Попытка группового портрета в посткоммунистическом интерьере
ОЧЕРКИ НАШИХ ДНЕЙ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 1993
ОЧЕРКИ НАШИХ ДНЕЙ
П.ПЭНЭЖКO
*
ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ
Попытка группового портрета в посткоммунистическом интерьере
Заклятый враг марксизма, социолог, историк, экономист, юрист, неокантианец, создатель конструкций исторического процесса Макс Вебер еще где-то в начале нынешнего столетия писал, что вопрос о движущих силах капитализма вовсе не сводится к тому, есть у тебя деньги или нет. Достаточно предпринимательского духа. Если он имеется, остальное приложится…
I
Черт меня дернул попасть в Питер накануне референдума и сразу же после выступления Руцкого на съезде депутатов. Пока доехал от Московского вокзала до Адмиралтейства, дважды чуть из троллейбуса не выбросили. Первый раз за признание, что проголосую за Ельцина, второй — за попытку поучаствовать в разговоре с позиции критика реформ. В результате пришлось выйти не на той остановке, потому что некая коренная “петербуржка” облила меня презрением за то, что я поинтересовался у нее, где поближе сойти к Адмиралтейской набережной. Мне было категорически на весь салон указано, что такой набережной не существует.
Под овеянными славой стенами Адмиралтейства парнишки в мешковатых матросских бушлатах без усердия выполняли комплекс физупражнений, явно заимствованный у оздоровительной группы для пенсионеров. У подножия насупленного Исаакия какие-то недоросли, несмотря на ранний час, уже гоняли мяч и так яростно друг друга посылали, что вороны с фронтонов собора шарахались к небесам.
Северная Пальмира легко пробуждалась от беспокойного сна, чтобы выслушатъ и прочитать очередную порцию гадостей: про правительство и парламент, про мэра и горсовет, про ежедневный пятнадцатимиллионный торговый оборот городского наркобизнеса, про 105 тысяч преступлений в прошлом году и про такое же количество петербуржцев, покинувших родину навсегда. (Надо думать, уезжают наиболее слабонервные. Народ покрепче остается, хотя и продолжает нести потери. В прошлом году 866 человек погибли от рук преступников…)
Сейчас любого спроси, и вам скажут, что Питер стал городом поистине неограниченных человеческих возможностей. Ну, скажите, на что в наше несуразное время может сгодиться яхт-клуб Кировского завода? Представьте — это в полном смысле золотое дно. Два армянина оборудовали там лабораторию и успешно “мыли” золото из ворованных на военных заводах радиодеталей. Остается только пожалеть, что ребята не поняли простой вещи — в наше время подпольный бизнес бесперспективен. Раз уж страна вступила на путь легального предпринимательства, то не надо портить общую картину. Тем более что в открытую сегодня можно делать буквально все.
Пришла пора показать миру, что наши предприниматели — это не только спекулянтское или партийно-номенклатурное отродье, живущее сегодняшним днем, стремлением побольше хапнуть и подальше смыться, но и достаточно солидные люди с твердыми принципами, с ясно сформулированными целями. И даже в наше сумасшедшее время они не теряют головы и думают о том, какой станет страна в ближайшие годы при самом деятельном их участии во всех преобразованиях.
В те сумасшедшие предреферендовские дни в Питер не побоялись съехаться четыре с половиной сотни банкиров из Азии, Америки, Европы и СНГ. Съехались обсудить стратегию и тактику экономического взаимодействия Востока и Запада. Именно на берегах Невы, по замыслу устроителей конгресса, предстояло опровергнуть известный тезис Киплинга, что “Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись”.
Несмотря на все разногласия властей и предпринимателей Питера, в одном их интересы совпадают полностью: Северная Пальмира должна стать одним из крупнейших финансовых центров России, СНГ и Европы.
— Именно мы, финансисты, продолжаем сегодня дело Петра Великого, — говорит не без гордости Юрий Львов, председатель правления банка “Санкт-Петербург”, — превращаем “окно в Европу” в евразийский финансовый мост.
Вообще мне хотелось бы привести некоторые высказывания этого относительно молодого банкира. Потому что в отличие от многих говоривших, он (так уж мне показалось) был самым искренним:
— Как практик я отчетливо сознаю, что за день не повернуть экономику такой огромной страны (да и вообще никакой страны) в русло здравого смысла. Хотел бы я встретиться с теми экономистами, со слов которых бывший президент СССР утверждал, что если даже все республики отделятся от России, она через четыре года станет самой процветающей державой в мире. Я бы им сказал пару приятных слов. Хотя мы действительно богатейшая страна, ибо где еще в мире правительство и граждане могут себе позволить семь лет кряду проводить в дискуссиях и рассуждениях, не ударив пальцем о палец. И при этом не умереть с голоду! Сегодня нет политика, который бы не стонал по поводу ухудшения дел в экономике. Притом это какие-то “целевые” стоны, продиктованные тактикой политической борьбы. А между тем на уровне практической экономики, можно сказать, “не благодаря, а вопреки” идут необратимые процессы созидания. Только наши государственные мужи почему-то не хотят их анализировать. Не говоря уж — поддержать…
Ну и дальше в том же роде, вплоть до… “Мы избрали свой путь развития, в котором нет места люмпенам от экономики и политики”. Помню, речь его приняли, как бы это сказать… ни холодно ни жарко. Со сдержанным одобрением скорее всего. Меня же в ней заинтересовал пассаж о “необратимых процессах созидания”, которые-де никто не анализирует. Где же это у нас такие процессы скрываются под толщей всеобщего экономического безобразия?
Пришлось поближе познакомиться с самим адептом этих процессов — Львовым.
Юрий Иванович — профессиональный финансист, хотя и пришел в эту систему всего двадцать лет назад (сейчас ему сорок восемь), а до этого еще десяток лет простоял у станка, потом учеба в институте… Он начинал с кредитного инспектора на восьмидесятирублевом жаловании в областной конторе Стройбанка и за какие-то пять лет дослужился до начальника горуправления. В сорок два года стал начальником областного управления Жилсоцбанка.
— Тогда-то мы и начали борьбу за разумную самостоятельность, — вспоминает теперь Львов эйфорический конец 80-х, когда банки стали переходить на хозрасчет, зарабатывать средства и уже всерьез подумывать, как сбросить ярмо центра.
Как раз у них клиент настоящий появился: кооперативы, совместные, малые и прочие частные предприятия, которые все больше превращали наших советских “банкиров” — на самом деле всего-навсего счетоводов и контролеров — в то самое, чем они должны быть на самом деле. Если брать терминологию Владимира Даля, то — в “купцов, торгующих деньгами и денежными бумагами, занимающимися учетом векселей и переводами по ним платежей с одного места и государства в другое, удерживая за это известный процент в свою пользу”. Впрочем, на первых порах они не столько торговали, сколько были обдираемы государством. Свой горбом заработанный уставной фонд им пришлось дважды выкупать у ЦРБ.
Между прочим, еще в 1765 году граф Григорий Орлов организовал в Санкт-Петербурге Вольно-экономическое общество, дом которого находился поблизости от банка Львова — на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта. Вельможи Екатерины горячо обсуждали там идеи Адама Смита, Рикардо, Петти, теории физиократов. Кстати, и о том, как хорошо бы и России на британский манер завести банки. Приводили в пример господ Дугласа и Герона, самоотверженно учредивших специальный банк для облегчения стесненного положения страны. Нам бы, мол, такой тоже не помешал…
Однако же и в России первый банк был открыт из гуманных (как ни странно) побуждений императрицей Анной Иоанновной в 1733 году. Имея в виду недостаток кредита и чрезвычайно высокий размер процента — 12 — 20, “чего во всем свете не водится”, она повелела открыть ссуды из монетной конторы из 8 процентов под залог золота и серебра. “А алмазных и прочих вещей, также деревень и дворов под залог и выкуп не брать!” (Это вам не Центробанк, готовый своими манипуляциями с обменом денег последнее вытянуть у народа.)
Уже первые жалкие ростки реформы потребовали от питерских банкиров гораздо больше оперативности и самостоятельности. Но все решала Москва, все надо было согласовывать с главной конторой Жилсоцбанка. Попросили было ленинградцы дать им куцые права дочернего банка, но председатель правления Букато категорически им отказал. До указа Ельцина о национализации и коммерциализации банков России центр побороть было невозможно. Однако идеи демонополизации и коммерциализации экономики и финансов уже так плотно сгустились в атмосфере, что московские министры забеспокоились и тут же придумали себе великолепные отходные позиции. Они собрали со своих предприятий средства якобы для взаимопомощи в условиях реформ, а когда российское правительство взялось менять структуру управления, тут же эти средства прикарманили и на месте ликвидированных министерств учредили банки, биржи и страховые компании. После этого петербуржцы долго смеялись над москвичами по поводу того, что если раньше в столице было полтысячи с лишним министерств, то теперь там 600 банков. В одночасье Нью-Йорк переплюнули великие реформаторы…
Когда же обнаружилось, что не вся еще номенклатура должным образом пристроена, тогдашний директор Центробанка Матюхин обрушился на своих подчиненных в областных и региональных отделениях, обвиняя их в стремлении сохранить монополизм банковской системы. Дескать, рынок требует, чтобы каждая сберкасса стала банком. Прекрасно, только где же вы возьмете ресурсы для всех этих банчиков, когда стремительно нарастает кризис наличности и неплатежей? Где взять специалистов для новых форм обслуживания клиентов, технику, помещения, компьютеры? До сих пор еще наши межбанковские связи осуществляются телетайпом, в который можно запросто входить фальшивым авизо и грабить страну почем зря!
Петербуржцы посовещались меж собой, провели собрания и решили пока сохранить свою филиальную систему. Мало того, точно так же демократически они пошли на чрезвычайно рискованное даже сегодня (а уж о ситуации трехлетней давности и говорить нечего) предприятие: создали акционерное общество открытого типа. Причем с настоящими акциями в их классическом исполнении, для чего основательно изучили отечественный дореволюционный и современный зарубежный опыт. Для этого Львов приглашал выпускников технических и экономических вузов и не боялся, не скупился посылать их за границу, хотя среди старых работников это порой вызывало ропот.
— Конечно, — смеется Львов, — открываться в условиях политического, экономического, юридического, человеческого и черт знает еще какого кризиса — авантюра. Когда был путч, нам телефоны оборвали клиенты. “Забирайте, мол, ваши бумажки и верните наши деньги”. Но, на счастье, все очень быстро кончилось
— Тогда утром девятнадцатого августа, вы… очень перепугались?
— Нисколько. Но взяла лютая тоска: господи, подумал, да когда же они уймутся?! Но вышел на улицу и как-то сразу понял: никакого путча на самом деле нет. Работаем как работали…
На момент акционирования у банка было 4 тысячи клиентов. Сегодня их в пять раз больше. “Авантюра” окупилась сторицею. Недаром у того же Владимира Даля записано еще и второе значение банка: “Азартная картежная игра, где один (банкир, банкомет) держит банк, отвечает на известную сумму, а другие (понтеры) ставят на любую карту”.
