(отрывки из книги). Перевод с итальянского Елены МОЛОЧКОВСКОЙ
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2002
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Джованнино Гуарески (1908-1968) в восемнадцать лет стал хроникером провинциальной газеты. Будущий известный итальянский писатель зарабатывал на хлеб и электриком, и вахтером; занимался он и рисованием плакатов и карикатур, был театральным художником. Одно время он учился на юридическом факультете университета, но не закончил его.
Он был главным редактором еженедельников «Бертольдо» и «Кандидо». Именно в этот период Гуарески опубликовал подборку рассказов «Маленький мир дона Камилло». В предисловии он писал: «Здесь воспроизведен политический климат Италии примерно с декабря 1946 года по декабрь 1947 года. Место действия — Паданская равнина. Для меня река По начинается в Пьяченце, там и родился маленький мир моих историй».
Видный итальянский журналист Индро Монтанелли писал о нем: «Гуарески воссоздал обстановку и персонажей, судьбы которых связаны с небольшой провинцией, однако их полюбили и приняли как своих не только в Италии, но и во всем мире. Книгу перевели на многие языки. …В произведении Гуарески нет и тени литературщины, ничего книжного, короче говоря, никакого подражания каким-либо авторам. У него все от жизни, один к одному. Это и придает книге уникальность и неподражаемость. Дон Камилло вышел из-под его пера так легко, ибо дон Камилло — сам автор, точнее одна его половина, вторая же — Пеппоне».
Кинорежиссер Жюльен Дювивье снял по книге Гуарески фильм «Дон Камилло», где главную роль сыграл знаменитый комик Фернандель. Фабио Карпи в книге «Послевоенное итальянское кино» пишет, что в 1952 году этот фильм сделал самые большие сборы в итальянском прокате, обойдя «Тото и женщины» Стено-Моничелли.
Из многочисленных книг Джованнино Гуарески можно назвать «Открытие Милана», «Судьба называется Клотильдой», «Муж в колледже», «Подпольный дневник», «Мешанина», «Дон Камилло и его стадо» и др.
Вполне естественно, что в Советском Союзе, где компартия была вне критики, немыслима была публикация книги Гуарески. Теперь, по-видимому, пришло ее время.
Мы предлагаем вниманию читателей отдельные главы из книги Джованнино Гуарески «Маленький мир дона Камилло».
Елена МОЛОЧКОВСКАЯ
КРЕЩЕНИЕ
В церковь неожиданно вошли трое: мужчина и две женщины, одна из которых — жена Пеппоне, главаря «красных».
Дон Камилло, стоя на стремянке, чистил нимб Святого Иосифа. Повернувшись, он спросил, зачем они пожаловали.
— Крестить, — произнес мужчина, а женщина протянула запеленатого младенца.
— Кто произвел его на свет? — поинтересовался дон Камилло, спускаясь со стремянки.
— Я, — отозвалась жена Пеппоне.
— От своего мужа? — уточнил дон Камилло.
— Еще бы! А от кого? Не от вас же! — возмутилась женщина.
— Нечего обижаться, — укорил дон Камилло, направляясь в ризницу. — Я не зря спрашиваю. Ведь в вашей партии мода на свободную любовь, не так ли?
Проходя мимо алтаря, дон Камилло преклонил колено и подмигнул Иисусу.
— Слышали? — улыбнулся он. — Я поставил на место этих безбожников.
— Не болтай глупости, дон Камилло! — строго урезонил его Иисус. — Если бы они были безбожниками, то не приходили бы к тебе крестить детей. Ты вполне заслужил, чтобы жена Пеппоне закатила тебе пощечину.
— Посмела бы она только! Я бы взял всех троих за шкирку и…
— И что бы сделал? — посуровел Иисус.
— Ничего. Я просто так сболтнул для красного словца, — поспешил выкрутиться дон Камилло, выпрямляясь.
— Дон Камилло, держи себя в руках! — предупредил Иисус.
Надев облачение, дон Камилло подошел к купели.
— Каким именем наречете младенца? — обратился он к жене Пеппоне.
— Ленин, Либеро, Антонио, — перечислила она.
— Тогда крестите его в России, — посоветовал дон Камилло и спокойно накрыл купель крышкой.
Ладони у дона Камилло крупные, точь-в-точь две лопаты, — прихожане ретировались без звука.
Дон Камилло собрался было улизнуть в ризницу, но голос Иисуса пригвоздил его к месту.
— Дон Камилло, ты поступил мерзко! Верни их и окрести младенца!
— Господи! — возразил дон Камилло. — Памятуя, что крещение не буффонада, а святое таинство… Крещение — это…
— Тебе ли объяснять мне, что такое крещение? — прервал его Христос. — Я сам его ввел. Повторяю, ты позволил себе серьезное злоупотребление. Если младенец, скажем, сейчас умрет, то по твоей вине ему будет трудно войти в рай.
— Не будем драматизировать! — воззвал дон Камилло. — С чего бы ему умереть? Он же кровь с молоком, щеки как румяное яблочко.
— Это ничего не значит! — укоризненно заметил Христос. — Ему может внезапно упасть черепица на голову, или с ним может случиться апоплексический удар. Ты должен его окрестить.
