Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2012
Сухбат Афлатуни
БАБУШКА № 20948-Z
— Левее! Левее! Еще левее! Ну, куда?.. Совсем левее!
Шаходат-опа стоит посреди двора и машет руками. Двор полит и выметен, на Шаходат-опа — новый розовый платок, который ей внук привез из Турции, и, под цвет платку, красные носки.
— Принципиально левее! Э, оглохла, что ли?
Солнечный луч скатился по закрылку, блеснул в иллюминаторе. Мы стоим вокруг и молчим. Шаходат-опа — диспетчер и старая бабушкина подруга. Посадка во двор — ее почетная должность. Чтобы виноградник не повредить, а тут еще Самых-акя решил строиться, кругом материалы. Поэтому Шаходат-опа командует в своем розовом платке, а мы вокруг просто молчим и волнуемся. Даже Рустам волнуется, хотя он меня на три года старше. «Рустам-акя», правильно сказать. Сердится, когда я просто «Рустам» говорю. Хотя по закону я его дядя, а он мне племянник, и отжимаюсь на пять раз больше, это все подтвердят.
Тарелка зависает над двором совсем низко. Ее круглая тень медленно опускается, сейчас она на крыше Самыха-акя, а сейчас уже и на стене.
Из тарелки выглядывает бабушка. На ней летный шлем, поверх шлема повязан платок. Такой же, как у Шаходат-опа, только, конечно, красивее. Из космоса его прошлый раз привезла, а в космосе, конечно, качество лучше, чем в Турции, особенно где-нибудь на Юпитере, где бабушка тоже бывает по разным делам.
Бабушка машет нам рукой. Все видят, что на ней новые летные перчатки. Все-таки нас послушалась, выбросила старые. А может, не выбросила, на память отложила. Сколько лет в них летала, и на фотографиях она тоже в них.
— Шаходат, эй, Шаходат! — слышим сверху родной бабушкин голос. — Что ты так кричишь? У меня аппаратура твой крик не выдерживает!
— Это я кричу?! — от голоса Шаходат-опа у нас закладывает уши. — Я кричу?! Да, я принципиально кричу… чтобы ты свою бандуру Самыху в помойную яму не посадила!
— Когда это я свою тарелочку Самыху-акя в помойную яму сажала, а?
— А Юлдузке в курятник кто сажал? Пять кур погибло! И один петух, между прочим!
— Ой, сказки рассказывай! Четыре курицы, четыре было, какие еще пять? И еще видимость плохая была, ветер… Потом я ей, помнишь, каких кур с Альфа-Центавра привезла? Не куры, а музыка! Юлдузка меня как благодарила, одеяло подарила, а ее пьяница Джурабой с моими детьми бесплатно занимался…
— Да, Юлдузке ты кур привезла!.. Юлдузке ты и кур везла, и таблетки от мужа, и юбку-шубку, всё ей везла…
Соскучились бабушка и Шаходат-опа друг по другу, не могут наговориться. Каждый раз, когда бабушка возвращается, Шаходат-опа, которой бабушка еще давно привезла телескоп, первая замечает летающий объект над нашей махаллей, быстро переодевается, как на праздник, и выбегает во двор, командовать. Бабушка еще свою тарелку посадить не успеет, а они уже с Шаходат-опа и поговорят, и поссорятся, и помирятся. Такая у них старинная традиция.
