Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2017
Михаил Бойцов (Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»; ординарный профессор Школы исторических наук факультета гуманитарных наук; заведующий Научно-учебной лабораторией медиевистических исследований; МГУ; профессор кафедры истории Средних веков исторического факультета; доктор исторических наук) mboytsov@hse.ru.
Mikhail Boytsov (National Research University “Higher School of Economics”; full professor, School of History, Faculty of Humanities; head, Centre for Medieval Studies; MSU; full professor, Department of History of the Middle Ages, Faculty of History; D.habil.) mboytsov@hse.ru.
Во введении к итоговому собранию сочинений Л.М. Баткин вспоминает, как в советскую пору «стал маргиналом». И тут же добавляет: «В несравненно меньшей степени, но до сих пор остаюсь им» [Баткин 2015a: 32]. Надо понимать так, что слова о «несравненно меньшей степени» относятся к «социальной» стороне жизни ученого — прежде всего к внешним проявлениям признания и почтения со стороны коллег и академического начальства. Понятно, что таких проявлений после кончины советской власти стало «несравненно» больше, чем при ней. А вот «до сих пор остаюсь им» — это скорее про собственные идеи, концепции и методы: широкого распространения они все же так и не получили, школы верных последователей не возникло и даже эпигоны не размножились.
После первой книги — о Данте [Баткин 1965] — Баткин шаг за шагом расширял пространство своей личной интеллектуальной свободы, легко (на внешний взгляд, разумеется) преодолевая не одни лишь сиюминутные идеологические догмы, но и куда более солидные и уважаемые академические традиции обращения со знанием, претендующим на статус научного. Стремление к творческой свободе, по Баткину, — главный вектор становления «индивидуальности», «личности». Он не только стремился к такой свободе, но и в полной мере отвоевал ее для себя: его исследовательский почерк не спутаешь ни с чьим иным. Вместе с тем почерк этот настолько индивидуален, являясь эманацией «вот именно этой личности и никакой иной», что вряд ли кто-либо наберется смелости пуститься в странствия теми же прихотливыми путями, которыми шел (а порой и летал) автор. И там, где мысль Баткина выражена просто и прозрачно, и там, где он переходит на собственный, со временем отточившийся и выверенный, понятийный (или скорее намеренно антипонятийный) язык, вряд ли внятный случайному читателю, он прежде всего «наедине с собой», а лишь во вторую очередь — в диалоге со своими героями: Петраркой, Леонардо или Аретино. Автор настаивает на том, что создаваемая им ситуация диалога позволяет лучше понять «стиль жизни и стиль мышления» того или иного итальянского гуманиста и особенности ренессансной культуры в целом, но мы догадываемся, что здесь никак не меньше вопросов, обращенных к самому себе, и, разыскивая на них ответы, автор на наших глазах продолжает лепить собственную личность — примерно так же, как ренессансный мастер работает всю жизнь над художественным шедевром, чтобы в конце концов так и не успеть его закончить.
На свете еще встречаются коллеги, уверенные, что историческое знание должно быть «объективным», а настоящему историку следует по возможности вытравить из себя накапливающуюся с годами досадную «субъективность», в чем как раз якобы и состоит необходимая предпосылка любого исторического исследования. Парадигма Баткина была в корне противоположной: он втягивал всю свою «субъективность», со всеми именно ее индивидуальными чертами, в исследование, получая в результате, конечно же, не менее «субъективное» ви´дение текстов, людей и человеческих отношений в прошлом. Однако в итоге его «субъективные интерпретации», во-первых, оказывались никак не «субъективнее» трудов тех, кто (заведомо тщетно) боролся за «объективность» своего знания, а во-вторых, обычно были куда увлекательнее и открывали существенно больше нового сегодняшнему читателю. «Субъективность» историка — отнюдь не обязательно препятствие в его поисках «объективных» сведений о прошлом (для простоты вновь воспользуемся сей в корне устаревшей дихотомией). Скорее наоборот, — и не случайно великие исторические труды создавались не просто хорошими профессионалами, а яркими личностями — в том самом смысле слова, что был так дорог Баткину. Сам он, впрочем, менее всего настаивал бы на принципиальном «субъективизме» своих реконструкций. Напротив, он всячески подчеркивал, что ищет способы выяснить, «как оно было на самом деле» (например, в голове Петрарки, сочинявшего свои эпистолы), и даже более того: вслушиваясь в прошлое, он — всецело в русле традиций отечественного историописания — силился расслышать в нем поступь неких общих закономерностей, перетасовывающих исторические эпохи.
