В НАЗИДАНИИ
НАРОДАМ
ДРЕВНОСТИ
Мы открываем новый проект: “В назидание народам древности”, посвященный 60-летию Венедикта Ерофеева.
В течение всего года эта тетрадь будет появляться в нашем журнале.
Мы предполагаем публиковать неизвестные и малоизвестные материалы
о жизни и творчестве автора бессмертной поэмы “Москва-Петушки”.
Это будут эссе и воспоминания, стихи и фотографии
из ерофеевского архива, картины российских художников,
посвященные некоторым аспектам проблематики российского пьянства.
В нынешней — первой — тетрадке мы предлагаем вашему вниманию
одно из самых подробных интервью с Венедиктом Ерофеевым,
несколько редких фотографий и стихотворение Генриха Сапгира, посвященное памяти писателя.
Глеб ШУЛЬПЯКОВ
сумасшедшим
можно быть
в любое время
— Теперь расскажи: как же ты разложил Владимирский пединститут настолько, что даже имя твое стало запретным?
— Да. Они сейчас извиняются. Мне одинаково смешно вот это вот — извинения Бельгии перед глупой оплошностью Голландии… Почему-то Бельгия приносит извинения за Голландию. Вот точно так же мне смешно, когда владимирская газета “Комсомольская правда” печатает обо мне более или менее мутные биографические данные, хотя та же самая газета весной 1962 года требовала выдворения меня за пределы города Владимира и Владимирской области навсегда. Всякий человек, встречающийся с Венедиктом Ерофеевым, подлежит немедленному выдворению из Владимирского государственного педагогического института имени Лебедева-Полянского. И вообще с территории.
— То есть ты попал в персоны нон-грата?
— Хорошо бы еще в персоны нон-грата. То есть человек, который кивнул бы мне при встрече, уже сам стал бы персоной нон-грата. А хрен ли обо мне говорить.
— Чем же ты их все-таки так до-стал? Все же Владимир близко к столице. Что они так напугались-то?
— Вот этого я не знаю. Я немножко их понимаю. Все-таки, когда я стал жениться, приостановили лекции на всех факультетах Владимирского государственного педагогического института им. Лебедева-Полянского, и сбежалась вся сволота. Они все сбежались. Потом они не знали, куда сбегаться, потому что не знали, на ком я женюсь — опять же было неизвестно. Но на всякий случай меня оккупировали и сказали мне: “Вы, Ерофеев, женитесь?” Я говорю: “Откуда вы взяли, что я женюсь?” — “Как? Мы уже все храмы… все действующие храмы Владимира опоясали, а вы все не женитесь”. Я говорю: “Я не хочу жениться”. — “Нет, на ком вы женитесь — на Ивашкиной или на Семаковой?” Я говорю: “Я еще подумаю”. — “Ну, мать твою, он еще думает! Храмы опоясали, а он еще, подлец, думает!” Это апрель 62-го.
— Но ведь времена-то на дворе еще либеральные…
— Какие либеральные! Вот опять я повторил этого мудака, не знаю, жив он или нет, лучше бы не жив. Вот этот декан филологического факультета, который отсидел… сколько он отсидел — я забыл, но во всяком случае не меньше 15 лет отсидел, сволота. И мне в лицо заявил: “Я очень сожалею, Ерофеев, что сейчас не прежние времена. Я бы с вами обратился гораздо более круто”. Вот тут-то я понял, с кем имею дело — с каким вонючим дерьмом, и…
— Веничка, и все же чем ты их так напугал?
— Понятия не имею. Я лежал себе тихонько, попивал. Народ ко мне… в конце концов получилось так, что весь институт раскололся на две части. То есть если называть вещи своими именами (как говорили в ту пору одиозно поверхностные девушки), весь институт раскололся на попов и на… Там было много вариаций, но в основном на попов и комсомольцев. Этак я оказался во главе попов, а там глав-зам-трампампам оказался во главе комсомольцев моим противником, и у нас даже выходило… “Подходите, — говорил человек (не помню фамилию), — подходите, только без руко-прикладства”. За мной стоит линия, за ними тоже линия. Мы садимся, это я предлагаю садиться за стол переговоров, чтобы избежать руко-прикладства и все такое. Они говорят: давай, садимся. И вот мы садились и пили сначала сто грамм, потом по пятьдесят, потом по сто пятьдесят, потом… и понемногу, ну, набирали…
— А что же вы пили, Веничка?
— Не помню. Какую-то бормотуху. Ну, во всяком случае, вырабатывали какую-то общую терминологию…
— Попы с комсомольцами?
Попы с комсомольцами садились, тихонько… Ну, одним словом, они занимались делом. А я сидел и чувствовал себя человеком, который предотвратил кровопролитие.