КНИГА
СУДЕБ
КНЯГИНЯ
ВОЛКОНСКАЯ
АРКАДИЙ МУРАШЕВ
“В небольшой комнате, обтянутой красным дамаском,
в дальнем углу на красном кресле сидел, весь в белом, маленький сгорбленный старичок.
Я подошел, стал на колени, поцеловал благословившую меня руку.
Он (Папа Лев XIII — А.М.) спросил:
— Вы сын Зинаиды или Елизаветы?
Я объяснил…”
Князь С.М. Волконский.
Петербург. Блестящая партия 12 января 1838 года. Жених — князь Григорий Петрович Волконский, представитель одной из древних аристо-кратических фамилий России. Невеста — Мария, дочь графа Бенкендорфа, с блеском взявшего в 14-м Амстердам, но больше известного как основатель и шеф III Отделения.
Летом молодые едут в Италию. В “Вечном городе”, за Иоанном Латеранским, — вилла тетушки, княгини Зинаиды Александровны Волконской (рожденной княжны Белосельской-Белозерской). Под Римом — великолепная вилла Мути — дяди, князя Николая Григорьевича Репнина-Волконского. Его супруге, княгине Варваре Алексеевне (рожденной графине Разумовской) в июне 1838 года пишет Николай Гоголь: “Итак, вы уже в Неаполе. Как я завидую вам!.. Прежде всего позвольте узнать, где выбрали вашу квартиру: возле королевского дворца или Castello Nuovo? И с которой стороны у вас море: с правой или левой… Я думаю, что кн. Григорий Петрович в больших теперь хлопотах: распределяет комнаты, повелевает одной сделаться детскою, другой быть столовою, третьей гостиною, в которой, увы! Вряд ли достанется сидеть пишущему сии строки…”
Княжна Елизавета родилась 19 октября в Италии.
Лето семейство Волконских проводило в Фалле, под Ревелем, в родовом поместье Бенкендорфов: “Дом готический, — вспоминал Сергей Михайлович Волконский. — Конечно, фальшивая готика — николаевская эпоха, Штакеншнейдер… Всюду — на потолке, как и во всем доме, на лепных украшениях, на дверных ручках, всюду бенкендорфовский герб: три розы на щите, девиз: “Perseverance” (“Постоянство”). В Фалле много девизов; по всему парку (54 версты дорожек. — А.М.) разбросаны скамейки чугунные с гербами: подарки тех, кто гостил”.
Князь Григорий Петрович Волконский получил назначение в русскую миссию при папском престоле, и юность княжна Елизавета провела в Италии. Почетный член Императорской Академии художеств князь Григорий Волконский с семейством остановился в Palazzo Salviati на Корсо. (Дюма тогда уже издал “Графа Монте-Кристо”: “Вообразите длинную, красивую улицу Корсо, от края до края окаймленную нарядными дворцами”.) “То были последние годы папского Рима, — писал впоследствии со слов матери князь Сергей Волконский. — …Еще катались в своих каретах красные кардиналы; еще с высокого балкона собора Св. Петра папа благословлял на площади коленопреклоненное народонаселение; еще шумел, кривлялся и плясал на пестрых улицах разноцветный карнавал; еще, раз в год, собирало на Корсо праздную толпу варварское зрелище прогоняемых сквозь строй и подстрекаемых каленым железом лошадей”.
Княжна Елизавета — фрейлина Ее Императорского Величества (в “Адрес-Календарях” при имени княжны — “непременная*”, с трогательным пояснением: “Особы, при имени которых поставлена звездочка, находятся в отпуску”).
В декабре 1845 года в Рим прибыл император Николай I. Князь Григорий Волконский устроил по просьбе Александра Иванова посещение его мастерской Государем. Словом, многих и многое видела юная княжна. Вместе с подружкой Marie Бутеневой, дочерью русского посла. “А в Риме, — по мнению Дюма, — ежегодно бывает четыре великих события: карнавал, страстная неделя, праздник тела господня и праздник св. Петра”.
“На Страстной неделе, — дополняет Ф. Иордан, — в Сикстинской капелле папские певчие поют псалом “Misereri, mi, Domini”: ..Видишь, наконец, что все свечи загашены; тогда все присутствовавшие кардиналы начинают речитативом псалом “Помилуй мя, боже”; когда они кончают первый стих, начинается, можно смело сказать, божественное пение певчих. Затем кардиналы поют речитативом второй стих, вслед за ними повторяют его певчие, и так далее до конца псалома… Папские певчие, имея в среде своей кастратов, которые всю жизнь сохраняют свой контральтовый голос, так превосходно знают свои партии, что этого нельзя ожидать от обыкновенных певчих. Голос мальчика спадает, у кастратов же он сохраняется всю жизнь и совершенствуется в чудном климате Рима и среди народа, одаренного вкусом к музыке и пению. Следственно, псалом “Misereri, mi, Domini” можно слышать только в Риме”.
Palazzo Salviati — единственный частный дом, куда папа Пий IX, благоволивший князю Григорию, отпускал своих певчих. У Волконских пел и знаменитый в свое время кастрат Мустафа.
…Зимой 1859 года в Рим приехал декабрист князь Сергей Григорьевич Волконский с семейством. Palazzo Salviati. Площадка на лестнице. Встреча Елизаветы и камер-юнкера Михаила Сергеевича Волконского… По-молвка — в Риме, свадьба — 24 мая в Женеве.
