МЕЛЬКОМ
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
То, с чем будет иметь дело читатель, названо “эпиграммами”. О чем говорит нам это греческое слово? Первоначально оно означало надпись автора на своем произведении или же памятную надпись, надпись дарителя. Так в искусно сделанной вещи автор позволяет приобщиться к своему авторству, даритель дарит нам часть самого себя.
Эти эпиграммы весьма разнообразны. Их темы бывают настолько далеки друг от друга, что трудно собрать их в единое целое: они разбегаются, словно в трубе калейдоскопа. Калейдоскопичность — характерная черта эссеистики Эрнста Юнгера. В ней главное — наблюдение (острота взгляда) и описание (острота пера), не систематизация. Сами эпиграммы взяты из эссеистического сборника “Листья и камни” 1934 года, где в качестве приложения непосредственно примыкают к основным текстам. Сборник в целом как бы завершает ранний период творчества и открывает новые пути. В биографическом плане это время ознаменовано постепенным отходом от публицистической деятельности, отказом от атаки на становящуюся власть, поиском внутренней суверенности автора. Несколько десятилетий спустя Юнгер, размышляя над проблемой отношения художника к власти, писал, что “свободному слову вредны как pro, так и contra”, что “поэт берет слово не как противник, а подтверждает существующий порядок, действуя из неразделенного в настоящее”, и это “сильнее, чем любая полемика, так как приводит в действие целое” (Autor und Autorschaft). Эпиграммы, как и положено, далеко не лишены отсылок к актуальному (тогда — к политически актуальному), которые в некоторых просматриваются особенно четко. Тот, кто имеет уши, услышит. Альфред Розенберг, будучи хорошо знаком с творчеством Юнгера (в то время известного публициста, военного писателя, автора двух философских эссе “Тотальная мобилизация” (1930) и “Рабочий” (1932), которого некоторые из гитлеровского окружения, например, Геббельс, еще недавно хотели считать своим), прочитал однажды среди его афоризмов такой: “Возможность самоубийства есть часть нашего капитала”, — и произнес в ответ язвительную фразу: “Весьма жаль, что г-н Юнгер никак не использует свой капитал”. И еще один пример — не вошедший во второе, переработанное издание афоризм, стоявший под номером 44: “Плохую расу можно узнать по тому, что она стремится стать выше, сравнивая себя с другими, а других стремится принизить, сравнивая их с собой”. Тем не менее силы времени, конечно, не могут всецело овладеть автором, у которого “как у хорошего полководца всегда остается что-то в резерве”.
Потому вернемся обратно к составу сборника, о котором хотелось бы сказать еще несколько слов. Часть его эссе имеет своей задачей фиксировать многообразные феномены переломного времени, ознаменованного закатом бюргерского мира и наступлением эпохи рабочего, — таковы, в первую очередь, “О боли” и уже опубликованная к тому времени “Тотальная мобилизация”. Другая же часть посвящена рассмотрению фигур — волшебных символов, за которыми скрывается невидимая для обыкновенного зрения действительность. Здесь прежде всего следует назвать “Сицилийское (в первом варианте — Сицилианское) письмо к человеку на Луне” — текст, явившийся своеобразным введением к более позднему литературному творчеству автора, стоящему под знаком “магического реализма”.
Таков краткий абрис. Как было сказано, “Эпиграммы” завершают сборник и, видимо, должны служить подтверждением глубинного характера основных эссе. Вот что пишет по этому поводу автор в мае 1934 года в предваряющем книгу обращении “К читателю”: ““Эпиграмматическое приложение”… до известной степени представляет собой некую ссуду; оно содержит в себе зародыш самостоятельного контекста. Посреди ландшафта, оживляемого множеством разнообразных сменяющихся явлений, иногда ощущаешь потребность действовать как во время охоты, когда птиц можно стрелять влет. Только когда окинешь взором пройденное расстояние, откроется общность признаков, свойственная фауне этого ландшафта. Из той добычи, которую лучше всего захватывать в ранние утренние часы, я выбрал сотницу, и думаю, если представится досуг, объединить лежащий в основе материал в некую мозаику. К таким замечаниям на полях, и не только к ним, относится прекрасная фраза Паскаля: “Всякий автор имеет смысл, так что все противоположные места согласуются, иначе он вообще не имеет смысла””.
