ИЗ ПОЛНОГО ДО ДНА В ГЛУБОКОЕ ДО КРАЕВ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 10, 1995
Начнем со “страха”, а потом перейдем к “ужасу” — в соответствии со сказочным принципом: чем дальше, тем страшнее.
В 1978 году в Париже вышла книга историка Жана Делюмо “Страх на Западе (XIV — XVIII вв.). Осажденный град”. Это новаторское исследование привлекло внимание по двум причинам. Во-первых, историческому изучению подверглось явление, которое, казалось бы, по самой сути своей истории не имеет: эмоция. Профессор Делюмо рассматривает страхи как феномен не психологии, а культуры и тщательно классифицирует их: страхи большинства народа и страхи просвещенной элиты, страхи постоянные (страх темноты, смерти и т. п.) и страхи спонтанные или периодические (страх голода, эпидемии, войны), страхи, от которых можно защититься молитвами и амулетами, и страхи, разряжающиеся вспышками насилия — бунтами, погромами (русское слово “погром” вошло уже в европейские языки). И т. д. и т. п.
Во-вторых, в книге брошен свежий взгляд на отмеченный в заголовке исторический период. Многие привыкли: XIV — XVIII века — это Возрождение и Просвещение, время светлых надежд, развития наук и искусств, освобождения от суеверий, распространения идей Разума. А Делюмо на колоссальном материале доказывает, что именно тогда, а не в “мрачное Средневековье” разворачивалась охота на ведьм и множились еврейские погромы, не в 1000 году, а около 1500 года прокатилась особенно сильная волна паники в преддверии грядущего светопреставления. Ренессанс и век Разума неожиданно обернулись темной стороной. Ж. Делюмо прослеживает культурный механизм этого феномена. “Мрачными”, страшными Возрождение и Просвещение оказываются потому, что в эти эпохи столкнулись два отмеченные выше типа страхов: страхи необразованного большинства и страхи образованного меньшинства. Первые, в основе своей неосознанные, действительно как бы не имеют истории, существовали всегда; вторые — вполне осознанны и вытекают из особенностей периода XIV — XVIII веков.
Крестьянин всегда побаивался черта, но все же нечистый для него был действительно “не так страшен, как его малюют”, а даже и смешон. (Приведу один не использованный Ж. Делюмо рассказ XIII века. Благочестивая аббатиса, прогуливаясь по монастырскому саду, сорвала и съела листик салата, не осенив предварительно рот крестным знамением; бес, точнее, бесенок тут же вошел в нее и, изгоняемый святым епископом, дико вопил — прямо как какой-нибудь Сидоров из 5 “А”: “А что я?! Что я-то?! Ну что я такого сделал?! Сижу себе, никого не трогаю, а она подходит и съедает меня”.) С XIV века, а особенно в XVI — первой половине XVII века Сатана в глазах людей просвещенных оказывается грозной силой, охватившей весь мир.
Крестьянин знал, конечно, что чертей много, но считать не умел. Лишь в XVI веке, с распространением математики, один ученый богослов точно установил, что существует 7 409 127 демонов ада, подчиненных 79 князьям тьмы, которые в свою очередь подвластны Люциферу.
Крестьянин, безразличный к течению времени, нимало не волнуемый событиями, происходившими за пределами околицы, не думал ни о конце света, ни об открытии Америки. Образованные люди, напротив, эти два события увязывали между собой: если смысл мировой истории в проповеди христианства, то с открытием новых стран все пределы земли оказываются доступными для этой проповеди; с обращением американских индейцев человечество исполнит свое предназначение, и тут-то и наступит Страшный Суд.