…Все-таки дивный город Санкт-Петербург! Такое впечатление, что его не Петр, а Альберт Эйнштейн сочинил в доказательство своей общей и частной теории относительности. Именно здесь, в городе белых ночей, с пространством и временем происходят чудеса, на всей прочей территории страны явно недопустимые. Ну, посудите, я уж не говорю о Москве или Смоленске, какой-нибудь Сургут, о котором вспомнили лишь во времена брежневского нефтяного безумия, на целый век (если не более) старше Питера. Но именно с петербургских улиц, набережных и мостов на вас веет глубиной веков. Город этот наполовину, если не более, построили иностранцы, однако все здесь каким-то странным образом пропитано величием русского гения. На этих улицах даже злодейство принимает литературный или просто фантасмагорический характер.
Вот недавно на Пражской двое вломились в квартиру, а когда всполошившиеся хозяева высыпали им навстречу, один из налетчиков грозно предостерег: “Спокойно, я Дубровский”. Потом в милиции так оно и оказалось. Фамилия самая что ни на есть подлинная.
Задумали в суворовском училище возродить благородные традиции прежних хозяев своих апартаментов — Пажеского корпуса. Учредили музей. Сам барон Фальц-Фейн передал им вещи своего дедушки — директора корпуса. И как назло двое воспитанников не выдержали искушения: “приватизировали” непосредственно из экспозиции знак об окончании корпуса — Мальтийский крест из белой эмали, знак Егерского полка и юбилейный к 300-летию дома Романовых герб императорской семьи.
Но самой “красивой”, вполне в духе “червонных валетов” прошлого столетия, была операция молодых прохиндеев по изъятию у 350 тысяч петербуржцев ваучеров под 250 процентов годовых. Власти подсчитали, что одно только расследование этого мошенничества обойдется им в полсотни миллионов рублей.
Как же мудрено, должно быть, посреди такого разгула удержаться в рамках закона, да еще блюсти при этом интересы своих акционеров и клиентов.
Хотите верьте, хотите нет, но у Центробанка еще в начале прошлого года процентная ставка была 25. Потом ее неизвестно почему взвинтили до 80, а там и выше. Банк “Санкт-Петербург” вплоть до прошлогодней весны держался на 42 процентах, а больше половины всех кредитных ресурсов направил приватизированным предприятиям легкой и текстильной промышленности под совсем неправдоподобные
проценты от 8 до 25. И обещанный дивиденд выплатили акционерам как положено, несмотря на все фокусы гиперинфляции. Правда, дивиденд по нынешним временам достаточно умеренный — полторы сотни процентов. Зато полная гарантия надежности. В конце концов каждый волен выбирать: 250 и вполне реальный шанс остаться с носом или же на сотню скромнее, но получение с неотвратимостью судьбы. Как в бессмертной опере: “Что наша жизнь? — Игра!”
…Признаюсь, в какие-то моменты нашей беседы со Львовым я внезапно терял привычное ощущение совковой реальности и вдруг начинал примеривать на моего собеседника образ Чекалинского из “Пиковой дамы”. Помните… “Чекалинский дружески пожал ему руку, просил не церемониться и продолжал метать. Талья длилась долго. Чекалинский останавливался после каждой прокидки, чтобы дать играющим время распорядиться, записывал проигрыш, учтиво вслушивался в их требования, еще учтивее отгибал лишний угол, загибаемый рассеянной рукою”.
Да, думал я, глядя на Львова, этот ведь тоже не даст никому “загнуть лишний угол”, и пусть ему до шестидесяти еще далеко, но на всякое сомнительное предложение у него наверняка есть что-нибудь такое, универсально учтивое: “С моей стороны я, конечно, уверен, что довольно вашего слова, но для порядка счетов прошу вас поставить деньги на карту”.
— Взгляните на Италию, — пригласил меня хозяин кабинета, и я невольно бросил взгляд на окно, эа которым, как сто, тысячу и более лет назад, текла холодная Нева, — там ситуация во многом напоминает нашу. Парламентарии, политики ругаются, дискутируют, разоблачают, мафиози убивают, газеты пугают, но люди имеют все необходимое: две машины на среднестатистическую семью, полные прилавки в магазинах, бытовой комфорт… А ведь там очень высокий удельный вес госсектора. Но то, что обеспечивает жизнедеятельность человека, находится в частных руках. Возьмите Америку. Вашингтон — арена политических баталий. Нью-Йорк — международный финансовый центр. Каждый из этих мегаполисов живет по своим законам, приводится в движение своим четко отлаженным механизмом. А его-то нам сегодня больше всего не хватает…
И в подтверждение своих слов банкир привел пример с теми же приватизационными чеками.
Идея сама по себе неплохая, ибо предусматривает перелив капитала из одной формы в другую. Но кто этим должен заниматься, сам владелец чека? Это значит — отдать его во власть всякого рода жулья. Эффективное движение чекового капитала должно было обеспечить само государство, создать для этого региональные инвестиционные фонды, выдающие лицензии коммерческим структурам, контролирующие их ликвидность и надежность. Потому что именно от благополучного движения этого чека из одной формы собственности в другую зависит его цена. Но вместо реализации такой простой вещи мы ударились в дискуссию, почему там 10 тысяч указано, а не 50. Тем временем идеологическое обеспечение реформы благополучно провалилось. А это самое худшее…
Нет, мистический город Питер. Передо мной сидел еще сравнительно молодой человек с безупречной внешностью потомственного госчиновника, с княжеской фамилией Львов, в роскошном кабинете с майоликовым камином (бывшей буфетной дворца великого князя Владимира Александровича) на втором этаже флорентийского ренесссансного палаццо, построенного архитектором А. Резановым в 1864 — 1872 годах.
Этот в юные годы фрезеровщик литейно-механического завода, прочитавший в восемнадцать лет прямо у станка, в перерывы и перекуры, “Один день Ивана Денисовича”, стал через тридцать лет инициатором и участником многомиллиардного проекта “Европа — Америка-500” осуществленного за восемнадцать недель, возродил петербургское музыкальное общество имени Гайдна, поддерживает оказавшиеся в финансовом кризисе литературные журналы, вкладывает деньги в реставрацию памятников архитектуры. И он же, по собственному признанию, год “ползал на коленках” перед малым Советом Санкт-Петербурга, вымаливая его согласие на решение мэра передать ему в аренду с обязательством сделать полную реставрацию этот замечательный дворец на набережной, находящийся между Зимним и Адмиралтейством. И он же собирается вкладывать деньги в реализацию проекта строительства огромного современного порта в Лужской губе, которая сейчас проходит экспертную апробацию.
Когда его невзначай спрашивают, не от княжеского ли рода его фамилия, Юрий Иванович в своей неизменной учтивой манере терпеливо объясняет, что отец его 33 года проработал на кожевенном предприятии “Марксист” и скончался от рака желудка сравнительно молодым, потому что для такого производства эта болезнь считается профессиональной. А вообще-то они, Львовы, из потомственных псковских скобарей. Ремесло их древнее, в народе уважаемое.
Так что по-своему наш банкир — человек весьма родовитый. Может быть, поэтому ему претит роль ростовщика. Или дельца, зарабатывающего на чьем-то безденежье. Он — посредник между производителем и потребителем. Это как три сообщающихся сосуда: резко повышается уровень в одном, в других настолько же падает, и вся система разбалансируется. Приемлемые цены, хороший спрос, умеренный процент — вот самое работоспособное состояние экономики. Это когда всем более-менее хорошо. И тогда не слышно стонов: “Ах, в западные банки утекает капитал”… А что сделано, чтобы он не “утекал”? Ничего. А что надо сделать?
Львов пожимает плечами в некоторой досаде, что приходится объяснять такие простые вещи:
— Перестать жить сиюминутным интересом, взвинчивать налоговую ставку, чтобы закрыть дефицитный бюджет. Мы его никогда не закроем, если задушим налогами производство, частную инициативу. Помните, года три назад мы уже видели на прилавках продукцию наших кооперативов. Пусть не германского-французского качества, но она уже вселяла надежду. Где это все теперь? Капитал неизбежно утекает, если правительство не защищает своих предпринимателей, не дает льгот начинающим производственникам.
Львов убежден, что все сегодняшние беды наши проистекают еще от “великого Октября”, когда политика стала диктовать экономике. По сути, и перестройка не изменила этого положения вещей. И реформа экономическая покатилась по ленинским рельсам. А если кто сомневается, то вот вам последний обмен денег. Чем не большевистское мероприятие. На все 100 процентов. А как можно так походя менять через день налоговую политику и задним числом заставлять предпринимателей вносить в казну значительные средства? Естественно желание промышленника, заводчика защитить свой труд.
— Впрочем, — и в голосе Львова сквозит ирония, — мы ведь с вами понимаем, что с Россией из-за такого пустяка, как чьи-то деньги, никто не будет ссориться. И если возникнет серьезная потребность вернуть эти валютные средства, их вернут. Тем более что нашему бизнесмену вложить свои средства в какое-то западное дело практически невозможно. Там все ячейки инвестиций давно распределены и закреплены.
Создали бы здесь нормальные условия дня развивающегося бизнеса, обеспечили его законами, подкрепили льготами, и не надо было бы никаких иностранцев зазывать. Сами бы ринулись инвестировать и строить. Западу нужен равный партнер, работающий в том же режиме. А если к нему выходит некий полугосударственный монстр с непонятной формой собственности, неизвестной программой и номенклатурой изделий, с туманной перспективой — на какой основе сотрудничать?
По идее Львова, правительство сегодня должно выступать в роли мудрого врача, исповедующего первую заповедь эскулапа: “Не навреди!”
Но как не навредить, если не пресечь безудержного нормотворчества, которое сейчас превзошло даже худшие времена ведомственного произвола. Сегодня все: и частные, и государственные, и смешанные предприятия вынуждены поддерживать себя на плаву всякого рода коммерческой деятельностью. А как сами понимаете, в наших все еще сугубо советских условиях грань между коммерцией и спекуляцией весьма размыта, а в законах так и вовсе не ощутима. В любой момент может выйти очередной пустопорожний указ по борьбе с коррупцией, и компетентные органы в целях быстрого реагирования и хорошей отчетности… Наверное, продолжать не надо. Конечно, на то и щука в море, чтобы карась не дремал. Но нельзя, чтобы карась страдал бессонницей от страха. В конце концов, он просто вымрет, и что тогда делать щуке?
Кстати, от нынешней реформы можно перекинуть мостик в недавнее прошлое, к павловской. И тут обнаружится наше величайшее неумение учиться на своих ошибках. Как и сегодня, тогда утверждали, что в обмене купюр есть определенный смысл…
— Расчет был на обмен денег в течение трех часов, — вспоминает Львов как самый непосредственный участник тех бурных событий. — Но наши государственные мужи давно уже не знали состояния дел на местах. Понятия не имели, как возросла наша клиентура. А материальная база, пропускная способность оставались на уровне царя Гороха. На счетах работали, которые еще в первой половине прошлого столетия так поразили маркиза де Кюстина на Нижегородской ярмарке. В результате — обмороки, инфаркты, истерики, потасовки с проклятиями в адрес правительства. И нам, конечно, ни за что ни про что досталось, хотя наши девчонки работали просто на пределе человеческих возможностей. Потом пришла правительственная телеграмма (прочухались) продлить на четыре часа, потом на второй день, на третий. За это время все благополучно обменяли свои деньги. И в первую очередь разного рода мафиози, чьи средства не были зафиксированы должным образом в каких-либо структурах.
