РАРИТЕТ
ВЛАДИМИР СОСИНСКИЙ
ФРАНКО-СЛАВЯНСКАЯ ТИПОГРАФИЯ
Предисловие и публикация Виктора Леонидова
Коллекция наград Владимира Брониславовича Сосинского (1900–1987)
была для советского гражданина удивительной. Орден Николая Чудотворца,
врученный Врангелем, впоследствии дополнился французским Военным Крестом
и медалью СССР “За боевые заслуги”. Сам Сосинский очень любил шутить
по этому поводу. Он вообще зача-стую эпатировал многочисленных посетителей
своей квартиры на Ленинском проспекте в Москве, говоря, к примеру, что
безгранично благодарен Ленину за сорок лет интереснейшей зарубежной
жизни.
“Зарубежная жизнь” действительно сформировала его, хотя и окончил он
свои дни в “стране победившего социализма”. Потомок венгерского дворянского
рода, Сосинский тридцать шесть лет прожил во Франции и вернулся в Москву
в 1960-м. А до этого была гражданская война, пересыльные лагеря в Турции,
через двадцать лет — 4-й Маршевый полк в составе французского Иностранного
Легиона, противостоявший танкам Гудериана. А еще — концлагерь и участие
в Сопротивлении в качестве главы местной партизанской организации на
острове Олерон (Атлантическое побережье Франции).
Его очень любили все, кто хоть раз с ним сталкивался. Особенно в СССР.
Потому что своей легкостью и изяществом он напоминал о существовании
совершенно другого мира. Мира исчезнувшей и такой манящей дореволюционной
России. Которую, кстати, сам Владимир Брониславович никогда не идеализировал
и почему-то сохранял веру в социализм с человеческим лицом.
И это несмотря на то, что его долго не выпускали обратно в Париж, куда
он хотел съездить ненадолго — повидаться с друзьями и родными, а цензура
коверкала его книги. Владимир Брониславович был полностью лишен чувства
страха. Так было и в гражданскую, когда под ним была убита лошадь, а
сам он получил сквозную рану в грудь. Так было во время второй мировой
в дни высадки союзников на остров Олерон. Так было и в СССР.
В доме Сосинского всегда было много гостей. Особенно его любили те,
кто ценил полузапрещенную в те времена Цветаеву и впоследствии вернул
нам ее наследие, — Лев Мнухин и Анна Саакянц.
Цветаеву Сосинский не просто хорошо знал. Он ее боготворил и даже как-то
в Париже вызвал на дуэль известного критика Юрия Терапиано за непочтительный
отзыв о Марине Ивановне. Цветаева же высоко ценила дар Сосинского.
Благословил в мир литературы Сосинского Алексей Толстой, впервые опубликовавший
в Берлине его рассказ. Владимир Брониславович печатался во многих журналах
и сборниках русского зарубежья, выходили его произведения и в Союзе.
Но слишком многое не могло увидеть свет из-за тогдашней цензуры.
Сейчас, когда только что исполнилось 100 лет со дня рождения этого удивительного
человека, его сыновья Алексей и Сергей готовят книгу воспоминаний и
прозы своего отца. С их любезного согласия мы предлагаем читателям “НЮ”
главу из этой работы.
Виктор ЛЕОНИДОВ,
зав. архивом-библиотекой Российского Фонда культуры
Владимир Иванович Лебедев, в свое время на Волге передавший в руки
чехов царское золото, однажды вернулся из Праги в Париж весь сияющий,
довольный, веселый. Мы сразу догадались: наверное, отхватил у Масарика
немалый куш из запасов бывшего царского золота. Он собрал всех нас у
себя за столом, пышно сервированным, и сообщил нам сенсационную новость:
печатание ежемесячника “Воля России” переносится в Париж! Это не было
такой уж сенсацией, слухи об этом ползли по Парижу уже давно, — мы ведь
сразу догадались, для чего он нас сзывает к себе.
Хотя и редакция, и типография будут находиться в Париже, но на обложке
(светло-синей) журнала по-прежнему будет стоять “Прага”. Таково желание
Масарика. Уважим старика.
“Воля России” сначала была газетой, потом, когда денег и читателей стало
меньше, превратилась в еженедельник и, наконец, в ежемесячник. Я попал
в нее случайно: там впервые напечатали мою крупную вещь — мою первую
повесть “Ota vita”, и Владимир Иванович очень носился с нею и со мною.
Читал ее вслух в великосветских домах, наконец, устроил в большом зале
Славянского института литературный вечер, открыл его с характери-стики
“моего творчества” (без году неделя), и я там прочел отрывки из этой
повести. Завершилась эта возня со мною тем, что редакция “Воли России”
пригласила меня в качестве секретаря и организатора Франко-Славянской
типографии.
Удивительная фигура этот Владимир Лебедев в истории революционного движения
в России с 1910 до 1930 года. Очень живописная во Франции в начале первой
мировой войны, правого толка. Будучи во Франции в начале первой мировой
войны, поступил добровольцем во французскую армию, где дослужился до
лейтенанта и был награжден Военным Крестом. Вместе с ним был еще один
эсер — Леонид Россель, будущий директор Франко-Славянской типографии
— Imprimerie Franco-Slave, rue Menilmontant, той самой улицы Менильмонтан,
которая была прославлена в Париже своими апашами, как и Итальянская
площадь (place d’Italia). Менильмонтан увековечена также в истории музыки
— в песнях великого французского шансонье Мориса Шевалье.
