцев. Какая разница?” А далее следует рассказ солдата Елисеева, получившего из дома письмо с вестью о том, как посадили председателя колхоза, безрукого инвалида войны Акима, который не дал вывезти картошку, чтобы не обречь колхозников на голод. Но все эти разговоры “не могли омрачить общего радостного ощущения наступившего мира и ожидания жизни, которая вот-вот начнется”.
Что ж, автор честно пишет о неготовности многих из нас серьезно размышлять в те годы. Это было к тому же смертельно опасно — разделить боль своего народа. (Да не примет читатель сказанное в качестве иронии — это личный опыт рецензента, знавшего времена, когда, как писал Александр Галич, “рвали горло — за милосердье, били морду — за доброту”, а пушкинская “милость к павшим” засчитывалась за преступление.)
Н. Моисеев вспоминает, как сделанный им еще в армии баллистический расчет реактивных снарядов неожиданно явился причиной его откомандирования в Москву и в конечном счете привел к демобилизации и работе в области ракетной техники. Но в силу имевшегося в органах доноса его лишили допуска, и ему в 1949 году пришлось переехать из Москвы в Ростов на преподавательскую работу в местном университете. Курс гидродинамики он читал прямо “с колес”, изучая соответствующий раздел этой научной дисциплины непосредственно перед тем, как читать его студентам. Через шесть лет автор стал доктором наук за решение важной гидродинамической задачи, непосредственно связанной с устойчивостью полета ракет. Именно в этот момент мемуарист, по его словам, излечился от давящего ощущения изгойства и “смог работать там, где… интересно, и без всяких оглядок на разную сволочь”.
Первый период работы после своей защиты автор характеризует как научное пиршество: “…пятидесятые и первая половина шестидесятых годов были очень светлым временем для нашей научно-технической интеллигенции”. Эти слова выражают ощущения некоего “призванного” слоя интеллигенции тех лет, обретшего сознание своей государственной значимости. “Ее энергия, способности, умение — все это было нужно народу, нужно стране, нужно государству”. Относительно государства (правящей верхушки, рвущейся к мировому господству) это бесспорно. Что же касается страны и народа — в книге явно недостает сегодняшних авторских размышлений на сей счет. Ведь Н. Моисеев пишет фактически о том, что энтузиазм “спецов” был вызван “ощущением востребованности, нужности”. Да еще после смерти Сталина “начало исчезать чувство страха… росла раскованность людей… А большевики, партия, коммунистическое завтра — об этом мы и не думали”.
И все же книга не только правдивое свидетельство о ментальности инженерно-технической интеллигенции тех времен. В ней дается точный технико-экономический диагноз неизбежности острого кризиса советской системы.
Автор верно замечает, что в состоянии дел с вычислительной техникой “как бы сфокусировалась вся несостоятельность нашей общественной организации и неспособность общества остановить свой бег к неизбежной катастрофе”. На своем личном опыте я могу подтвердить правоту Н. Моисеева, пишущего о том, как фактически оказалась прерванной традиция разработки оригинальных универсальных компьютеров, что привело к непоправимому отставанию в важнейшей области научно-технического прогресса.
Вместо того чтобы планомерно готовить общий прорыв в сфере компьютеров, способных решать любые задачи, мы стали исхитряться, создавая специализированные устройства, призванные обеспечивать реализацию частных проблем, без совершенствования базовой технологии. Н. Моисеев показывает, что в этом и заключалась одна из важнейших причин последовавшей затем общей стагнации. Он убедительно демонстрирует, что это было связано с коренными пороками советской экономики, осознанными им уже позже. Очень важен и его вывод, что “монополизм в промышленности консервировал старые технологии”.
Н. Моисеев очень интересно рассказывает о своем переходе на новую тематику — вместо технических задач он стал интенсивно разрабатывать новые научные методы оптимального управления. Это привело его к созданию важных экономических, а затем и экологических моделей.