Этот раз Шаходат-опа особенно сильно скучала. Зайдет иногда вечером: «Ну что наша Терешкова, на связь-мязь не выходила?» Нет, отвечаем, ни на связь, ни на мязь. Шаходат-опа бабушку еще с их молодости «Терешковой» зовет, в честь первого космонавта-женщины, я карточку видел. Бабушка, правда, этим прозвищем недовольна. «Какая, — говорит, — я Терешкова? Тоже вот придумали…» Конечно, наша бабушка лучше, чем какая-то Терешкова: та один раз только слетала, а наша бабушка из космоса, можно сказать, не вылезает. «Я, — говорит, — только на денек смотаюсь туда-обратно…» Ну да, то что у них там в космосе — денек, в нашей махалле — неделя, месяц, а то и полгода: мы физику хорошо знаем. Шаходат-опа каждый раз нервничает, говорит, что это ваша бабушка разлеталась, уже возраст, надо о здоровье думать, что она там у себя на звездах забыла? «Вы ее следующий раз принципиально не пускайте, — говорит Шаходат-опа и доливает себе чай. — Сердце чувствует, не надо ей летать. Зачем ей в космос? Пусть огородом лучше занимается, внуков воспитывает, а то совсем от рук отбились — целый день на своем компьютере играют, уже сами как инопланетяне стали…» Это, конечно, не так. Мы не целый день играем, целый день нам не разрешают…
Бабушкина тарелка наконец приземляется. Как раз туда, куда нужно: на холмик во дворе, который бабушка называет Байконуром. Он — вон там, около бывшего курятника, оттуда она тоже и взлетает. Ухаживать за этим холмиком — моя обязанность. Бабушка говорит, что в космонавтике первый принцип — это чистота, чтобы мусора не было, бумажек, веточек разных. Я уже знаю — если бабушка мне шепотом скажет: «Это… Сходи, Байконур подмети, водой побрызгай…» — значит, началась подготовка к старту. Потом уже Рустам, или Рустам-акя, идет в дедушкин гараж тарелку тряпкой протирать. Хотя я уже сколько раз просил бабушку, чтобы она мне тарелку мыть доверила, потому что Рустам-акя моет не так, как нужно, я сам один раз после него грязь на нижнем люке нашел. Но бабушка говорит, пусть Рустам моет, потому что меня на три года старше, хотя я и на пять раз больше его отжимаюсь, и он мой племянник, а это все знают. Но бабушка говорит, что готовить площадку для старта — это более ответственно, я беру веник, ведро и иду на Байконур. Тут все соседи сразу понимают. Первой Шаходат-опа, которая через свой телескоп все в махалле видит, к нам стучится. Бух-бух-бух — в ворота. «Бабушка дома? Что, опять за свою музыку взялась?! Мало ей, что прошлый раз чуть с сердцем мне плохо не было…» Следом уже остальные соседи подходят — заказы делают, кому что из космоса привезти. Кому кожаную куртку с автозастежкой и автообрызгом духами. Кому калоши на колесиках с моторчиком. Кому мобильный телефон с колонками, чтобы музыка из него на всю улицу гремела. Кому просто вечный чупа-чупс. Шаходат-опа тоже поотговаривает бабушку, вздохнет и список заказов диктует. «Только ты, Зулечка, принципиально осторожней будь!.. Там теперь столько комет летает!» В лицо она бабушку Терешковой не зовет, только «Зулечка» и «Зулечка». Потому что полное бабушкино имя — я сам документ видел — № 20948-Z. Но так ее редко кто называет.
…Тем временем бабушка, уставшая, но довольная, вылезает из тарелки. Первой ее по традиции приветствует Шаходат-опа.
— Ну что, с приездом? Ой, и похудела, мадам, и выглядишь, скажу тебе…
Подруги целуются. Теперь уже наша очередь. Мы всей семьей подбегаем к бабушке, обнимаем ее.
— Ну, хоть пиалу чая сперва налейте, — улыбается бабушка. — Вой, как сразу все налетели! С ног собьете!
Я протискиваюсь к бабушке и тычусь носом в ее кожаную летную куртку. Куртка пахнет одеколоном, бабушкой и еще чем-то. Наверное, так пахнут звезды, если к ним подлететь поближе.
— Ой, Сардор, как вырос! Сколько раз уже отжиматься умеешь?
Сардор — это я. Не успеваю ей доложить о своих последних результатах, как вижу, что бабушка уже не улыбается, а строго заглядывает куда-то вниз, под тарелку.
— Сардор-жон! Что-то я тебя не узнаю… Давно Байконур подметал?
— Сегодня…
— А это что за баклажка, — бабушка поднимает расплавленную, закопченную бутылку, оказавшуюся возле сопла. — И бумажки какие-то… Не узнаю тебя, Сардор!
