Выставка “Русский Париж” в Петербурге
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2003
Немного перефразировав в заглавии название известной поэмы Блэза Сандрара “La prose du Transsibйrien”, автор хотел таким образом привлечь внимание к одному несомненному феномену европейской культуры Нового времени.
Случилось так, что в истории этой эпохи, то есть XVIII — начала XX века страной, культура которой оказалась наиболее духовно близка культуре русской, стала Франция, расположенная на противоположной оконечности Европейского континента. Но культурные связи двух стран неизбежно должны были проходить испытание расстоянием, а творческие открытия, передававшиеся от одной культуры к другой, стремясь сохранить свою первозданность и оригинальность, должны были следовать из конца в конец Европы экспрессом, без “промежуточных остановок”. Так в основном и было, хотя бывали и такие случаи, когда то или иное явление искусства Франции, дойдя до российских пределов, обрастало новыми чертами, “почерпнутыми” на протяжении длительного пути с Запада на Восток континента. То же случалось и при движении в противоположном направлении —главным образом идей и образов русской литературы и музыки. Однако в ХХ веке это движение из конца в конец континента охватило не столько творческие достижения двух культур, сколько самих их творцов: сотни и тысячи деятелей культуры — писателей, поэтов, артистов и режиссеров театра и кино, художников — после большевистского переворота 1917 года отправлялись в эмиграцию. В конечном итоге большинство из них добралось до Франции и осело в Париже и его предместьях и в районе Ниццы, хотя по дороге многим приходилось делать промежуточные “остановки” — в Константинополе, в Болгарии, Югославии, Чехословакии, в Берлине и т.д.
По понятным причинам исследования художественного наследия русской эмиграции, творчества отдельных художников (как, разумеется, и поэтов, писателей) в советский период нашей истории если и велись, то втайне, без огласки, поэтому о выставках такого искусства не приходилось и думать. Ныне книги и статьи об эмиграции и ее культуре появляются чуть ли не ежемесячно. А вот по части выставок в этой сфере до сих пор сохраняется сильное отставание. Действительно, если вспомнить последнее десятилетие, то российские выставки, на которых демонстрировались произведения художников-эмигрантов, можно счесть по пальцам одной руки (на Западе их организовывали без особого ажиотажа, но все же гораздо чаще). Впервые в истории они были показаны на нескольких выставках театральных эскизов из собрания Никиты и Нины Лобановых-Ростовских в Пушкинском музее в годы “перестройки” и, уже в новой России, в экспозиции из коллекции известного французского знатока и собирателя творческого наследия художников русского зарубежья Ренэ Герра в 1995 году в Третьяковской галерее. Кое-какие произведения эмигрантов оказались в экспозиции очень многопланового и довольно пестрого проекта “Москва—Берлин” в 1996-м. По мере того как все больший интерес стали привлекать частные российские коллекции, работы эмигрантов можно было время от времени видеть на выставках Московского клуба коллекционеров, например в галерее “Новый Эрмитаж”. Но все же, во-первых, все это — лишь фрагменты некогда цельного феномена искусства русского зарубежья, из которых надо еще умудриться его реконструировать, сложить, а во-вторых, все названные выставки проходили в Москве, хотя известно, что художников в эмиграцию “рекрутировала” и северная российская столица — Санкт-Петербург. И вот наконец в год своего так пышно отмечаемого юбилея и славный “город на Неве” получил свою экспозицию произведений соотечественников, оказавшихся за пределами России в результате октябрьских событий 1917 года, которые, кстати, как раз и начались на этих самых берегах. Историческая справедливость была в какой-то мере восстановлена. Русский музей, продолжая свою энергичную и во многом смелую выставочную политику, подготовил и осуществил внушительный проект “Русский Париж.1910—1960”.