Интересно, что та, прошлая денежная реформа создала у Львова впечатление, что истинным побудительным мотивом ее была самая обыкновенная конкурентная борьба. Те, кто успел легализовать свои капиталы, решили отсечь тех, кто не успел, чтобы обеспечить себе благоприятную обстановку. И в этой догадке, по-моему, есть рациональное зерно. Согласитесь, жуткая с точки зрения здравого смысла ситуация, когда по стране ходят двойные деньги — наличные и безналичные. Причем вторые, как показала многострадальная жизнь, — невероятно питательная среда для всякого рода авантюр и афер. От почти легальных, когда в условиях так называемого хозрасчета наши министерства и ведомства выбили себе различные льготы и зарабатывали деньги, не подтвержденные ничем материальным, до полного криминала, когда безналичку обналичивали по фальшивым авизо. А сверх того…
— Неготовность банковской системы к оперативному обслуживанию ежечасно нарождающихся предпринимательских структур. Прежде всего техническая… Любая реорганизация банков — это государственная задача. И оно, государство, должно выделять для этого значительные средства.
— И даже коммерческим банкам?
— Безусловно. Потому что, стержень экономики — это коммерческие банки. А Центробанк здесь выступает своего рода регулировщиком, способствует развитию цивилизованных банков. На Западе именно так и обстоят дела. Слава Богу, смогли туда съездить, своими руками пощупать и убедиться, что чудес не бывает. Есть дурь совковая и есть здравый смысл, есть кропотливая жесткая работа, ответственность каждого, рискующего собственным карманом.
Любопытно, что сейчас тишком в среде государственных финансистов и в правительстве протаскивается идея возрождения специализированных банков. А это не только конец реформе, а обращение вспять. Потому что коммерческий банк теперь стоит либо на капитале частной фирмы, либо отдельного гражданина. Клиенты того же Львова, легкая и текстильная промышленность, — это уже не госсобственники. Банк сегодня на свой страх и риск вкладывает в развитие малого и среднего бизнеса. Причем государство ему ничем не гарантирует, что вложенные деньги вернутся. Только накопленный опыт обеспечивает возвратность 99,7 процента. Банк “Санкт-Петербург” надежно страхует сам себя.
И Львов не может понять, почему же правительство, взявшись проводить реформы, не хочет подобным же образом себя подстраховать. Простой вопрос: с кого начинать? С деревни ли, где дефицит рабочей силы, или с города, где она в избытке. Почему-то начали с деревни, с идеи выйти из колхоза-совхоза с землей и техникой. То есть хозяйства и так еле сводили концы с концами, теперь еще и это. Как бы вы ни относились к нашим так называемым баронам, но поставьте себя на место председателя колхоза или директора совхоза. И все сразу будет ясно.
Теперь город. На всех госпредприятиях избыток рабсилы. Ясно, что акционирование и разгосударствление автоматически повлечет за собой отсев процентов на тридцать. Куда идти этим людям? На улицу, строить баррикады? Нет, разумный руководитель, чтобы снять грядущее социальное напряжение, загодя создает фонд своих безработных примерно на треть от общего. Он знает, что отсеивать придется самых слабоквалифицированных, тех, кто сравнительно недавно пришел из деревни. Так вот пусть и возвращаются домой хоть с небольшим, но капиталом и начинают самостоятельное дело. Фермерство, сервис, торговлю — что угодно. Там у них наверняка еще конь не валялся на необозримом поле свободного предпринимательства. Вот вам подход к проблеме безработицы. Фермерство и страховки — гарантия необратимого движения реформ.
У Львова на все свой собственный взгляд . Например, он считает, что не политики развалили СССР, а… хозрасчет.
— Вы помните, как Эстония дралась за него? — в глазах Львова загораются веселые искорки.— Так вот, на сегодняшний развал СССР я смотрю как на определенную фазу перестройки наших экономических взаимоотношений сообразно здравому смыслу. В дальнейшем все равно никуда мы друг от друга не денемся, только взаимоотношения перейдут в иное качество. Подтверждение тому — Финляндия. При любом режиме она остается связанной с нами достаточно прочно. Кстати, сейчас она в трудном положении. Там привыкли работать с нами на межпарламентских соглашениях, гарантированных на все сто процентов государством. Сегодня этого, увы, нет. Сегодня приходится рисковать. А они разбаловались, за семьдесят-то с лишним лет. Морально не готовы к риску на российском рынке. Но и это пройдет…
И вообще наследие недавнего прошлого не только мы тяжело переживаем. Наши западные партнеры (те же американские бизнесмены) в не менее трудном положении. К примеру, до сих пор не могут усвоить, что у нас уже три года действует двухуровневая банковская система, что в разгосударствлении и акционировании предприятий теперь участвует частный капитал, что в стране работают частные биржи, страховые и прочие компании, концерны и холдинги.
— Они ведь судят по нашей прессе. А там все борьба Хасбулатова с Ельциным, Геращенко с Федоровым, кругом мафия, коррупция, обнищание, красные, белые, коричневые… Да это ж не государство, а какая-то жуткая Сицилия размерами в одну шестую света.
Или опять же с курсом рубля по отношению к доллару. Понятно, что в свое время еще Госбанк СССР стал устраивать аукционы валют, только чтобы изъять у министерств неотоваренные рубли, которых они за счет льгот набрали великое множество. Но кто допустил, чтобы внутренний биржевой курс распространился на международные контракты?! Разве сегодняшнее положение может отражать реальное соотношение рубля к доллару, когда основная масса валюты не выходит на биржу? Ведь это же абсурд! За счет акционирования основных фондов, приватизации, включения в оборот недвижимости стоимость рубля должна возрастать. Это азбука экономики. Но мы видим нечто совершенно необъяснимое, какое-то надругательство над здравым смыслом.
Мы живем во власти химер. “Закрыть дефицит бюджета любыми путями”. Зачем? Все цивилизованные страны, особенно те, где граждане живут припеваючи, имеют дефицит бюджета. Ну, если уж так приспичило, сокращайте государственные расходы. Бюрократию, убыточные производства, загранпомощь, армию, зарубежные представительства… Есть источники пополнения казны за счет самой обыкновенной экономии. У нас в каждом поселке могучий крикливый парламент. То бишь Советы. Такой карикатуры на демократию нет ни в одном цивилизованном государстве. Слишком дорогое удовольствие для местного бюджета.
У нас как-то во всем недомыслие. Когда ушел со своей реформистской риторикой Горбачев, он оставил после себя руины. И у Гайдара, как теперь утверждают, просто времени не было проводить сначала демонополизацию производства и только потом освобождать цены. Его ход был вынужденным. Допустим. Но что мешало обеспечить взаимные платежи по чудовищно подскочившим ценам адекватной наличностью? Ведь тем-то и отличается государственный муж от нас, смертных, что он обладает даром предвидения. А если не обладает, то какой же он, к черту, муж!
— В итоге, — печалится Львов, — в июле девяносто второго Гайдара пролоббировали как следует и вырвали колоссальный кредитный ресурс на пополнение оборотных средств, на различные программы. А где теперь эти деньги? Когда я бываю за рубежом, — говорит с иронией Львов, — меня неизменно спрашивают: “Вы какую модель строите — американскую, шведскую, немецкую?” Какая чепуха! И как близко сегодня сошлись буржуи с большевиками в своей уверенности, что из живых людей можно что-то строить. Мы с вами создаем общество, в котором бы нам хорошо жилось. Нам, со всеми нашими недостатками и достоинствами, которых нет ни у кого другого. Мы уже семьдесят с лишним лет моделировали. Будет.
Когда к нему явились американские эксперты, первым делом Львов попросил их охарактеризовать его сотрудников. Те доложили: образование лучше, чем у наших, но профессионально ваши слабее. И это понятно. Когда всю жизнь работаешь по инструкции, зачем тебе развивать профессионализм. Тем более конкурентов нет, ответственность размыта.
И вообще, что бы ни говорили сейчас про большевиков, какими бы рабами-совками самих себя вчерашних мы ни называли, одного нельзя отнять: СССР был государством прочной социальной защиты. Любой пьяница, самый пустой человечишка мог себе позволить иметь квартиру в городе и дачу. Да в той же Америке каждый миллионер десять раз подсчитает, что ему выгоднее: квартира с конторой в городе или коттедж на лоне природы. А ты пришел на завод — все, кругом защищен. Работаешь, не работаешь, попробуй тебя выгони. Ты пьянствуешь, но дети твои бесплатно учатся, лечатся, поступают в институты-университеты, летом отдыхают в лагерях, Да, конечно, все равны, все рабы… Но такого не было нигде. Даже в Швеции. Поэтому, входя в рынок, нужно быть морально готовым к тому, что мы многое из дарового (если не все) потеряем. За все придется платить из собственного кармана.
Вообще судьба нынешних реформ (и в этом мы со Львовым полностью сошлись) чем-то напоминает судьбу косыгинских в 60-е годы. Когда каким-то непостижимым образом идеи хозрасчета переплелись с лозунгом “ мы будем жить при коммунизме” .
Самое интересное, что люди в массе своей поверили и экономика пошла в гору. Еще были в ходу такие понятия, как дисциплина, трудовая честь, ответственность, энтузиазм (как бы мы теперь ни относились к этим словам). Еще не было массовой деградации в среде управленцев, поголовной коррупции в правоохранительных органах. А молодежь?! Целина, Сибирь, где на сумасшедших стройках в собачьих условиях люди без дураков душу и здоровье клали…
— А мы с вами разве не из той же когорты шестидесятников, — вдруг необыкновенно оживляется Львов. — Я десять лет мотался в стройотрядах, потому что на восемьдесят пять рублей банковского жалованья кормить жену и ребенка уже тогда было невозможно. В свой летний отпуск обязательно “загорал” где-нибудь на стройках Казахстана. Мурманска, на сооружении атомной электростанции на Кольском полуострове… В степи прокладывали железную дорогу, работая по четырнадцать часов при сорокапятиградусной жаре. Теперь расскажи об этом кому из молодых, так не поверят. А поверив, скажут: на фиг такая каторга. А для нас это была настоящая жизнь. И кто ее прошел, тот и сегодня не оказался не у дел.
…Вот какой неожиданный банкир встретился мне на берегах Невы. У него три сына. Старший закончил морской колледж, плавает в загранке, радист. Тяжело, конечно. Дома томится молодая жена с двухлетней дочерью на руках. А он по полгода в море. Но что поделаешь, если угораздило жениться в двадцать лет. Зато стал настоящим мужчиной, еще учась в своей средней мореходке, куда капитаны ссылали своих трудных детей на перевоспитание, на полувоенный режим.
Наш банкир и сам хотел когда-то стать моряком. Пленяла поэзия морских странствий. Через их двор на Васильевском острове курсанты бегали в самоволку. Девчонки по ним сохли, и многие нашли среди этих ребят мужей. Помнит, как еще мальчишкой купался в Неве и ловил рыбу на самой Стрелке у биржи, меж ростральных колонн. Кто теперь в это поверит. Его малышам — среднему десять, младшему шесть — такое уже не суждено. По ним он страшно скучает, потому что редко приходит домой, когда они не спят. Набрасываются: “Папка, когда придешь? Опять поздно?!”
За детей не боится. Думает, еще года четыре-пять — и все стабилизируется, войдет в нормальное русло.
Хочется верить.