Дон Камилло развел руками.
— Господи, рассудите. Если бы мы были уверены, что он отправится прямиком в ад, можно было бы оставить как есть, но он, хотя и сын этого кошмарного типа, может свалиться к вам, в рай, как снег на голову. Так скажите, могу ли я допустить, чтобы в райские врата постучала душа по имени Ленин? Я так поступил ради доброй славы рая.
— О доброй славе рая позабочусь я сам, — осадил его Иисус. — Важно, чтобы человек был добропорядочным, а зовут ли его Ленин или Ботацци, мне совершенно безразлично. В крайнем случае ты мог бы объяснить прихожанам, что, давая детям несуразные имена, они создают им затруднения в жизни.
— Ладно, — согласился дон Камилло, — как всегда я виноват. Попробую исправиться.
В этот момент дверь распахнулась, вошел Пеппоне с младенцем на руках и запер за собой дверь на засов.
— Не уйду, пока мой сын не будет окрещен именем, которое я выбрал.
— Ну вот, — прошептал дон Камилло Иисусу. — Видите, что за люди?! Как они обращаются с человеком, исполненным самых святых намерений!
— Поставь себя на его место! — посоветовал Христос. — Такую тактику одобрить нельзя, но понять можно.
Дон Камилло покачал головой.
Пеппоне повторил:
— Я сказал, что не уйду отсюда, пока не окрестите моего сына именем, которое я для него выбрал! — И, положив, запеленатого младенца на скамью, он снял пиджак, засучил рукава и угрожающе двинулся на дона Камилло.
— Господи! — воззвал дон Камилло. — Полагаюсь на вашу волю. Если вы считаете справедливым, чтобы ваш служитель уступал под нажимом частных лиц, я соглашусь. Но уж тогда не пеняйте, если завтра меня вынудят крестить теленка. Вы же прекрасно понимаете, что достаточно создать прецедент…
— В подобном случае ты должен постараться вразумить…
— А если он меня поколотит?
— Претерпи, дон Камилло. Снеси и выстрадай подобно мне.
Дон Камилло повернулся к Пеппоне.
— Согласен крестить младенца, но не этим проклятым именем.
— Дон Камилло, не забудьте, что в партизанах я получил пулю в живот, не бейте ниже пояса, а то я буду защищаться скамьей!
— Не беспокойся, Пеппоне, я тебя отделаю выше пояса, — заверил дон Камилло и влепил ему затрещину по уху.
Удары то и дело свистели в воздухе, — ручищи у обоих были свинцовые.
Через двадцать минут яростной, молчаливой борьбы дон Камилло услышал за спиной голос:
— Смелее, дон Камилло! Целься в челюсть! — подбадривал Иисус с вершины алтаря.
Дон Камилло отвесил Пеппоне хук, и тот рухнул на пол. Пеппоне пролежал минут десять, потом поднялся, потер подбородок, отряхнулся, надел пиджак, поправил узел своей красной косынки и взял в руки младенца.
Надев облачение, дон Камилло ожидал у купели, несокрушимый, словно скала. Пеппоне медленно подошел.
— Как его назовем? — спросил дон Камилло.
— Камилло, Либеро, Антонио, — пробормотал Пеппоне.
Дон Камилло покачал головой.
— Нет, лучше наречем его Либеро, Камилло, Ленин. Да, Ленин тоже. Когда рядом Камилло, то подобные субъекты не разгуляются.
— Аминь! — заключил Пеппоне, потирая челюсть.
Когда таинство было окончено, дон Камилло подошел к алтарю, и Иисус, улыбаясь, заметил:
— Дон Камилло, приходится признать, что в политике ты сильней меня.
— В драке тоже, — торжественно произнес дон Камилло, небрежно потирая внушительную шишку, вздувшуюся на лбу.
ИСПОВЕДЬ
У дона Камилло язык что бритва. Когда в городке обнаружили, что престарелые латифундисты развратничают с девчонками, дон Камилло начал проповедь благонравно, не переходя на личности, но стоило его взгляду упасть на одного из этих распутников, маячившего в первом ряду, как душа его возмутилась… Дон Камилло оборвал себя на полуслове, подошел к распятию главного алтаря, накрыл шелковым платком голову Христа, дабы ему не было слышно, и, уперев свои огромные кулачищи в бока, закончил проповедь в резких выражениях. Церковный свод содрогался от громоподобного, рокочущего гласа этого исполина и от его неистовых обличений.
В предвыборный период дон Камилло, само собой разумеется, довольно недвусмысленно высказался о местных «левых». И вот однажды в сумерках, когда он возвращался в канонику (дом приходского священника — Прим. пер.) на велосипеде, некий закутанный в плащ паршивец выскочил за его спиной из кустов и, воспользовавшись тем, что руки у дона Камилло заняты, а на руле висит корзинка с семьюдесятью яйцами, с размаху огрел его палкой по спине и исчез, словно сквозь землю провалился.
Дон Камилло никому ничего не сказал. Дома он выложил в надежное место яйца и направился в церковь, посоветоваться с Христом, он всегда так поступал в минуты сомнений.
