Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2008
Двуязычный реквием для спасенных. На третьем, русском
Вот и они, плохие дни. Всю ночь бомбили город
и некуда было бежать. Когда рассвело,
громы притихли. Я подкрался к окну –
в кривых лучах рассвета качались
возросшие над городом за пару часов
гигантские деревья дыма, вцепившиеся
все еще пылающими корнями огня
в спящие тела, уже навечно спящие. Мне пока не до них,
не до скорби; сердце переполнено верой,
что я и мои спасемся, что следующий снаряд поразит
другой дом, хотя бы вон тот – соседний,
а наш уцелеет. Стою у окна, приколов взор к небу.
Ну конечно же, к небу. А откуда еще ждать беды?
Откуда еще ждать спасения? И куда еще
смотреть?
Не на дом же соседний,
к окнам которого подкрались уже люди,
приколов взоры к небу. Их сердца переполнены верой.
Андрей Грицман
* * *
Звияд, Котэ, Ника,Зураб,
Шота. В “опасной зоне”
горит волшебная гора,
где дикий виноград на склоне.
Закат зияет. Старший брат
с утра охоч до перестрелки.
Тогда ракета типа “Град”
шмальнет в долине с опохмелки.
Зрит четкая чеканка гор.
Кемаль-паша на горизонте.
Остер истории озон,
но гарь плывет в Батумском порте.
Они ожили навсегда,
словно сосна на камне голом.
Котэ, Звияд, Ника, Шота,
их речь течет воздушным горлом.
Гори. Июль 2008 года
Жарко и пусто в садах супостата.
Бесполезная жизнь элементов:
вот горящее сердце солдата,
там – циррозный любитель абсента.
В беспределе зомбических статуй
умирают три времени года.
И никто не сидит за растрату,
и молчит изваянье урода.
Так живет Валаам пораженных
среди винных холмов вдохновенных.
Для истории – два-три ожога
до глубоких костей сокровенных.
* * *
Она говорит – куда ты, куда?
Я говорю – далеко, на запах
дыма и камня, туда, где вода
нас от безумья спасает обоих.
Сколько на жизни келоидных мет,
эта – фантомом физической боли.
Ты понимаешь: ответа тут нет,
нету на вход в этот сад пароля.
Мыслящий вслух, опадающий сад,
полуживые, шевелятся угли.
Мертвая пыль по музеям усадьб,
он до осенней поры не порублен.
Мы, отщепенцы, видны по глазам.
Щепки еще со времен Халхин-гола.
Пишут: сжигают в Боржоми леса,
с ними сгорают мои глаголы.
Инна Кулишова
Прикосновение к Грузии
город-пуст-ни друзей-ни врагов,
все похоже на вместо и вроде.
смерть, как деньги, считает улов,
не у тех узнаёшь о свободе.
Нет у буквы стремления вверх,
нет у звука любви – воплотиться,
четвертуется чистый четверг,
отвергая возможность бесстыдства.
Как умыться теперь, не найти
рек, несущих не трупы, не горе
отражений уже позади
жизни. Здравствуй, Боржоми и Гори.
Здравствуй то, в чем одета была
заоконно, как сдача пейзажа,
нынче вписанного в тела
в виде почвы, гниения. Кража
древа, ветки, листа – вот она,
как к петле, приручила к потерям.
Приходящая ночью страна,
юг не даром – радаром доверен.
Если жизнь не нужна,
то жена
будет матерью новым поверьям.
Енисеям не сеять – нестись,
подрезая секирами север.
Стой, стреляй, все равно уже близь
с далью компас бесформенный сверил.
Стой, стреляй, все равно от огня
не уйти, как от яблока Еве.
Пуль зрачки и слепая броня,
нет пути ни на юг, ни на север.
Повернись, сивка-бурка, собой
не нарадуйся, выйди навстречу,
чингисхановых воинов вой
принимай лошадиной картечью.
Если жизнь не с тобой,
то женой
будет мать неродившимся. Речью.
И не дашь закурить, и не спишь,
не увидев лица на солдате.
Небо – мина для сорванных крыш.
На скале нарисован Гелати.
Матерь просит защиты Дитяти.
Развалины завалены
словами-буквовзрывами.
Кровавые испарины
восходов. Разве живы мы?
Смотри, какие виды тут:
гор головы, ткут реки тел
шаги, и Стикс завидует,
Харонов ворон вылетел
из лодки, что скворечника,
оставив перекладины
отверстиям, насечкам на
телах, душой украденных.
Чье имя в нас? Кем названы?
Каких овец Тебе пасти?
Простите, мои разные,
останусь в этой местности.