В выпущенный к выставке 350-страничный каталог вошло почти 300 произведений живописи, графики и скульптуры, а также документальные фотографии. К сожалению, в экспозицию попали далеко не все отобранные, опубликованные и даже привезенные в Петербург произведения. Зато в одном из залов устроили нечто напоминающее парижское кафе — поставили столики, и посетители вернисажа могли выпить там чашечку кофе или даже стаканчик вина, а на одной из стен был устроен мини-кинотеатр, где прямо на белую стену проецировали фрагменты кинофильмов, которые шли в парижских синема в 1920-е и 1930-е годы. Время от времени в залах начинала звучать музыка и можно было услышать лучшие голоса певцов русской эмиграции — от Федора Шаляпина до Александра Вертинского, не говоря о любимцах “русских парижан” — знаменитой Надежде Плевицкой или Алеше Дмитриевиче (эти же романсы звучат на специальном компакт-диске, прилагаемом к каталогу). Таким образом, речь идет не просто о выставке, а о синтетическом проекте, что, несомненно, очень отвечает многообразию и глубине творческих интересов русских эмигрантов вообще и в особенности тех, кто оказался в Париже.
Но “Русский Париж” — это прежде всего художественная выставка, к тому же — международный проект, в подготовке которого участвовали не только музеи и официальные организации России и Франции (Парижа и Бордо), но также музей Von der Haydt городка Вупперталь в Германии, а еще галереи, частные коллекционеры и наследники представленных художников из обеих стран, а также из Германии и США. Такой проект не предполагает присутствие лишь одного взгляда на отбор и представление экспонатов. А разноголосица мнений не может не порождать дискуссий чуть ли не по каждому пункту. Но именно в подобной дискуссионности заключается главный интерес этого рода проектов.
Известно, что парижская эмиграция была самой многочисленной, к тому же никакой другой центр русского зарубежья не мог составить конкуренции Парижу по количеству имен первой величины в любой области, и в первую очередь — в литературе и изобразительном искусстве. С этой точки зрения “Русский Париж” впечатляет. Здесь, например, не обойдены вниманием художники, которые обосновались во Франции задолго до смены режима в России (скульптор Наум Аронсон, живописец-пейзажист Николай Тархов и другие). Формально они не могут считаться эмигрантами, но обитателями “Русского Парижа” они, несомненно, были. Далее, в экспозиции удалось представить все основные группировки, реально существовавшие внутри только на первый взгляд единого “русского сообщества” в 1920-х — начале 1960-х. С одной стороны — это старейший из русских эмигрантов Константин Коровин и практически все основатели “Мира искусства” (одно время претендовавшие на то, чтобы олицетворять все русское эмигрантское творчество) — и Зинаида Серебрякова, и Константин Сомов, и Александр Бенуа. Рядом — примкнувшие к “Миру искусства” в середине 1910-х и позже, уже в Париже, Юрий Анненков, Сергей Судейкин, Борис Григорьев, Василий Шухаев, Александр Яковлев, Николай Калмаков, наконец, “последний мирискусник”, Димитрий Бушен, ушедший из жизни всего десять лет назад. С другой стороны — звезды “Парижской школы”, ставшие таковыми кто еще до Первой мировой войны, кто-то — уже в разгар эмигрантской эпопеи: Мария Васильева, Мария Воробьева (Маревна), Соня Делоне-Терк, Яков (Жак) Липшиц, Хаим Сутин, Константин Терешкович, Осип Цадкин, Сергей Шаршун, Леопольд Штюрцваге (Сюрваж), Сергей Ястребцов (Серж Фера) и немало других, а также яркие мастера лирической абстракции 1940—1960-х Андрей (Андрэ) Ланской, Сергей (Серж) Поляков, Николай де Сталь, Анна Старицкая и Ида Карская. Не забыты выдающиеся мастера русского авангарда — и те, кто долго жил и закончил свои дни во Франции или только мелькнул в Париже на полпути в другие пределы, — Владимир Баранов-Россинэ, Антон (Натан) Певзнер, Иван (Жан) Пуни, Павел Мансуров, Наталия Гончарова и Михаил Ларионов и, разумеется, Марк Шагал и Василий Кандинский. В концепции проекта нашлось место и художникам, занимавшимся преимущественно сценографией (Александра Экстер, Павел Челищев), и тем, чье изобразительное творчество выбивалось из привычных рамок творчества эмигрантов: писателю и оригиналу-рисовальщику Алексею Ремизову, иллюстратору и изобретателю новаторской анимации Александру Алексееву, фотографу Евгению Рубину, стилисту Роману Тыртову (Эрте), а также “возвращенцам” из Парижа в Советский Союз: Роберту Фальку, Натану Альтману, Клименту Редько, Давиду Штеренбергу. Учтена и такая особенность феномена “Русского Парижа”, как его реальная многонациональность — кроме собственно русских и евреев, в Париже “русскими” нередко именовали еще и этнических украинцев (скульптора Александра Архипенко, живописцев Алексея Грищенко, Михаила Андреенко-Нечитайло) или армян (Леонардо Бенатова, Леона Тутуджяна, Рафаэля Херумьяна).