Вот почему, когда Лебедеву — еще до окончания первой мировой войны —
после нескольких ранений удалось вырваться из французской армии и вернуться
на родину в дни Февральской революции, его тотчас же как военного эксперта
А.Ф.Керенский назначил управляющим своего министерства. В.М.Чернов прозвал
его “земский гусар” (потому что он имел еще какое-то отношение к Земгору),
и это имя навсегда было закреплено за ним.
Когда я был в Болгарии, он там был главным советником Стамболийского,
после убийства которого бежал в Чехословакию. Хорошо помню время, когда
к власти пришел царь Борис (вот откуда название Борисовой градины, где
мы с Даниилом Резниковым строили болгарские Лужники). По всем улицам
Софии были расклеены афиши с большой фотографией, на которой были изображены
(в купальных костюмах и в окружении дам) — для болгар той эпохи это
считалось развратом, чем-то безнравственным — Стамболийский и его злой
гений, иностранный консультант Лебедев. Он дал директивы крестьянскому
вождю отобрать у законных спокон веков помещиков все земли и отдать
их безродным мужикам.
Но час пик в бурной жизни Лебедева был значительно хуже его предыдущих
художеств — таких, как передача царского золота чехам или более благородные
консультации Стамболийскому.
Вот что произошло в его час пик.
Монархист, да еще заядлый, В.В.Шульгин только что совершил подвиг: нелегально
пробрался в Советский Союз и прожил там несколько месяцев. Вернулся
в Париж вполне благополучно — только он не знал, что за каждым его шагом
следили чекисты и что его отпустили на Запад, чтоб он рассказал правду,
а правды тогда, в начале 30-х годов, Советский Союз не боялся. И действительно,
в живо написанных путевых очерках Шульгин в гукасовской еженедельной
газете “Возрождение” рассказывал обо всем, что видел и слышал на родине.
Из “Возрождения” эти очерки перекочевали во все газеты мира. Так сказать,
получилась бесплатная пропаганда в пользу СССР.
Лебедева эти очерки очень взволновали. Что получается? Монархисты не
побоялись туда поехать, а эсеры, которых так любят крестьяне, трусят?
Этого быть не может. Ни с кем из друзей своих и партийных товарищей
не посовещавшись, на свой страх и риск он решил перещеголять Шульгина.
Но он забыл, что в эмиграции в то время жил Вл.Бурцев, великий разоблачитель
Азефа и прочих провокаторов и лжесвидетелей. Когда в “Воле России” было
преподнесено сенсационное путешествие Лебедева, где он описывал русские
березы, клейкие листочки, цветочки, грибы и свои встречи с несуществующими
в СССР людьми в незнакомых и не виденных им городах 30-х годов, Бурцев,
по каким-то там ему одному известным каналам, получил такие интересные
данные о подвиге Лебедева, что получилась сенсация уже совсем другого
порядка. Буржуазные газеты еще не успели перевести его очерки из “Воли
России”, так что сенсация была не в мировых масштабах, а просто буря
в стакане воды — только в Зарубежной России!
Оказывается, Лебедев ни в какой Советской России не был, а все три месяца
провел в финляндских лесах в пограничной полосе СССР: там были и цветочки,
и грибы, и русские березы!
Провал Лебедева был полным — очерки его в “Воле России” перестали печататься.
Товарищеский суд покарал его. Так кончилась карьера нашего “земгусара”.
Но типография на его деньги была создана. Мы купили два линотипа, одну
большую печатную машину и несколько маленьких и большое количество шрифтов,
как ручных, так и линотипных, чтобы исполнять работы на двух языках
— на русском и французском. Лучше было бы назвать типографию Франко-Русской,
но такая уже была со времен Тургенева, как и Тургеневская библиотека.
Кроме того, во Франко-Славянской выполнялись еще заказы для болгар и
сербов.
Кстати, о болгарах. С ними был неразлучен Лебедев, и в его доме, да
и в типографии я часто встречал таких соратников Стамболийского, как
Коста Тодоров и Христо Оббов, которые эмигрировали во Францию после
переворота.
Таким образом, мы обслуживали главным образом эмигрантов… советских.
Да, мы первые издали запрещенный в Союзе роман Евгения Замятина “Мы”,
ставший родоначальником Самиздата или, точнее, Тамиздата. Да, мы регулярно
издавали еженедельник Л.Троцкого “Бюллетень оппозиции”, который редактировал
и корректировал его сын Седов.
И по сей день в этой самой типографии на рю Менильмонтан издается еженедельная
газета “Русская мысль” под редакцией княгини Зинаиды Шаховской.
Седов был очень молчаливый, сдержанный и редко улыбавшийся молодой человек.
На отца совсем не был похож, белокурый, кудрявый, скуластый, ну прямо
рязанский парень — весь в мать, чью фамилию он носил для конспирации:
мать его была русской.
Хорошо был сколочен, широкоплеч, чуть выше среднего роста. Был он, несомненно,
волевым и мужественным. В этом я убедился однажды, когда мой сосед,
французский полицейский, разбушевался; в пьяном виде — регулярно по
субботам — он избивал свою жену и детей. Этот шум мешал и Седову, и
мне: мне читать корректуру “Воли России”, ему — “Бюллетень оппозиции”.
— Скажите, — обратился я к нему, — не поможете ли вы мне навести у соседа
порядок? Я все откладываю…
— Охотно.
Мы без стука вошли в его квартиру как раз в тот момент, когда он беспощадно
избивал свою жену, за которую цеплялись орущие дети — мальчик и девочка.
Седов молча подошел к истязателю, за шиворот оторвал его от жертвы и
нанес ему такой сильный удар в подбородок, что тот рухнул, как кукла
в золотых пуговицах.
Моей помощи не понадобилось.
Полностью читайте в журнале