— Как же быть? — обратился он к Иисусу.
— Смажь ушиб оливковым маслом с водой и ни слова, — посоветовал Иисус с вершины алтаря. — Заповедь велит прощать оскорбивших.
— Так-то оно так, но тут ведь не оскорбление, а удар палкой!
— Какая разница? — чуть слышно отозвался Христос. — Разве для тела оскорбления болезненнее, чем для души?
— Ваша правда, Господи, но примите во внимание, что удары, нанесенные мне, вашему служителю, оскорбляют вас. Я беспокоюсь не о себе — о вас.
— А разве я был в меньшей степени служителем Божьим? И разве я не простил тех, кто распял меня?
— Тщетно спорить с вами — правда всегда на вашей стороне. Да будет ваша воля! Прощаю их. Однако если они, ободренные моим молчанием, свернут мне голову, ответственность падет на вас. Могу процитировать Ветхий Завет…
— Тебе ли толковать мне о Ветхом Завете? Беру на себя ответственность за все, но, между нами будь сказано, легкая взбучка тебе на пользу, перестанешь по крайней мере политиканствовать в Доме Моем.
Дон Камилло простил обидчика, и все-таки его терзало любопытство, оно словно рыбья кость стало поперек горла, — кто же нанес удар?
Прошло два месяца. Однажды поздним вечером дон Камилло увидел через решетку исповедальни Пеппоне, главаря «красных». Пеппоне пришел на исповедь — неслыханно! Дон Камилло возрадовался.
— Да пребудет с тобой Господь, брат мой, ибо ты больше других нуждаешься в Святом Благоволении. Когда ты исповедовался последний раз?
— В 1908 году.
— Голова твоя затуманена столь пагубными идеями, что подумать страшно, сколько ты грехов совершил за двадцать восемь лет.
— Да, изрядно.
— Например?
— Два месяца назад я ударил вас палкой.
— Тяжкий грех. Оскорбляя служителя Божьего, ты тем самым оскорбляешь Всевышнего.
— Раскаиваюсь, — признался Пеппоне, — но ударил я вас не как служителя Божьего, а как политического противника, поддался искушению.
— Какие за тобой еще тяжкие грехи, кроме названного и принадлежности к твоей сатанинской партии?
Пеппоне выложил все.
В общей сложности это было не Бог весть что, и дон Камилло расправился с ним десятком «Отче наш» и десятком «Аве Мария». Когда Пеппоне преклонил колена перед балюстрадой алтаря и принялся молиться, дон Камилло сделал то же самое перед распятием.
— Иисус, простите мне грех, но я ему врежу.
— И не думай! Я его простил, и ты должен простить. По существу он — славный малый.
— Господи, не доверяйте «красным», у них жульнические наклонности. Присмотритесь к нему получше, у него же лицо проходимца!
— Лицо как лицо. А вот тебя обуяло ожесточение.
— Господи, если Вы довольны моим служением, окажите милость, разрешите ударить его большой свечой по спине, ну всего лишь свечой, Господи!
— Нет, — категорически запретил Иисус. — Руки твои призваны благословлять, а не наносить удары.
Дон Камилло вздохнул, преклонил колена и вышел из-за балюстрады, повернулся к алтарю, еще раз перекрестился и оказался за спиной Пеппоне; тот все еще был погружен в молитву.
— Ладно, — простонал дон Камилло, молитвенно сложив ладони и глядя на Христа, — руки призваны благословлять, а ноги-то нет!
— Что правда, то правда, — согласился Иисус с высоты алтаря, — но заклинаю тебя, дон Камилло, только один раз!
Дон Камилло молниеносно пнул Пеппоне в спину. Тот даже глазом не моргнул, а, вздохнув с облегчением, поднялся.
— Я уж десять минут как жду этого, — признался он, — наконец-то полегчало.
— Мне тоже, — сознался дон Камилло.
На сердце у него было чисто и безоблачно, как на небе в ясную погоду.
Иисус молчал, но было заметно, что и он доволен.
ВЕЧЕРНЯЯ ШКОЛА
Группа мужчин, закутанных в черные плащи, неслышно направилась по дороге в поле. Стояла непроглядная тьма, но шагали они уверенно, — им была знакома каждая пять этой земли. Подошли к одинокому домишке на отшибе — полмили от городка — и перемахнули через забор в огород.
Сквозь жалюзи второго этажа пробивался блеклый свет.
— Все в порядке, — прошептал Пеппоне, возглавлявший эту операцию. — Она еще не спит. Вылазка удалась. Стучи ты, Быстрый!
Долговязый, поджарый и решительный Быстрый шагнул вперед и несколько раз постучал в дверь.
— Кто там? — раздалось изнутри.
— Скартоццини, — отозвался Быстрый.
Довольно быстро дверь отворилась, и показалась сухонькая, невысокая старушка с белоснежными волосами. В руках она держала светильник. Остальные вышли из тени и выстроились перед дверью.
— Кто это такие? — насторожилась старушка.
— Мои друзья, они со мной, — пояснил Быстрый. — Нужно серьезно поговорить.