Может быть, в свете этого фрагмента эпиграммы являются также заметками-зарубками, сделанными странником во время его пути, который пролегает в очень странном ландшафте…
Перевод выполнен по третьему изданию: Jьnger Ernst. Blдtter und Steine. 3. Aufl. — Hamburg: Hanseat. Verl.-Anst, 1942, которое представляет собой перепечатку со второго (1941). Во втором издании часть текстов подверглась переработке, которая коснулась и состава эпиграмм. Из ста эпиграмм двадцать одна были исключены и заменены новыми; кроме того, все они были заново упорядочены.
Александр МИХАЙЛОВСКИЙ
ЭПИГРАММЫ
ЭРНСТ ЮНГЕР
(1895–1998)
1. Бог и боги.
2. Дом богов — на планетах, дом Бога — на звездах.
3. Заброшенные алтари населяют демоны.
4. Один лишь Бог — общее всем.
5. Наша доля наследства — неразделенное.
6. Незримее подвижного — покоящееся.
7. Солнцу неведомы ни восход, ни закат.
8. Прообраз есть образ и отображение.
9. С первым огнем, запылавшим на земле,
оказались в опасности все леса.
10. Субстанциальный ум можно узнать по тому,
что он скуп на эпитеты.
Первое предложение Бытия без прилагательных.
11. В прозе, которая отказывается от заключений,
предложения должны быть подобны семенам.
12. Там, где свадебный факел несет сознание,
зачинается искус ственная жизнь.
13. Изобразить таинственное с помощью логических средств можно
лишь пользуясь фосфоресцирующими чернилами.
14. Противоположность между Гаманом и Кантом
основана на противоположности между языком и светом.
15. Тот, кто хочет пробиться к порядку,
должен знать толк в искусстве забвения.
16. Сущность коперниканского беспокойства
состоит в состязании мысли с бытием.
17. Рембо — певец коперниканской системы.
18. Любя познавать.
19. Мы должны считаться с тем, что смерть застает нас,
когда мы наиболее слабы.
20. Русский Христос воскрес, но еще не оставил земное.
ИЗ БЕСЕДЫ С ПЕРЕВОДЧИКОМ
— Афоризм (нужно помнить, что у Юнгера это не только афоризм, но еще и эпиграмма), в какой бы форме он ни был представлен, должен порождать ряд размышлений — потому что он призван порождать их. Однако совершается это как бы в другой плоскости. Ведь сам источник, то есть предложение, фраза — Satz афоризма, содержит в себе такую оригинальную силу, что никакого помощника не требуется. Такое предложение не выражает какое-то существующее положение вещей, наоборот, оно само впервые устанавливает определенный порядок, изначально присвоив себе право распоряжаться. Афоризм, как настоящая власть, довлеет себе. В нем есть то целое, которого не достигнуть порой даже исписав множество листов бумаги. Получается, что настоящий, самый подходящий материал для таких слов действительно только камень. В этом смысле хочется ответить на просьбу о разъяснении: афоризм не нуждается в многоточии, — и чем будет сама эта фраза, как не афоризмом? Тем более не стоит искать разъяснения у автора, если, конечно, автор подтверждает это свое звание. Афоризм существует вне контекста, сам впервые создает его. Однако такое “не нуждается” относится к природе афоризма и не может все же отменить заинтересованных вопросов, если, конечно, у нас есть необходимые в этом деле слух, чутье или вкус. Вопросы уместны, ибо возникают на том переломе, где единство переходит во множественность, — а ведь у нее всегда остается шанс собраться и вернуться обратно.
времени, в котором можно увидеть почти все.
С переводчиком беседовал Владимир БИБИХИН.