стихотворения. публикация и предисловие Виктора Леонидова
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 5, 2002
Василий Степанович Логинов (1891—1945 или 1946) родился в Екатерин-бурге в семье знаменитых уральских купцов-золотопромышленников, а умер в Харбине то ли в год победы, то ли в 1946-м, работая на железнодорожном топливном складе сторожем. В последние месяцы жизни его часто вызывали на допросы в НКВД — все русские эмигранты прежнего Харбина, особенно не рабоче-крестьянского происхождения, подпадали под подозрение.
Между тем сам Логинов был совершенно далек от политики. Да и в коммерции никак не унаследовал таланты своих родителей. Поэтому и большинство своих харбинских лет прожил в совершенной нищете. Однако о стихах, о своем любимом Валерии Брюсове, о версификации мог говорить часами. Друзья отзывались о нем, как о никому не причинившем зла русском интеллигенте.
За то время, пока он жил в Китае — а уехал Василий Степанович в Харбин в 1923 году, — у него вышел том рассказов о сибирском фольклоре и быте “Ял-Мал”, сборник новелл “Сибирь”, книга стихотворений “Створы триптиха”. Еще он опубликовал книжку фельетонов о русских в Харбине под псевдонимом “Капитан Кук”. Логинов всегда был неисправимым романтиком.
Василий Степанович был человеком образованным, закончил в 1913 году юридический факультет Петербургского университета. Так бы, наверное, и прожил жизнь, сибаритствуя и размышляя о тайнах любимого Востока и мощи сибирских просторов и Уральских гор, если б не революция, перело-мавшая миллионы жизней, в том числе и его судьбу.
А поэтом он был безусловно одаренным. Надеемся, что талант его оценят и читатели “Новой Юности”.
Виктор ЛЕОНИДОВ,
зав. архивом-библиотекой Российского Фонда культуры.
Терцины
Покой. Река. Лень. Церковь. Баня.
По вечерам здесь тютчевский закат.
Днем плачет дождь, по крышам барабаня.
Свистят ветра. Шаланды пенит скат
Волн желтизну. Шипит песок прибрежный.
Эпическая мирная тоска
Охватывает нас и бережно, и нежно
И, как корабль, несет к прекрасным берегам,
Где Одиссеев парус полон ветром свежим.
Как бурность — городу, здесь ясность дорога.
Здесь созерцание гласит закон негромкий.
Здесь молишься душою всем богам.
Здесь так отрадно встретить незнакомку,
Растрепанную, в ярком кимоно.
Увидеть старца — посох и котомку,
Джангуйду, высохшего, как лимон,
Торгующего кипятком и ханжей,
Китайца с рыбой — щука и налим.
И, обойдя кругом заборчик рыжий,
Домой вернуться. В свете тусклых свеч
Поужинать, мечтая о Париже.
И ты, Гомера кованая речь,
За Сунгари звучишь не очень странно.
И обаяние сумел сберечь
Любимый томик Пьера Мак-Орлана.
·
О, сунгарийская столица!
До гроба не забуду я
Твои мистические лица
И желтые твои поля,
Бегущего рысцою рикшу,
Твоих изысканных “купез”,
Шелк платья, ко всему привыкший,
Твоих шаланд мачтовый лес,
И звонкой улицы Китайской
Движенья, шумы и огни,
И тяжкий скрип арбы китайской,
И солнечные в зимах дни,
И Фудзядяна смрадный запах
От опия и от бобов,
И страшных нищих в цепких лапах
Нужды и тягостных годов.
Оморочка
Реки незаконная дочка,
Племянница жаркого лета,
Скользит по реке оморочка,
Вся — точно из яркого света.
Пропеллером мерно сверкает
Весло сероглазой девчонки.
Сейчас тишина-то какая!
Как мысли изящны и тонки!..
Ты — бронзовая богиня,
Диана с веслом и в косынке,
И синего неба пустыня —
Как фон акварельной картинки.
А с берега тихие ивы
Развесили сонно листочки,
И желтые воды лениво
Заласкивают оморочку.
Одиночество
На крутом берегу, на скалистых каменьях
Одиноко стоит мой таинственный дом,
Голубое мое, неземное томленье…
Неземное томленье об одном, об одном.
По утрам прибегают пугливые лани
Влажных глаз показать глубину и хрусталь.
Простирают над ними могучие длани
Многолиственный дуб, тишина и печаль.
И прозрачное небо — цветистей сирени…
А под вечер над речкой клубится туман,
И встают, и плывут, и рождаются тени,
Удаляются тени в провал и обман.
Мир — огромной короной забвенья увенчан,
Жду, когда над рекою возникнет луна,
И плывут вереницы измученных женщин.
И душа в этот миг и пьяна, и больна…
Одиночество машет ветвями деревьев,
Одиночество — месяц двурогий меж туч,
И так радостны дум золотые кочевья
По полянам мечты, меж утесов и круч…
Высоко, высоко, на скалистых каменьях
Одиноко стоит мой таинственный дом —
Голубое, немое, святое томленье…
Неземное томленье — об одном, об одном…
Ученый
Халат и трубка. И Четьи-минеи
In folio в дубовых толстых корках,
В медлительности ровных, плавных дней
От Византии мысль простерлась до Нью-Йорка.
Пергамент книг и кипарис икон,
На позлащенных досках угли ликов
И солнечных непостоянных бликов
На документах радостный закон…
Он сед как лунь. Но узкие глаза
Горят и мыслью, и нежданным чувством,
Монгольская на пальце бирюза —
Творение юаньского искусства.
Россия — сфинкс. И от ее очей,
От каменных очей, так сердце пьяно!
Торжественные орды Чингисхана…
Китай… Монголия… и желтизна степей…