II
Ясным апрельским утром я не шел — летел по Гороховой по направлению к Фонтанке. Скорее к Каменному мосту, потом налево… Мне назначила свидание прекрасная дама. К тому же — жена миллионера. Да еще где — в Апраксином дворе. Именно там некогда стояли каменные палаты наших вельмож с широкими дворами, прудами, оранжереями и обширными садами. Все там дышало привольем, простором и дебоширством. И название-то откуда?! От отпетого хулигана XVIII века графа Апраксина, которому за все его “подвиги” царица запретила появляться в столице. А Фонтанка тогда была вроде как столичное порубежье, как кольцевая вокруг Москвы. И хоть до Зимнего, хоть до любого злачного места рукой подать, ан вот он я, не смею ослушаться, пребываю летом и зимою вне пределов столицы. Получая при этом не менее, а даже более удовольствия от своего дебоширства…
Но минули времена героические, настали прозаические. Как где-то писалось, участок пространством более 20 000 квадратных сажен, окаймленный с одной поперечной стороны Большой Садовой улицей, с противоположной — набережной Фонтанки, известен с 1740 года под именем торгового Апраксина двора. Это, мол, вполне “упроченный народный рынок” (что это значит в современной трактовке, скоро читатель узнает) с кустарным товаром.
И вот я в Апраксином дворе… Тьфу ты, господи помилуй. Раньше как это было? В переулке от Большой Садовой к Фонтанке охотный ряд, где в продаже живая и битая птица, а также собаки, кошки, обезьяны, лисицы и другие живые твари. А кроме того, лоскутный, ветошный, шубный, табачный, мыльный, свечной, луковый, седельный, нитяной, холщовый, шапочный и стригольный ряды, где “фельдшеры сидят для стрижения волос и бород”.
Так вот, скажу я вам, в этой замусоренной и набитой человеками трущобе, говоря иносказательно, “обезьян” и “лис” с избытком. Торгуют верхним и нижним бельем, прохладительным и горячительным, в розницу и оптом малыми партиями. Кстати, переулок оптовиков почему-то охранялся двумя мордоворотами, которые взимали по червонцу за вход. И даже давали взамен червонца что-то вроде билета, но без даты, стоимости и обозначения за что, собственно. А в торгах — корейско-китайское шмотье, и что самое интересное — пруд пруди представителей нации, производящей товар.
— Может быть, вы вьетнамцы? — спросил я просто так у парня и девушки, предлагавших, знаете ли, такие воздушные летние плащи радостных цветов. В ответ они захихикали и назвали стоимость плащей, которая отбросила меня как взрывная волна. Тут же рядом наш соотечественник напяливал на покупательницу какой-то цветастый балахон, который ей едва прикрывал то самое место, что принято прикрывать более-менее основательно. При этом, гад, бормотал, что в самый раз.
Очумев от такой коммерции (оказывается, городские власти выгнали сюда со всех улиц торговцев, полагая, видимо, что в Питере станет чище, — но чище не стало), я вскарабкался по обшарпанной лестнице и нажал кнопку звонка у не менее обшарпанной двери… И моему взору открылся достаточно просторный, вполне деловой и комфортабельный (хотя и с некоторым налетом женственности) кабинет директора фирмы “Гарант” Елены Жуковской. Передо мной была она (описывать не буду, поверьте на слово, что хороша), а слева насупленный субъект, как оказалось, зам по коммерции.
И тут же народ заходил, выходил, с пуговицами, с образцами гнилятины вместо ткани (поставщики надули), еще с какими-то проблемами. Жуковская, походя решая все проблемы, непостижимым образом не теряла нить нашего разговора. Он шел как бы не прерываясь…
Кстати, кстати… На Западе давно уже говорят о том, что в бизнесе появился спрос на женщину, на ее интуицию, открытость, такт, поскольку работникам сегодня нужен не столько надзиратель, сколько вдохновитель. Причем именно на Западе сейчас в бизнес идет раза в три больше женщин, чем мужчин. Идет, приходит, остается… Процветает.
Более всего Жуковскую печалит, что никто ей не верит, будто пять лет назад у нее было 15 швейных машинок в подвале на Невском и полсотни тысяч кредита. Она принадлежит к самому первому поколению предпринимателей, которые рисковали тогда, когда никто не смел. Так что нынешнее положение — своего рода награда за смелость. Но главное, что для фирмы “Гарант” рынок начался пять лет назад, хотя вошли в него с осторожностью. Шить джинсы-варенки, конечно, заманчиво. Но ведь понятно: где большие прибыли, там туча всякого рода чиновников, желающих получить на лапу. А на детских платьишках и шортиках никому и в голову не придет обирать людей, затыкающих, можно сказать, брешь в госсекторе.
Начинали они с мужем почти сказочно. В “Аргументах и фактах” прочли письмо американцев Уинсли Билсона и Харольда Уильямса. Те писали, что хотели бы помочь перестройке, потому что боятся отката назад. И что, по их мнению, самый эффективный способ этого не допустить — насытить наш рынок товарами народного потребления. Они предлагали читателям присылать свои проекты и предложения.
Американцы получили свыше 4 тысяч писем, но выбор их остановился именно на письме Жуковской. Как раз к этому времени они с мужем ушли в “чисто поле” — реконструировать в Кингисеппе брошенную казарму под швейную фабрику. Американцы не поленились, приехали посмотреть, как идут у них дела, и под впечатлением увиденного довольно быстро у себя на родине собрали для них 200 тысяч долларов для закупки оборудования. Оно исправно работает и по сей день хотя теперь составляет лишь пятую часть технической мощи “Гаранта”.
Но американцы не ограничились техникой. Они еще прислали консультантов, чтобы организовать производство по современным требованиям. А чтобы — требования эти не были для предприимчивых супругов абстракцией, американцы организовали им десятидневную поездку в Лос-Анджелес для знакомства с работой швейных предприятий города.
Надо заметить, что когда первое сильное впечатление от тамошней постановки дела прошло, Жуковская с удивлением обнаружила, что в основе всех технологических и менеджерских изысков у американцев лежит очень простая вещь — здравый смысл. И если следовать ему неукоснительно, то в конце концов и в Коломне можно поставить производство на тех же принципах, что и в Лос-Анджелесе. Вдохновленные этой мыслью, супруги вернулись на родину, чтобы горячо взяться за дело.
Как они умудрялись сбывать товар, который неизбежно был дороже государственного, потому что там дотации, а у них все из собственного кармана? Брали качеством и ассортиментом. Если же платьице стоило 8 рублей против 3 государственных (еще каких-нибудь пять лет назад были такие цены!), то оно и должно было выглядеть так, чтобы не жалко деньги отдать.
С ассортиментом оказалось куда проще. Та же форма для старшеклассниц — государство запланировало костюмы, а о блузках под них, естественно, забыло. Жуковская тут же начала строчить дешевые, но с претензией на некоторую элегантность блузки. Расходились мгновенно. Кстати, эта метода — “заткнуть брешь” — до сих пор на вооружении “Гаранта”, до сих пор себя оправдывает как один из надежных источников дохода. И она же приводит буквально в отчаяние некоторых матерых производственников, которых переманила фирма с госпредприятий. Представьте себе состояние специалиста, взращенного на двух принципах: максимально загрузить оборудование, людей и обеспечить стабильность работы.
А здесь только наладились, влетает в цех Жуковская — все к черту, полный перенастрой, полцеха сидит сложа руки, полцеха в мыле, сутками не вылезают. Можно ли так работать? Тут и до инфаркта недалеко. Кто-то не выдерживал, уходил. Но что поделаешь, именно так работают “в рынке”.
Или вот при мне уже случилось. “Гарант” грубо надули, продали гнилую ткань. Ее шьешь, а она расползается прямо на машинке. На госпредприятии ее списали бы и думать забыли. На фирме всю партию принялись перелопачивать, сортируя сохранившиеся и пораженные отрезки, пытаясь хоть какую-то часть пустить в производство. Дурная, конечно, работа. Но что ж, сами себя наказали. А кто покупал, ответит карманом…
— Вот говорят, что рынка нет, — вздыхает Жуковская. — А я, белошвейка, живу в рынке уже пять лет. Но у нас это как аттракцион с зеркалами: чтобы его, рынок, увидеть, надо знать, с какой стороны подойти.
Невиданные сроки — их фабрика заработала через девять месяцев после первого приезда в Кингисепп. Заработала на самого массового, но далеко не самого денежного потребителя. Дотации работникам на транспорт и еду в Питере, свой автобус и столовая в Кингисеппе. Свое подсобное хозяйство — свинина и говядина по ценам на 30 процентов ниже рыночных. Попытка организовать собственную мини-поликлинику (помешал разразившийся кризис). Все как в госсекторе, разве только зарплата несколько выше. Но не головокружительно опять же. Так что терпят наши “буржуи” наравне с госсектором, только без анестезии дотаций.
Кризис неплатежей? Он обошелся “Гаранту” в 10 миллионов чистого убытка, которые канули где-то в московском РКЦ. А косвенных убытков и считать не стали, чтобы попусту не расстраиваться. Суть в том, что фирма работает с колес. Запас ткани делать невыгодно. Вопреки поговорке “карман тянет”. Значит, быстро разрабатывается конкурентоспособная модель, под нее тут же заказывается ткань, деньги пересылают, ткань получают — и вперед… Потому что там уже следующая модель подпирает, новые закупки и так далее.
Так, в ноябре 1992 года “Гарант” послал 30 миллионов в Москву, они надолго завязли в расчетно-кассовом центре. В результате поставщики решили, что их обманули, и “толкнули” оговоренную контрактом ткань другим покупателям, а когда до них наконец дошли вместо 30 миллионов лишь 20, они наказали питерцев тканью более дорогой и с еще большим опозданием. В результате часть покупателей “Гаранта” отказалась от его продукции, и если бы фирма занималась только пошивом — все. Разорение. Но поскольку это уже не фирма, а многоотраслевой концерн, то можно было перебросить средства из других областей и спасти швейников.
— Любопытно: муж ссужает жену капиталом. Под какой же процент, если это не семейный секрет?
Жуковская рассмеялась: “Это примерно то же самое, как если бы хозяйка, получив зарплату, отправилась в магазин, где купила картошку, капусту, морковку и яйца. По дороге домой яйца разбила. Но что делать, они же все равно нужны. Значит, берем деньги из отложенных на ремонт квартиры.
Оказывается, муж Елены Жуковской Илья Баскин — председатель совета директоров “Гаранта”, еще два года назад предвидел, что швейное производство может оказаться в трудном положении. Но он опасался конкуренции китайцев. Мол, завалят нас своими дешевыми вещами. А тут оказалось, что не китаец съедает, а свой. И конкуренция здесь ни при чем. Но недаром есть поговорка, что мудрая хозяйка никогда не будет все яйца класть в одну корзину.
Но у хорошей хозяйки прежде всего полное семейное благополучие…
— Наша семья не может быть благополучной, — с внезапной резкостью отвечает Елена Александровна. Подобным образом реагирует человек, у которого задевают плохо зажившую рану… — Мужа я вообще дома не вижу. Сама пропадаю на работе. Ребенок растет без нашего участия. Полная безотцовщина. Конечно, я могу все покупать на рынке, не стесняясь ценой. Езжу на работу на машине. Но что это за благополучие, когда хотя бы за ужином нельзя посидеть всей семьей?! Муж после двенадцати неизменно засыпает на ходу…
Вот так. Жена нашего миллионера вполне могла бы не работать, целиком посвятить себя воспитанию дочери и домашнему уюту. Но это, по ее мнению, был бы, во всяком случае, не самый верный способ сохранить семью. И вот она идет в бизнес, становится там правой рукой мужа. И хотя при таком раскладе супружеские отношения сублимируются в производственные (“на работе и дома все об одном”), узы не ослабевают. Чуть не ежедневно супруг получает материальное подтверждение, что в свое время не ошибся в выборе. Но…
— Знаете, у нас может быть великолепное партнерство. Но как семья мы… В общем, это моя личная трагедия. Что делать? Не вижу выхода.