Крестьянин, конечно, не любил евреев, точнее, иудеев, но практически не контактировал с ними, ибо в сельской местности их и не было. Но вот в XV веке один священник из Нидерландов, откуда в XIII веке были изгнаны все сыны Израилевы, сочиняет страстные призывы уничтожить этот гнусный народ. До конца XIV — начала XV века европейцы были уверены, что святое крещение делает всех равными во Христе, независимо от происхождения. Но именно тогда в кругах культурной элиты пробивали себе дорогу идеи национального государства, представления о том, что люди делятся в первую очередь не на благородных и неблагородных (хотя это сохранялось по меньшей мере до XIX века), но по нациям. А отсюда (в первую очередь в Испании) делался вывод: человек хорош или плох в зависимости даже не от религии, а именно от этнического происхождения, следовательно, евреи — проклятое племя, даже если они крещены. Попросту говоря, возникал расизм.
В сельском сообществе ведьма — неприятный, но небесполезный элемент: конечно, может и сглазить, но ведь и вылечить, и приворотное зелье состряпать, и много чего еще. В XV и особенно XVI веке люди просвещенные, богословы, юристы (в том числе основатель политэкономии и государственного права, активный проповедник гуманизации уголовного процесса и пенитенциарной системы Жан Боден), точно знали, что волшебство бывает только в сказках, а потому ведьма — не безобидная волшебница, а слуга Сатаны, заключившая с ним союз и тем самым, по нормам юриспруденции, разорвавшая союз с Богом. И запылали костры.
Но почему именно в эту эпоху? А потому, что XIV — XVIII века — время глобальных (точнее, общеевропейских) перемен. Рушился традиционный старый мир, привычный, уютный. Реформация предложила новую веру, и человек оказывался перед выбором: какую принять? Расширились горизонты и мира, и мысли; но если все возможно для человека — изобрести огнестрельное оружие, додуматься до гелиоцентрической системы или открыть Америку, — то уж тем более все достижимо для нечистого. Рушились старые сословные перегородки: проявивший доблесть удачливый кондотьер становился монархом, овладевший знаниями внебрачный сын священника и служанки (имеется в виду Эразм Роттердамский) — светочем наук и главой “республики ученых”. Есть возможность стать кем угодно, но возникает вероятность и сделаться ничем, лишиться и того, что имел. Страхи людей образованных заставляют их чувствовать себя в “осажденном граде”. И их идеи тоже находят в массах благотворную почву, ибо и там новые времена принесли новые беды: завершившееся внутреннее освоение земель в Европе привело к перенаселению и голоду, постоянные контакты с новооткрытыми странами — к распространению болезней, от чумы до сифилиса, укрепление национальных государств — к новым тяжким налогам и т. п. Семена падали на вспаханную землю, и возбужденные низы реагировали кровавыми взрывами — вплоть до Великой французской революции.
Таков абрис книги Делюмо. Даже как-то неловко говорить о том, насколько она актуальна для нас — и в сугубо научном, и в общечеловеческом смысле. Оставалось дождаться перевода. Дождались…
Перехожу к обещанным ужасам.
В 1994 году (на титуле, реально, — в 1995-м) в Москве в издательстве “Голос” вышла книга: Жан Делюмо, “Ужасы на Западе”, перевод с французского Н. Г. Епифанцевой. Такая крутая перемена названия, увы, не случайность. Перед нами не научное сочинение, хотя бы и написанное, как это давно уже принято во Франции, не только для специалистов, но и для широкого читателя, а — “ужастик”. На обложке — искаженные злобой или страхом физиономии, скелеты, чудовища — словом, сплошной “мир мистики и ужасов”, как называется одна издательская серия. Но это не беда, это так, невинная “завлекалочка”, ужас в том, что научное исследование превращено издателями в триллер. Потому что полагающееся для научного издания — комментарии (то, что в “Ужасах…” называется комментариями, есть лишь издательское послесловие), указатели и т. п. — отсутствует. Переводчик объявил, что “основной текст книги подвержен незначительной переработке в связи с тем, что публикация предназначается для широкого круга читателей. Полностью переработан и частично сокращен раздел “Примечания” со ссылками на документальные источники”. Если бы только это…
Действительно, из нескольких сот сносок осталось тридцать четыре (почему эти, а не другие — Бог знает). Но ведь и полностью убраны “Введение” и “Заключение”, видимо, потому, что, по мнению переводчика, широкому читателю неинтересны методологические основы исследования и выводы (а у читателя спросили?). И это очень жаль, ибо, например, в “Заключении”, в разделе “Цивилизация богохульства”, Делюмо вступает в полемику со знаменитой книгой М. М. Бахтина о Рабле и стремится доказать, что широкое употребление в XV — XVI веках непристойностей, в том числе кощунственных, свидетельствует не о борьбе “народного” смеха с “официальной” серьезностью, а о глубочайшем кризисе веры и морали. Неужели и это не интересно отечественному читателю?
