(Валерия Подороги – Кети Чухров)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2016
Валерий Подорога (Институт философии РАН; профессор сектора аналитической антропологии; РГГУ; профессор кафедры социальной философии; доктор философских наук), pros@podoroga.com
Valery Podoroga (Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences; Department of Analytic Anthropology, full professor; RSUH; Department of Social Philosophy, full professor; D. habil.), pros@podoroga.com
Кети, благодарю за точные и замечательные рассуждения, подталкивающие меня к ответу. И к новым размышлениям.
1. Кажется, вы нащупали нить, которую я время от времени утрачиваю. Теряешь мысль именно тогда, когда ее больше не чувствуешь как «свою», — здесь все просто. Часто страдания по поводу мысли вызваны нашей неспособностью постоянно мыслить, т.е. поддерживать непрерывность всех тех возникающих «переходов» между отдельными предметами, которые нам особенно ценны. И как легко мы их теряем — чуть в сторону, и полный провал.
Антропограммы универсальны как карты считывания динамики процесса становления произведения из элементов (материалов), которые не являются для него органичными, — напротив, они разные, а точнее, это не его элементы, важно лишь, как они могут соотнестись друг с другом, не теряя своей особенности, уникальности, единичности.
Другое дело, как вы намерены составить антропограмму — во времени или в пространственной (топике). Конечно, в предъявляемых антропограммах присутствуют и пространство, и временной цикл. Я использую свои наработки в области топологии различного (гетерогенного), где время задает контуры понятийно-концептуального означивания. Непрерывность некой условной геометрической фигуры удерживается фактором времени, по ней моделируется процесс аналитической работы над Произведением. Все, что вы назвали, имеет отношение к метафизике (философии) Произведения как Целого и как Фрагмента. Иначе говоря, именно Произведение исследуется в том специфическом «месте» (топосе), где оно сформировалось и откуда не сможет уйти, не разрушившись в качестве этого произведения.
2. Если использовать кантовскую стратегию, то, бесспорно, сегодняшнее искусство превратило суждения вкуса в моральную оценку китча. Возвышенное же, разлагаясь и переходя в другие системы отсчета, стало частью нашего негативного опыта. Вместо тех возвышенных чувств, которые мы еще в силах испытывать по случаю, не признаваясь и скрывая их, и испытывать совершенно интимно (с ограничением пафоса), пришли негативные двойники: отвратительное, ужасное, невозможное, бессмысленное (и этот ряд велик). Именно ими блокируется наша открытость чувству Возвышенного. Все происходит как бы с обратным знаком: актуальный художник, словно ищейка, обладающая прекрасным нюхом на всякое возвышенное, не устает его преследовать, загоняя нас в угол, лишая всякой возможности и проявлять наши искренние чувства, и транслировать их другим.
Конечно, он атакует китч, но атакует если не «китчем», то тем, что сегодня редко кто решится назвать искусством. В области моды (в широком ее понимании) суждения вкуса остаются устойчивыми и неповторимыми. Здесь они играют роль не «Посмотри, как это красиво…», а «Посмотри, что сегодня носят…». В этом смысле, как и полагал Кант, источник суждения вкуса все время смещается, но никогда не сводится к естественно-природному вкусу некоего одиночного субъекта, того, кого тот же Кант определял как Гения. Продвинутая индустрия моды интерпретирует каждый свой прошлый этап в качестве китча. Другими словами, мода восстает против себя и борется со всякими суждениями вкуса, в изобретении которых участвует безликая толпа.
3. Надо вернуться к той идее, которую я связываю с разными типами миметических отношений (подражания): человеческое застревает в игре выбора, всегда случайного между четырьмя, где четвертый термин будет критерием идентичности:
Бог
Зверь Машина
Эго
Природа / Социум
Особенно уместным кажется пример с пьесой Сартра «Мухи». Упоминание о мухах и об идее липкости, которая потом повторяется у Сартра в образе тошноты (роман «Тошнота»), липучей инстанции («Бытие и ничто»). Мое предположение: возможно, это и есть доязыковой телесно-чувственный (миметический) гештальт, которым Сартр как некой промежуточной секрецией связывает все вещи мира.