Эссе
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2008
В ПОИСКАХ УСКОЛЬЗАЮЩЕГО РАЗНООБРАЗИЯ
Мир, окружающий нас сегодня, неимоверно разнообразен. Но больше или меньше это разнообразие по сравнению с предыдущим днем или тысячелетием? Если больше — благо ли это? Если меньше — стоит ли печалиться?
В чем ценность разнообразия мира вокруг и внутри нас? Ни древние богословы, ни современные ученые не смогли однозначно ответить на этот вопрос. Так не пора ли, разнообразия ради, восполнить этот пробел? Ведь если этого не сделать, антиглобалисты так и не поймут, ради чего и против чего протестуют, а космополиты так и не примирятся со схватками глобализации.
Существуют ли вообще однозначные ответы на поставленные вопросы? А может быть, однозначные ответы тоже могут быть разнообразны? Весьма вероятно. Более того, вполне возможно, что под конец этого совместного предприятия автор и читатель придут к противоположным выводам.
Но, не начав пути, мы ничего не достигнем. А потому, в лучших традициях естествоиспытателей, давайте зададимся целью выследить и изловить ускользающее разнообразие. Тогда мы сможем его измерить, взвесить, описать и тем самым установить его ценность. Разумеется, разнообразие при этом не пострадает, как и уважаемый читатель. При неблагоприятном стечении обстоятельств удар целиком придется на автора.
Осуществление нашего амбициозного прожекта требует небольшой, хотя и непрофессиональной подготовки. А потому давайте обыщем письменные столы, книжные шкафы и чердаки сознания и извлечем оттуда хорошо известные инструменты мыслителей. А именно: ворох газет (подойдут практически любые, даже электронные), зеркало, бритву Оккама, философский камень, щепотку соли Мертвого моря, а также плод древа знаний, перо пегаса и побольше белых пятен.
Ворох газет
Газеты понадобятся для приманки. Точнее, не сами газеты, а дилеммы, трилеммы и полилеммы, на которые непрестанно указывают эти “стрелки на циферблате истории”. Не стоит особо беспокоиться, если чтение газет навеет вдруг скуку, а в голове станут появляться вопросы личного порядка — это только поможет в нашем эксперименте. Итак, один лишь беглый взгляд на заголовки создает впечатление, что практически каждое человеческое решение направлено либо на увеличение, либо на сокращение разнообразия.
Стоит ли включать изучение религий в школьную программу, и если стоит, то скольких религий? Если природа производит близнецов, то почему запрещают клонирование человека? Сколько языков могут быть официальными в многонациональной стране: один, как в Нигерии, или одиннадцать, как в ЮАР? Да будь ты хоть трижды профессионалом — чем делать каждый день одно и то же, не стоит ли попробовать что-то новое? Как у “зеленых” только духу хватает бороться за сохранение исчезающих животных и растений, в то время как миллионы людей страдают от голода и болезней? Распечатать фото на цветном или черно-белом принтере? Что важнее: сохранить для аборигенов возможности традиционного лова рыбы на Амазонке или уничтожить их уникальный образ жизни, построив очередную гидроэлектростанцию? Скоро обед — заказать салат-бар или одно блюдо? Должен ли ЕС диверсифицировать свои источники энергии, или можно положиться на небольшое число имеющихся? Кто вообще придумал моногамию, чем был плох промискуитет — ведь вместе с браком появились измены? Можно ли узаконивать гомосексуальные браки в странах, которые и так страдают от значительного снижения рождаемости? Является ли массовая кастомизация потребительских товаров выходом из проблем, порождаемых обществом массового потребления, или она только усугубляет их?
Осторожно: ловя разнообразие, можно и самому запутаться в многочисленных вопросах, им создаваемых. Но манок сработал. Разнообразие подпустило нас очень близко. Чтобы изловить его, осталось сделать всего лишь несколько набросков.