О Баткине уже писали как об историке, литературоведе и культурологе. Но Баткин-философ еще ждет своего изучения. Между тем его культурологические труды (как, кстати, и политические выступления) были частными выражениями его — и сложного, и целостного одновременно — мировоззрения. Вероятно, будущие исследователи философии Баткина выявят, что центральное место в ней занимала этика. Ведь именно с этическими вопросами в конечном счете обращался он и к своим любимым партнерам по диалогам — итальянским гуманистам, и к самому себе как пытливому ведущему таких диалогов, и вообще к новоевропейской «личности». Когда спрашивают, что общего между Баткиным — академическим исследователем, историком далекого Ренессанса — и Баткиным — политиком и публицистом, откликавшимся в прессе и по радио на всякую злобу дня, ответ представляется очевидным. Обе столь разные публичные стороны его личности являлись последовательным выражением одной и той же четкой этической позиции, одних и тех же ясных (и вполне гуманистических — во всех смыслах этого слова) представлений «о достоинстве человека». Наличие такого стержня и позволяло Баткину бесстрашно развивать собственную мысль независимо от того, какие мнения в данный момент общеприняты — что в науке, что в политике. Помню, каким диссонансом весной 1991 года прозвучала в какой-то газете его скептическая статья «За Ельцина, но с открытыми глазами». А ведь тогда вся демократическая общественность (да и не только она) чуть ли не молилась на председателя Верховного Совета РСФСР как на титана, собирающегося голыми руками задушить советско-партийного Левиафана. Да и при следующей — почти единодушной — вспышке интеллигентской эйфории по поводу одного новогоднего подарка судьбы Баткин был в числе тех совсем немногих (по пальцам сосчитать), кто сохранил трезвость ума и способность предвидеть, куда все скоро повернется.
Забавно, но и упреки от коллег, звучавшие в адрес Баткина за его спиной, были, как правило, не профессионального свойства, а этического. Бурная научная дискуссия с его участием разгорелась вроде бы лишь однажды: знаменитый спор с Ароном Гуревичем о наличии или отсутствии личности в Средневековье [Андреев 2015]. В остальном мало кто осмеливался возражать Баткину что в печати, что на конференциях, — да и не мудрено: он не только мастерски владел пером, но и в устной дискуссии мгновенно находил убийственные аргументы. Поскольку на открытую полемику решиться было трудно, коллеги-недоброжелатели предпочитали в частных разговорах туманно намекать на некие моральные несовершенства, якобы свойственные Баткину (как и еще двум его коллегам и соратникам — уже упоминавшемуся Гуревичу и Юрию Бессмертному). Изъяны эти описывались весьма неопределенно, намеками, но суть их сводилась в конечном счете к тому, что объект критики вызывающе противопоставляет себя здоровому научному сообществу. Он зазнается, он рисуется, он считает себя не таким, как мы все, он бьется исключительно за собственную популярность, вместо того чтобы смиренно трудиться на благо науки. На нынешнем новоязе произнесли бы, наверное, столь же глубокомысленную, сколь и бессодержательную формулу: «занимается самопиаром». Такая стратегия маргинализации яркой личности универсальна — притом не только в институтской среде: в политике, как мы видим, ее применяют едва ли не ежедневно. Думаю, что Баткин знал цену и себе, и своим тихим критикам-моралистам (разумеется, во всех отношениях безукоризненным). Но оправдывать его за приписывавшиеся ему грехи сегодня было бы смешно: время уже расставило всех по своим местам, и то, что Баткин прожил свою жизнь в науке предельно честно, сейчас вряд ли оспорят даже его былые завистники.
