стихотворения
публикация и предисловие Виктора Леонидова
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2004
«Будучи арестован гестапо и приговорен к смертной казни, явил своим поведением во время суда и под пулями палачей пример храбрости и само- отречения».
Приказ, посвященный посмертному награждению Бориса Владимирови- ча Вильде, подписал генерал де Голль.
К этому времени Борис Вильде ( 1908-1942) уже стал легендой Франции.
Говорят, что именно он придумал термин «Сопротивление» — ведь Борис Владимирович был редактором подпольной газеты «Resistance». А до этого он побывал в немецком плену, бежал, но после очередного ареста был расстрелян фашистами на полигоне Мон-Валерьян под Парижем.
Его хорошо знали в русских литературных кругах во Франции. Он часто бывал в салоне Мережковского и Гиппиус, под псевдонимом Борис Дикой пе чатался в эмигрантских газетах и журналах. И все же главным в его жиз- ни оставалась наука, этнография.
Он родился в семье железнодорожного служащего, во время граждан- ской с матерью переехал в Эстонию. Там он окончил русскую Тартускую гимназию, там же учился на химическом факультете в местном универси- тете.
В 1927 году даже пытался нелегально пересечь границу, чтобы попасть в страну победившего социализма, но до сих пор непонятно, что заставило его вернуться — то ли собственное благоразумие, то ли пограничники. Но уже тогда он поражал всех своей смелостью, доходящей до безрассудства.
Борис Владимирович писал стихи с детства, в 1929 году в Тарту был принят в ряды Юрьевского цеха поэтов. Затем уехал в Германию, где, в зависимости от удачи, то работал батраком, то читал лекции по русской культуре. Но фашизм был ему настолько отвратителен, что жить в стране побеждающего Гитлера не смог.
А затем был Париж, работа в Музее человека, где он создал отдел Арк- тики и отдел угро-финских народов. В 1937 году снова съездил в любимую Эстонию, где по поручению музея собирал материалы по этнографии древнего народа сету. Казалось, все складывалось так хорошо, но началась война…
Сегодня его имя выбито золотом на плите, посвященной героям Сопро- тивления на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Но мы почти ничего не зна- ем о нем как о поэте.
Впрочем, судите сами.
Виктор ЛЕОНИДОВ,
зав. архивом-библиотекой
Российского Фонда культуры.
Посвящаю Е.Ф.
.
Вечером влюбленный на песке морском
Дорогое имя начертил носком.
Ночью было бурно, и морской поток
Снес в свои пучины золотой песок.
И на влажный берег пенная волна
Новые песчинки принесла со дня.
К полдню стал спокоен моря синий шелк,
И влюбленный снова на берег пришел.
И другое имя на песке морском,
Тихо улыбаясь, начертил носком.
г. Юрьев
.
Всю ночь пел соловей.
Был бледен месяц, звезды были ярки.
Мы до утра сидели в старом парке
Под сводами поникнувших ветвей.
Всю ночь пел соловей.
Всю ночь пел соловей.
Я ей рассказывал - мечтательной дикарке -
Историю любви Лауры и Петрарки,
И видел я, как за ночь стал новей,
Серьезнее - капризный взмах бровей...
Мы до утра сидели в старом парке.
Над головами нашими на арке
Из старых, тяжких, никнувших ветвей
Всю ночь пел соловей.
.
Немного нежности и снисхождения.
Благодарю, мой верный друг.
О, как легки прикосновенья
Прозрачных и бессильных рук.
Мы стали старше, проще, суше.
Мы одинаково бедны,
И за подержанные души
Достаточно и полцены.
Короче редкие свиданья,
Бедней случайные цветы.
Скупей слова. Честней молчанье.
Все ближе, все ни нужнее ты.
Как мало, друг мой, нам осталось,
И как нежнее берегу
И рук покорную усталость
И холод безответных губ.
.
Прозрачно все - и солнечные дни,
И запах моря, и печальный вечер.
Душа моя. Вот мы с тобой одни
На этой догорающей планете.
Как просто все - по-новому любить
И от всего уйти без сожаленья,
Но ты еще не можешь позабыть
Тяжелого земного сновиденья.
Душа моя, что делать мне с тобой?
Как жалкий раб, отпущенный на волю,
Тоскуешь ты о каторге земной,
О человеческой тоскуешь боли...
Есть радость в том. что все обречено,
Неизмерима и недвижна вечность.
Божественное счастье мне дано -
Пробыть - и возвратиться в бесконечность.
.
Так много слов. И все слова - не те.
Ты, как слепой, в безмерной темноте
Напрасно шаришь мертвыми руками.
Ты знаешь: свет. Ты чувствуешь его,
Протягиваешь пальцы - ничего,
Или холодный и бездушный камень.
Все пустота. Все темнота. Все лед.
И жалок твой мучительный полет.
Бессильны перейти черту неволи,
Так никогда и не добьешься ты
Предельной ясности, предельной простоты,
Последней, самой светлой боли.