КЛАДОИСКАТЕЛЬ
ПОРТРЕТЫ
ШЕКСПИРА
РАЗГАДАНЫ
К 375-летию выхода в свет “Первого Фолио”
МАРИНА ЛИТВИНОВА
“История вся в сослагательном наклонении. Единственно, что я могу утверждать, — моя теория представляется мне наилучшим объяснением фактов и документальных свидетельств, увязывающим их в одну общую картину без насилия над логикой и здравым смыслом. Как точно было, я не знаю. Но я знаю, как могло бы быть и как, по всей вероятности, было”, — писал исследователь собрания пьес Шекспира 1619 года. Этими его словами я хотела бы начать рассказ о том, как бы- ла разгадана тайна портрета Шекспира из “Первого Фолио” — первого полного собрания его пьес.
Конец столетия, конец тысячелетия. Это — магические слова, они возбуждают воображение, ум, духовную энергию, назначают временные пределы творческому усилию. За столетний отрезок времени ушли в вечность поколения исследователей, свято верящих в стратфордианца Уильяма Шакспера, актера, ростовщика и откупщика. Роберт Грин, забулдыга и пьяница и, вместе, блестящий драматург, писал об актерах собратьям по перу перед самой смертью в 1592 году: “Я знаю, самый добропорядочный из вас никогда не станет давать деньги в рост, а самый добренький из них (актеров. — М.Л.) никогда не станет сердобольной сиделкой”. Окончилось время находок документальных свидетельств. Держа в дрожащих руках клочок бумаги с неуверенной подписью Шакспера, исследователи и радовались, и сокрушались — все открытия только усиливали непривлекательность лишенного мифологических украшений образа. Шакспер менял в Лондоне квартиры, скрываясь от налогов, охотно давал деньги в рост, судился с должниками-соседями, спекулировал землей и домами. Словом, жил вопреки завету: нельзя одновременно служить Богу и мамоне. Мы, к счастью, совсем еще не перепутали Бога и мамону и согласны с Грином: интеллигент никогда не станет ростовщиком, а стяжатель сестрой милосердия. И не разделяем точки зрения С.Шенбаума, самого, пожалуй, крупного американского шекспироведа второй половины ХХ века, который видел в финансовых спекуляциях Шакспера здоровую заботу о благосостоянии семьи. Извечная проблема добра и зла.
Новое поколение шекспироведов без умиления держит в руках документы, свидетельствующие о деловой хватке Уилла Шакспера. Радость открытия больше не застит глаза. А последние достижения в области психологии творчества, новое видение интеллектуального состояния эпохи, да и старые литературоведческие истины (лирический герой произведения, резонер) настоятельно требуют переосмысления накопленных данных во всех областях шекспироведения. Примером нового подхода может служить прекрасно изданная книга историка и литературоведа Джона Митчелла “Кто написал Шекспира?” (1996 г., Лондон). В ней автор рассказывает без ерничания и ругани о главных претендентах на авторство Шекспира: Шакспере, Бэконе, графах Оксфорде, Дарби, Ратленде, поэте Кристофоре Марлоу — и сравнивает их шансы. Меньше всего шансов у Шакспера, у остальных приблизительно поровну. Касается он и групповой версии и приводит любопытную таблицу, рассмотрев тринадцать групп возможных участников шекспировской мистификации, коих в общей сложности тридцать семь. Частотность появления главных претендентов по группам следующая: Бэкон — восемь раз; сэр Уолтер Рэли, ученый, путешественник и писатель, — шесть раз; Марлоу и Ратленд — пять раз каждый; Оксфорд и Шакспер — по четыре раза.
