(Рец. на кн.: Bolt D. The Metanarrative of Blindness: A Re-reading of Twentieth-Century Anglophone Writing. University of Michigan Press, 2014)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2016
Bolt D. THE METANARRATIVE OF BLINDNESS: A Re-Reading of Twentieth-Century Anglophone Writing
University of Michigan Press: Ann Arbor, 2014. — 167 p.
Рецензируемая книга находится «на стыке» литературоведения и исследований в области инвалидности (Disability Studies). И если изучение литературы в нашей стране имеет давние и прочные традиции, то изучение инвалидности, особенно в социокультурном аспекте, насчитывает около двух десятков лет. Конечно, и до этого существовали медицинские исследования и изучение социальной политики (нынешняя саратовская школа изучения инвалидности), в последние годы к ним добавились гендерные исследования, изучение прав инвалидов (включая право на образование и трудоустройство) и некоторые другие. Но многочисленные аспекты инвалидности в нашей стране пока изучены крайне слабо. Поэтому новая работа Дэвида Болта, известного культуролога и специалиста в области изучения инвалидности (Cultural and Disability Studies), посвященная различным аспектам репрезентации незрячих и отношению как ослепших, так и зрячих людей к слепоте, ее восприятию, клише и стереотипам, с ней связанным, — всему тому, что можно обозначить как метанарратив слепоты, — представляет значительный интерес. Слепота в ней рассматривается как культурный конструкт, и ученый анализирует многие стороны этого феномена сквозь призму англоязычной литературы ХХ в. В частности, автор рассматривает различные ярлыки и предрассудки относительно инвалидности, распространенные среди так называемых «нормальных людей», а также отношение к людям с ограниченными возможностями. Причем делает он это через призму английских и американских художественных текстов, а также публицистических произведений, в которых эти проблемы прямо или косвенно затрагиваются. Его внимание особенно привлекают стереотипы и клише, с помощью которых описываются незрячие люди.
Я не являюсь литературоведом и не ставлю перед собой задачу оценить литературоведческий анализ, содержащийся в книге Д. Болта. Но, будучи специалистом в области культурной антропологии и проводя исследования в области отношения к инвалидности в разных культурах, я заинтересовалась именно антропологическим аспектом книги, особенно представлениями о слепоте и стереотипами относительно незрячих. Более того, многие подходы и термины, употребляющиеся в изучении инвалидности, «перешли» в эту дисциплину из этнических и расовых исследований, которыми мне приходилось заниматься на протяжении многих лет. Поэтому я полагаю, что мои размышления и оценки ряда положений Д. Болта могут быть интересны специалистам в разных областях.
Во Введении к книге Д. Болт говорит о значении личного опыта, представленного в том числе в автобиографиях (в данном случае людей с постоянной или временной слепотой), для исследований феномена слепоты. В связи с этим он коротко останавливается на собственном жизненном опыте: Д. Болт потерял зрение в подростковом возрасте (и был зарегистрирован как человек с нарушением зрения — visual impairment); в нашей стране такое состояние обозначается словосочетанием «инвалид по зрению». Этот факт помогает читателю понять траекторию его жизни: ему прочили «карьеру» настройщика фортепиано (он обучался в специальном учебном заведении для незрячих), он же стал профессором и известным специалистом в области литературоведения и исследований проблем инвалидности. В своих работах Д. Болт уделяет особое внимание всевозможным барьерам: предрассудкам, стереотипам, связанным с нарушениями зрения, а также репрезентации слепоты и незрячих в различных художественных текстах. Автор подчеркивает, что проблемы инвалидности вообще, и слепоты в частности, мало изучены литературоведами; поэтому после написания многочисленных работ о репрезентации незрячих людей и слепоты он подготовил эту книгу. Таким образом, она не только завершает определенный этап его исследований, но и во многих отношениях заполняет существенный пробел в этой области.
Д. Болт следует подходу Р. Чейни, которая рассматривает инвалидность как своего рода культурный конструкт, как восприятие этого явления в различных культурных контекстах[1]. Д. Болт выбирает для своего исследования англоязычную литературу ХХ столетия: более 40 художественных произведений — романов, повестей и рассказов различных периодов и разных авторов (хорошо известных российскому читателю и малоизвестных: от Р. Киплинга до С. Кинга), в которых так или иначе затронуты проблемы, связанные со слепотой и отношением к ней.