Предмет особых опасений — подрастающая дочка, воспитание которой ввиду занятости было целиком возложено на бабушку. И какой-то момент был упущен. Теперь, в попытках наверстать…
— Идем завтра в Эрмитаж!
— Да ну, чего я там не видела…
— Тогда в филармонию. Дают Гайдна “Сотворение мира”…
— Знаешь, это “Сотворение” мы в школе проходили. Я уже с девчонками договорилась. Мы должны пойти в одно клевое место…
Господи! И целыми днями она готова с подружками обсуждать какую-то ерунду. В доме огромная библиотека. Еще родители собирали. Полное равнодушие. Лишь совсем недавно заинтересовалась детективами. И то хорошо.
По словам Елены Александровны, она сейчас меж двух огней. С одной стороны, работа все силы отнимает: идет борьба за выживание в тисках инфляции и налогов. С другой — семья и дочь. Жуковская может себе позволить провести в отпуске вместе с дочерью не более недели, как это было в прошлые зимние каникулы. А всей семьей наши предприниматели не отдыхали уже пять лет.
Я было совсем расчувствовался, но внезапно тема разговора переменилась, и я услышал от своей собеседницы:
— … Да, конкурента нужно съесть. Если мы сильнее, я должна это сделать. Если хотите, по закону природы. Потому, что законы экономики в чистом виде — это практически то же самое. Вы помните, у нас где-то в пятидесятых или шестидесятых годах объявили энергичный отстрел волков. А кто больше всего пострадал? Зайцы. Пошли эпидемии, бескормица, хилое потомство…
Жуковская убеждена, что волчьи законы в конечном итоге работают на зайца. Вот кто-то выкинул на рынок тот же товар, но дешевле. У нее сразу головная боль: начинает перетряхивать всю технологическую цепочку — нельзя ли тоже сбросить цену. Есть еще вариант — найти спрос в другом месте, куда конкурент еще не проник. В общем, в драке за рынок всегда выигрывает третья сторона — потребитель. Кроме того, фирме выгоден большой оборот, пусть даже и при небольшой прибыли. То есть чтобы все пошитое быстро ушло и освободило место для новой партии новой модели. И это, кстати, одна из сильнейших позиций, где госпредприятия всегда будут проигрывать частнику.
Когда понадобилось новое оборудование, купили у Подольского машзавода акций на определенную сумму и составили договор, чтобы дивиденды выплачивали им не деньгами, а швейными машинками по твердой нерыночной цене. Это, конечно же, все находки мужа — Ильи Баскина, который умудряется расплачиваться с партнерами не только деньгами, но и идеями. Вертолетному отряду, который стал самостоятельным предприятием и за час лета назначил цену в 75 — 100 тысяч рублей, Баскин помог заработать 25 миллионов.
А вообще в “Гаранте” много от традиционных русских купеческих фирм. Вместе с Еленой, на которой производство и сбыт, работает сестра Людмила — по поставкам и финансовой части. Вот еще племянницу взяли. По крайней мере свой не подведет, не обворует. А кто подводит больше всего? Естественно, торговля. Она накручивает себе 40 процентов от цены.
— Это душит и покупателя и нас… Ведь это абсурд! Одинаковые партии одинаковых блузок, но из разных тканей — для одной назначают цену в пятьсот рублей за штуку, для другой — полторы тысячи. Почему? Ведь усилия по продаже тех и других одинаковы!
Нет, все же по-настоящему волчьи законы у нас не в производстве, а в торговле. И даже законы не волка, а гиены. Ну где, в какой стране мира видано, чтобы торговля могла накручивать 40 процентов?! Почти половину от стоимости произведенного товapa. А мы еще удивляемся: как много посредников развелось на каждого производителя. Удивляемся и продолжаем их содержать, черт бы их побрал.
Впрочем, интересно, какую политику в торговле начнет проводить холдинг “Гарант” после того, как Баскин купил огромный “Фрунзенский” универмаг с пятьюстами работниками. Однако супруги возражают против такой формулировки — “купил”.
— Он на меня обиделся, когда я тоже сказала ему как-то раз: ты купил. Пятьсот человек — акционеры. Во главе — совет директоров. Правда, у Баскина контрольный пакет акций (любопытная деталь: когда речь идет о семейных взаимоотношениях, он — Илья, когда о деловых — Баскин. — П. П.), но тут стесняться нечего. Было бы предельно глупо, вложив средства, спокойно взирать, как каждый тянет руль на себя и корабль разваливается. Рулевой должен быть один.
К Жуковской приходят девочки из ПТУ, да и просто с улицы. Они немного старше ее дочери, но у них уже выработалась жесткая установка заработать как можно больше. И они гонят и гонят продукцию, забывая о том, что торговля все равно вернет брак и будет начет, который сведет все усилия на нет. Фирма же предпочитает лучше доплатить за качество, чем получать рекламации. И Жуковская старается, чтобы девочки поскорее это усвоили, чтобы они как можно ближе подошли к западным стандартам. По ее глубокому убеждению, человека с юных лет надо приучать гордиться своей работой. Потому что не будет этого, не будет и дома своего, и машины, и отпуска на Гавайях, как это есть у того же американского рабочего.
Я откланялся и опять вышел в Апраксину толкучку;
— Купи блузку. Шестнадцать тысяч. Даром отдаю…
— Плащ за семнадцать тысяч! В любом случае… Коленочки…
— Лосины — плюс тридцать.
— В Питере можно и без лосин…
— На девушку прикинь. Вот, коленки… Все видно.
— Чей пошив?
— Этой, ну, м-м-м-анские…
— Бери штаны, хороший штаны, тальянски…
Эх, пожара на вас хорошего нет. Как в мае сто тридцать лет назад, в Духов день. Тогда, как пишет историк Пыляев, “огонь сперва показался из одной лавчонки, близ новой часовни, и в час не более времени вся местность… занятая лавками, была залита огнем. Всех лавок на Апраксином и Толкучем сгорело около 6000 номеров. Убытки высчитывают в десятки миллионов”.
Я мысленно представил себе пламя, пожирающее эти “комки” и “шопы”, увидел разбегающуюся в панике разноплеменную толпу, горящий товар, и на сердце стало почему-то легче.
Все-таки сидит еще во мне совок…
III
Старый спор чиновного Петербурга с купеческой Москвой сегодня сменился соперничеством — чьи коммерческие операции вызвали наибольший скандал, возбуждение уголовного дела “по факту”, арест счетов или человеков, травлю в прессе. Москва совсем было забила Северную Пальмиру делами об АНТе, “140 миллиардах”, “Истоках”, но тут явился Илья Баскин и купил с аукциона универмаг “Фрунзенский” за шесть с половиной миллиардов рублей. Утверждают, что за те же деньги он мог приобрести четыре Братских алюминиевых завода или тридцать морских портов вроде Находкинского.
Многие считают, что эта овчинка такой выделки явно не стоила. Тем более после пожара. Говорят, цену искусственно взвинтили конкуренты только ради того, чтобы Баскин отказался. Испытанный на аукционах прием: гонят цену до небес, денег, конечно же, не выплачивают и торг аннулируется. На Западе, правда, за такое коммерческое хулиганство пришлось бы заплатить щедрые штрафы. Но то — на Западе. У нас Восток — дело тонкое. И Илья это блестяще доказал, расплатившись за первый взнос в один миллиард… векселем, который выдал под свое поручительство банк “Санкт-Петербург”. А еще точнее — Юрий Львов.
Видя, что тут не подступиться, налоговая инспекция стала трясти Фонд имущества: вынь да положь 90 процентов от миллиарда в госбюджет. До 1 декабря, когда Баскин обязался выплатить наличность, ждать не собираемся. Тем более, что коллектив универмага образовал акционерное общество и может выплачивать сумму покупки в рассрочку. Да еще с тридцатипроцентной скидкой.
Государство отступать не желает. Ему публично утерли нос, и тут уже шутки к сторону. Глава городского совета Александр Беляев заявил прессе, что “возмущен открывшимися в результате проверки подробностями сделки с универмагом └Фрунзенский””, и порадовал началом депутатского расследования по этому поводу.
Беда, что наши демократы ведут себя зачастую точно так же, как до них коммунисты. С той только разницей, что по определению не могут запретить оппозицию (тем более, что она сильна и многочисленна). Тот же большевизм, но с другим знаком.
А что такое большевизм? Да тот же абсолютизм, от страха потерять власть доведенный до абсурда, до оголтелого тоталитаризма. Российские большевики точь-в-точь как поборники самодержавия верили, что при хорошем монархе вроде Петра Великого, способного объединить все силы нации во имя великой цели, можно при минимуме средств достигнуть максимума результатов.
Теоретически вроде бы верно. Но монарх ли, генсек ли удачный — так ли уж часто им у нас становилась личность масштабов великих —- Петра или Екатерины? О государях еще можно спорить, но уж генсеки, которые чередой прошли перед глазами одного-двух поколений, никаких заблуждений на свой счет не оставили. Допустим, что о государстве они — каждый по-своему, сообразно изъянам в образовании и развитии — пеклись. (Хотя склонны были рассматривать его не столько само по себе, сколько как орудие устранения всевозможных врагов, коим не несть числа.) Но уже людей-то, подданных, граждан они уж точно за “человеков” не считали. Так, даровой материал предыстории, для строительства собственно истории.
Теми же социалистическими методами мы принялись строить капитализм.
Впрочем, на Руси всегда существовали люди которые материалом для чьих-либо экспериментов быть не желали. К ним я отношу и тридцатилетнего петербуржца Илью Баскина, преуспевающего бизнесмена, весной прошлого года удивившего град Петров не только покупкой огромного универмага на Фонтанке, но и тем, что выиграл выборы в российский парламент в двух провинциальных округах, которые, как известно, толстосумов не очень жалуют.
С Ильей Михайловичем судьба нас свела в самый разгар его предвыборной кампании в Сланцевом и Лужском избирательных округах, где в первом у него был чрезвычайно сильный оппонент — директор комбината по добыче сланцев.
Зная установку наших нуворишей ни в коем разе не высовываться, тихо “отмывать” денежки, переводить их в загранку, проводить досуг в невидимых постороннему глазу ночных клубах, куда простому смертному труднее попасть, чем некогда в политбюро, я попросил его объяснить свою позицию. Чем же все-таки продиктованы его политические амбиции? И в ответ услышал что-то до обидного простое:
— Хочу стабильности в стране. Хочу демократию в цивилизованном понимании этого слова а не такую, какую имеем сейчас. Ведь нас по сути, обманули. Те, кто баллотировался на выборы в девяностом году, обещали одно, а преподнесли нам совершенно другое. Конечно, одному депутату не под силу изменить ситуацию. Но если нас, единомышленников, наберется критическая масса…
Заявка у него, конечно же, будь здоров. Нынешний парламентской говорильне противопоставить конкретное дело. Но тут сразу же возникают вопросы: он ведь и так человек конкретного дела — бизнеса, и как же, интересно, собирается совмещать его с политикой, с депутатскими обязанностями? Если говорить о стандартах цивилизованных, то с бизнесом придется сразу же расстаться, как не совместимым с конкретной политикой в классическом понимании парламентаризма.