Зеркало
Попытки человека увеличить или уменьшить окружающее его разнообразие зачастую дают противоположный эффект. Возьмем, например, глобализацию. Этот термин, в который пытаются запихнуть все многообразие современных социо-политических и экономических процессов, наводит на мысли о стирании границ и различий. И мы, действительно, ежедневно являемся тому свидетелями, — как и все новым всплескам национализма и протекционизма.
Экологи расходятся во мнениях, повышает ли богатство биоразнообразия устойчивость системы к внешним стрессам. Британские колонисты, казалось бы, стремились увеличить окружающее их разнообразие, разводя лис и кроликов в Австралии и высаживая дубы и джакаранды в Африке. Но результатом стала деградация местных экосистем, вытеснение “захватчиками” коренных видов фауны и флоры и общее сокращение биологического богатства. Теперь уже потомки колонистов затеяли дорогостоящие исследования по восстановлению генома и искусственной репродукции видов, исчезнувших по вине человека, — от тасманийского тигра до дронта, вынесенного на герб Маврикия. Однако кто знает, что будет, даже если эти эксперименты увенчаются успехом. Ведь будучи воссозданной, “вторичная природа” окажется чуждой уже перестроившимся экосистемам.
Социологи ратуют за экспансию среднего класса и указывают на угрозы, исходящие от имущественного расслоения и религиозно-этнической стратификации. С этой точки зрения, аномалией является само существование таких гетерогенных стран, как современная Индия или Византия на протяжении всей ее тысячелетней истории.
Под лозунгами égalité áыли сметены последние остатки феодализма. Но, как показывает история “холодной войны”, вряд ли можно придумать большего врага капитализму, нежели всеобщее равенство. Такова же логика многих религий: провозглашая равенство всех верующих, они одновременно узаконивают существующие различия между ними. А сами верующие до сих пор ведут кровавые войны во имя Бога, который прощает и приемлет любое разнообразие мыслей и поступков, кроме неверования в самого себя.
Историки и археологи затрачивают огромные силы и деньги на поиски истлевших черепков и ветхих пергаментов. При этом большая часть человечества никогда не сможет посетить музеи, в которых хранится эта пыль минувших веков. Лингвисты восстанавливают фонетику мертвых языков, разыскивают последних носителей бесписьменных наречий. Но при этом нередко не находят общего языка с собственными детьми.
Симметрия и отражение, сколь бы причудливые формы они ни принимали, оказывают на разнообразие магнетическое воздействие. Звезды удваиваются в зеркале моря, верх и низ меняются местами в хрусталике глаза, луч света превращается в радугу, будучи преломленным каплей воды. Разнообразие откликается как на зов венецианских зеркал, делающих отражение прекраснее оригинала, так и на призыв кривых рефлекторов троллей, превращающих смотрящегося в них в урода. А потому поймать разнообразие можно с помощью любого предмета, в который встроено зеркало, — видеокамеры скрытого наблюдения, микроскопа, телескопа, гнезда сороки-воровки или просто пудреницы.
Бритва Оккама
Теперь, когда разнообразие с помощью совсем нехитрых приемов оказалось в наших руках, пришло время взвесить его и измерить. Однако возможно ли это?
Разнообразие неизмеримо, так как оно — всего лишь абстракция, порожденная человеческим сознанием. Любой параметр разнообразия, который можно измыслить, любая классификация порождает едва ли не больше вопросов, нежели ответов. С какого количества зерен их горстки считаются кучами? Где грань между Средними веками и Новым временем? Можно ли относить африканских слонов, живущих в саваннах, и их родичей, живущих в лесу, к одному виду? В какой момент диалект перерастает в самостоятельный язык? Почему различают семь цветов радуги, а не двенадцать? Отчего современные астрономы выделяют на небе созвездия Эридана и Павлина, но отменили предложенные когда-то созвездия Иордана и Петуха?