Все десятеро, нахмуренные, безмолвные, закутанные в плащи, вошли в чистенькую комнату и остановились перед столиком, за которым расположилась хозяйка. Старушка водрузила на нос очки и стала вглядываться в лица под черными капюшонами.
— М-да… — Она знала этих сорванцов как облупленных от первого до последнего. Ей восемьдесят шесть, учительствовать она начала здесь, когда школы открыли лишь в больших городах. Она вдалбливала азбуку в головы теперешних отцов, их сыновей и, наконец, внуков… Щелкала указкой по макушкам самых влиятельных теперь людей в городке. Она давно уже не преподавала, жила одиноко в этом домишке и спокойно могла бы не запирать дверь, — «синьору Кристину» чтили как народное достояние, и никто бы не посмел тронуть ее пальцем.
— В чем дело? — спросила старая учительница.
— Произошли кое-какие события. На выборах в управу победили «красные»…
— «Красные» — плохие люди, — констатировала синьора Кристина.
— Мы — победившие «красные», — пояснил Быстрый.
— Все равно плохие, — не уступила учительница. — В 1901 году твой отец-дурак требовал, чтобы я убрала из школы распятие.
— Это давно было. Теперь не так, — заверил Быстрый.
— Ну, куда ни шло… — пробормотала хозяйка. — Ну, так в чем же дело?
— А в том, что мы победили, но есть еще двое «черных» — меньшинство.
— Черных?
— Да, два реакционера: Спилетти и кавалер Бениньи…
Синьора Кристина рассмеялась.
— Вы у них побледнеете, «красные». Сам посуди, вы же несете несусветную чушь!
— Потому и пришли к вам, — пробормотал Быстрый. — Больше не к кому, доверяем только вам. Помогите нам. Не даром, конечно.
— Помочь?
— Вот перед вами весь совет управы. Мы будем поздней ночью приходить через поле и приносить речи, которые предстоит произнести, а вы исправите ошибки и объясните нам непонятные слова в тексте. Мы знаем, чего добиваемся, краснобайство нам ни к чему, но с двумя такими сволочами держи ухо востро, а то ославят дураками.
Синьора Кристина укоризненно покачала головой.
— Вам бы не бить баклуши, а старательно заниматься в свое время, тогда бы сейчас…
— Синьора, это было тридцать лет назад…
Синьора Кристина надела очки, выпрямила спину и словно сбросила лет тридцать. Присутствующие тоже.
— Садитесь! — И они сели на стулья и скамьи.
Синьора Кристина подтянула фитиль светильника и обвела взглядом одного за другим десятерых присутствующих, будто провела безмолвный опрос. Что ни лицо, то имя и воспоминание о школьных проделках.
Пеппоне примостился в темном углу и слегка отвернулся.
Синьора Кристина подняла светильник, затем опустила его и прицелилась костлявым пальцем в Пеппоне.
— Убирайся! — приказала она резко.
Быстрый попытался было заступиться, но учительница тряхнула головой.
— В моем доме не место даже фотографии Пеппоне. Слишком много напакостил этот сопляк! И слишком серьезно! Не смей больше попадаться мне на глаза!
Быстрый беспомощно развел руками.
— Синьора Кристина, но как же? Пеппоне — мэр!
Синьора Кристина поднялась и угрожающе вооружилась длинной указкой.
— Мэр или кто еще, вон отсюда! А то как нащелкаю указкой по башке — макушка облысеет!
Пеппоне встал.
— Я же говорил, — напомнил он уже в дверях, — слишком я ей насолил.
— И заруби себе на носу, осел, чтобы ноги твоей здесь не было, даже если станешь министром просвещения! — И синьора Кристина опустилась на стул.
В пустой церкви струился свет от двух свечей у алтаря. Дон Камилло беседовал с Иисусом.
— Я, разумеется, не осмеливаюсь критиковать Ваши деяния, но я бы не позволил Пеппоне стать мэром, да еще во главе управы, в которой всего два человека умеют прилично читать и писать.
— Культура еще ничего не значит, — улыбнулся Христос. — Идеи — вот что решает. Красноречие само по себе бесплодно, если за ним нет практических, конкретных мыслей. Прежде чем судить, подвергнем их испытанию.
— Чрезвычайно справедливо, — согласился дон Камилло. — Я так сказал, потому что победа сторонников адвоката гарантировала бы мне ремонт колокольни. Теперь же, если колокольня рухнет, на ее месте построят «Народный дом» с танцзалом, казино, баром, эстрадными представлениями…
— И ядовитыми змеями вроде дона Камилло, — закончил фразу Христос.
Дон Камилло потупился. Ему было стыдно, что он проявил так мало дружелюбия. Наконец он поднял голову.
— Вы меня неправильно поняли. Вам известно, что такое для меня сигара. Так вот, это моя единственная сигара, посмотрите, что я с ней сделаю.
Он вынул из кармана сигару и огромной рукой раскрошил ее.
— Молодец, — одобрил Иисус, — молодец, дон Камилло. Принимаю твое раскаяние. Теперь выбрось-ка крошки! Ты ведь не погнушаешься собрать их в карман и выкурить в трубке.