— У меня сложилась хорошая команда, — успокаивает на этот счет Баскин, — и это позволяет заниматься только стратегией. Собственно бизнесу я и теперь отдаю не более трех-четырех часов в день.
Что он делает все остальное время? Ну сейчас, к примеру, по восемь часов в день, не менее, ведет свою предвыборную кампанию. Закупил (точнее — арендовал) вертолет и мотается на нем по своим избирательным округам в сопровождении социологов, психологов, журналистов, артистов и прочей полезной в таком деле публики. Как его воспринимают люди?
— По-разному, — философски замечает миллионер, — половина доброжелательно, а половина подозрительно.
Все же не так легко ему, наверное, общаться с людьми, завоевывая их политическое предпочтение. Наверное, его и обижают на этих самых встречах…
— Ну понимаете, как можно обижаться на людей, когда их довели до такого состояния? Говорите, вопросы обидные? Да не за них обидно. За Россию.
Впрочем, для истинного делового человека преодоление чьего-то сопротивления, завоевание людей на свою сторону — практика достаточно обычная. Особенно в наших условиях, которые тепличными для бизнеса никак не назовешь. Одно только взяточничество на всех уровнях чиновничьей лестницы чего стоит?! А реформы, которые творятся дико, непрофессионально? Опять же жуликоватый менталитет. Раньше большевики извиняли все свои фокусы тем, что-де мы первые строим социализм, нет опыта, оттого и ошибочки случаются… Где-то… Порой… Время от времени… А теперь та же картина, только с капитализмом. Опять они у руля. Опять они первые лезут дирижировать оркестром, причем весьма поверхностно зная нотную грамоту. Ведь в жизни не заставишь таких деятелей, например, сесть в автобус, водителем которого вызвался быть один из пассажиров. А тут прямо-таки неограниченные возможности для самодеятельного творчества.
Сегодня бизнес Баскина — это 43 компании. Производят детскую одежду, металлические изделия, строительные материалы. Намечается строительство порта в Лужской губе, проект которого уже разработан и находится на государственной экспертизе. Делал его Ленморгиппроект. Вот недавно купили тот же огромный “Фрунзенский” универмаг (о чем уже говорилось). Вернее, контрольный пакет акций — это несколько торговых корпусов на одной из оживленнейших магистралей города по дороге в аэропорт. Значит, что же — в Питере уже скупают недвижимость?
Нет. Акционируются и делают на старых площадях новое производство.
— Мы, к сожалению, — поясняет Баскин, — ничего готового не берем. А хотелось бы…
— Но ведь недвижимость покупать вроде выгодно. Она сама по себе дорожает?
— Нет. Мы приобретаем только то, что нам необходимо для производства. А что такое недвижимость? Ну скупил. А дальше что? Нужна отдача. То есть твоя покупка должна работать на тебя. Значит, там требуется что-то производить. Хочешь не хочешь, а либо товар, либо услуги… Старайся, между прочим, для народа. Но у нас в чем беда? Поскольку общество еще никак не переболеет большевизмом, то оно, как всякий больной, питается слухами, сплетнями, наветами… О проекте Лужского порта чего только не говорят: нефтяной терминал сделают, экологию погубят и корюшка знаменитая балтийская в этих водах перемрет. Хотя на самом деле против лужского варианта “ зеленые” как раз не возражают. Протестуют они против варианта Харченко, в прошлом начальника Ленинградского морского пароходства, у которого теперь не только с “зелеными”, но и с прокуратурой возникли сложности.
А в принципе Баскин за равную и гласную экспертизу всех проектов и предложений. Какие проекты специалисты признают приемлемыми, те пусть и осуществляются. В этом как раз и заключается существенная разница в подходах — ведомственном и предпринимательском. В последнем все решает здравый смысл, экологическая и экономическая целесообразность. Единственное, что Баскин исключает категорически, это строительство в Лужской губе нефтеналивки и жидкой химии. У него только сухогруз. Кроме того — что сегодня тоже важно — там будут иностранные кредиторы, но никоим образом не совладельцы. Порт должен быть российским.
— Будем платить проценты, — поясняет Баскин, — только и всего. Какая разница, под каким флагом нас кредитуют? Так весь мир поступает.
— А Львов будет вас кредитовать?
— Будет.
— И много обещал?..
— Что значит “обещал — не обещал”?! Если будет экономическая целесообразность и эффективность, то Львов ли, любой другой банкир деньги даст. А не покажем мы им эту эффективность, никто не даст. Все решается на уровне здравого смысла.
Что нужно для порта? Два миллиарда долларов и плюс еще из них 50 миллионов на ликвидацию чернобыльского следа. Еще 250 миллионов на ликвидацию экологических последствий.
— Я издал бы указ, — заявляет вдруг Баскин без малейшего юмора, — по которому лишил бы ученых званий всех докторов и академиков — экономистов. Потому что все они свои научные труды разрабатывали на экономике социализма, а не рынка. Мне смешны их претензии на руководство реформой, на их изыскания для всех нас столбовой дороги к рынку. Они понятия не имеют, что это такое.
— Как же так, ведь они постоянно изучали западный опыт и наперегонки его критиковали.
— Это они делали теоретически. Давайте я вам завтра же прочту лекцию о синхрофазотроне. Только не надо меня после этого сажать за него работать. Есть великое множество научных трудов, как, скажем, доить корову. Но не вздумайте отправлять их авторов на ферму.
— А кого, по-вашему, надо отправлять?
— Я знаю, что Петр Великий никогда не ставил капитаном корабля человека, не поработавшего на флоте баталером. То есть снабженцем. Так и сегодня — в бизнесе прежде всего нужны люди с производственным опытом, с хорошей школой жизни именно в рыночных условиях.
— Это где ж их взять? На колхозном рынке?
— Может, вы и не заметили, но уже по крайней мере лет пять часть страны (и довольно солидная) живет в рыночных условиях. И теперь даже на государственной службе у нас есть люди, которые понимают в рынке толк. Просто время их еще не пришло. Но оно не за горами…
Среди таких людей Баскин почему-то в первую очередь называет Михаила Юрьева из Москвы. Очень крупный предприниматель. Или вот Седов на Нижегородчине. Уже сама жизнь выталкивает на поверхность таких людей.
Баскин категорически утверждает, что он принципиально не дает взяток.
— Как же вы проталкиваете свои дела?
— Собственными силами.
— Но у нас же все берут?!
— Берут все. Дают не все.
Когда Баскин начинал свой бизнес в Петербурге, он восемь месяцев пробивал разрешение на двести метров подвала, чтобы поставить там свои швейные машины. Пришел в одну организацию, а там сухо, по-деловому: “Хочешь получить тысячу метров — давай взятку”. Баскин взятки не дал, а решил ехать за 100 километров от Петербурга в Кингисепп (бывший Ямбург, переименованный в честь большевика-эстонца, палача левых эсеров, чекиста, расстрелянного соотечественниками в 1922 году) и устроил там фабрику.
Есть разные возможности, множество альтернатив уйти от взятки, если тебе действительно не хочется ее давать. К примеру, недавно в Сланцах Баскину предложили… бесплатно (представляете?!) взять универмаг. Первоначально его сдали в аренду за несколько миллионов в год райпотребсоюзу. Те подсчитали — невыгодно. Закрыли универмаг, и здание стало погибать. Раньше хоть что-то, какие-то сотни тысяч имели с этого универмага городские власти, а сегодня ни шиша! Готовы даром отдать. Так жизнь все ставит на места. Была работа — не стало, были хоть какие-то деньги — теперь ничего, раньше отоваривались на месте, теперь в Питер кати. Народ, естественно, заворчал. И власти теперь готовы бесплатно отдать, только чтобы самим с насиженных кресел не слететь. Согласитесь, в этом чувствуется некое обнадеживающее веяние времени. Потому что если и дальше народ будет все сильнее давить на власть, чтобы она активнее давала дорогу бизнесу, то довольно скоро мы сможем ощутить реальную пользу от свободного предпринимательства.
До того, как стать миллионером, Илья Баскин был заместителем генерального директора швейного объединения по строительству. К концу 80-х работы завершились, и энергичный зам начал явно тяготиться своим временным состоянием не у дел. Он привык к кипучей деятельности, к конфликтам с начальством, привык “высовываться” когда и где не просят. Он умудрялся вторгаться даже не в свои сферы с каким-нибудь необычным, сметающим рутину решением.
Так, во время его “замства” на объединении произошло затоваривание продукции — белья. Никто его не покупал. Продукция пылилась на складах, а народ в объединении страдал без премии. Зарплата тогда — начало 80-х — в легпроме была пустяшной, так что без премии и прогрессивки жить становилось совсем грустно. Естественно, ни Госплан, ни министерство этого не принимали близко к сердцу и никто не хотел “поднимать волну” из-за какого-то там объединения “Волна”.
У Ильи к тому времени образовались связи с текстильным институтом. И вот он взял нескольких девушек с факультета моделирования, привез их на склад, заваленный невостребованными тканями, и предложил им изготовить из них летние модели юбок, блузок, халатиков, платьиц, пляжных костюмов… И девчонки расстарались вовсю. Причем практически бесплатно. Но тем же временем дирекция объединения по официальным каналам заказала через Дом моделей разработку аналогичного летнего ассортимента. Прошло две недели, и вот в Пассаже художественная комиссия товароведов принимает заказы. Из Дома моделей приносят какие-то несчастные чертежи одной юбочки. А Илья прямо в Пассаж привозит всех своих студенток (пришлось нанять “Икарус”) в уже готовых моделях, приводит товароведов в экстаз и получает от них заказ в неограниненном количестве. После чего руководство устроило ему грандиозный разнос на уровне Ленинградского комитета по торговле, а в Минлегпроме его обвинили в экономическом саботаже. Недаром тогда самой расхожей была поговорка, что инициатива наказуема. И только Баскин все никак не мог понять, как же можно столь нагло попирать здравый смысл, сокрушать за столетия выработанные человечеством экономические принципы? Поэтому морально он давно уже был готов расплеваться с той системой. Нужен был только удобный случай.
Вообще-то и Баскин и Жуковская — профессиональные строители, закончившие институт в конце 70-х годов. Елена работала инженером на стройке, родила девочку, а когда началась так называемая перестройка, поступила в инженерно-экономический, где увлеклась маркетингом — этой новой по тем временам дисциплиной. Сначала готовила себя к теории, но потом, став вице-президентом фирмы, с головой ушла в практику. Плюс на ней все швейное производство.
Тем временем Илья пошел дальше: у него теперь на уме строительство морского порта, организация торгового дома, металлическая архитектура — склады, производственные цеха, различные конторы: собираются по принципу карточных домиков в самые сжатые сроки. Теперь только в швейном производстве у них работает девятьсот с лишним человек. А начинали в заброшенном подвале на Невском с десятком швей. Такое и героине Чернышевского Вере Павловне не снилось, хотя, как известно, ей виделись даже дома из стали и стекла…
IV
Эмиль Золя считал спекуляцию самой соблазнительной стороной человеческого существования, вечным стремлением, заставляющим людей бороться и жить: купил дешевле — продал дороже. Но где та грань, что жестко бы отделяла торговлю от спекуляции?..