А я сам стою и не знаю, откуда это все взялось. Только утром ведь подметал!
Потом смотрю на Рустама и все понимаю. Это он! Он мне всегда завидовал, что бабушка меня хвалит, когда прилетает, за чистоту космодрома. И теперь накидал этот мусор, да еще сверху землей присыпал, чтобы до посадки незаметно было… Но как об этом сказать?.. А тут еще отец головой покачал:
— Эх, Сардор, Сардор…
Не выдержал я и убежал.
Надо было остаться. Но как остаться, если тебя перед всеми опозорили? Залез на старую урючину, которая около сухого арыка, здесь меня никто не найдет. А Байконур пусть Рустам подметает.
На урючине я сидел до вечера.
Я думал, меня будут искать, но меня не искали. Или искали, но не здесь, а, наверное, у Самыха-акя, я с его сыном дружу. Может, даже ходили к тете Вере, хотя у нее меня точно не было. Появляются первые звезды; жалею, что не догадался взять сюда лепешку. Хорошо смотреть на звезды, когда лепешка есть! Особенно посыпанная кунжутом; бабушка такие всегда с собой в космос берет. Без лепешки, конечно, тоже можно смотреть на звезды, но это уже не так интересно. Постоянно про глупости разные думаешь, про еду. Сейчас у нас, наверное, ужинать садятся, бабушка сладости из сумок достала. Кому, интересно, мои сладости отдадут? Рустаму, кому же еще! «Ку-ушай, Рустамчик!..»
Тяжело любоваться звездами, когда в глазах слезы. Вот если бы хоть лепешка была… Можно было бы всю ночь на урючине просидеть. Откусывать по кусочку, ждать, когда он размокнет во рту, станет мягким, немного сладким и немного соленым, и проглатывать. А зерна кунжута давить передними зубами, которые мне недавно зубной врач лечил, но я не плакал. И можно было бы разглядеть звезду, с которой родом моя бабушка, она мне ее пару раз показывала…
Да, вон с той звезды. Бабушка, правда, когда я говорю «звезда», хмурится. «Не звезда, Сардоржон, а планета. Как ваша Земля». Помолчит немного и сама себя поправляет: «Как наша Земля…»
Сама бабушка к нам очень давно попала. В одна тысяча девятьсот шестьдесят шестом году, я дату запомнил. Тогда еще ни папы моего не было, ни дяди Хусана, зато был жив дедушка Сардор, портрет которого висит в гостиной, где сейчас, наверное, ужинают, шурпу наливают… А бабушка тогда еще была не бабушка, а просто обычная инопланетянка, и летала себе на тарелке. То туда полетит, то сюда. И, конечно, врезалась в метеорит. Ба-бах! Тарелка — пи-пи-пи! — на аварийном автопилоте, посылается запрос на всех галактических языках: «Разрешите посадку! Разрешите посадку!» Никакого ответа, пришлось садиться куда попало… Облака мелькают, удар, темнота.
Утром тарелку обнаружили в нашей махалле рядом с мусорной свалкой. Вначале думали, что это тоже мусор, просто необычной формы. До бабушкиного приземления землетрясение большое было. На свалку куски глины несли, арматуру, железо… Потом подошли, посмотрели: нет, на мусор не похоже, лампочки какие-то.
«Принципиально не мусор!» — сказала девушка, которая первая не побоялась подойти к тарелке. Это была будущая Шаходат-опа, а тогда просто Шаходат. «Шаходат-солдат», как ее называли за активность и бесстрашие.
«Что же делать?» — задумались соседи. Кто-то предложил позвонить в милицию. Кто-то — вырыть методом хошара яму и все к шайтану закопать. Кто-то предположил, что это новая бомба, сброшенная американцами… После этого народа вокруг тарелки, как рассказывают, почти не осталось. Даже Шаходат-опа немного отошла и стала смотреть куда-то в сторону.