— Мы же в церкви!
— Дон Камилло, успокойся! Выброси табак в угол!
Дон Камилло подчинился. Христос проследил за ним одобрительным взглядом, и тут-то раздался стук в дверь ризницы — вошел Пеппоне.
— Добрый вечер, господин мэр! — почтительно приветствовал его дон Камилло.
— Послушайте, если христианин не уверен в правильности своего поступка и рассказывает вам об этом, а вы обнаруживаете, что он допустил ошибки, вы на них укажете? Или промолчите?
— Как ты смеешь сомневаться в чистосердечии пастыря? Его святой долг указать на ошибки, допущенные кающимся! — вознегодовал дон Камилло.
— Хорошо, значит, вы готовы выслушать мою исповедь?
— Готов.
Пеппоне вынул из кармана ворох листов и принялся читать: «Граждане! Приветствуем решительную победу нашего списка…»
Дон Камилло жестом прервал его и преклонил колена перед алтарем.
— Господи, я не отвечаю за свои поступки, — шепотом пожаловался он.
— Я отвечаю. Пеппоне тебя обошел, прими поражение и выполни свой долг.
— Господи, Вы вынуждаете меня работать на Агитпроп, — не сдавался дон Камилло.
— Ты будешь работать на грамматику, синтаксис и орфографию, в них нет ничего сектантского или дьявольского.
Дон Камилло водрузил на нос очки, взял карандаш и в сбивчивой речи, которую Пеппоне собирался произнести завтра, поставил на ноги все прихрамывающие обороты.
Пеппоне тщательно прочел исправления.
— Согласен, — одобрил он. — Одного не понимаю, у меня сказано: «Мы собираемся расширить школьное здание и восстановить мост через Фоссато», а вы исправили: «Мы собираемся расширить школьное здание, отремонтировать колокольню и восстановить мост через Фоссато». Почему?
— Это — синтаксический оборот, — веско пояснил дон Камилло.
— Бог вам в помощь, вы латынь изучали, понимаете все тонкости языка, — вздохнул Пеппоне. — Теперь нет никакой надежды, что колокольня обрушится вам на голову.
Дон Камилло развел руками.
— Следует принимать Волю Божью со смирением.
Дон Камилло проводил Пеппоне и вернулся пообщаться с Иисусом.
— Молодец, дон Камилло, — улыбнулся Христос. — Я было плохо о тебе подумал. Жаль, что ты раскрошил свою последнюю сигару. Ты не заслужил такого наказания. Откровенно говоря, Пеппоне поступил не по-христиански, даже не угостил тебя сигарой за все труды!
— Ладно! — вздохнул дон Камилло, вынул из кармана сигару и принялся крошить ее своей крупной рукой.
— Остановись, дон Камилло! Кури с миром — ты заслужил.
— Но я же…
— Нет, ты не украл ее, дон Камилло. У Пеппоне в кармане их было две. Он — коммунист, и, по его логике, незаметно изъяв одну, ты всего лишь взял положенную тебе долю.
— Никто лучше Вас в этом не разбирается, — с преувеличенным почтением согласился дон Камилло.
В ЗАПОВЕДНИКЕ
Дон Камилло каждое утро замерял пресловутую трещину в стене колокольни. Результат оставался неизменным — трещина не увеличивалась, но и не уменьшалась. Однажды у дона Камилло лопнуло терпение и он отправил в муниципалитет ризничего.
— Скажи мэру, чтобы он срочно пришел взглянуть на злополучную колокольню. Объясни ему, дела плохи.
Ризничий сходил в муниципалитет и вернулся.
— Мэр верит вам на слово, что дела плохи. Он сказал, что, если вам не терпится, чтобы мэр посмотрел, несите колокольню в муниципалитет. Прием до пяти.
Дон Камилло и бровью не повел, но на вечерне предупредил:
— Если завтра Пеппоне или кто-нибудь из его прихвостней осмелится прийти на раннюю обедню, вы будете свидетелями событий, напоминающих вестерн. Они, заячьи души, чуют, чем пахнет, и нос не покажут.
На следующее утро «красные» в церкви не появились. Но за пять минут до начала службы послышался чеканный шаг отряда на марше. Шествовали все городские «красные» и «красные» ближайших окрестностей. Все поголовно, даже сапожник Било на деревянном протезе и Рольдо дей Прати с высоченной температурой, гордо маршировали к церкви. Пеппоне во главе колонны командовал: «Раз-два! Раз-два!»
Места в церкви они заняли с достоинством, монолитные, как гранит, с яростными, бронированными, словно броненосец «Потемкин», лицами.
Дон Камилло, дойдя до проповеди, деликатно разъяснил притчу о добром самаритянине и, закончив, кратко обратился к пастве:
— Всем известно, кроме тех, кому об этом следовало бы знать, что зловещая трещина угрожает колокольне. Взываю к вам, дорогие мои верующие, придите на помощь Дому Господнему! Верующими я считаю тех, кто приобщается здесь к Богу, а не мятежников, которые приходят демонстрировать свою военную подготовку. Их не волнует, что колокольня может обрушиться.