Разнообразие индивидов, в отличие от разнообразия видов и прочих таксонов, на первый взгляд, кажется неоспоримым. Можно по-разному классифицировать снежинки, но практически невозможно найти две абсолютно одинаковые. Однако и это разнообразие — лишь изнанка всеобщего единства. Иудейско-христианский Авраам предстает мусульманским Ибрагимом, близкими родственниками китайских панд оказываются североамериканские еноты, а галактики, разбросанные на десятки и сотни световых лет друг от друга, быть может, произошли в результате одного гигантского взрыва. Не множим ли мы, вопреки завету Оккама, сущности сверх необходимости?
Но вывод о диалектическом единстве любого разнообразия — это вовсе не следствие работы лезвием, отсекающим “лишнее”. И не просто потому, что в начале пути мы обещали, что в результате наших испытаний разнообразие не пострадает. Истинная причина в том, что разнообразие мира, отраженное человеческим сознанием, легко ломает саму бритву Оккама. То, что казалось простым английскому философу, другому, напротив, покажется чрезвычайно сложным. Единственный, кто воспринимает безграничное богатство этого мира во всей полноте и единстве, — это Бог.
Так и само разнообразие не может быть предметом измерения, но является предметом веры. Именно поэтому наиболее точны и емки его концепции, знакомые нам по священным текстам разных народов. Христианский Бог един в трех лицах, Будда имеет много воплощений, а древнегреческий Зевс превращается в кого пожелает.
Философский камень
В отличие от Бога, знания и восприятие человека небезграничны. В этом еще одна причина провала любой человеческой попытки измерить бесконечное разнообразие. Подобно линии горизонта, предел узнанного разнообразия отодвигается с каждой открытой землей, звездой, химическим элементом. Линней классифицировал огромное число живых существ, но число описанных им организмов гораздо меньше неизвестных науке — неоткрытых современных, прошлых или будущих видов.
Будучи преломленным ограниченным восприятием человека, разнообразие само является мерой нашего восприятия, нашей идентичности, нашего бытия. Прошлое отличается от настоящего тем, что именно в нем обитали то ли динозавры, то ли многоголовые огнедышащие драконы. Племя, избравшее своим тотемом мамонта, отличало себя тем самым от племени саблезубого тигра. Граница между Германией и Нидерландами проходит там, где перестают говорить “ich” и произносят “ik”. Россия пытается отыскать или воссоздать “Янтарную комнату” как символ своей уникальной культуры. Древний Китай тщательно охранял секрет шелководства, чтобы закрепить свое превосходство над другими народами. И если современные тинэйджеры слушают эмо или рэп, чтобы понять, кто они такие, то античные мыслители с той же целью обсуждали предание об Атлантиде.
Поэтому неудивительно, что следующий инструмент из нашего естествоиспытательского арсенала называется не “камнем алхимиков”, а “философским камнем”. Не меньше, чем золото или вечная жизнь, философский ум привлекала возможность превращать одну субстанцию в другую, и так до бесконечности… Ведь обладатель такого универсального преобразователя обрел бы бесконечное множество возможностей самоидентификации.
В неограниченных возможностях самоопределения человека по отношению к любой крупице бытия и состоит ценность неизмеримого и бесконечного разнообразия. И каждый сам определяет, что это за крупица.
Щепотка соли Мертвого моря
Создатель всего сущего, воспринимающий мир в его цельности, различающий или не различающий по своему усмотрению прошлое, настоящее и будущее, без сожаления уничтожает свои творения, устраивая потопы и огненные дожди. Но человеку часто жаль утраченного. Лотова жена отдала жизнь за единственный взгляд на Содом и Гоморру — и превратилась в соляной столп где-то на берегу Мертвого моря.
Наша тоска по утраченному разнообразию проявляется в скорби по своим упущенным возможностям, по умершим людям, — даже тем, кого мы никогда не знали, — вымершим животным, сгинувшим наречиям, безвозвратно утраченным шедеврам, секретам мастерства, погибшим цивилизациям. Ведь все это — утерянные возможности поиска и обретения своей сути. И многие, действительно, пытаются вырубить свою идентичность из соляного столпа прошлого.
