Стихотворения
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2014
* * *
Раненый стриж на асфальте. Пустая ладонь.
Ножницы крыльев — что губы трепещут — не тронь!
Мгла пятерни окружает истошное сердце
под пленкой век. И на этот внезапный вопрос
здесь — ни ответить всерьез,
ни отвертеться.
— Гибель моя — дело дня, и едва ли успеть
грубой шершавой заботе вернуть и воспеть
хрупкие — нить проводов — и прозрачные — ночь,
залитая фонарными вспышками, — перья.
Как согревало их солнце! Теперь я —
память, несомая прочь.
Мальчик торопится, верит, смягчает шаги.
Хлебные крошки. Кормушка чердачной доски
в стружке и скорби. Так встретить зарю — для стрижа
значит себя потерять. Вот потом удивится
тот, кто ладонью поймал неподвижную птицу
и обнимает спеша…
Не оглянуться, не высказать, не уберечь.
Ветер над пухом шуршит погребальную речь,
пылью присыпав его. Но все так же беспечен
братьев моих легкокрылый охотничий свист,
Бог мой все так же лучист,
и я вторю им — по-человечьи!
* * *
Больше светлой печали! Еще
одиночества под небесами
с остановленным временем — в счет
неслучившегося между нами.
Сентябрем раскрашенные листы
ускользают меж пальцев,
шелестят: «Все уходит, лишь ты
не летишь, а застыл постояльцем».
Не ученье ли смерти кругом?
Не намек ли заботливой силы,
заходящей в прижизненный дом
школяров легкокрылых?
Вот и аудитория лип
с тополями притихла, готовясь
различать в выражении лиц
той же силой внушенную повесть.
Что еще здесь дано разглядеть?
Как еще подружиться с разлукой
там, где ливень хлещет, как плеть,
там, где осень дает тебе руку?
Так осваивай под плащом
все ее голоса, все молчанье
с обреченным бесстрашием, а еще
лучше — светлой печалью.
* * *
— «Сумма углов треугольника ABC…»
Русый мальчишка за партой. А на лице —
скука и жажда взрослости врассыпную
кинулись. За окном вдоль солнечной полосы
по асфальту шлепает мяч. «Не ссы,
Пашка!» — кричат. Дальнюю штангу замкну и —
вот оно, рядом! Болельщицкие сектора
пыльных хрущевок, по которым с утра
шепчется листопад. На мамином ситце
вышит желток ослепительной осени. В окно
к ужину просят. Гаснет сиреневое полотно
вечера. И гитарному перебору не спится —
там, где кисти берез и колечки из бересты
вовсе не напоминают пока что бинты
в угловатой палате… Под нажитым грузом
хрупкая строчка инеем проводка
тянется через пергамент виска,
только что бывшего русым.
* * *
Любовь, разыгранная по нотам
мая, обрывается сентябрем.
Усеянное безумствами лето, — и что-то
порознь для себя соберем?
Жаркой медью волос остаться
и расплавиться на белизне рукава
там, где спор возвышен до святотатства,
начатый с озорства.
Что все истины и цитаты
о Всевышнем и ни о чем
перед ужасом слез, когда ты
вся — подрагивающее плечо?
В собеседники ли, в погоню
одиночество ливнем осенним идет
и выходит на подоконник
день и ночь напролет.
* * *
Vexilla regis prodeunt inferni
verso di noi…
Dante
Дымный отблеск ада. Полночь как
судный день, — и кровь течет с экрана.
Красноглазый недоросль в очках
мышкой добивает великана
с общечеловеческим лицом.
И апофеозом реализма —
не облезлый ясень за окном,
а цветенье виртуальной жизни
в оцифрованном грядущем, где
ветеран с базукой и кастетом
все шинкует монстров и людей.
А в соседней комнате у деда
тишина такая, что хоть вой,
но не различим за канонадой
из колонок шепот смерти — той
настоящей, вкрадчивой, заклятой.
* * *
Прошлое выскакивает из-за угла
с удивленным окликом и лавиной
низвергается, так что выстроенный уклад
весь в развалинах еле видных.
Череда вопросов громоздит леса.
Скорой нитью сшиваются обрывки сплетен.
Две улыбки начинают плясать
и кокетничать в уличном переплете.
Но из времени никудышный шутник,
куда веселей — портретист и скульптор.
Ну, так различай на всем холодок его пятерни,
выцветающих красок скупость.
Кракелюры морщин. Возле губ следы
ретуши. Тени у переносицы — рядом
с алым контуром век… Полно, это лицо ли ты
целовал, ненавидел, боготворил когда-то?!
Все бумага выдерживает и ничуть
не сочувствует. Лишь память блажит у края
бездны, то силясь поглубже в нее нырнуть,
то на чудо несбыточное уповая.
ХРИЗАНТЕМА И МЕЧ
Юкио Маэда разящий удар
наносит своим мечом,
не думая ни о чем.
Его сердце молодо, разум стар
стариной горного озера, чью поверхность
не искажает зыбь, —
там где в трусости растворяется верность,
и холмы заливает победный призыв
бесчисленных Тайра. Он остался последним, кто
еще продолжает бой,
окружив себя гибельной и сверкающей стеной
двух клинков. Мастер кэндо
абсолютно спокоен,
и с самого утра
на него нападают по двое и трое.
Чувствуя, что пора,
Юкио Маэда погружается с головой
в созерцание сосен над цепью далеких гор.
Он смотрит на них в упор,
как равный. Меч заодно с корой,
хвоей, плотью, еще не превращенной в останки, —
а из мерцающей внутренней пустоты
рождаются строки танка.
— Самурай Минамото, как можешь ты,
идол невозмутимости, видеть вязь
иероглифа в полете бабочки над дурманом
луга, где в кровь и грязь
превращается все, где не рано
ли отрешаться от чувства, до срока стремясь
в могилу нирваны?
Старинные гости пришли —
аромат белых лилий
и отблеск луны —
сквозь дырявую крышу
в жилище отшельника.
Жемчуг росы превращается в пот.
Одних нападающих сменяют другие.
Вежливо улыбаясь, Юкио
Маэда вонзает в живот
меч, алый от долгой жатвы,
бесчеловечной вдвойне
на проигранной войне.
— Самурай Минамото, любой Бодхисатва
назовет тебя палачом
а не воином, вдохновенным убийцей
ближних, — едва ли виновных в том,
что их, как водой, заставляют напиться
гибелью под холодным мечом
у развалин столицы!
Изо всех сил
растут хризантемы,
чтобы успеть
вынести свой бутон
на обжигающий свет.
Солнце по венам гонит пожар.
Одних нападающих сменяют другие.
Вежливо улыбаясь, Юкио
Маэда вновь наносит удар
мечом, уже дрожащим в его руке,
как огромная гиря
вселенной, висящей на волоске.
— Самурай Минамото, что скажешь ты гидре
человечества? Кто припев
хриплой смерти подхватит со дна долины?
Или сеятель горя все презирает, как лев
презирает добычу, наполовину
живую еще, преуспев
не в мастерстве, так в гордыне?
Сливы кругом расцвели —
не налюбоваться
их нарядом прозрачным,
а оглянешься — снег
падает в рукава.
Истоки любви — за цепью далеких гор.
Путь прямого сознания — один не случаен.
Не истину, а молчанье
рождает спор.
Опускаются на глаза покрывала тьмы.
Замедляет бег колесо сансары.
Дхармакая ждет мастера дзен. И мы
скоро узнаем за переплетом старой
летописи, что скажет на это
нефритовый государь,
ну а пока Юкио Маэда
нанес последний удар.