Парадоксальным образом «маргинал» Баткин почти наверняка окажется для грядущих исследователей одной из центральных фигур российской гуманитаристики позднесоветского и раннего постсоветского периодов. В своих текстах он слишком ярок, оригинален и вместе с тем откровенен, чтобы они не привлекли к себе внимания любого, кто всерьез заинтересуется атмосферой десятилетий, в которые он активно работал. Тогда-то ренессансные гуманисты и поведают на свой лад многое о временах не менее драматичных, чем их собственные, но отстоящих от них примерно лет на пятьсот. Разумеется, Баткин никогда не предстанет в качестве «типичного» позднесоветского и перестроечного историка, но он имеет все шансы оказаться в числе «наиболее характерных», выразивших лучше других настроения и интеллектуальные заботы своего времени. Как ни странно, в числе «типичных» он однажды уже побывал — при несколько гротескных обстоятельствах, заслуживающих небольшого отступления.
Напомню читателю, что по-настоящему знаменитым Баткин стал после выхода в 1978 году в популярной серии издательства «Наука» книжечки «Итальянские гуманисты: Стиль жизни и стиль мышления» [Баткин 1978а]. При тираже 37 500 экземпляров (и цене 80 копеек) обзавестись ею было крайне трудно. С каким удовольствием говорили о тех или иных главах из нее и как хотели узнать побольше о несомненно очень талантливом, но пока еще мало кем виденном авторе! Обсуждения эти еще были в самом разгаре, и все с нетерпением ждали следующих публикаций Баткина, как вдруг поползли упорные слухи, будто само имя его стало властям нелюбезно. («Ну вот, повторяется история с Гуревичем… Стоит только выпустить яркую книгу по истории, как автор тотчас оказывается в опале!» — сетовали на кухнях.) Позже стала известна и причина: оказывается, он отдал статью в диссидентский альманах «Метрополь», вышедший в 1979 году сначала в самиздате, а потом и в «тамиздате» [Баткин 1979]. Поскольку альманах с самого начала замышлялся как серьезный удар по цензуре, начальство решило не спускать такой дерзости, а приструнить не одних лишь застрельщиков, но и всех смутьянов. В результате Баткин оказался «невыездным» и «непечатным» спустя всего год после триумфа его «Итальянских гуманистов». Соответственно, на появление в ближайшее время новых его книг рассчитывать уже не приходилось. Для автора же этих строк обстоятельства тогда сложились, напротив, настолько благоприятно, что осенью 1982 года он оказался на учебе в братской социалистической ГДР. Но что он мог ожидать увидеть в витрине книжного магазинчика «Новый путь» на улице Клемента Готвальда в городе Галле на реке Заале? Уж во всяком случае, не книгу создателя «Итальянских гуманистов»! Между тем там красовался пухленький томик автора по имени Leonid M. Batkin с весьма многообещающим названием, которое можно перевести как «Историческая целостность итальянского Ренессанса: Попытка характеристики культурного типа» [Batkin 1979]. Ясное дело, что цена в 6 восточногерманских марок и 80 пфеннигов за такую неожиданную находку не показалась разорительной даже безденежному студенту. На задней стороне обложки оказалась фотография автора. Она несколько разочаровывала, ведь облик сочинителя книги про «стиль жизни и стиль мышления» должен был бы словно сойти с полотен Боттичелли…