«Товарищи!» Все, кто остался, обернулись. А это к тарелке подбежал дедушка Сардор, который тогда еще был не дедушка, а только окончил институт и отслужил в армии. «Товарищи! Братья! Земляне! Не бойтесь! Это же летающая тарелка. Это же наши братья по разуму! Братья по разуму!» И пытается открыть люк в тарелке, остальным пример показывает. Ну, братья так братья. Навалились все дружно, открыли тарелку, тут бабушку и увидели.
«Да… — сказала Шаходат-опа, которая больше всех помогала. — Получается — сестра по разуму…» Хотя многие с Шаходат-опа не согласились: откуда, говорят, ты решила, что это женщина? Одни лапки и присоски! «А вы на ресницы посмотрите!»
Конечно, бабушка в молодости тоже по-другому выглядела. Это когда она на Земле пожила, внешность у нее обычной стала. Только длинные хоботочки на голове остались, но бабушка их сзади в косички заплетает, так что совсем незаметно. А тогда… Лежит без сознания, и наши махаллинские не знают, что с ней делать. Повезли в больницу — ни одна больница инопланетянку, да еще без ташкентской прописки, не принимает. Пришлось обратно в махаллю, Сардор ее у себя на балхане поселил. Заходил вечером участковый, посмотрел, головой покачал. Через день кто-то из начальства на «Волге» приезжал, посмотрел, головой покачал. Город после землетрясения восстанавливать надо, людей селить, а тут тарелки, инопланетяне, мистика какая-то… Взяли со всех расписку, что никто ничего не видел, пожелали всем новых трудовых свершений, сели на «Волгу» и пр-р-р…
А Сардор все за бабушкой ухаживал. Поначалу не знал, ни чем кормить, ни какие таблетки давать. Экспериментировал. Хлеб даст, катык. Колбасы кусочек. И смотрит, какая реакция. Стал замечать, что больной лепешки наши нравятся, фрукты. Газеты ей вслух читал, Пушкина разного. Стала поправляться. На земном языке немного сама говорить. «Салом». «Рахмат». «Дурачок»… А один вечер спустился Сардор с балханы и говорит родителям: так и так, мы с Зулей решили пожениться законным браком. Пробабушке моей тут же «скорую» стали вызывать, а прадедушка… Про то, как прадедушка радостную новость воспринял, в семье обычно не вспоминают. Когда уже свадьба была, он задумчивый, в орденах, сидел; посмотрит на сына и головой качает: «Эх, Сардор, Сардор…»
— Сардор! Сардо-ор!
Я чуть с ветки не свалился.
Знаете, кто это внизу ходит? Рустам! Поужинал, все мои сласти съел и теперь пришел. Меня не видит, уже темно, и замаскировался я хорошо.
— Сардор, ты где? Сардор! Ответь, пожалуйста!
Я молчу. Показалось, что у него голос дрожит.
— Сардор, бабушке с сердцем плохо…
…Бабушка лежит на тахте. В гостиной пахнет лекарством, горит маленький свет; только дедушкин портрет на стене, как всегда, улыбается. Рядом с бабушкой сидит Шаходат-опа и заматывает тонометр.
— Говорю тебе, Зуля, сколько можно туда-сюда мотаться… Не девочка уже.
— Не девочка, — со слабой улыбкой соглашается бабушка.
— А, явился! — замечает меня Шаходат-опа. — Где был?
— Он на старой урючине сидел, — отвечает за меня Рустам.
Я смотрю на него с гневом. Если бы не бабушка…
— Бабушка, это я насыпал мусор на Байконур… — громко говорит Рустам и выходит из комнаты.
— Ну вот, — говорит Шаходат-опа, — теперь этот убежал. Говорю тебе принципиально: внуками займись, огородом…
— Бабушка, — не выдерживаю я. — А вы сладости привезли?
— Привезла. Только еще ничего не разложила. Все в сумках. Иди, позови Рустама.
Рустам стоит за дверью. У него мокрые ладони.
— Мир?
Мы обнялись. И он тут же меня ущипнул!
…Я не могу заснуть. В щелку двери пробивается свет и царапает глаза. Там, на веранде, бабушка и соседки. Ужин давно кончился, бабушке стало легче, и они все разговаривают.