Закончив службу, дон Камилло расположился за столиком у входа в канонику. Люди по очереди делали пожертвования, но не расходились, ждали на площади, чтобы увидеть, чем дело кончится. А кончилось тем, что шеренги «красных» промаршировали к канонике, Пеппоне скомандовал перед столиком: «Смирно!» — и сделал шаг вперед.
— С этой колокольни вчера мы возвещали зарю освобождения, с нее же будем возвещать завтра светлый восход пролетарской революции! — отчеканил он. Затем положил перед доном Камилло три красные косынки, раздувающиеся от денег, и гордо удалился вместе со своим отрядом. Рольдо дей Прати едва держался на ногах, так его трясло, но и он не опускал голову; хромой Било, проходя перед столиком дона Камилло, гулко печатал шаг деревянным протезом.
Дон Камилло поставил перед алтарем наполненную деньгами корзину и сказал Христу, что теперь на ремонт колокольни хватит с лихвой.
Иисус растерянно улыбнулся.
— Ты был прав, дон Камилло.
— Это естественно. Вы хорошо знаете человечество, я — итальянцев.
До сих пор дон Камилло вел себя разумно. Ошибся он, когда послал к Пеппоне сказать, что высоко оценил военную подготовку «красных», но полагает, что им надо поднатореть в беге назад, чрезвычайно пригодится в день пролетарской революции. Это было промахом, теперь Пеппоне готовил на дона Камилло засаду.
Дон Камилло — безупречно добропорядочен, но кроме непреодолимой страсти к охоте у него еще отличная двустволка и превосходная дробь Вальород. Как назло, заповедник барона Стокка находится всего в пяти километрах от городка, и это — чистейшая провокация. Не только дичь, но даже окрестные куры смекнули, что стоит проскочить за металлическую сетку-ограду — и ухмыляйся в морду тому, кто собирался тебе свернуть шею.
Нет ничего удивительного, что однажды вечером дон Камилло заправил сутану в необъятные фланелевые штаны, нахлобучил фетровую шляпу и проник на территорию заповедника. Слаба плоть, а охотничья — тем более. Неудивительно, что двустволка дона Камилло выстрелила и поразила упитанного зайца, в длину не меньше метра. Дон Камилло поднял его с земли, положил в ягдташ и направился было в обратный путь, как вдруг перед ним выросла человеческая фигура. Натянув шляпу пониже на глаза, он решил ударом уложить пришельца. Нельзя же допустить, чтобы кругом растрезвонили, дескать, лесничий застал священника за браконьерством в заповеднике. Беда в том, что и другому пришла в голову точно такая же мысль, — два мощных кулака столкнулись на полпути, у обоих противников посыпались искры из глаз, оба рухнули на землю.
Дон Камилло, едва придя в себя, сел и выпрямился.
— Такой удар по силам только нашему многоуважаемому мэру, — буркнул он.
— Такой удар по силам только нашему горячо любимому пастырю, — откликнулся Пеппоне, потирая голову.
Пеппоне ехидно смотрел на дона Камилло, он тоже браконьерствовал на этом месте, у него тоже в ягдташе лежал заяц.
— Никогда бы не подумал, что именно тот, кто читает нам проповеди об уважении к чужой собственности, пролез через ограду и охотится в заповеднике.
— Никогда бы не поверил, что первый гражданин нашего города, мэр, товарищ…
— Вот именно, мэр и товарищ, — прервал его Пеппоне, — пропагандист сатанинских теорий о справедливом распространении материальных благ, и действует он, заметьте, в соответствии со своими принципами, в то время как дон Камилло, напротив…
Все ближе раздавался звук шагов; бежать было поздно, попадешь под выстрел, ведь это лесничий.
— Надо спасаться, — прошептал дон Камилло, — если нас накроют, от скандала не уйти.
— Меня это не волнует, — невозмутимо отозвался Пеппоне, — я отвечаю за свои поступки.
Шаги приближались. Дон Камилло притаился за мощным стволом дерева. Пеппоне не двинулся с места и поздоровался с лесничим, державшим двустволку наперевес.
— День добрый!
— Что ты здесь делаешь? — насторожился лесничий.
— Собираю грибы.
— С двустволкой?
— А что? Метод, как любой другой.
Метод устранения лесничего прост, — достаточно, подойдя сзади, набросить ему на голову плащ и ударить по макушке кулаком. Затем, воспользовавшись его краткой недееспособностью, можно броситься наутек и перемахнуть через ограду.
Дон Камилло и Пеппоне сидели под кустом за версту от заповедника.
— Дон Камилло, — вздохнул Пеппоне, — мы поступили постыдно, подняли руку на защитника порядка! Это преступление!
У дона Камилло — ведь именно он поднял руку — выступил холодный пот.
— Меня терзают угрызения совести, — подначивал Пеппоне. — Мысль об этом не дает мне покоя. Как бы набраться смелости и предстать перед служителем Божьим и вымолить прощение за мое преступное деяние?! Будь проклят день, когда я прельстился речами Москвы и пренебрег наставлениями христианской морали!
Дон Камилло чуть не плакал. До чего унизительно! И все же ему хотелось врезать по башке этому лицемеру. Пеппоне угадал его желание и оборвал литанию.