* * *
Тридцатипятилетний президент финансовой корпорации “Арман” Владислав Яснопольский считает, что если сегодня газеты и журналы оказались среди первых жертв кризиса, не надо их сотрудникам ни к кому идти с протянутой рукой. Ни к государству, ни к предпринимателям. Куда лучше, здраво оценив свои возможности в рыночных условиях, предложить деловое партнерство на равных. Это прежде всего касается солидных изданий, которые пользуются доверием общества и у которых прочных имидж и большие связи с ближним и дальним зарубежьем.
— В этом контексте совместные финансовые и товарные операции вещь вполне допустимая.
(Кстати, напомним читателю, что когда в конце прошлого — начале нынешнего столетия британские газеты стали жутким образом прогорать, то спасла их не столько реклама, сколько налаженный выпуск дешевых изданий карманного формата чудовищными по тем временам тиражами. На книжный рынок гнали буквально все подряд: классику, современных беллетристов, историю, экономику, политику, юриспруденцию, искусство. Эффект получился двоякий. Выправились сами и создали себе прочный рынок читающей публики. Потом примеру англичан последовали французы, немцы, американцы и даже Россия. Но при большевиках этот опыт был почти утрачен, потому что зачем суетиться, если государство тебя содержит и подкармливает дотациями? В результате на свет божий явились совершенно дикие с точки зрения здравого смысла феномены. Например, самая массовая ежедневная газета “Труд”, тиражи которой достигали неслыханных на Западе 18 миллионов экземпляров, за все восемьдесят лет своего существования не удосужилась обзавестись собственной типографией. Зато заимела свое издательство, которое теперь непонятно из чего кормить.)
— А что такое эти самые финансовые и товарные операции? Дешевле купил, дороже продал?
— Это во всем мире так, — весело парирует Яснопольский. — Поляки говорят: дороже купить, дешевле продать и дурно жениться умеет каждый. Попробуй по-другому.
Конечно, трудно заниматься коммерцией при нашей дурной инфраструктуре, ненадежности партнеров, зверских налогах. Но оказывается, что-то можно всему этому противопоставить.
— Любознательность и мобильность. Всегда остаются дырки в рынке, в законах, даже в бюрократическом монолите. А потом, главная опора коммерсанта — это наш неизбывный дефицит! Когда ты монопольно завозишь товар, которого нет, — это всегда интересно.
Постоянная аналитическая работа, заключение бесконечных контрактов. Это как наркотик. Сегодня бизнесмен, увы, не читает умных книг и солидных журналов. Он читает биржевые сводки приблизительно с теми же эмоциями, с какими интеллигент-шестидесятник у себя на кухне поглощал какой-нибудь десятый машинописный экземпляр “В круге первом”.
— Мы читаем биржевые сводки, — без ложной скромности заявляет Яспопольский, — чтобы другие могли читать тот же “Новый мир”.
Итак, первое, что сегодня может интересовать потребителя. Вот такой-то товар. Строится прогноз, как он будет вести себя в ближайшие полгода. Потому что если жизнь ему отпущена на меньший срок, то заниматься им просто неинтересно. Он себя не окупит. Потом идет “отработка” поставщика и покупателей, и только потом подключается товарная группа, которая реализует куплю-продажу.
Причем интересно: главе корпорации вовсе не нужно входить во все детали. Как правило, он объясняет своим сотрудникам операцию “на крупных блоках”. А дальше их разрабатывают в деталях исполнители. Тут кроется и ответ на вопрос, почему именно молодежь так рвется в бизнес. Причем посреднический. Потому что здесь, даже будучи исполнителем, ты полностью самостоятелен и решаешь поставленную задачу не по указке, а по мере собственных сил и способностей. Ты весь в игре, которую, несмотря ни на что, должен выиграть. Натуру хоть сколько-нибудь неординарную это должно увлечь.
У главы корпорации своя задача — подобрать именно таких людей. Яснопольскому это удалось относительно быстро — за полгода. Человек, который входил в элиту системников, теперь занимается в корпорации компьютерами и коммерцией. В прошлом один из самых известных гитаристов страны — глава торгового департамента. Гитару забросил, чтобы не отвлекаться. Люди очень разные, но за полгода совместного бизнеса так другу к другу притерлись, взаимопонимание у них с полуслова. Дискуссий не возникает. К слову, в мире бизнеса даже больше, чем в госсекторе, значит рекомендация. Потому что если человек, за которого ты замолвил словечко, оказался негож, то в первую очередь он подвел тебя. Значит, он бросил тень на твое доброе имя.
— Отсюда рукой подать до честного купеческого слова, — убежден Владислав, — которым Россия в свое время так удивляла Европу. Думаю, оно должно вернуться именно сейчас, когда деловые люди находятся на таком жалком юридическом обеспечении.
— Кстати, кого ни спросишь из наших бизнесменов, ну просто никто не дает взяток. Все берут, но никто не дает — чудеса, не правда ли?
— Зачем давать, когда гораздо проще привлечь к партнерству? Не госслужащих разумеется. К счастью, сегодня наша деятельность протекает на порядочном расстоянии от чиновников аппарата. Даже из таких обвальных мероприятий, как обмен денег, мы вышли без взяток. Без проблем обменяли старые купюры на новые благодаря нормальным взаимоотношениям с банком.
Так что ж они, эти бизнесмены, — своего рода государство в государстве? Нет, всего-навсего независимая частичка в этом огромном конгломерате. Конечно, могут быть трения с налоговой инспекцией, с другими органами, но по возможности стараются выполнять их требования, чтобы не было необходимости кому-то чего-то давать.
Хотя, разумеется, налоги и прочие поборы — это сущий разбой. То есть сегодня ты должен авансировать прибыль, которой не знаешь, и тут же ее заплатить. А если, не дай Бог, авансировал прибыль ниже реальной, штраф оставит тебя без штанов. А прибыли ведь может и вовсе не случиться. Но никого не волнует, откуда ты возьмешь деньги. Ладно, что такого нет нигде в мире, но что делать начинающему предпринимателю, Владислав решительно не представляет. Есть только один вариант — не начинать.
— Нужно быть не семи, двадцати пяти пядей во лбу, чтобы раскрутить новое дело. Потому что для начала вам нужно не меньше миллиона в кармане.
Яснопольский начинал десять лет назад, еще в Чебоксарах. Если учесть, что его мать из старинного нижегородского купеческого рода, то, стало быть, торговля у него в крови. Да и образование получил экономическое. А из всех книг, что прочел в школьные годы, больше всего запомнился “Гобсек”.
Биография как у большинства: после школы — завод, потом армия, после рванулся было на иняз, но не вытянул. Пришлось кончать родной Чувашский университет. Два года на дневном, потом заочный и работа на заводе “Электроприбор”. (Между прочим, очень крупный производитель электроизмерительных приборов для тепловозов и космических кораблей.) В 1991-м, став самостоятельным предпринимателем, пытался выкупить этот завод. Не удалось.
Но именно госпредприятие вытолкнуло Яснопольского в рынок. В начале 80-х на заводе был создан отдел маркетинга, хотя назывался он (слово-то было запрещено, тогда же вышла массовым тиражом книжка “В паутине маркетинга”) “Бюро по изучению конъюнктуры и спроса”. Сотрудники занимались продажей новой техники, о существовании которой еще никто не подозревал, и они должны были убедить промышленников планировать себе такие приборы, на которые еще не было спроса. Объем новой продукции составлял 10 — 20 процентов всего производства, но за ней стояло будущее А как прикажете в условиях планового идиотизма его осуществлять?
Впрочем, мысль о создании подобных отделов зародилась еще на десять лет ранее, когда страна внезапно оказалась затоварена телевизорами. Вот тогда-то и задумались. Хотя запрягали уж очень долго. Но дело с мертвой точки понемногу все же сдвинулось. В системе Минприбора существовала сеть магазинов-салонов (тогда это было одно из самых прогрессивных ведомств), двадцать по республикам и пять в России, и отдел Яснопольского проводил ежегодно до десяти семинаров по всей стране. То есть за два года — полный оборот по СССР.
Впервые за историю завода они составили картотеку на 6,5 тысяч крупных потребителей. Но сменилось руководство, и первое, что сделали новые начальники, — уничтожили картотеку. За ней — техническую библиотеку. Это был, между прочим, 1990 год.
Яснопольский ушел в территориальный центр научно-технического руководства. Там тоже удалось кое-что сделать. Например, впервые вывести республику на Познаньскую научно-техническую ярмарку. Пусть хоть Восточная Европа знает, что чуваши тоже не лыком шиты. Даже медали привезли: три золотые (весь СССР — четыре) за уникальный ткацкий станок, набор национальных украшений (большой талант работал на сувенирной фабрике) и мини-ГЭС для фермеров, геологических партий и прочих малых потребителей. Полтора-два киловатта. По тем временам она стоила 6 тысяч рублей. Вообще-то есть у центра некоторый снобизм: относиться к Чувашии как к глухой провинции. Но оттуда к нам пришел космонавт номер три, бывший министр юстиции и еще много всякого интересного народа. А если взять сегодняшний коммерческий мир, то, как утверждают знающие люди (сам я не считал), до десяти процентов сегодняшних крупных предпринимателей — выходцы с Поволжья. Готов допустить, что и больше, учитывая славные традиции региона. Хотя Яснопольский отдает приоритет в бизнесе Казани. Дескать, там другой менталитет. А в Чувашии достаточно специфический моральный климат. Там очень тяжело переживается чей-то успех. И удачник сразу же со всех сторон начинает ощущать прессинг. В Татарии этого нет, утверждает Яснопольский, и ничего другого не остается, как только брать его слова на веру. Потому что удача ему выпадала и там и там.
— Хотя чуваши чрезвычайно трудолюбивы, но на моих глазах первому фермеру-арендатору накануне вылова карпа в пруд бочку солярки шарахнули.
Уж не подобные ли случаи навели Владислава на мысль оставить родину и двинуться “завоевывать” Москву? Отрицает категорически. Говорит, что все его маркетинговые маршруты тем или иным образом обязательно проходили через Москву. Так что времени было более чем достаточно если не полюбить, то, во всяком случае, найти ее достаточно перспективной для бизнеса. И однажды он остался в одной из московских коммерческих структур замом директора. А через полгода зарегистрировал собственное дело.
Каким капиталом он мог подкрепить свои намерения? Говорит, что в кармане было пять миллионов и что, по его мнению, — это не капитал, а необходимый минимум, чтобы начать дело. Конечно, если сравнивать с нынешним, прошлый год можно считать даже благоприятным. Но все же самым главным капиталом он считает установившиеся столичные взаимоотношения. Здесь были коллеги и по старой работе, и партнеры в коммерции. Помогла и врожденная способность легко сходиться с людьми, которую еще более развила служба маркетинга.
В Чувашии на его деньги издавалась газета. Сегодня она переросла в издательство “Русь”. Яснопольский от этого предприятия отошел, потому что, как только у его партнера — нынешнего директора издательства — отпала потребность в стартовых деньгах, у них с Владиславом сразу же обнаружилось расхождение во взглядах. Но он не обижается. Считает эту ситуацию вполне нормальной для коммерческой жизни. К этому надо быть готовым, и если по каждому аналогичному случаю переживать.
— Сердца не хватит.
— А вы готовы к тому, что в какой-то момент ваша корпорация развалится?