— Так что много купить не смогла, — слышу бабушкин голос. — И на Меркурии на барахолке все подорожало, и даже на Юпитере.
— А мы думали, только у нас здесь цены растут…
Я накрываю голову подушкой. Становится жарко и тихо. Со стены, где ковер, на меня улыбается дедушка Сардор, которого я не помню.
…После свадьбы молодые дедушка с бабушкой поселились на балхане. В семье к невестке понемногу привыкли. Каждое утро двор подметает, обед готовит, в огороде работает, все быстро делает, не устает, еще в детсад устроилась работать и на баяне научилась играть. Старики довольны; в махалле тоже говорят: вот, с хорошей планеты Сардор себе жену взял. Только с детьми не сразу получилось, для бабушкиной жизни это было опасно, даже дедушка отговаривал. Но бабушка сказала, что уже бывали случаи, когда у жителей ее планеты от землян детишки рождались, и стала их перечислять: Будда, Сократ, Юлий Цезарь, Алишер Навои… Дедушка подумал и согласился. Так родились у них сыновья-близнецы, мой папа Хасан и дядя Хусан, который сейчас в Оксфордском университете преподает, только ему там не нравится, скучно, говорит.
А мой папа в милицию работать пошел, участковым. Все, кто его знает, говорят, что он гениальный участковый. На каком бы участке ни работал, никаких происшествий, нарушений, и даже те, кто раньше врагами были, пока отец работает, друзьями становятся. Папе уже сколько раз повышение предлагали, разные должности, а он только улыбается. Дядя Хусан, когда из Оксфорда приезжает, папу подкалывать начинает: ты, с твоими мозгами, — и на такой работе… Папа молчит, чай пьет, потом не выдержит: я, говорит, как могу, людям пользу приношу, живым людям, а ты в своем Оксфорде с этой математикой… Тут папа заметит, что я сижу-слушаю, и замолкает. Бабушка моего папу тоже, кажется, больше любит. Он с ней живет, заботится.
Бабушка с дедушкой Сардором двадцать пять лет душа в душу прожили. Дом перестроили, машину купили, два раза на Черное море отдыхать ездили. Только бабушка иногда про свою тарелку вспоминала: «Что это мы зря на билеты на самолет туда-сюда тратимся, тарелка стоит без дела, горючее в ней вечное…» Дедушка только вздыхал. Те, на «Волге», после того раза снова приезжали, сразу после свадьбы: с одной стороны, поздравили, а с другой — посоветовали, чтобы он за женой присматривал, особенно в отношении полетов. «Вот этого, — говорят, — не надо…» Даже предложили тарелку на всякий случай на металлолом сдать. Но тут дедушка наотрез отказался: «Пусть стоит! Может, еще науке послужит…» — «Наша наука, товарищ Азизов, — сказали ему, — и без вашей железяки обойдется. Если что — пеняйте на себя…» Так что, пока дедушка Сардор был жив, тарелка стояла в гараже, и в ней хранились разные варенья и помидоры, которые бабушка очень хорошо умела солить.
Когда у дедушки Сардора уже рак обнаружился, бабушка все рвалась в космос слетать, лекарства привезти — у нее на планете рак давно победили. Но дедушка на эти разговоры отворачивался к стенке. Только незадолго до смерти, ночью, тихо попросил бабушку, чтобы она его на тарелке повыше подняла… не в космос, конечно — туда людям на бабушкиной тарелке летать нельзя, а хотя бы в стратосферу… У бабушки уже тарелка подготовленной стояла, без всяких варений; закутала дедушку в одеяло и усадила в тарелке с собой рядом, тарелка-то маленькая. Под утро, пока махалля спала, и стартовали. Поглядели с высоты на восход солнца, вспомнили молодость, разные забавные случаи… А дедушка все на звезды смотрел, какие они большие и близкие. Утром благополучно приземлились. А через четыре дня уже хоронили, плов готовили, бабушке с работы соболезнование прислали: «Хурматли[1] № 20948-Z опа!..»