Вместе с тем в ограниченности человеческого восприятия заложена и другая сила, присущая только людям. Попробуйте выпустить разнообразие из ваших рук — оно никуда не уйдет. Ведь, в отличие от всеведущего Бога, людям всегда доступна радость и мука познания нового — в пространстве и во времени.
Плод древа знаний
Разнообразные споры о форме плода древа знаний зачастую уводят от понимания сути и ценности самого разнообразия. Неважно, чем является следующий инструмент нашего естествоиспытания — яблоком или гранатом, фигой или тамариндом, орехом гинкго или еловой шишкой — важно, что по содержанию это дикий плод.
Древо знаний, описанное в буддизме и исламе, преданиях шумеров и викингов, в Библии или Старшей Эдде — не просто символ природы, частью которой является и человек. Выражаясь современным языком, древо знаний — это олицетворение окружающей среды, то есть природы вне человека, а точнее, вне его сознания. Это дерево и его плоды — воплощение всего естественного, нерукотворного, — того, к появлению чего людской ум не имеет отношения, и того, о чем человек и человечество постоянно узнают что-то новое.
Не понимая возможных последствий, каждый из людей в самом начале своей жизни вкушает плод древа знаний. В этот момент он узнает, что ничего не знает. Тем самым плод древа знаний вызывает у человека стопроцентное привыкание. Ведь для того, чтобы идентифицировать себя по отношению к “своей” крупице бытия, эту крупицу надо найти. Кому-то этот поиск удается достаточно быстро, а кто-то не успевает завершить его на протяжении всей жизни.
Школы, университеты, средства массовой информации утоляют жажду новых знаний, но они несравнимы с теми открытиями, которые человек делает сам: ступая на Луну или вырезая надпись “здесь был Вася” на стволе бамбука где-нибудь на острове Хайнань. Ведь каждое такое знакомство с новыми проявлениями разнообразия увеличивает возможности самоидентификации не только у абстрактного человечества или его части, но и у конкретного индивида.
Перо пегаса
Что бы ни говорили древние тексты об ангелах и демонах, пегасах и тулпарах, грифонах и сиринах, даже современной науке, отжавшей сок из множества плодов древа знаний, пока не удалось скрестить птиц и млекопитающих. Казалось бы, сама природа поставила невозможность скрещивания дальнеродственных видов на стражу разнообразия. Так откуда же взялись в сознании человека все эти противоестественные гибриды? Возможно, их выносило недовольство окружающим миром, в котором человек так и не находил возможностей самоидентификации.
Древние предания повествуют о русалках и кентаврах, а имена мифических существ носят сегодня небесные созвездия и морские месторождения нефти. Но те, кто сшивал чучела единорогов и василисков из шкур других животных, и помыслить не могли о существах, принципиально отличных от всего им известного, — о кенгуру и утконосах, обитавших на той же планете. Казалось бы, вот признак тщетности человеческих попыток увеличить окружающее его разнообразие.
Однако наше естествоиспытание уже показало, что разнообразие существует лишь в сознании человека, а потому вряд ли можно говорить о том, что людское творчество может обогатить окружающий мир. Оно может обогатить только самого человека.
Японцы вывели более сотни пород шелкопряда, голландцы создали тюльпаны, похожие на розы, а Дарвин поражался причудливости и многообразию пород домашних голубей. Однако стоит выпустить на волю всех этих дутышей и турманов, трубачей и пересмешников — будь то действительно голуби или люди, создавшие их по своему образу и подобию, — как за несколько поколений они смешаются и вновь станут похожими на обычных сизарей. Плоды творчества человека не могут существовать без поддерживающей деятельности других людей.