Однако самую большую неожиданность содержала первая же фраза аннотации под фотографией: «В этом исследовании весьма убедительно с марксистской точки зрения рассматривается культура Ренессанса, причем по структуре, методу и способу рассмотрения оно выдержано всецело в традициях советской исторической науки». Вот так отлученный за диссидентство маргинал вдруг предстал благополучным ортодоксом, у которого следовало учиться неопытным марксистским историкам в ГДР! Вообще-то восточногерманские идеологи славились стремлением оказаться святее папы римского (т.е. ЦК КПСС). Каким образом Баткин стал для них образцовым советским марксистом, остается загадкой. Возможно, сыграла роль память о книге про Данте, в которой было еще много «правильного». Или же дрезденское издательство решило подстраховаться, печатая (все в том же, 1979 году, когда осуждали «Метрополь») по лицензии Министерства культуры ГДР перевод книги интересного, хотя и неизвестного в германских краях автора. Наверное, там просто не успели связать имя специалиста по Ренессансу с политическим скандалом в Москве, — иначе книга бы не появилась. Труднее всего допустить, будто сочинитель аннотации сознательно глумился над неосведомленной цензурой и партийным начальством, но это было бы самым эффектным объяснением казуса…
Баткин умел завораживать не только письменным, но и устным словом. Впервые я его увидел (не на фотографии, а живьем) на большой конференции по Ренессансу. Он не прочитал, а продекламировал двадцатиминутный доклад от первого до последнего слова, ни разу не заглянув в бумажку, не сделав ни единой лишней паузы, не запнувшись, — так, словно произносил стихи, хотя и в прозе. Нет, никаких голосовых модуляций, словно при чтении виршей, он не допускал, не говоря уже о какой бы то ни было иной артистической рисовке: слушателя впечатляли оригинальность мысли и совершенство словесной формы, в которой она выражалась. Ничего подобного на той конференции (как, впрочем, и на многих других) мне слышать не довелось. Впрочем, явно скептически настроенный председатель того заседания не растерялся. Подводя итоги сессии, он сказал, что мы прослушали немало глубоких и содержательных докладов, но были и такие, которые поразили нас прежде всего своим художественным совершенством. Маргиналу следовало напомнить, что он — маргинал.
Библиография / References
[Андреев 2015] – Андреев М.Л. Гуревич versus Баткин: Спор двух эпистемологий // Одиссей–2014. Человек в истории. М.: Наука, 2015. С. 5–11.
(Andreev M.L. Gurevich versus Batkin: Spor dvukh epistemologiy // Odissey–2014. Chelovek v istorii. Moscow, 2015. P. 5–11.)
[Баткин 1965] – Баткин Л.М. Данте и его время: Поэт и политика. М.: Наука, 1965.
(Batkin L.M. Dante i ego vremya: Poet i politika. Moscow, 1965.)
[Баткин 1978] – Баткин Л.М. Итальянские гуманисты: Стиль жизни и стиль мышления. М.: Наука, 1978.
(Batkin L.M. Ital’yanskie gumanisty: Stil’ zhizni i stil’ myshleniya. Moscow, 1978.)
[Баткин 1979] – Баткин Л.М. Неуютность культуры // Метрополь: Литературный альманах. Ann Arbor; [М.]: Ardis Publishing, 1979. С. 744–755.
(Batkin L.M. Neuyutnost’ kul’tury // Metropol’: Literaturnyy al’manakh. Ann Arbor; [Moscow], 1979. P. 744–755.)
[Баткин 2015] – Баткин Л.М. Избранные труды: В 6 т. Т. I: Люди и проблемы итальянского Возрождения. М.: Новый хронограф, 2015.
(Batkin L.M. Izbrannye trudy: In 6 vols. Vol. I: Lyudi i problemy ital’yanskogo Vozrozhdeniya. Moscow, 2015.)
[Batkin 1979] – Batkin L.M. Die historische Gesamtheit der italienischen Renaissance: Versuch einer Charakterisierung eines Kulturtyps. Dresden: Kunst, 1979.