Если читатель не найдет на страницах “Ужасов…” сюжетов, упомянутых мной выше, то я не виноват, ибо сделано много иных сокращений. В большинстве случаев принцип купирования мне непонятен, но в ряде случаев, особенно в тех, где изъятия искажают смысл, возникает некое подозрение. “Можно, — пишет переводчик, — привести отрывок из “Воспоминаний” Шаритэ Пиркхеймера из Нюрнберга”. Нельзя, ибо Шаритэ Пиркхеймера никогда не существовало, была женщина, Харита Пиркхеймер, клариссинка (то есть монахиня ордена св. Клары, женской ветви францисканцев). Но Епифанцева, подозреваю, просто не знала слова “клариссинка”, наличествующего, кстати, в оригинальном тексте, и потому опустила его, превратив женщину в мужчину. Так что многие сокращения — приведенный пример не единичен — вызваны, боюсь, элементарным незнанием.
Посему рискну выдвинуть первую гипотезу: переводчик исторического сочинения Н. Г. Епифанцева совершенно не знает исторических реалий, персонажей, географических наименований. Ну нет таких городов — Баль и Треве (или Трев), есть Базель и Трир. По-французски эти топонимы, правда, произносятся так, как указал переводчик, но ведь не пишет же Епифанцева “Лондр” и “Пари”, хотя на языке оригинала именно так именуются Лондон и Париж. Не было, например, такого проповедника — Верчелли, был Манфред из Верчелли (так он и назван у Делюмо), Верчелли — не фамилия, а место рождения. Знаменитого христианского апологета звали Тертуллиан, а не Тертюльен, немецкого гуманиста — Рейхлин, а не Реуклен, и т. д. и т. п. — все привести просто невозможно. Нельзя св. Иоанна Крестителя именовать по-русски св. Жаном, а св. Григория Назианзина — св. Грегуаром Нацианским. Короче, если переводчик не знает, кто имеется в виду (ибо когда знает, то пишет все-таки не Огюстен, а Августин), то действует по принципу “как слышится (по-французски), так и пишется”.
С реалиями еще хлеще. Члены еретической секты XII века именовались “вальденсы”, а не “вальдейцы”. Или вот некий аббат из Люксембурга отдает приказания “нашим майорам и лейтенантам”. Так и представляешь себе бравого священнослужителя в генеральском мундире. Видимо, почувствовав некое несоответствие исторической действительности, переводчик выпустила упоминание об аббате, но “майоров и лейтенантов” ввела. А ведь по-французски “mayeur” — не только соответствующее воинское звание, но и “мэр”, и “сельский староста” (что и имеется в виду), “lieutenante” — в первую очередь “заместитель”, “наместник” — и это есть в любом французско-русском словаре.
Слова, подобные приведенным выше, часто именуются “ложными друзьями переводчика”: на вид нечто совершенно понятное, а на деле значит совсем другое. Весьма распространена — не в анекдотах, а в жизни — ошибка детей, начавших изучать французский, либо людей, этого языка не знающих: “Notre Dame de Paris” переводится как “наша дама из Парижа”.