Исследователь начинает с понятия «стигма» — ключевого термина в изучении инвалидности, начиная с классических работ Э. Гофмана. Последний более полувека назад предположил, что «все различия между людьми могут быть объектом стигматизации»[2]. Гофмановское определение стигмы применительно к инвалидности позволило автору рецензируемой книги предложить некоторые термины, которые условно могут быть переведены как «зрительный нормативизм» (ocularnormativism), а также «глазоцентричность» и / или «офтальмоцентричность» (ocularcentrism / ophtalmocentrism). Они обозначают отношение зрячих людей к восприятию мира, а также своего рода одобрение необходимости видеть (с. 5). Эти термины требуют более подробного объяснения (это будет сделано в ходе анализа книги Д. Болта), здесь же подчеркну, что способность видеть и познавать мир посредством зрения считалась и до сих пор считается нормой, а ее отсутствие — аномалией. В этой связи автор кратко анализирует более раннюю работу Г. Олпорта, тоже ставшую классической[3]. Ее автор обращался к изучению расовых проблем и связанных с ними предрассудков и избегания (avoidance), например, по отношению к евреям в нацистской Германии. Д. Болт подчеркивает, что одна из задач его книги — дополнить теорию Г. Олпорта, продемонстрировав, в частности, различные пейоративно окрашенные культурные репрезентации на примере восприятия слепоты и незрячих (с. 6).
В этой вводной части книги Д. Болт также кратко останавливается на некоторых недавних исследованиях и терминах, которые были предложены рядом ученых, специализирующихся в области изучения инвалидности, особенно на тех, которые важны для понимания рассматриваемых в этой книге явлений. Среди них, например, положение Гарланд-Томпсон, что в массовом сознании какой-либо физический или ментальный дефект «затмевает» прочие личностные качества инвалида, который в результате воспринимается крайне упрощенно («незрячий», «глухой», «умственно отсталый» и т.д.). Д. Болт пишет, что он тоже рассматривает в своей книге подобные ярлыки и ассоциации. Среди них, например, восприятие незрячего как попрошайки (автор приводит соответствующие примеры, в том числе из собственного опыта, когда его принимали за собирающего пожертвования).
Отмечу, что такой стереотип распространен и в русской культуре, а также в современной России. Так, информанты рассказывали мне о том, как им на улицах бросали деньги; один раз прохожий бросил монету в банку со «Спрайтом» (тем самым испортив напиток); при этом информант был крайне возмущен: «Неужели они не видят, что я хорошо одет?» (речь идет об исследовании отношения к людям с ограниченными возможностями, проводимом Институтом этнологии и антропологии РАН).
Первая глава книги («Сообщество, противоречия и компромиссы: терминология изучения незрячих») посвящена терминам, подходам и моделям, так или иначе связанным с изучением инвалидности. В течение последних 30—40 лет они широко обсуждаются не только в научной литературе, но и в зарубежном сообществе людей с ограниченными возможностями. Поскольку в России такое сообщество более чем виртуально, а изучение инвалидности (disability studies) пока мало развито, то эта глава представляется очень интересной для отечественного читателя. Автор указывает на существующее до сих пор (и хорошо известное в российской науке) противоречие между медицинским (биологическим) и социальным подходами к инвалидности, отмечает значимость предложенного Р. Гарланд-Томпсон термина «нормалистский» (normate), обозначающего отношение к инвалидности и восприятие инвалидов со стороны так называемых «нормальных людей»; «нормалистская» традиция еще недавно была популярна в исследованиях телесности (body studies) и др. Д. Болт — и это вполне естественно — особенно подробно останавливается на терминах, связанных с нарушениями зрения, включая понятия «слепой» (существительное и прилагательное) (в современной России этот термин стали заменять «политкорректным» «незрячий»), «тотально слепой» и некоторые другие, которые он анализирует на примере художественных текстов. Говоря об инвалидности вообще и нарушениях зрения в частности, Д. Болт, апеллируя к мнению научного сообщества или сообщества людей с ограниченными возможностями, постоянно употребляет словосочетания вроде «те из нас, кто имеет нарушения зрения», тем самым подчеркивая личностный характер рецензируемой книги. Автор следует традиции своего рода «смягчения» (терминологии), сложившейся в настоящее время не только в исследованиях инвалидности, но и в общественной практике (например, употребление слов «visual impairment» / «нарушения зрения» вместо «blindness» / «слепота»; аналогом может служить уже упоминавшаяся замена в нашей стране слова «слепой» обозначением «незрячий»), и предпочитает говорить о «нарушениях зрения». При этом он подчеркивает, что зрение всегда ограничено и что никто не может видеть всего (с. 33).