Тут как раз уже новые времена настали. Про нашу бабушку узнали, в махаллю министры стали приезжать, журналисты, экстрасенсы. Даже американцы приехали. Бабушка американцам интервью дала, но тарелку трогать не разрешила. Если, говорит, каждый трогать будет, от тарелки что останется, а, мистер?.. Бабушку даже на всякий случай медалью наградили. Когда награждали, она прямо спросила, можно ли ей теперь в космос летать. «Конечно, — сказали ей, — только овировскую визу получайте, и летите куда хотите, хоть на Марс, хоть на Андромеду, хоть в Черную Дыру». Бабушка поблагодарила, сказала, что в Черную Дыру пока не собирается, на Марсе тоже делать нечего, а вот на Андромеду и еще кое-куда можно, там и вещи недорогие, и качество хорошее… Так стала наша бабушка снова в космос летать. Хотя, конечно, возраст, и здоровье, говорит, уже не то, но семье помогать надо, сыну, внукам, племянникам…
— Сардоржон, спишь?..
Это бабушкин голос. Я открываю глаза.
Бабушка сидит надо мной и гладит рукой одеяло.
— Ты меня извини, что при всех тебя поругала, ладно?
Я извиняю и подвигаюсь к ней поближе. Она смотрит на ковер, на дедушкин портрет.
— Бабушка, а вы больше никуда не полетите?
Бабушка вздыхает. Вздыхает она не так, как обычные бабушки. У нее еще хоботочки начинают под платком шевелиться, а ногти из розовых становятся ярко-голубыми. И светятся в темноте.
— Сама больше не хочу лететь, — говорит бабушка. — Этот раз… Не расскажешь никому?
Я клянусь жизнью.
— Тише… Этот раз под метеоритный дождь попала. Еле выбралась. А возраст уже не тот. Не то что в молодости.
Голубое мерцание вокруг бабушкиных ногтей гаснет. Значит, ей уже не так грустно. Можно задавать разные вопросы. И я задаю:
— Бабушка, а вы же говорили, что жители вашей планеты живут долго-долго…
— Да, долго. Только здесь, на Земле, как ни крути, люди все равно дольше живут. Время на Земле медленно идет. Особенно здесь, в махалле. От этого люди несколько жизней прожить успевают. Хотя и не замечают этого.
— Нет, я замечаю, — говорю. — Когда я маленький был, я совсем другой был. Маленький, глупый. А теперь я — вот такой. И в бассейн хожу, и отжимаюсь.
Бабушка улыбается.
— Ладно, Сардоржон, спи. Только ты Байконур все равно хорошо подметай. Договорились?
…Наступила осень. Листья на старой урючине стали желтыми и немного красными. Бабушка занималась огородом и смотрела телесериалы, хотя очень строго их критиковала каждый раз. Мы с Рустамом поссорились и три дня не разговаривали, но потом почему-то помирились.
А когда почти все листья на урючине стали красными, заболела Шаходат-опа. Бабушка целые дни просиживала возле ее кровати и гладила ее руку, которая вдруг стала сухой и совсем маленькой. Один раз, заходя за бабушкой, я услышал, как Шаходат-опа громко говорит: «И не думай даже!..», а бабушка: «И подумаю! Я до сих пор себе кончину Сардора-акя не могу простить!».
Всю ночь шел дождь. Сквозь сон я слышал, как бабушка молится на веранде.
Открыв глаза утром, я увидел над собой ее лицо.
— Это… Сходи, Байконур подмети, мусор оттуда убери…
Напрасно мы все ее отговаривали. Напрасно Шаходат-опа пришла, с палочкой, ругалась и палочкой стучала. Напрасно дядя Хусан из Оксфорда звонил, просил хотя бы подождать его приезда. Бесполезно.
Даже Шаходат-опа, выйдя от бабушки, села на скамейку и развела руками:
— Э-эх! Что с нее взять — инопланетянкой была, инопланетянкой и осталась!
…Металлический корпус тарелки медленно поднимается над двором.