Человек постоянно узнает что-то новое об окружающем его сознание мире, а затем уже смешивает известные ему образы, звуки, краски, атомы, гены и другие элементы в ранее неизвестные, а потому новые для него комбинации. Так взамен пещер были построены первые жилища, вместо лесов разведены сады, а на смену голосам птиц и самих людей созданы музыкальные инструменты. Так появились внутри границ человеческого знания все использованные нами инструменты — газеты, зеркало, бритва Оккама, философский камень, щепотка соли Мертвого моря (ведь это имя дал ему человек), плод древа знаний и перо пегаса. Так был создан и этот текст, не содержащий в себе ни новых слов, ни новых образов, но отразивший мысли, новые для автора.
Вместе с появлением творчества возникло и еще одно новшество — противопоставление культуры и натуры, естественного и искусственного, рожденного и созданного. Человек создал в своем воображении феникса и лохнесское чудовище, но уничтожил странствующего голубя и стеллерову корову. Священные тексты описывают рай земной, в то время как читающие их вырубают сельву и отравляют воды и воздух. Но, прежде всего, это противопоставление выливается в борьбу внутри человека, будь то метания современных туристов между архитектурными достопримечательностями и дикой природой или войны тех, кто считает себя более “цивилизованными”, против “варваров”.
Можно сожалеть о том, что Гоголь сжег второй том “Мертвых душ”, и мы никогда не сможем его полностью прочитать. Но как автор он имел на это право, поскольку при желании мог восстановить рукопись или создать что-то, на свой взгляд, более совершенное. Так и современный человек в состоянии возродить мертвый язык, реконструировать по эскизам роспись древнего храма и воссоздать практически все, что когда-то сам создал.
Но, по определению, человек не может восстановить нерукотворные крупицы бытия, которые он уничтожает в окружающем его мире — других людей, ландшафты, животных и растения. Все, что человек пока может сделать, — это прекратить рубить ветви и корни дикого древа знаний. Многие его сучья, подпиленные человеком, уже обломились и больно ударили дровосека.
Сами по себе антропогенные изменения не потеря для окружающего мира и Бога, создавшего бесконечное разнообразие — для них вообще не существует потерь. Но для человека исчезновение хорошо знакомых ему крупиц бытия означает сокращение возможностей самоопределения.
Белые пятна
Новое не посещает наш мир по расписанию, подобно поездам или светилам. В то время как для кого-то события идут своим чередом, несутся галопом или летят, как пегас, для другого ход истории останавливается. Знати, пользующейся известностью больше, чем знанием, всегда было выгодно управлять миром, в котором разнообразию определены известные рамки, а ход событий предсказуем. В то же время, новое не всегда несет в себе благо, и даже в раю ради профилактики появления нового зла нет времени, а светила, знаменующие его ход, застыли на небосклоне. Поэтому в каждую эпоху — и эпоха глобализации не исключение — кто-то вновь возвещает о конце истории.
Но среди тех, кому адресован этот клич, обязательно находится кто-нибудь, заметивший в предложенной картине мироустройства белое пятно, за которым скрывается что-то новое. Закрасить такое пятно можно лишь соком плода с дерева знаний или краской воображения. И с каждым новым таким мазком человек разрушает прежние табу, будь то запреты на пересечение границ детского манежика или суверенного государства, мораторий на клонирование организмов или эмбарго на торговлю обогащенным ураном. По этой причине граффити обязательно появляются везде, где возведением заслонов пытаются воспроизвести ограниченность собственного сознания, — на Берлинской стене, заборах роскошных вилл, Стене плача, ограждениях Московской кольцевой автодороги.
Подстегиваемый собственной ограниченностью, человек стремится приблизиться в своем восприятии к Богу, бесконечно разнообразному и единому одновременно. История — не более чем дистанция между Богом и человеком. Разница в том, что люди в большинстве своем видят в этой дистанции лишь цепочку белых пятен на холсте, почти полностью расписанном человеческим знанием и творчеством. А для Бога вся живописная работа, проделанная человеком, — лишь небольшой эскиз на бесконечном полотне разнообразия.