В связи с этим — гипотеза вторая: переводчик с французского плохо знает французский язык. Избавлю читателя от довольно многочисленных “ложных друзей”. Только один пример: под пером переводчика турецкий султан оказывается “склонен к либерализму”. Но “libйralitй”— это “щедрость”, так что в приверженности либеральным ценностям Великий Турка, как его тогда называли, ей-Богу, был неповинен. Иногда, впрочем, г-жа Епифанцева вспоминает, видимо, о вышеозначенных “лжедрузьях”, но получается еще хуже. Вот что, по ее (не Ж. Делюмо) словам, сделал “Матиас Янош (на самом деле — Матвей из Янова, ну да ладно. — Д. Х.), пражский каноник и учитель Яна Гуса. Он создал целую типологию Антихриста, собрав все отрицательные Качества Искупителя”. Сия фраза привлекла мое внимание. Конечно, с точки зрения католической Церкви, Матвей из Янова был еретиком, но чтобы он сумел найти отрицательные качества у Христа… И действительно, в оригинале стоит выражение “negatif trait”, то есть дословно “негативный облик” — “негативный” в самом что ни на есть буквальном, кинофототехническом смысле: где на позитиве белое, там на негативе черное: Христос — добрый пастырь, Антихрист — дурной, Христос — истинный Царь, Антихрист — лжевладыка и т. д. и т. п. Так что не стоит приписывать кощунственные помыслы учителю Яна Гуса.
Сильные сомнения в знании переводчиком языка оригинала вызывают и иные пассажи, с созвучием слов не связанные. Вот Делюмо пишет (даю в собственном переводе): “Существовали некогда две разновидности веры в явления покойников. Одна, “горизонтальная” (Э. Леруа-Ладюри), натуралистическая, древняя и общераспространенная (naturaliste, ancienne et populaire), неявно предполагает “загробную жизнь двойника”…”. Перевод Н. Г. Епифанцевой (сохраняю орфографию и пунктуацию): “Возможность появления привидений интерпретировалась двояко. Толкование привидений “по горизонтали” (согласно Е. Ле Руа-Ладюри, известному в свое время естествоиспытателю) в сущности базированлась на вере в загробную жизнь двойника”…”. Расхождение в переводах объясняется, видимо, тем, что приведенные выше французские слова можно было бы перевести как “старинный популярный натуралист” (правда, зачем тогда имя заключать в скобки, а определение вне скобок?), если бы перед выражением стоял артикль “le”. А коли артикля нет, то нельзя никак. Дело в том, что, во-первых, профессор Эмманюэль Леруа-Ладюри отроду не был естествоиспытателем, а во-вторых, этот знаменитый французский историк, родившийся в 1929 году, жив и, надеюсь, пребывает в добром здравии.
Не могу отказать себе в удовольствии привести пример из книги К. И. Чуковского “Высокое искусство”. В конце XIX века во Франции вышел в свет весьма сентиментальный роман о бедной сиротке. По ходу действия эта весьма добронравная юная девица, честно заработав в Париже некоторую сумму, отсылает ее в родное местечко, где доживают свой век ее дедушка и бабушка, с наказом для дедушки: “Вот тебе, дедушка, деньги, найми какую-нибудь девушку (служанку), потому что бабушка уже старенькая и сильно устает”. Немецкий переводчик указанного романа, будучи, видимо, убежден, что все французы — развратники, передал это так: “Сходи на эти деньги к девочкам, чтобы не утруждать бабушку”.
Нечто подобное произошло на страницах “Ужасов…”. Ж. Делюмо приводит мнение одного весьма авторитетного богослова XVI века (св. Карла Борромея, но он куда-то из перевода исчез): “Сатана уже здесь, на этом самом месте. Священник же не в состоянии предостеречь прихожан, являющихся к нему на исповедь” (перевод мой). У Епифанцевой это звучит так: “Сатана захватил уже все позиции, а священник не принимает достаточных мер предосторожности с прихожанами”. Мер предосторожности от чего? От СПИДа?