Во второй главе («Описание персонажей: нормалистский редукционизм и изменения нормальности») автор предлагает рассматривать инвалидность как форму идентичности, поскольку в данном случае нарушения зрения являются своего рода переходным состоянием между обладающими острым зрением (высокой зрительной активностью) и теми, кто не может постигать мир с помощью зрения (с. 35). Поэтому инвалидность и зрительные нарушения (как ее частное проявление) являются довольно относительными явлениями, и их следует изучать в конкретном историко-культурном и социальном контекстах. По мнению Д. Болта, некоторые проявления «нормалистского» редукционизма можно проследить в ряде литературных произведений ХХ в., особенно на примере таких персонажей, как «слепой» / «слепец» и «слепая девушка» (с. 35). Так, слепота часто воспринимается как основная или даже единственная характеристика того или иного персонажа. Здесь стоит обратить внимание на то, что это относится не только к слепоте и характерно не только для англоязычной литературы. Вспомним, например, прозвище «горбун», которым обычно наделяют Квазимодо в романе В. Гюго. В лермонтовской «Тамани» «слепой мальчик», похоже, вообще не имеет других характеристик.
Д. Болт анализирует некоторые наиболее популярные в англо-американской литературе ХХ в. ярлыки. Особое внимание уделяется образу слепой девушки, для чего ученый обращается к повести Р. Киплинга «Они», в которой описывается прекрасная молодая девушка (мисс Флоренс), потерявшая зрение в раннем детстве. Она уверена, что «никто не женится на слепой девушке» (эта фраза вынесена в подзаголовок соответствующего раздела второй главы) и что ей не суждено родить детей (с. 37). Определение «слепая» является главной характеристикой как самой мисс Флоренс, так и ее поведения. Д. Болт обращает наше внимание на то, что определение «слепой» широко распространено в контексте взаимодействия «нормальных» людей и людей с ограниченными возможностями. Тому есть много примеров в художественной литературе, и не только. Замечу, что в русской культурной традиции можно встретить иные примеры восприятия «слепой девушки» и отношения к ней. Так, в известной «дворовой» песне ХХ в. «Девушка с оленьими глазами» рыбак встречает на берегу моря прекрасную девушку, влюбляется в нее и предлагает ей выйти за него замуж. Затем он внезапно понимает, что она совершенно слепа. Но это не отталкивает его: спустя годы люди видят на берегу немолодую пару — рыбака, ведущего за руку слепую рыбачку[4]. Подобное отношение к «прекрасной слепой девушке» ближе к романтическому восприятию слепоты в XIX в.: вспомним хотя бы драму «Дочь короля Рене» Г. Герца, легшую в основу либретто М.И. Чайковского для оперы «Иоланта» (1892), в ней преданный влюбленный не покидает «прекрасную слепую девушку» и даже излечивает ее.
Д. Болт анализирует ряд других литературных текстов, в которых фигурирует «слепая девушка». Он отмечает, что в произведениях начала столетия такая девушка обычно пассивна, беспомощна и нередко даже инфантильна. Иными словами, ярлык «слепая девушка» обозначал некую сумму качеств, характерных для метанарратива слепоты того времени. Определенный сдвиг в восприятии «слепой девушки», как указывает Д. Болт, можно видеть в более позднем произведении: повести С. Кинга «Лангольеры». Здесь описывается опять беспомощная и инфантильная, но десятилетняя «слепая девочка» / blind girl (с. 41). Инфантильность и даже беспомощность тут вполне уместны. Более того, девочка описывается С. Кингом в выражениях, которые более типичны для другого популярного литературного персонажа — «слепца» (слепого мужчины). Для подтверждения такой перемены восприятия Д. Болт анализирует рассказ Д. Лоуренса «Слепец», снова обращая наше внимание на то, что герой повести, потерявший зрение на войне, тоже изображен как пассивный, молчаливый и даже статичный, но в то же время сильный и мужественный персонаж. В этой повести безличное определение «слепой» часто сменяется именем персонажа (Морис), что добавляет больше психологизма в описание взаимоотношений между героем (слепцом) и его «нормальным» гостем (с. 42). Д. Болт отмечает изменение характеристик незрячих литературных персонажей и перемену их смыслов на примере других литературных произведений.