Несмотря на обозначенные хронологические границы выставки — “1910—1960”, основной корпус представленных произведений относился ко времени между двумя мировыми войнами, однако, во-первых, немало художников, формально относимых к так называемой “первой волне” эмиграции, были представлены работами позднейшими, вплоть до 1950-х — начала 1960-х, а, во-вторых, в экспозицию попали работы художников, которые стали самостоятельными мастерами только после окончания Второй мировой войны (Петр Дмитренко, Екатерина Зубченко и другие).
Как видно, круг имен и охваченных ими направлений в искусстве “русских парижан” был близок к исчерпанности и мог позволить посетителям выставки с достоверностью судить о разнообразии творческих манер, стилей и методов в искусстве русских художников в Париже на протяжении полувека. По-настоящему в экспозиции не хватало только нескольких имен, среди досадных лакун — творчество Льва Бакста и Мстислава Добужинского. Однако дело в том, что экспоненты (мы перечислили почти всех) представлены далеко не равноценно: кто-то десятком работ (по крайней мере, судя по каталогу), кто-то — только одной-двумя вещами. Сами мастера, отобранные для проекта, — также сильно отличались друг от друга с точки зрения уровня и качества дарования. Вообще-то, показательным для творчества того или иного мастера может быть даже одно его произведение, но дело в том, что многие художники-эмигранты обладали способностями сразу в нескольких близких, но все же разных видах искусства — живописи, графике, иллюстрации, сценографии и т.д. Поэтому во время осмотра “Русского Парижа” приходится сожалеть, что тот или иной мастер представлен то слишком односторонне или не очень характерными произведениями, или же недоумевать, почему для экспозиции отобраны работы, выполненные совсем не в Париже.
Достойно сожаления, что размеры выставочных площадей не позволили вместить все то, что организаторы подготовили к показу. К тому же не будем забывать — отбор экспонатов определялся составом тех частных и музейных собраний, которые были в распоряжении организаторов. В конце концов, “Русский Париж” — не столько выставка-исследование (бывают и такие), сколько выставка-публикация. И все же, все же…
Некоторые пробелы и недостатки, впрочем, вполне компенсировались каталогом — многостраничным, богато иллюстрированным изданием, который, как принято в мировой музейной практике (а в нашей стране осуществляется, наверное, только Русским музеем), содержит множество статей и практически полный визуальный ряд экспозиции. Статьи посвящены самым разным аспектам культурной жизни русской эмиграции в Париже и написаны ведущими российскими и французскими специалистами, причем не только по изобразительному искусству, но и по литературе, театру, кино, музыке, русской песне и даже русской иконописи в эмиграции — той сфере, которая на выставке вовсе не представлена. Так что фактически перед нами — и своего рода справочник по культуре парижской эмиграции, и развернутая программа целого форума, который вполне мог бы поспорить с былой выставкой “Москва—Париж”, но только с поправкой, что дело происходит в Петербурге двадцать лет спустя (кстати, среди экспонентов уроженцы города на Неве были в явном меньшинстве).
“Русский Париж. 1910—1960” — выставка, несомненно удавшаяся. Она уже вызвала немалый резонанс в России, где дебютировала в конце апреля 2003 года. Можно не сомневаться, что интерес к ней по мере продвижения по Европе, словно бы повторяющего странствия эмигрантов (сначала экспонаты переедут в Германию, затем во Францию), не будет ослабевать.
Ну, а Москве впору задуматься над тем, чем ответить на этот смелый ход коллег из Петербурга.
Андрей Толстой, доктор искусствоведения