В книге Делюмо присутствуют слова и выражения на разных языках, в частности, на латыни и итальянском, кое-где на французский не переведенные. В нашем издании тоже кое-что не переведено, да оно и к лучшему. Ибо итальянское диалектное слово, обозначающее добрых колдунов, — “benandanti” — следует переводить, если переводить, “благоидущие”, то есть “идущие ради блага”, а не, как это сделано, “хорошо идущие”, то есть “успешно передвигающиеся в пространстве”. Название труда монаха XII века Бернарда Морланского (в тексте “Ужасов…” он именуется Бернаром де Морла и живет почему-то в XVII веке) “De contemptu feminae” надо переводить “О презрении к женщинам”, а не “О женском презрении”. Ученый клирик заклинал читателей отвратиться от дьявольских соблазнов, коими дщери Евы совращают людей мужеска пола.
Плохи дела у переводчика с иностранными языками, но — выскажу третью гипотезу — и с русским не лучше. Недопустимо, пользуясь русским литературным языком, выдавать следующее: “Такова печальная хроника событий, дошедших до нас благодаря “Милосердных реляций” (верно — “Прошений о милосердном отношении”. — Д. Х.), составленных богомольцами”. Прямо по Бабелю: “Папаша, пожалуйста, выпивайте и закусывайте, и пусть вас не волнует этих глупостей”.
И вот тут меня стали одолевать сомнения. В безграмотности ли переводчика все дело? Сомнения усилились, когда я вчитался в переводы названий некоторых текстов, претендующих, как мне кажется, на определенную известность. Я готов, не без колебаний, допустить, что Епифанцевой неизвестно наименование одной из главных книг Августина Блаженного “О граде Божьем” и потому она переводит — “Город Бога”. С невероятным внутренним сопротивлением я готов признать наличие у Епифанцевой столь девственного невежества, что она не знает, что нет в Св. Писании такого раздела — “Сотв. мира”, есть — Книга Бытия. Но я категорически отказываюсь поверить в то, что исключительно в силу безбрежной некультурности она называет общую для христиан и иудеев часть Библии — Старый Завет! Нет, тут одной необразованностью всего не объяснишь.
Здесь-то меня и осенило. Возможно, в какой-то мере переводчица знает и русский, и французский. Думаю, что и по истории что-то помнит, раз получила филологическое образование (последнее заявление есть плод дедуктивного мышления: ну кто, кроме филолога, может спутать энциклику, то есть папское послание, с энклитикой, то есть безударным словом, примыкающим к предшествующему ударному?) А все отмеченные ужасы в “Ужасах…” объясняются общей и главной причиной. Имя этой причине — халтура. Приведу определение этого слова из “Словаря русского языка” (т. 4. М. 1981 — 1984): “Халтура, -ы, ж. Разг. (но заметьте — не “вульг.”, “груб.” или “неприст.”, так что я не посягаю на “честь и достоинство”. — Д. Х.). 1. Побочная работа для дополнительного заработка, а также сам побочный заработок. 2. Небрежная, наспех, кое-как выполненная работа”. Стоит только применить это слово во втором смысле, как сразу все становится ясно. Ясно, откуда взялись “майоры и лейтенанты”, — некогда заглянуть в словарь. Ясно, почему перенесен в прошлое профессор Э. Леруа-Ладюри, — некогда посмотреть во французский энциклопедический справочник. Ясно, как появились “предохраняющиеся священники”, — некогда углубиться в смысл переводимого. Ясно, в силу чего францисканцы постоянно называются французами, — некогда дочитать слово до конца. Ясно, как случилось, что один и тот же персонаж на одной странице именуется Лев X, а на другой — Леон X, — некогда перечитать написанное. Некогда всем. Вроде бы у издания целых два корректора — М. Кононова и Л. Китс. Но им, видно, тоже недосуг. Не то что не до имен — не до цифр, особенно римских. XII век оказывается XVII веком, XVIII век — XVI веком, вместо Людовика XVI на гильотине гибнет Людовик XIV. Подумаешь, палочка туда, палочка сюда — ерунда! “Сильно быстро делали”, — как говорилось в незабвенном “Кабачке └13 стульев””.