Третья глава («Засыпающие глаза: офтальмоцентризм: глазоцентризм и символическая кастрация») также представляет немалый интерес для российского читателя, так как в ней слепота и связанные с ней явления рассматриваются в русле психоанализа, что довольно мало распространено в отечественных исследованиях инвалидности. В ней автор, основываясь на анализе некоторых прозаических и поэтических произведений, утверждает, что «глазной символизм» часто имеет сексуальный характер, потому что в культурных контекстах глаза, особенно женские, выражают сексуальность. Мы уже видели отражение этой сексуальности в упоминавшейся выше песне «Девушка с оленьими глазами»: рыбак влюбляется в прекрасную девушку, но ее внешность не описывается, упоминаются только ее необычные «оленьи глаза». Д. Болт подчеркивает, что женщины, у которых нет глаз или имеется только один глаз, воспринимаются как менее сексуальные или вообще лишенные сексуальности, что является следствием «глазоцентрической», или офтальмоцентрической (собственный термин Д. Болта), кастрации или своего рода «нормалистского» редукционизма, который так типичен для восприятия слепоты. Правда, на мой взгляд, здесь автор излишне увлекается теоретизированием: ведь отсутствие какого-либо внешнего человеческого органа вполне естественно воспринимается как физический дефект и, следовательно, имеющий его человек воспринимается как менее красивый и сексуально привлекательный объект. Более того, в большинстве культур сексуальность воплощается не столько в глазах, сколько в иных органах и частях тела.
В четвертой главе («Ищущая рука слепца: ощупывание, пожатие и осязательное восприятие») Д. Болт анализирует другие — позитивные и негативные — стереотипы, относящиеся к слепоте. Речь в ней идет о широко распространенных в разных культурах и в различные эпохи образах слепого и его рук, с помощью которых он познает окружающие его объекты. Такие стереотипы, по мнению исследователя, являются основой популярного мнения о незрячих как о «хороших массажистах» (с. 68). В этой связи надо отметить, что в России (и в СССР) именно профессия массажиста была и остается одной из самых распространенных среди людей с нарушениями зрения; более того, в ходе моего исследования людей с ограниченными возможностями я неоднократно слышала от зрячих информантов, что незрячие — прекрасные массажисты, обладающие к тому же особой интуицией.
Д. Болт изучает эти и подобные им представления на примере ряда литературных текстов (в том числе произведений Дж. Джойса), в которых описывается необыкновенная чувствительность незрячих. Он обращает внимание на то, что офтальмоцентризм нередко отражается в высказывания вроде «видящие пальцы» (с. 75), то есть в приписывании зрительного восприятия тем, кто видеть не может. Более того, автор указывает, что в метанарративе слепоты ощупывающие пальцы могут даже означать угрозу для зрячего (включая, например, опасность заразиться).
Пятая глава («Социальные конфликты и научно-фантастическая литература: отчуждение, избегание и конструкт “заразности”») главным образом посвящена проблеме, которая частично затрагивалась в предыдущей главе: представлению об ощупывании как о чем-то опасном и восприятию слепоты как заразного заболевания. Следствием таких представлений являются попытки избегания слепых, что автор считает результатом своего рода социопсихологических барьеров.
Надо заметить, что подобные страхи (в отношении не только слепоты, но и других физических или ментальных дефектов) были распространены в некоторых примитивных культурах, позднее они трансформировались в опасение, что слепота может нести некую опасность: физическую или психологическую угрозу, исходящую от стигматизированной фигуры слепого, которого лучше избегать. Мне неоднократно приходилось слышать от информантов, что они сталкивались с проявлениями брезгливости со стороны «нормальных» людей, а также сами испытывали сходные чувства по отношению к инвалидам других категорий.
Анализируя некоторые научно-фантастические произведения, Д. Болт демонстрирует подобные страхи и опасения (например, представления о «шестом чувстве слепого», то есть его особой интуиции, о некоей враждебности слепых по отношению к зрячим). Исследователь подчеркивает, что в них страх перед незрячим есть не что иное, как страх перед Другим, который может угрожать «глазоцентрическим» позициям зрячих людей и которого по этой причине нужно избегать.