Сэр Уолтер Рэли выпадает сразу — не те интересы, характер, стиль. Марлоу умер в 1593 году, до появления почти всех шекспировских пьес. И чтобы доказать его авторство, надо проделать головокружительную умственную эквилибри-стику. Таким образом, абсолютных фаворитов — двое: Бэкон и Ратленд. В итоге Митчелл приходит к заключению: “Загадка Шекспира так сложна и запутана, полна стольких ключей, ведущих в никуда, так головоломна, что невольно приходишь к выводу, загадка эта — результат чьих-то сознательных усилий… Елизаветинский век ощущался современниками как эпоха великих перемен. В воображении рисовался новый мировой порядок, основанный на идеальном, научном и философском мировоззрении, и брезжила надежда на его приход… Поэты и ученые были в плену у этих представлений, среди них — Шекспир, автор 36 пьес, вошедших в “Первое Фолио”. В то время был только один человек, чья образованность, воображение, хитроумие и занимаемое положение могли бы породить миф идеального государственного устройства и организовать ему поддержку единомышленников. Этим человеком был Фрэнсис Бэкон. Он полагал своей миссией создание всеобъемлющего кода знаний и мудрости, который стал бы руководящим принципом просвещенного общественного строя… Но Бэкон не был единственным идеалистом… Много голосов слышно в поэзии Шекспира. Они могли принадлежать Оксфорду, Дарби, Ратленду, словом, любому знатному кандидату в Шекспиры. Но центром всех тайн и загадок был Фрэнсис Бэкон. Он был связан родством или дружбой со всеми претендентами: Оксфорд женился на его племяннице, Дарби на дочери Оксфорда. Ратленд в юности был его подопечным… Но существовало еще одно лицо, принимавшее участие в создании Шекспира, — актер Уилл Шакспер. Он тоже человек-загадка… исполнил свою роль, вернулся домой и тихо умер. Бэкон и другие посвященные организовали стратфордский мемориал, а “Первое Фолио” как бы увековечило одно из условий затеи: единственный автор шекспировских пьес — веселый старый актер Уилл Шакспер… Это всего лишь одна из версий. Существует много других, иногда очень привлекательных, созданных первоклассными учеными и мифотворцами, и нет никаких доказательств их правоты или за-блуждения. Единственно честный ответ тем, кто жаждет узнать о Шекспире правду, звучит, по-моему, так: это идеально задуманный секрет, затягивающий, как наркотик, но заниматься им стоит”. Приведенная пространная цитата — послед-нее слово нового европейского шекспироведения на сегодняшний день.
Начало бэконианской ереси положил преподобный Джеймс Уилмот (1726-1808) еще в конце XVIII века. Он был преподавателем Оксфорда, своим человеком в лондонских литературных кругах, знал д-ра Джонсона и Стерна, многих политических деятелей. В пятьдесят пять лет ушел в отставку и поселился в родном Варвикшире, получив приход в небольшом городке неподалеку от Стратфорда. Свободное время он проводил за чтением Шекспира и Бэкона. Его часто навещали лондонские друзья, любители просвещенных бесед на лоне природы. Один лондонский издатель предложил ему написать биографию Шекспира, и Уилмот занялся сбором документов, преданий и вообще любых следов великого драматурга, жившего полтора века назад. Он объездил все окрестности Стратфорда, перерыл все архивы, говорил со стариками и в конце концов выяснил, что Шакспер никогда не учился в школе, никогда не был на дружеской ноге ни с кем из местной знати и слыл чем-то вроде мест- ного шута. Уилмот не нашел ни одной книги, принадлежащей Шаксперу, ни одной рукописи, ни одного письма. Он прекратил поиски, в большом смущении вернулся домой и опять принялся за чтение Шекспира и Бэкона. И вот тут он нашел много любопытного. Произведения Шекспира были оплодотворены мыслями Бэкона. В них оказалось множество бэконовских выражений и любимых словечек. У них было одинаковое видение исторического процесса, любимым образом было “колесо Фортуны”. И к 1785 году Уилмот приходит к убеждению, что Шекспиром на самом деле был Фрэнсис Бэкон. Свое открытие он публиковать не стал, но охотно делился мыслями и находками с собеседниками. А года за два до смерти вдруг пригласил к себе дворецкого и местного учителя, дал им ключи и велел сжечь во дворе перед домом все ящики и сумки с рукописями, какие они найдут у него в спальне. Ему не хотелось обижать своих друзей в Стратфорде, объяснил он, они так горды, что их городок связан с великим именем. Так пламя и уничтожило плоды двадцатилетних трудов обогнавшего свое время ученого. Но колесо Фортуны сделало положенный оборот, и теперь уже за океаном заговорили о Фрэнсисе Бэконе как о наиболее вероятном авторе произведений Шекспира. К концу XIX века словно прорвало плотину. У Бэкона нашлось много серьезных защитников. В Северной и Южной Америках, Индии и России, Бельгии, Германии, Англии газеты и журналы спорили между собой взахлеб, высказывали догадки и гипотезы одна другой фантастичнее. Полемика сменялась взаимными оскорблениями. Читающая публика была счастлива. Стратфордианцы тем временем лихорадочно искали хоть каких-то свидетельств литературных занятий Шакспера. Все поиски были тщетны. В восьмидесятые годы прошлого века самый крупный знаток Бэкона Джеймс Спеддинг категорически заявил, что Шекспиром Бэкон не был и никогда быть не мог. Бэконианцы, однако, не успокоились, но появились сомневающиеся, которые стали искать новых претендентов, и первым из них оказался Роджер Мэннерс, Пятый граф Ратленд.
