стихотворения. предисловие и перевод с английского Григория Стариковского
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2003
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
В шестидесятые годы молодые поэты Белфаста создали литературное сообщество под названием “Группа”. В “Группу” вошли Шеймус Хини, в будущем нобелевский лауреат, замечательные поэты Майкл Лонгли и Джеймс Симмонс. К “Группе” примкнул и не уступавший в таланте своим сверстникам Дерек Махун, которого критики считают одним из ведущих ирландских поэтов современности.
Дерек Махун (род. 1941) вырос в протестантском пригороде Белфаста. По окончании дублинского Тринити Колледжа учительствовал в Северной Ирландии. В двадцать семь лет Махун перебрался в Дублин, а ещё через три года — в Лондон. Долгое время работал журналистом, много переводил с французского.
Махун считает себя последователем Одена и ирландского поэта Макниса. Однако читатель, заглядывавший в книги Махуна, обнаружит в его стихах более широкий диапазон литературных традиций: здесь и классическая античность, и восточная лирика, и французские поэты —романтики, и современная итальянская поэзия.
Стихи Махуна пестрят текстовыми и культурологическими отсылками; однако для него цитаты и аллюзии являются всего лишь литературным приемом, который помогает поэту в полной мере раскрыть свой лирический потенциал. К таким приемам можно отнести и использование рифмы — большая редкость в современной англоязычной поэзии.
Шеймус Хини как–то назвал Махуна белфастским Стивеном Дедалом. В поэзии Махуна, как и в образе джойсовского Дедала, заключен парадоксальный внутренний конфликт: герой мучительно желает освободиться от бремени воспоминаний, но неизменно обращается к своей памяти. Так, побег, попытка раз и насегда избавиться от ига памяти — основная тема “Экклезиаста”, а в стихотворении “Посмертие” возвратившийся в Белфаст поэт на деле убеждается, что уйти от прошлого — невозможно.
Григорий СТАРИКОВСКИЙ
Экклезиаст О Боже, ты бы мог, богобоязненный избранник, узколобый пуританин, хитросплетений мастер и ухмылок, ты (промозглость храмов, улиц пустота, надорванные связки доков, свист качелей), ты мог бы свое сердце защитить от жара дней, назойливости женской, блеска ребячьих глаз, о да, ты мог бы траур носить, пить воду и откармливать свой пыл акридами и диким медом, мог бы, не ведая о милости, о всепрощеньи, витийствовать с усердьем ледяным, любить январские дожди, их смутный шелест по кожуре дверей, их обморок в холмах Антрима, в поймах рек и на могилах твоих отцов. Похорони платок, пестрящий красным, посох, банджо - это же твоя земля, на глаз ослепни, стань царем. Народ твой ждет тебя, и Господу отмашку дают рубах пустые рукава - доверчивый народец, Бог, ты мог бы, Бог тебя храни, провозглашать, как ритор: от всех трудов его что пользы человеку. Все будет замечательно Смотреть на облака из окон спальни И радостно опознавать их тени На потолке по крутизне примет. Смерть обязательно придет, но нет Необходимости вдаваться в это. Строка, срываясь на тетрадь, живет Своей судьбой, и сердце, тайною согрето, Внимает жадно: за окном светает. Далекие прекрасны города. Лучи подушку треплют. Я туда Смотрю, где облака витают. Все будет замечательно, о да! Все так как надо Мы гнали полоумного ублюдка Через болото, камни - на закат, Чтоб в тупике стоянки пристрелить Между десятком дремлющих фургонов И генератором электротока. Сейчас не время для досужих толков О лунной мгле над Желтою Рекой - Сам воздух посветлел после расправы. С тех пор, как труп его слизал прилив, Кошмарных снов не знают наши дети, Их радостные крики множит эхо. Все так как надо. А вырастут, еще спасибо скажут За крепкую систему мирозданья. Снежная церемония Луизу Азекофу Басе, пришедший в Нагою, зван в гости. Звякает фарфор, по фарфору шуршит чай, звучат приветствия. Потом все собираются у окна и смотрят на летящий снег, окутывающий Нагою, и дальше, на юге, черепицу Киото. На западе, под Ираго он падает, как листва на ледяное море. Где-то там, на закипающих площадях, жгут ведьм и еретиков. Тысячи погибли с рассвета на службе у варварских королей; А здесь преобладает тишина - в домах Нагои, на холмах Исэ. Листья В выборе места Листья вольны. В поле за лесом Вечны их сны. Осень. Окно И дорогу метут Листья и замертво Падают в пруд. Долю им в царстве Мертвых назначь: Голос утробный - Шелест и плач. На небе сдобрит Новью заря Прежние жизни, Житые зря. Посмертие Джеймсу Симмонсу 1. Я просыпаюсь в темной комнате Навстречу нежному реву мира. Голуби целуются на белых крышах. Я отдергиваю занавеску и вижу Посвежевший после дождяУтренний Лондон. Нам дан светлый разум - Подспорье в принятии Дальновидных решений. Политики болтают. Оружейная Пальба доносится из переулков, Но мы неисправимо верим: Настанет день, и дети - грамотеи Из светских школ - усомнятся В реальности наших тревог, И тьма озарится Любовью и поэзией, когда Восторжествует, наконец, добро. Что же мы за дрянь интеллегентская! Как можно было хоть на миг поверить, Что наши идеалы ореолом Покрыты святости, И что не наши тени припадают В молитве к городским камням. 2. Спустя годы Возвращаюсь домой. На темной палубе Бренчит гитара, чайка Дремлет на кончике мачты. Волны ликуют в лунном свете. Утром корабль вздрагивает, Разворачивается и входит В узкий залив, оставляя в стороне Плавучие маяки, Ремонтный док, Где одинокая светит лампа. Моросит. Схожу на берег, В город: за эти пять лет войны Он сильно изменился, И я с трудом узнаю Знакомые с детства места, Помудревшие лица. И все же над Белфастом По-прежнему высятся серо-голубые холмы… Я мог бы эти годы здесь прожить От взрыва - до взрыва, И повзрослеть в итоге и постичь, Что значит - дом. Гераклит о реках В одну и ту же реку дважды Вступить нельзя. Одна и та же На месте не стоит, и человек - Сродни реке, невольный предок Своих перерождающихся клеток. В одной и той же точке наблюденья Варьирует звезды расположенье. Клянись в любви, но знай, что перемена И здесь царит: твоя любовь - мгновенна. Ты говоришь, что памятник воздвиг Мощнее бронз, живучей пирамид, Но даже бронзу изничтожит тленье… Ты уверяешь, что стихотворенье - Неукратимо, но живая речь Уйдет в небытие, сама идея Бессмертной речи сгинет, холодея. Перевод с английского Григория СТАРИКОВСКОГО