Осеннее солнце зажигается в иллюминаторе. Прыгает детвора; что-то говорит, сделав ладони рупором, отец, отпросившийся с дежурства. «Правее! Правее… Принципиально правее!» — пытается кричать Шаходат-опа, но ее голос ослаб от болезни, и на лбу выступает испарина. Круглая тень от тарелки поднимается по саманной стене Самыха-акя, по шиферу крыши, и исчезает…
Наступает время ожидания. Дни, недели. Приходит зима; первый снег ложится на махаллю, как покрывало. Урючина укрыта снегом, на нее уже не заберешься, и я любуюсь звездами из окна. Шаходат-опе все хуже, она уже не встает. Приближается Новый год, елки и апельсины.
Новый год мы встретили неинтересно. От бабушки не было никаких вестей. Рустам переоделся Дедом Морозом, но было совсем не смешно, потому что все знали, что это Рустам. Мама зажгла бенгальские огни, но они почти не горели и только дымились — не сравнить с теми, какие бабушка привозила с Венеры. Те горели так, что соседи пожарных по ошибке вызвали.
Когда пробило двенадцать, я грустно сказал пять раз «Ура!» и пошел спать.
Утром… Утром все проснулись от крика Рустама: «Бабушка приехала!» Он стоял возле елки и сжимал водяной пистолет — такой, какой заказывал бабушке перед отъездом. Пока все разглядывали пистолет, я быстро проверил свою территорию под елкой — у каждого из нас под елкой была своя часть, куда клались подарки… Новая модель летающей тарелки! Именно такая, какую я…
— Хасан-акя! — выходила из спальни мама. — Зуля-опа мне космические духи прислала, какие я просила!
Папа стоял лохматый, в пижаме, и сжимал супербесконтактную бритву.
— Ничего не понимаю… Когда же мама прилетела? Где она?
Ни во дворе, нигде бабушки не было. Густо сыпал снег. В переулке мне показалось, сквозь снежинки, что ковыляет вдоль забора знакомая фигура.
— Бабушка!
— А? — фигура повернулась, и я разглядел лицо Шаходат-опы. — Где она? Где? Я же ее во сне видела, как будто передо мной стоит. Просыпаюсь, а на тумбочке — космические лекарства, те самые. Одну таблетку выпила — боль как рукой сняло. Думаю, схожу к вам, узнаю…
Потом к нам приходила вся махалля. Все нашли — кто под елкой, кто на разных видных местах — все те заказы, которые взяла у них бабушка. Все было — кроме самой бабушки и ее летающей тарелки. Напрасно Шаходат-опа, выздоровев, глядела целые дни в телескоп. Напрасно мы с Рустамом установили дежурство на старой урючине, откуда все небо над нашей махаллей было видно как на ладони.
Наступила весна, урючина покрылась цветами и тихо осыпалась. Я стряхивал с коротких, как ежик, волос Рустама лепестки, а он — с моих, специально так, чтобы было немножко больно. Бабушку уже никто не ждал. Даже Шаходат-опа перестала смотреть в телескоп и переключилась на телевизор. Однажды, вернувшись из школы, я заметил мертвого барана, без шкуры, на перекладине возле бывшего курятника. Вокруг ходили люди, соседи, родственники. У всех были спокойные, деловые лица. «Опять на Байконур мусор накидали», — сказал я. Папа ничего не ответил и ушел в другую комнату. Гости сидели долго, вспоминали бабушку, ее доброту. Я подмел Байконур и ушел спать.
Лег и вспомнил, что забыл сделать одну вещь. Которую теперь делаю каждый вечер. Натянул штаны и выбежал во двор. Погода была ясной, все небо горело от звезд. Я прочитал молитву, которую сам придумал. Потом сказал:
— Бабушка, возвращайтесь! Я вас очень люблю, возвращайтесь! Я подмел Байконур! Я все хорошо подмел, посмотрите, как чисто… Ну возвращайтесь скорее, бабушка, я буду всегда подметать…
Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев)родился в 1971 году. Поэт, прозаик, критик. Лауреат «Русской премии» и поощрительной премии «Триумф». Главный редактор журнала «Восток Свыше». Живет в Ташкенте.