Мои отношения с Шекспиром начались в приснопамятные шестидесятые. Я занималась переводами “Гамлета”, и, конечно, мне пришлось обратиться к жизни Шекспира. Переводчик как никто понимает литературный текст, ведь он должен честно проникнуть в замысел автора — а не искать в его сочинениях подтверждение своим литературоведческим гипотезам, — чтобы потом, по мере таланта, донести всю полноту замысла до читателя. Сравнив жизнь Шакспера и гениальную пьесу, я испытала шок. “Гамлета” я принимала умом и сердцем. Шакспера из Стратфорда, ростовщика и откупщика, судившегося с соседом-аптекарем, купившим у него солод и не отдавшим вовремя долг, я не только не приняла, но и почувствовала к нему омерзение. Жить в таком душевном разладе я не могла. И начала поиски Шекспира.
Однажды за чаем в некоем писатель-ском доме, где еще живы были традиции русского чаепития, я поделилась с гостями своим недоумением, и один сухонький старичок, учитель математики и книголюб, пообещал мне дать на две недели редкую книгу издания 1924 года — Ф.Шипулинский “Шекспир — Рэтленд”. Эта книга стала ответом на главный вопрос: автором шекспировских пьес был Роджер Мэннерс, Пятый граф Ратленд. Но обнаружилось много других загадок, к разрешению которых я приступила только в середине восьмидесятых, прочитав в “Шекспировских чтениях” 1984 года статью И.М.Гилилова “По ком звонил колокол” с гениальным открытием: он нашел поэтический сборник, оплакивающий смерть графа Ратленда и его жены, — называется он “Жертва любви, или жалобы Розалинды”, автор Р.Честер. “Хор поэтов”, включавший Дж.Марстона, Дж.Чапмена и Бена Джонсона, отдавали Ратлендам дань глубочайшего почтения, как великим поэтам. Я нашла Илью Михайловича, поздравила его с открытием. Для меня это был действительно удар колокола: я вернулась к Шекспиру, теперь у меня был союзник и единомышленник.
должно сообщить потомкам, что честь создания пьес принадлежит двоим. Что ж, это, пожалуй, справедливо. И самый лучший способ — криптограмма на титульном листе. Прозрачная. А что может быть прозрачнее двух правых рук под одной маской? И Бэкон не стал возражать. Так и был создан этот портрет, заставивший многие поколения исследователей только разводить руками: они и мысли не могли допустить, что автор “Первого Фолио” не Шакспер из Стратфорда. Была какая-то причина скрывать от непосвященных истинных авторов — возможно, им что-то грозило. Но дальние потомки — в этом никто из участников не сомневался — сообразят, что к чему. Разве могли они подумать, что через каких-то двадцать лет ход английской истории прервет революция, которая спутает все карты.
Подтверждает нашу догадку — две правые руки под одной маской — еще один портрет, опубликованный спустя семнадцать лет после портрета Друсхаута в томе шекспировских сонетов, изданном неким Джоном Бенсоном (!). Гравюра У.Маршалла следует, в основном, портрету из “Первого Фолио”. Джон Бенсон — зеркальное изображение имени Бен Джонсон, это и есть ключ к разгадке второго портрета. Он — зеркальное изображение портрета 1623 года из “Первого Фолио”. Только на руку, рукав которой вшит неправильно, накинут плащ, она скрыта совсем; зато рука, соответствующая правой, пишущей, видна вся и держит лавровую ветвь. Смысл ясен — сонеты созданы одним человеком, скрывающимся под той же маской.
“Первое Фолио” — единственный, по сию пору неопровержимый козырь стратфордианцев. Раскрытие заключенного в его титульном листе послания лишает их этого козыря и дает возможность исследователям по-новому взглянуть на Шекспира и его эпоху.