— Будь ты проклято, искушение! — в сердцах воскликнул Пеппоне, вытащил из ягдташа зайца и зашвырнул подальше.
— Да, будь ты проклято! — эхом отозвался дон Камилло, вытащил своего, с размаху бросил его в снег и отправился в обратный путь с поникшею главой.
Пеппоне шагал за ним до перекрестка, затем свернул направо.
— Извините, — остановясь на мгновение, обратился он к дону Камилло. — Не можете ли вы посоветовать мне какого-нибудь хорошего священника, здесь поблизости, чтобы он снял с меня бремя греха?
Дон Камилло сжал кулаки и продолжил путь.
Когда он набрался мужества предстать перед Иисусом, то сказал, разведя руками:
— Я это сделал не для себя. Если бы узнали, что я браконьерствую, ущерб для церкви был бы более значительным, чем для меня лично.
Христос молчал. В таких случаях дона Камилло бил озноб и он постился на хлебе и воде до тех пор, пока Иисус не сжалится и не скажет: «Хватит!»
На этот раз дон Камилло сидел на хлебе и воде неделю. В конце седьмого дня, когда он еле волочил ноги, опираясь о стены, а в животе у него бурчало от голода, Христос сказал: «Хватит!» Тут-то и пришел исповедоваться Пеппоне.
— Я нарушил заповедь и пренебрег любовью к ближнему.
— Знаю.
— Мало того. Как только вы ушли, я вернулся и подобрал обоих зайцев. Одного зажарил по-охотничьи, из другого сделал рагу.
— Так я и думал, — на одном дыхании произнес дон Камилло.
Затем он прошел мимо алтаря, и Христос улыбнулся ему, не столько из-за недельного поста, сколько из-за того, что, говоря «Так я и думал», дон Камилло не испытывал желания треснуть Пеппоне по голове, а глубоко стыдился, помятуя о том вечере, когда его тоже подмывало вернуться и забрать обоих зайцев.
— Бедняга дон Камилло… — прошептал растроганный Иисус.
Дон Камилло развел руками, как бы говоря: я, дескать, старался, как мог, а если порой и допускал промахи, то не со зла.
— Знаю, знаю, дон Камилло, — утешил его Христос. — А теперь иди, ешь своего зайца! Пеппоне принес тебе рагу в канонику.
ПОДЖОГ
Как-то раз дождливой ночью запылал «Старый дом».
«Старым домом» называли заброшенную лачугу на вершине холма, ее обходили стороной даже днем, говорили, там кишмя кишат змеи и призраки. Пожар производил странное впечатление, ведь «Старый дом» — сплошное нагромождение камней. С тех пор как его бросили и вынесли мебель, все деревянное до последней щепки сгнило.
А сейчас лачуга полыхала, словно факел.
Толпа горожан направилась по дороге — посмотреть на пожар. Все удивлялись.
Дон Камилло присоединился к ним и встал на перекрестке, откуда проезжая дорога вела к Старому дому».
— Кто-нибудь из горячих революционных голов набросал туда соломы и поджег, решил отсалютовать в честь некоей памятной даты, — громко предположил дон Камилло, рассекая толпу прихожан, чтобы пробраться во главу пастырского стада. — Что по этому поводу скажете, господин мэр?
Пеппоне не замедлил шага и не обернулся.
— Откуда мне знать? — буркнул он.
— Ну, в качестве мэра ты должен знать, — подначивал дон Камилло, испытывая от этого искреннее удовольствие. — Может быть, на сегодняшний день приходится какое-нибудь историческое событие?
— Не говорите такого даже в шутку, а то завтра все будут твердить, что чертов поджег — дело наших рук! — прервал его Грубиян, вместе со всем «красным» руководством печатавший шаг под предводительством Пеппоне.
Кустарник, окаймлявший дорогу, обрывался, дальше шла широкая, голая, как коленка, площадка, в центре которой невысокая насыпь — фундамент «Старого дома». Расстояние до лачуги — метров триста. Пылала она, словно факел.
Пеппоне остановился, «красные» выстроились по обе стороны от него. Порыв ветра принес клубы дыма.
— Какая там солома, нефтью пахнет, — заметил кто-то.
Странное событие обсуждали бурно, некоторые рванулись было подойти поближе, раздались отчаянные крики.
— Не делайте глупостей! — В конце войны войска долго не уходили из городка и окрестностей — в лачуге могли оказаться цистерны с нефтью или бензином, брошенные военными или спрятанные ворами. Кто их разберет.
Дон Камилло рассмеялся.
— Отвергнем домыслы! Все это неубедительно, взгляну-ка я собственными глазами, что там делается.
Он решительно отделился от паствы и размашисто зашагал к лачуге.
Когда он прошел метров сто, Пеппоне в четыре прыжка догнал его.
— Вернитесь!
— С какой стати ты лезешь в мои дела?! — отрезал дон Камилло, сдвинув шляпу на макушку и уперев крупные руки в бока.
— Я приказываю вам как мэр! Не могу я позволить, чтобы граждане моего города бессмысленно подвергались опасности.