А так делать нельзя. Отвлекусь на время от иронического тона и стану говорить серьезные вещи. В нашей стране — признбем, не без влияния раннебольшевистских идей о всеобщем просвещении — сложилась традиция переводов литературных и научных произведений, представленная такими бывшими и нынешними сериями, как “Academia”, “Литературные памятники”, “Памятники исторической мысли” и др. Переводы, издававшиеся в этих сериях, тщательным образом делались квалифицированными переводчиками, вычитывались, прямо-таки вылизывались специалистами, снабжались обширными комментариями и послесловиями, написанными профессионалами — историками, литературоведами. Ибо цель была — дать читателю по возможности адекватное и исчерпывающее знание о книге. Перевод же, подобный разобранному мной, есть — употребляю со всей ответственностью сильное слово — преступление против отечественной культуры перевода.
Не только у нас, но и во всем цивилизованном мире существуют определенные традиции книгоиздания. Нельзя искажать текст, нельзя его произвольно сокращать, превращая произведение одного жанра в творение другого: “Братьев Карамазовых” — в детектив, научное исследование — в триллер. Так что наш “ужастик” есть преступление против культуры книгоиздания.
Во французском языке есть слово “interprиte” — “переводчик” и “толкователь”. И действительно, перевод — всегда истолкование. Текст, созданный в одной культуре, должен быть перенесен в другую культуру и понят последней. А культуры изъясняются на разных языках, и требуется величайшее умение переводчика, чтобы понимание состоялось, чтобы в переводе не было ни неясностей, ни “ложных друзей переводчика”. Буквальный перевод-калька приводит к тому, что мы многого не понимаем в другой культуре, слишком уж вольная интерпретация — к тому, что мы получаем о ней искаженное представление. Перевод — диалог культур, и тексты, подобные “Ужасам на Западе”, есть преступление против этого диалога, против культуры вообще.
Что ж, пора задать классические интеллигентские вопросы: “кто виноват?” и “что делать?”.
Конечно, не без греха издательство “Голос” и примкнувшие к нему переводчики, редакторы и корректоры. Но припомним первое из приведенных выше значений слова “халтура” — “побочный заработок”. А если заработок не побочный, а основной? А если на книжном рынке хорошо идут разные “Ужасы” и “Кошмары”, а не научные труды? А если светят немалые суммы, и не в “деревянных”, при условии, что книга выйдет в предельно сжатые сроки? Тут уж будешь торопиться изо всех сил, невзирая на качество.
И вот тут появляется второй виновник. Обратим внимание на текст на обороте титульного листа: “Издание подготовлено и осуществлено при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Отдела культуры, науки и техники посольства Франции в России”. Не хочу, как говорили ранее, огульно охаивать французских государственных меценатов. При поддержке французских МИДа и посольства в свет вышел перевод знаменитого труда Ж. Ле Гоффа “Цивилизация средневекового Запада” (М. 1992) под редакцией известного историка Ю. Л. Бессмертного, с послесловием выдающегося медиевиста А. Я. Гуревича, в переводе отличных отечественных специалистов по средневековой Франции Е. И. Лебедевой, Ю. П. Малинина, В. И. Райцеса, П. Ю. Уварова. Те же французские учреждения спонсировали прекрасно выполненный и тщательно прокомментированный упомянутой Е. И. Лебедевой перевод книги М. Ферро “Как рассказывают историю детям в разных странах мира” (М. 1992). Но другие издания, появившиеся по-русски при поддержке тех же инстанций, оставляют желать лучшего. Либо переводится откровенная ерунда вроде книги Р. Амбелена “Драмы и секреты истории” (я уже писал о ней на страницах газеты “Сегодня” и не хочу повторяться), либо подготовка издания попадает в руки людей, не озабоченных качеством этого издания. Вот, например, серия “Новая история средневековой Франции”. Переводческие перлы там не уступают таковым в “Ужасах на Западе”. Первый том назван “Происхождение франков”, хотя речь идет не о возникновении этого древнегерманского племени, а о “франкских истоках” (таков верный перевод названия), то есть одной из составляющих, наряду с галльским и римским наследиями, средневековой французской цивилизации. В указанной книге автор повествует о том, как епископ Иона Орлеанский сочиняет “Княжьи зерцала” — произведения особого жанра, поучения государям; под пером переводчика сей ученый муж “мастерит зеркала для князей”, хотя ремеслом он никогда не занимался.