Среди таких моделей особое место занимает получившая широкую известность модель “ядерной зимы”, созданная в соавторстве с В. Александровым и реализованная последним в сотрудничестве с американскими учеными. Анализ сценариев атомной войны показал: в биосфере неминуемо произойдут изменения, которые сделают невозможным дальнейшее существование человечества. Этот результат вызвал недовольство военных и руководства ВПК, а также обвинение в антипатриотизме на страницах журнала “Наш современник”. В 1985 году В. Александров исчез, выйдя прогуляться накануне своего отлета из Мадрида. Н. Моисеев считает, что это дело либо американских, либо советских спецслужб.
Из воспоминаний Н. Моисеева отчетливо явствует: бюрократизация науки в известной мере определялась самими руководящими представителями научно-технической элиты. Он подчеркивает при этом, что в советской системе (в том числе и в науке) отбор шел преимущественно не по деловым качествам, а “по принципу служения системе”. Результаты такого “отбора” мы и вынуждены сейчас расхлебывать.
Собственно, размышления мемуариста относятся к его картине мира и к проблеме будущего России. Автор книги предлагает эволюционную натурфилософию — попытку синтезировать природные начала и духовные феномены. Мемуарист уверенно заявляет: “Я полагаю, что материальное бытие первично”, но тут же добавляет: “Нравственность — это сердцевина цивилизации”. Однако если нравственность вторична по отношению к материальному бытию (а не укоренена в Боге), то ее регулирующая роль весьма условна: ее нельзя уподобить закону мироздания, но скорее чему-то вроде правил уличного движения — важных для обеспечения необходимого порядка, но отнюдь не составляющих “сердцевину” человеческого существования. Понять эту противоречивость можно из той главы, где автор пишет о своем отношении к религии, характеризуя самого себя словами: “Я не стал верующим, но и не превратился в атеиста… Считал себя православным, но не по религиозным убеждениям, а по принадлежности к той традиции, в которой меня воспитала семья”. Религию он связывает с необходимостью ответить на вопрос: зачем? Н. Моисеев убежден: “Наука вполне совместима с религиозными убеждениями, а тем более с религиозным чувством”. Вполне естественно, что свою картину мира автор строит на научном подходе, основываясь на эмпирических обобщениях. В основе этой картины — представление об Универсуме как целостной и стохастически (то есть случайно) развивающейся системе, создавшей в процессе эволюции человека как инструмент самопознания.
Размышления о России носят характерное название: “Сумерки России. Рассвет или закат?” А выше автор писал о том, что “враждебность к русской культуре и ее носителям… одна из составляющих большевистской доктрины”. Еще выше — о том, что “социализм — не более чем утопия”. Отсюда вытекает, что конец большевизма выше может стать рассветом для России, хотя автор тяжело воспринимает распад Союза в результате беловежских соглашений. Идея территориальной целостности империи для него все еще приоритетна. У Н. Моисеева как-то не возникает мысли, что этот распад, быть может, единственный путь к духовному возрождению России, а личные амбиции руководителей — лишь частное обстоятельство. Для объективной оценки происшедшего нужен серьезный анализ, а не просто эмоции. Мемуарист достаточно осторожен в своих выводах о происходящем сегодня, хотя многое его и огорчает.
Автор возлагает на интеллигенцию формирование представлений о национальных целях, о “желаемом будущем”, предупреждая об опасности утопических иллюзий. Сам он формулирует геополитические цели будущей России, предлагая, в частности, интересный проект — “северный обруч” как путь из Европы в Тихий океан. И все-таки, мне кажется, основные национальные цели следует искать в духовной сфере, которая, по моему убеждению, — основа всего остального и определяет реальный потенциал страны. Прежде всего необходимо осознать и ясно артикулировать национальные цели в сфере народного образования.
…Хотелось бы закончить рецензию призывом: “Прочтите эту книгу: ее написал добрый, незаурядный человек!” Увы, она практически почти недоступна: тираж — 2500 экземпляров.
Ю. ШРЕЙДЕР.