— Какой опасности?
— Не чувствуете, что ли, запаха нефти и бензина? Черт его знает, что там спрятано!
Дон Камилло с подозрением взглянул на него.
— А ты откуда знаешь?
— Ничего я не знаю, но мой долг предостеречь вас. Там может оказаться не только нефть, но и кое-что похлеще!
Дон Камилло разразился смехом.
— Понятно. Знаешь, в чем дело? Поджилки у тебя трясутся, но боишься, как бы твои подчиненные не заметили, что их начальнику преподносит урок мужества жалкий реакционер, священник дон Камилло.
Пеппоне стиснул кулаки.
— Мои люди видели, как я сражался в горах…
— Теперь мы на равнине, товарищ мэр. Страх на равнине совсем другой.
Пеппоне поплевал на ладони, расправил плечи и решительно направился в сторону пламени. Дон Камилло понаблюдал за ним минут пять, скрестив руки, затем сорвался с места и быстро нагнал.
— Стоп! — приказал он, схватив Пеппоне за руку.
— Как бы не так! — крикнул Пеппоне, высвобождая руку. — Идите, поливайте свою герань! Я не остановлюсь. Посмотрим, у кого из нас трясутся поджилки!
Дон Камилло тоже с удовольствием поплевал бы на ладони, но воздержался — пастырю это не пристало. Ограничился тем, что тоже расправил плечи, стиснул кулаки и зашагал вперед.
Пеппоне и дон Камилло шли бок о бок. Расстояние сокращалось, уже слышался гул пламени, и с каждым шагом они все сильнее стискивали зубы и кулаки, искоса поглядывая друг на друга. Каждый надеялся, что первым остановится другой.
Восемьдесят, шестьдесят, пятьдесят метров…
— Стоп! — приказал свыше Голос, которому нельзя было не подчиниться.
Оба мгновенно остановились, отступили на шаг — и что есть мочи бросились обратно.
Через десять секунд мощный взрыв разорвал тишину, лачуга взлетела на воздух, раскрывшись огненным цветком.
Они оказались посреди дороги, вокруг — ни души, зеваки кинулись со всех ног в город.
Возвращались рядом по тропинке. Внезапно Пеппоне буркнул:
— Было бы куда лучше, если бы я не мешал вам идти к пожару.
— Я тоже об этом подумал, — отозвался дон Камилло. — Упущена отличная возможность.
— Если бы я не мешал вам идти дальше, то получил бы истинное удовольствие — увидел, как махровый реакционер взлетает на воздух.
— Не думаю, — не поворачивая головы, разочаровал его дон Камилло, — метров за двести я бы все равно остановился.
— Почему?
— Я знал, что в гроте под «Старым домом» — бидоны с бензином, девяносто пять автоматов, двести семьдесят пять гранат, два ящика боеприпасов, семь пулеметов и три центнера тротила.
Пеппоне остановился и удивленно посмотрел на него.
— Все в порядке, — успокоил его дон Камилло, — я провел инвентаризацию, прежде чем поджечь бензин.
Пеппоне стиснул кулаки.
— Мне следует без промедления разделаться с вами, — ощерился он.
— Понимаю, Пеппоне, твое желание, но разделаться со мной трудно.
Они продолжили путь, некоторое время спустя Пеппоне остановился.
— Выходит, вы знали, как это опасно, и все-таки подошли на пятьдесят метров. Если бы над нами не прозвучало «Стоп!», вы бы так и шагали.
— Разумеется, в этом я уверен так же, как и ты. На карту было поставлено наше личное мужество.
Пеппоне тряхнул головой.
— Ничего не скажешь, оба мы — молодцы! Жаль, что вы не из наших.
— Я думаю то же самое, жаль, что ты не из наших.
Расстались они у каноники.
— По существу вы мне сделали одолжение, — признался Пеппоне. — Эти проклятые боеприпасы висели над моей душой словно дамоклов меч.
— Пеппоне, поосторожнее с историческими прецедентами, — предупредил дон Камилло.
— Только вот вы сказали, что пулеметов было семь, а на самом деле их было восемь. Кто же взял один?
— Не волнуйся, я взял. Когда разразится пролетарская революция, держитесь подальше от каноники.
— Встретимся в преисподней… — буркнул Пеппоне уходя.
Дон Камилло вошел в церковь и преклонил колена перед алтарем.
— Благодарю Вас, Господи! Благодарю, что остановили нас. Не сделай Вы этого, случилась бы беда.
— Вовсе нет, — улыбнулся Христос, — ты же знал, куда шел, продолжать — значило бы нарываться на самоубийство, ты все равно бы вернулся, дон Камилло.
— Знаю. Во всяком случае, не стоит переоценивать собственную веру. Гордость порой губительна.
— А что это за история с пулеметом? Неужели ты взял такое адское оружие?
— Нет. Восемь их было, восемь и взлетело на воздух, но пусть «красные» думают, что у меня есть пулемет.
— Ладно, — сказал Иисус. — Хорошо бы это было правдой. Беда в том, что проклятое оружие ты взял на самом деле. И отчего ты такой лгунишка, дон Камилло?