Получается: главное — выделить средства на издание и даже добиться появления его в установленные сроки, а что вышло, уже не важно. Качество перевода зависит исключительно от никак не контролируемой совести переводчика и издателя, от того, что они ставят себе целью — просвещение или обогащение. Вот и идут деньги французского налогоплательщика на халтуру в обоих смыслах.
Пора перейти к самобичеванию. А мы, профессиональные историки, так уж ни в чем не повинны? Раньше мы жили в кастовом обществе. Каждый делал то, и только то, что ему было предписано. Одни лепили переводы Чейза в самиздате или провинциальных журналах, другие готовили к выпуску научные труды в престижных издательствах. Денег первые и тогда имели больше, чем вторые (впрочем, так ли уж много больше?), но каждый знал свое место. Ныне же кто смел, тот и съел. Кто вовремя подсуетился, тот и получил вожделенные франки. Мы, конечно, тоже кое-что делаем, иначе не появились бы отмеченные русские издания Ж. Ле Гоффа и М. Ферро, да и некоторые другие, но делаем недопустимо мало, боимся запачкать руки халтурой в первом значении, а добиваемся того, что книжный рынок захлестнула халтура в значении втором.
И здесь во весь рост встает второй неизбывный вопрос российской интеллигенции: “что делать?”. С “Ужасами на Западе” — уже ничего. Мы не в школе и не можем сказать: “Епифанцева — два, сочинение переписать и вообще пусть родители явятся к директору”. Денег на новый перевод никто не даст. Но дабы новые “ужасы” не пугали читателей, позволю себе обратиться с призывами к упомянутым выше категориям виновных: коллегам, дипломатам и издателям.
Собратья по цеху! Отринем застенчивость! Ведь многие из нас, особенно самые знаменитые, вхожи в посольства. Вот и попросим у господ из отделов культуры, науки и техники денег на действительно лучшие иностранные книги, поручим переводы нашим аспирантам и младшим научным сотрудникам — и им прибавок к тощим стипендиям и зарплатам, — возьмем на себя научное редактирование — мы же квалифицированные специалисты — и потрудимся на благо просвещения.
Глубокоуважаемые иностранные амбассадоры и атташе по культуре! Смотрите, с кем общаетесь! Ведь вам наверняка знакомы не только воротилы нашего нарождающегося книжного бизнеса, но и ученые, занимающиеся историей вашей страны. Постарайтесь оценить, кому вы даете гранты и дотации. Ведь по изданным с вашим участием трудам россияне будут судить о вашей культуре. Господа издатели! Взываю и к вашей совести негоциантов! Конечно, перехватить выгодный контракт под носом у конкурентов — дело святое. Но ведь выполнить этот контракт надо по чести. Предлагаю заключить договор о разграничении сфер деятельности. Мы не будем трогать детективы, триллеры, “ужастики” и т. п., вы не станете касаться научных трудов. Как было написано в туалете одного мотеля, затерявшегося на просторах Дальнего Запада: “Мы не писаем в ваши пепельницы, не бросайте окурки в наши писсуары!”
Дмитрий ХАРИТОНОВИЧ.