В шестой главе («Зрительный контроль: пристальный, всевидящий и невидимый взгляд») говорится о восприятии различных видов «взгляда», включая «пристальный взгляд», «дерзкий взгляд», «невидимый взгляд» и др. Такие представления автор тоже считает «глазоцентрическими» и важными средствами достижения знаний и/или способа коммуникации (язык взглядов). Д. Болт также указывает на связанные с этими понятиями предрассудки, например представления об исходящей от взгляда Другого опасности. Подобные представления («дурной глаз») были широко распространены в прошлом, но сохраняются и в современных культурах. В последнем случае это может быть представление о «невидимом взгляде» человека, у которого нет нарушений зрения, однако такой взгляд несет угрозу для незрячих. Вслед за Ж.-П. Сартром Д. Болт пишет о чувстве уязвимости, испытываемом от «невидимого взгляда» (неважно, исходит ли он от зрячего или незрячего), который может нести невидимую же и потому неотвратимую угрозу. В качестве примеров приводятся шум за спиной, когда человек не может видеть идущего сзади, и оруэлловский всевидящий экран (с. 97). Д. Болт обращает особое внимание на важные для метанарратива слепоты представления. В частности, он пишет о черных очках, которые «скрывают невидимый взгляд слепого», и о ряде других, которые Д. Болт считает офтальмоцентрическими и, следовательно, средством «зрительного контроля» над слепыми
Наконец, в последней (7-й) главе («Культурно обусловленный суицид: развенчание скорби и меланхолии слепоты») автор обращается к современной популярной литературе, в которой часто встречаются рекомендации, как вылечить те или иные заболевания и преодолеть физические недостатки. Д. Болт согласен с теми авторами, которые полагают, что подобные рекомендации в духе «помоги себе сам» являются нормалистской попыткой противопоставить людей с ограниченными возможностями «нормальным» людям и, следовательно, противопоставить тех, кому стоит жить, тем, кому не стоит[5]. Подобная литература, по мнению ряда ученых, провоцирует дебаты об «оказании помощи в совершении самоубийства».
Такие публикации, передачи на радио, телевидении, сайты и блоги в Интернете чрезвычайно распространены и в современной России, но справедливости ради надо отметить, что в последние 10—15 лет все чаще появляется литература и — шире — рекомендации в духе «Возлюби болезнь свою», написанные в русле так называемой «позитивной психологии» и призывающие «исцеляться от всех болезней» путем духовного совершенствования[6].
Д. Болт анализирует тексты, в которых явно или имплицитно присутствует мысль о том, что смерть предпочтительнее для людей, которые не могут постигать мир с помощью зрения. Такие взгляды исследователь определяет как «культурно обусловленный суицид» (с. 111—112). Далее он обращается к литературным текстам (в их числе произведения Дж. Конрада) как иллюстрации подобных идей. Если говорить о русской литературе ХХ в., то некоторые аспекты этой проблемы были затронуты В. Набоковым в его романе 1932 г. «Камера обскура», в котором описывается трагическая судьба ослепшего в автомобильной катастрофе человека, испытывающего глубокую депрессию, то есть скорбь и меланхолию слепоты, по выражению автора рецензируемой книги. В романе Набокова очень ярко и выпукло отражены «нормалистские» представления о бесполезности инвалида и беспомощности незрячего, которому не стоит жить, что может оправдать не только самоубийство, но и убийство ослепшего человека (в конце романа его убивает любовница).
В эпилоге к своей книге Д. Болт отмечает, что в англоязычной литературе ХХ столетия присутствуют основные черты, характерные для метанарратива слепоты. В целом в ней незрячий предстает как Другой, а слепота — как инакость, которых следует избегать и от которых лучше дистанцироваться по причине их бесполезности или даже опасности.
В то время как Г. Олпорт дал ставшее классическим определение отношения к людям с ограниченными возможностями как «предвзятое поведение» («prejudicial behavior»), Д. Болт уточняет это определение, характеризуя отношение к слепоте и незрячим как «глазоцентрическое» (офтальмоцентрическое). В своей замечательной книге Д. Болт стремится развенчать подобные взгляды и разрушить некоторые «нормалистские» стереотипы, которые до сих пор столь распространены в нашем «глазоцентрическом» мире[7].
[1] См.: Chayne R. Theorising Culture and Disability: Interdisciplinary Dialofues // Journal of Literary and Cultural Disability Studies. 2009. T. 3. № 1. P. 101—104.
[2] Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. Middlesex: Penguin, 1968. P. 168.
[3] См.: Allport G.W. The Narrative of Prejudice. L.: Addison Wesley, 1954.
[4] Текст песни и саму песню см.: http://a-pesni.org/dvor/devuchkasolen.php; http://xmusic.me/q/ls28xbXh5PCQz4rutvIXsvtzg8623KjYpNum-bfgiv6egW2Y1-HBu…
[5] См., например: Davidson M. Concerto for the Left Hand: Disability and the Defamiliar Body. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2008.
[6] См.: Синельников В. Возлюби болезнь свою. М., 2015.
[7] Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Грант № 15-06-05583