— Все может быть, — спокойно отвечает Владислав.
— А если банкротство?
— Я уже дюжину раз разорялся и начинал с нуля. Это для меня вполне нормально.
Так что же это за машина такая для делания денег — ни усталости, ни разочарования, никаких посторонних эмоций?
— Почему? Бывает, конечно. Тогда берешь тайм-аут и три дня отсыпаешься. А на четвертый скучно становится. Опять тянет в дело.
А вообще лучший для него отдых — поехать куда-нибудь на пароходе. Для волжанина это типично. Он не мыслит своего существования в городе без реки. У него и предпринимательство началось с двух бизнес-рейсов на Санкт-Петербург и Астрахань. Это были своего рода плавучие бизнес-клубы, где читался минимальный ликбез. Контингент самый пестрый — от председателей кооперативов до банковских и заводских служащих. Упор делали на психологию и внешнеэкономическую деятельность. Шел 1991 год, и будущее было еще в тумане.
19 августа 1991-го Владислав, его сотрудник и партнер из Польши в шесть утра сошли с поезда на Казанском вокзале. Причем накануне коротали время в купе за разговорами вокруг событий на площади Тяньаньмынь. И когда по дороге в гостиницу услышали рокот танков и увидели грозные машины, юный коллега Владислава был потрясен. Он решил, что их шестидесятилетний польский партнер обладает феноменальным даром провидения. Потому что тот им накануне горячо доказывал: пока, мол, у вас социализм, от Тяньаньмыня не зарекайтесь. И вот тебе пожалуйста.
Когда катили по Ленинскому, слева шла колонна танков, справа бронетранспортеры. Возле французского посольства пришлось перейти в метро — дальше машины не пускали. На обратном пути, уже проводив поляка, на “Маяковской” он был свидетелем любопытного зрелища: колонна танков пропускала участников конгресса соотечественников. Символика этого эпизода тех бурных трех дней Яснопольского потрясла. В дежурстве у Белого дома не участвовал, хотя ходил туда не раз. И даже принял “минимальное участие” в сооружении баррикад. Но уже двадцатого сообразил, что это всего-навсего пародия на Венгрию — Чехословакию. Что на самом деле одна кучка людей пытается повернуть страну вспять, другая — защитить преобразования последних лет, а всей огромной стране, в сущности, глубоко наплевать на то, чем все это закончится.
— Но так ли?
— Сужу по родному Поволжью…
Вообще-то главные события последних лет, развал державы у Яснопольского вызывают недоумение. Зачем и кому это понадобилось? Ведь у Владислава и в Эстонии капитал остался. В свое время там можно было начать дело с 5 тысячами рублей в кармане. Сегодня это звучит сказкой, но тогда, до отделения, в республике было самое прогрессивное законодательство.
— Неужели не ясно, — удивляется Яснопольский, — что все эти региональные разрывы для бизнеса губительны. Все разглагольствуют о реформах и норовят резать по живому…
Распад СССР крепко ударил по делам концерна, а эстонских партнеров едва вообще не убил. Неожиданно для себя они оказались на жестко локализованном рынке и теперь просто не знают, что делать. От развала ровным счетом никто не выиграл. Хватит ли сил у нашего молодого бизнеса восстановить прежние связи в работоспособном режиме? Это возможно только при том непременном условии, если изменится политический климат по обе стороны границы, если будут приняты новые законы.
— Сегодня мы вне закона, — с серьезным видом утверждает Яснопольский. — Любого из нас можно задержать и, обнаружив доллары в кармане, посадить за ведение незаконных валютных операций. Я не преувеличиваю. Что-то подобное сегодня уже происходит в Казахстане. Там нескольким крупным предпринимателям, представлявшим интерес для руководящих кланов, сейчас инкриминируют дело из-за двух-трех тысяч долларов. Для обывателя это, конечно, гигантская сумма. А для нынешнего бизнесмена стоимость делового ужина. Наша пресса почему-то об этом не пишет.
— Но мы отстаиваем права человека…
— В коммунистическом режиме? Или в посткоммунистическом?
Вся разница сегодняшнего и вчерашнего режимов для Яснопольского состоит лишь в том, что нынешние властители отрицают, что они коммунисты. А в чем еще? Ну бардака больше. Безответственности. Безнаказанности. Все-таки партийная дубинка сдерживала самые разнузданные инстинкты. Страх оказаться изгоем обуздывал многих. А теперь? Обогащайся как можешь… Вот и разворовывают страну, обирают налогоплательщика.
— Но ведь и вы занимаетесь самообогащением?
— Но при этом я не использую атрибуты государственной власти и прерогативы чиновника. Я использую только свой и наемный труд. Но нанимаю опять же на свои… Ни на чьи деньги никуда не езжу. За все плачу банку и государству из своих, заработанных.
У нас еще при царях так было: неизвестно кто принимал решения. Большевики довели до абсурда феномен так называемой коллегиальности, когда персонально ответственных за какое-либо дело днем с огнем не сыщешь. Но тогда, считает Владислав, можно было хотя бы догадываться о какой-то группе лиц, заинтересованных в том или ином развитии событий. Сегодня вообще концов не найдешь. И это почему-то называется демократией.
Яснопольский сторонится политики. И даже к Партии экономической свободы относится скептически, хотя искренне уважает Борового, открывшего ему глаза на то, как в сегодняшней России можно делать большой бизнес и не угодить при этом за решетку. Однако же то, что самого Борового “не раздавили”, Владислав приписывает лишь чистой случайности.
По мнению Яснопольского, партия Борового изначально допустила ряд крупных ошибок. Самая главная — она позволила влиться в свои ряды бывшим аппаратчикам из ЦК КПСС.
— Конечно, партией должны заниматься профессионалы. Но не из ЦК КПСС, потому что партия предпринимателей должна быть партией совершенно особого типа. А то, что создал Боровой… Вряд ли Партия экономической свободы может сегодня эффективно влиять на положение дел в государстве.
Для реального участия в политической жизни страны требуется совершенно иной уровень капиталов. Необходимы сотни миллионов долларов. С меньшими деньгами — несерьезно… Политика — это очень капиталоемкое дело. Мы, деятели альтернативной экономики, на него пока что просто не способны. Силенок маловато.
Наверное, Яснопольский все же не прав, потому что перед моим мысленным взором встала фигура того же Ильи Баскина, сознательно и уверенно пришедшего в политику (ко времени нашей беседы с Яснопольским он уже выиграл выборы в обоих округах) и начавшего формировать в Питере мощное центристское движение. Причем он и раньше не держался от политики в стороне. Путч встретил вице-президентом Союза арендаторов, категорически отмежевался от его трусливой политики в те три роковых августовских дня 1991-го. На этой почве у него даже произошел разрыв с лидером Союза Павлом Буничем. Теперь мечтает цивилизовать наше молодое предпринимательство через поддержку новых проектов и молодого поколения профессиональных политиков.
— В парламенте и местных органах самоуправления, — говорил мне Баскин, — сегодня нужны прагматики-профессионалы. Сколько можно полагаться на политических юродивых и самозванцев-демагогов?! Неужели мы так ничему и не научились за последние семь-то лет?!
Есть у него и более прозаичные и менее громкие проекты вроде привлечения средств на реконструкцию исторической части Санкт-Петербурга, помощь обездоленным детям через проведение благотворительных фестивалей. Напомню, что первый такой фестиваль организовал именно Илья. Близка к реализации его идея стажировки 10 тысяч наших молодых предпринимателей в американских фирмах. Так что вопрос участия — неучастия в политике наших бизнесменов — это дело глубоко личное. И видимо, не стоит его напрямую связывать с достатком.
Тут-то мне пришло в голову задать Яснопольскому вопрос, который, по-моему, должен был многое разъяснить. Я спросил Владислава о его отношении к питерским коллегам. Тем более, что, как оказалось, он хорошо знаком с Баскиным.
— В Питере другой мир, — ответил Яснопольский. — У Москвы и Петербурга различный менталитет, разная природа бизнеса. Как сложилось с прошлых веков, так и теперь. Давно когда-то москвичи скупали в Петербурге карамель, которая там всегда была поразительно вкусна. И питерцы говорили: “А, подушечники приехали!”
Яснопольский был у Баскина на первой рождественской встрече 1992 года “Российские предприниматели — российской культуре”. Познакомился со многими талантливыми ребятами из делового мира. С некоторыми сблизился.
— И все же Баскин, Львов — это питерская элита.
Яснопольский уверен, что криминального элемента в Питере больше, чем в Москве. Чего стоит хотя бы знаменитая афера липовых фондов, принимавших от населения якобы под солидный процент приватизационные чеки и затем вместе с ваучерами разом исчезнувших! (Жертвами этой махинации стали несколько десятков тысяч петербуржцев.) А кроме того, в первопрестольной хотя и жестче конкуренция, но и “экологические ниши” для всякого рода финансовых и коммерческих предприятий куда многочисленнее.
И здесь мне почему-то вспомнилось замечание Львова о том, что в Москве каким-то хитрым образом оседают все средства, полученные в виде ассигнований, займов или помощи из-за рубежа. Хитрая столица все приберет. Хотя, конечно же, далеко не частные структуры греют на этом руки.
В отличие от Баскина Яснопольский боится вкладывать деньги в недвижимость. Считает это опасным, пока не созданы условия, не приняты соответствующие законы…
* * *
Есть у нас сегодня некоторые вещи и явления, которые понять не в состоянии никто. Ни предприниматель, который семи пядей во лбу, ни наемный работник вроде вашего покорного слуги. Ну как, чем объяснить, например, ту бессовестную грабительскую налоговую политику нового российского государства, что душит, уничтожает на корню ту самую частную инициативу, то самое честное предпринимательство и праведный бизнес, на которые оно, государство, в лице нынешних своих правителей вроде бы вознамерилось опереться?
Отсчитайте теперь два с лишним столетия назад. Россия ведет войну на юге, на севере, в Европе; на Волге борется с Пугачевым, который страшнее шведа. Но в 1775 году императрица Екатерина II издает манифест по случаю мира с Турцией, в котором освобождает купечество от подушной ненавистной ему подати и полагает платить налог в размере о д н о г о п р о ц е н т а с “объявленного по совести капитала”.
Теперь вообразим сцену: является в покои императрицы граф Григорий Орлов с такой речью: “Матушка, шведа воевать нечем, Фридриха — тем паче. Казна бедна, как церковная мышь. Яви божескую милость, издай манифест, чтобы купечеству впредь платить не процент, а сорок процентов. И не с капитала, а с ожидаемой прибыли”.
По идее, дальше следует немая сцена. Императрица внимательно изучает до боли сердечной знакомые черты фаворита, стараясь определить, пьян ли он на сей раз до безумия или уже безумен от пьянства. Потом смягчается и говорит: “Знаешь, Гришенька, ты пойди в свои покои, ляг, проспись хорошенько, а утром на коня и двадцать верст по свежему воздуху. И чтобы ни рюмочки…”
Сконфуженный Григорий удаляется, а императрица в скорбной позе, опершись на трельяж, шепчет: “Боже, сорок процентов… Бедный Гриша… Верни, Господи, ему разум…”
Сегодня Россия, слава богу, не воюет. Даже с Америкой и той подружилась. Не помню, кто сказал, что когда России не с кем воевать, она начинает бороться с самою собой, с собственным народом. Но на этот-то раз, может быть, все-таки хватит?..
Май — июль 1993.