РАРИТЕТ
к несчастию,
поэзия
ревнива
АННА ПРИСМАНОВА
СТОЛ
Тростник — начало для свирели,
стола начало — срез ствола.
Нас начинают с колыбели,
мы начинаем со стола.
Бывает стол, который просит,
чтоб все садились за него,
и стол другой: он перья носит
и ввысь уносит — одного.
Перо и капля слезной влаги
сдвигают странный самолет,
и дерево с листом бумаги
летает ночи напролет.
Противницей со мною рядом
ты строго, жизнь моя, живешь.
Ты стол оцениваешь взглядом —
на стол кладешь ты медный грош.
Ты можешь серп согнуть до круга,
рвы перейти — твоя стезя…
Но против пения, подруга,
как против тления — нельзя!
ТРУБА
Для неживого жития
я предназначена судьбою:
больших страстей не знаю я,
и счастья не беру я с бою.
Дала мне мать свою губу,
отец мой — трубку слуховую,
дабы любила я трубу
играющую, духовую.
Ночных страстей в тебе уж нет,
ты о дневной не помнишь снеди,
душа, когда закатный свет
на выгнутой играет меди.
Напутствуемая судьбой,
сопровождаемая снами,
соедини мой рот с трубой,
и звук, и свет да будут с нами.
ТУМАН
Ночь. Туман. Ограда сквера.
Снег. Фонарный столб в кремне.
В снеговом тумане Вера
неотступно снится мне.
С барской сытостью в разладе
и с застенком впереди —
с сердцем, состраданья ради
перевернутым в груди.
Много зим и много весен,
скажем проще — много лет, —
с волосом, входящим в осень,
с волей, жесткой, как скелет,
с ужасом, с мечтой без меры,
с блеском мужества на лбу —
провела живая Вера
в незакопанном гробу.
БАБУШКА
Изъяны предков достаются детям,
и внучка болью бабушки больна.
Любовью звали бабушку, и этим
моя судьба предопределена.
О, бабушка, жила ты в желтом доме,
где рукава сходились на спине.
Остался желтый облик твой в альбоме,
а рукава — ты завещала мне.
Как два пути с единым назначеньем,
живут во мне раздельно кровь и кость.
Стремится кровь к тебе своим теченьем,
но кость моя — тебе незваный гость.
Лишь только ночь подходит к изголовью,
два дерева меня на части рвут.
Быть может, и меня зовут Любовью,
но я не знаю, как меня зовут.
ЛЕКАРСТВО
Скорее на скале созреет нива,
чем бытию с поэзией дружить.
К несчастию, поэзия ревнива —
она почти что не дает нам жить.
Она сопровождает нас повсюду,
она метлой несет на крутизну,
она, в котле колдуя, тряпок груду —
цветное — превращает в белизну.
Белись, белись на черный день, бумага:
ты мне послужишь в голод молоком.
Но, веселя мне голову, о, влага,
ты вывернула жизнь мне целиком.
Тебе, необычайному лекарству,
мы страшное значенье придаем.
Царь отдавал за Душеньку полцарства,
а мы живот за душу отдаем.
Мемуаристы, вспоминавшие мир русского Парижа 20-30-х годов нашего столетия, при упоминании Анны Присмановой, чаще всего писали о ее вызывающей манере поведения и какой-то демонстративной отъединенности от эмигрантских литературных посиделок. Она и ее муж, прекрасный поэт Александр Гингер, казалось, пребывали в каком-то другом измерении. “Странная пара”, — говорили о них. Да и стихи Анны Семеновны Присмановой тоже были написаны в манере, далекой от общепринятых канонов. Но при всем том в таланте ей не отказывал никто. А сегодня историки литературы, особенно на Западе, не стесняясь, называют ее одной из лучших русских поэтесс ХХ века.
Поэзия Присмановой, действительно, простой для читателя не была никогда. Даже те, кто сумел еще при ее жизни разглядеть
этот замечательный талант, писали о слишком искусственном построении строф и о “тяжести” ее слога.
Вниманию к самодовлеющей ценности слова в поэзии Анна Семеновна научилась у Гумилева, который подписал ее членский билет
“Союза поэтов” совсем незадолго до своей гибели. Она, во всяком случае
на людях, никогда не вспоминала ни занятия в его студии,
ни голодный Петроград, куда приехала из Либавы в 1918 году.
Расстрел любимого учителя раскрыл ей глаза на новую власть,
и в 1922 году она уехала в Берлин.
А потом был Париж, где прошла почти вся жизнь. Здесь она встретила Александра Гингера, здесь родились ее сыновья, здесь увидели свет
ее поэтические сборники. В Париже они с мужем прятались от облав
на евреев во время оккупации, отсюда, после Победы,
они хотели уехать в СССР, когда эмигрантам стали выдавать
советские паспорта. Но что-то все-таки остановило ее,
и лагерная участь их с Гингером миновала.
Мы предлагаем вам самим оценить творчество Анны Присмановой.
Стихи публикуются по ее книгам “Близнецы” (1946 г.) и “Соль” (1949 г.).
Виктор ЛЕОНИДОВ,
зав.архивом-библиотекой Российского Фонда культуры.
|