В России — 4 мая 1860 года — родился первый сын, князь Сергей, названный, похоже, в честь знаменитого деда. Имя следующему сыну — Петр (родился 17 сентября 1861 года), дочери — Мария (13 марта 1863-го).
В Петербурге Волконские поначалу жили в доме Татищева на углу Малой Морской и Гороховой. Род продолжается — Григорий, Александр (его крестным отцом был император Александр II), Владимир…
Но и в России, рассказывает ее старший сын, “она Италией дышала”. “Ее комнату в Павловке я хранил в том виде, в каком она ее оставила. Внизу угловая комната с единственным окном во двор, на запад; письменный стол наборного дерева, итальянский, складной стул такого типа, что во Флоренции называется “стул Савонаролы”. Комната суровая, не “дамская”, по стенам виды Италии, фрески из церкви в Ассизи, двор дворца Барджелло. На столах книги — Данте, большой с застежками том Четьи Минеи.”
В мемуарах князя Сергея Михайловича приводится любопытный эпизод: “Моя мать однажды спросила одного крестьянина, бывшего матроса, у нас в деревне, в Павловке, — какой из всех городов в кругосветном его плавании понравился ему больше всего. “Венеция, — сказал он, — потому что там зимой тепло, вместо улиц там каналы с мраморными дворцами, и народ всю ночь поет”. Какое красивое и в сжатости своей полное определение: и климат, и искусство, и человек. Этот пахарь Тамбовской губернии памятью своей выбрал воду, мрамор, ночь и музыку, то самое, чем музыканты оглавляли свои песни, то самое, что видел Пушкин, когда писал:
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой.
В 1872 году Волконские везут детей заграницу. Флоренция — галерея Uffizzi. В Риме, вспоминал князь Сергей, “что поразило меня, двенадцатилетнего: как много римского я уже знал по книжкам, по фотографиям, по альбомам, по копиям картин, висевшим у нас в Петербурге. И Колизей, и Форум, и фонтан Тритона, и колоннады собора Св. Петра… И перуджи-ниевское “Воскресение” в Ватикане я видал в спальне матери… А когда я вошел в собор Св. Петра — был послеобеденный час, — я воскликнул: “Ах, вот тот самый луч солнца!” В гостинице матери висела прекрасная акварель, изображавшая внутренность собора, и с детства, не бывши в Риме, я знал луч солнца, который знают все, кто бывал в соборе Петра в этот послеобеденный час: из высокого левого окна, в глубине собора, он падает, косой, над алтарем”.
Итальянские встречи: граф Алексей Толстой “часто вечерами читал у нас свои последние произведения”. “…Слышал я по рукописи и в автор-ском чтении балладу “Порой веселой мая”… также “Посадника”. Скажу, что чтение его было ужасно. Он рубил стих, отбивал рифму; это было грубо и так мало сочеталось с тонкостью текста и с тонкостью его собственной природы”. Айвазовский во Флоренции в 1872 году “всегда приносил с собой пачку акварельной бумаги, кисти и краску. За разговором он писал морские виды сепией. Он пек их как блины, обыкновенно по три зараз: пока работает над одним, другие два подсыхают”. (Светлейший князь Петр Михайлович Волконский, дед княгини Елизаветы, в 30-40-е годы принял близкое участие в судьбе “13-летнего сына армянина из Феодосии Ивана Гайвазовского”.)
В Петербурге у Волконских — Тютчев. “Мне было восемь лет, — вспоминал князь Сергей, — помню его в гостиной моей матери: стоит перед камином и читает “Слезы людские” и “Пошли, Господь, свою отраду”:
…Тому, кто жизненной тропой
Как бедный нищий мимо саду
Бредет по знойной мостовой…”
Аполлон Майков… Полонский — “высокий, с костылями; у него была своя манера здороваться: возьмет вашу руку и не выпускает, начнет говорить, а рукой вашей все качает из стороны в сторону”.
Некрасов — компаньон главы семейства по “частым зимним охотам” — с назойливым интересом к княгине Волконской, то есть к запискам Марии Николаевны. Творец “Русских женщин”, как вспоминает сын декабриста Михаил Сергеевич Волконский, “по-французски не знал, по крайней мере настолько, чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя по-русски… при этом Николай Алексеевич по несколько раз в вечер (чтение продолжалось три дня. — А.М.) вскакивал со словами: “Довольно, не могу”, бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал как ребенок”.
Наконец, семейство Струве, знакомое князю Михаилу по Сибири. “В красной рубашечке” Петя — его ставили на стол, и он с огнем читал Полтавский бой. Бернгард Струве, отец, — выпускник Царскосельского лицея, обожал первенца alma mater.
От пушкинской эпохи — документы, реликвии, хранившиеся у Волкон-ских. Множество рисунков: портреты акварельные, карандашные (в том числе портрет Пущина, крестного отца Михаила Волконского, работы шведского художника Мазеры)… Позже, в 1915 году, Сергей Волконский обнаружил в семейном архиве копии писем Лунина — “целая тетрадочка, исписанная его рукой… Трудно передать впечатление, но скажу, что “из глубины сибирских руд” на расстоянии полустолетия он подает руку Владимиру Соловьеву”.
Полную публикацию читайте в журнале.