Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2016
14, дление
Начинается общим планом — пролетом над перспективой длящегося аккорда, погружения в серую глубину, что напоминает шаг с пролета моста в ледяную воду, и она, как снегопад или соматический симптом, разглаживает белой кистью — гортань, горло, язык и не останавливает перечисление. Свет на пороге падения, лица, линзы, не переставая длиться, музыка, — сыпься, подобно муке, сквозь крупную сеть на гладь льда, простирающегося под шагами, каждый из которых может стать последним, синяя гладь, куда по своему желанию вморожены арки, пролеты моста, скалы, флюгеры над вокзалом, обжигающий воздух полудня, слово, еще одно. Утро возникает, как сыпется соль, проедая туннель во льду, — приглашая вложить нефритовый стержень: напыленное с краю, просвечивающее почти стеклянными ребрами, расцветающее в падении, сжигающее себя под взблеском вслед целлулоидному кадру, секущееся, презирая сечение, — и очередным шагом давя на порог до скрипа. И рука ослабляет сжатие в стержневой пыли, ночном пребывании под вкрученной в остров башней, изначальности присутствия на берегу слежения, i.e. — входя в воду, прежде сняв одежду в одном из романов, где снятое затем эмансипируется, приобретая самостоятельность действующего лица ценой колеблемого урона, погружения в смальту, растворения в предмете дления.
19, день
Когда движется по мосту, связь предметов возникает в яркой полудуге между выбеленным фризом и шагом крошащейся ступенью: белое за серым — конец коптского im Traum, начало дня для глядящего сквозь окно в слезу, в (ра)створ глаз как в узел, продетый сквозь узел: говорящий просыпается — и рецитирует слово за другим, будто погружая под землю или воду себя со стираемой в белую пыль — кружащуюся под потолком по образцу стаи ос или раненых в кровь птиц — поверхностью стен. И она сплетается слоями с жестоким светом, чье проникновение лишь вызывает подводное удушье, асфиксию голосов птиц, истлевшей в подземную пену фауны кайнозоя, — как если бы внутренняя связка между светом и проснувшимся действительно существовала и была в тот день ультрамариновой нитью, секущейся под рукавом, песчаным гофром, длением дня, — тем резким, исподволь рассчитанным телесным ходом, который поражает само время, одолевает ничтожность шага, другого, третьего… И вот уже внизу, на улице, в репризе заливающего день по горло света, совершаемое движение сообщает телу боль, полагая конец слепой тактике, превращая даже рану, сочащуюся вовне чистой кровью, — в плоскость волевого действия. В сердцевине опушенного, ржаво-серого уличного угла с затаившейся наблюдаемостью жизни якобы органической, с патологичной дрожью слизанных сумеречным светом водных крупиц, возникает подобие, копия или оттиск, может быть, просто фотография слепка.
7, степенность
Вероятность движения, что хранится в ядре предметов, как степенность городского утра — в мерах времени и длины, и не в силах проснувшегося описать вступление дня в ночь, похитить из возможностей наиболее эфемерную, чтобы сделаться ею. Так на перекрестке остается услышать, что предметы сами отдаются в распоряжение степенности, сами же и подчиняются тем мерам, которые известны по опыту движений на крышах у края — непринужденных, почти стеклянных, зерненных выделкой нити, подожженной с обоих концов. Выглядывая в окно, заметить лишь сам этот факт, возвращающийся к тебе, как лигатура горения исчерпывает руно, и где точка — там он вкопан по горло в снег с остекленевшими глазами, провожающими черный след через лес к трассе, за которой птицы доедают оставшийся им после пения воздух, еще не предвидя глазных яблок. Из заурядного словаря, где дремлют сквозь морской ток с забитыми перцем ноздрями лексемы, слово только в бинокль разглядит важность, присвоенную ему на пороге обморока, — хоть бы оно и было встречей, которую ты совмещал с понятием времени, проведенного на перекрестке истоков каталепсии. За каменным памятником, каждодневно неумолимым сплетением сумерек и замедлений речи, содрогающейся, как под кнутом, от мимолетного и почти случайного соприкосновения с равнодушием слуха, встреча скрыта не надежнее сожженной дотла книги: вот он готов раскрыть и прочесть ее, пока утро сползает со стапелей, разматывая пожарные ленты.
5, напыление
Белое отвесное скольжение, несравненная нить падения в остервеневшем пространстве, — вопреки осязанию, различенного, не вшитого в белизну дна, последующий шаг сквозь темноту по местности влажных очертаний требуют продолжения истории о слепоте окраин, где страдательный залог героя предыстории говорит об уязвимости новорожденного существа, его тонкого просвечивающего покрова: вот он замер, ракообразный, собирая первые гранулы осадков, у края гравия железной дороги. По крыше с подпалинами раздавленных ягод и существ, сомкнувшей песчаные веки ржавчиной, шаг настигающей степенностью, ниже — репликой океана, впитавшего их по пояс, подобно тому, как снега высвобождают разломы, убежища от угнездившихся ядер, тварей, поэтов. Свободное мерцание первоисточника в ледниковых напылениях зыбучих мачт — сыпких кариатид, разоренных кровопусканием перевода боевых гимнов с прихрамывающей рифмой между перламутровых фасадных зубов. Затем другой, второй шаг, придвигающий пробуждение, поднося его к губам на ноже, как серый перл, — но слышится пятое слово, учитывая траекторию пролета по галерее, искаженной ступенями, и это — первопричина, побудившая существо повторить все движения в том же порядке, вновь оказавшись у края. Крупный план лица не позволяет предупредить о приближающемся падении, — лица, в котором узнаны отвесные склоны, гулкие доки, заповеди черных окраин, белый жест рукой, прерванный сон, глаза, веки, лицо.
3, оттиск
Снег, — но, снегу под стать, небо не в брусчатке терций с отблеском оконного маяка над проулком, конвоируя лыжный луч до слияния колеи, слетающим по ступеням в лимонно-уличный капкан света и ветра: движение наделено именем, пусть даже оледенелыми губами не исчерпать остальных частей. Как затверженная тирада проникает в опалубку форм — мокрой земли, скрежета кровель, хвойных шевронов, взвизг рельс, вздрагивающее пыление: так мимо матерчатых оттисков канканирует атман ткача — в изживающем тело стремлении оголить затененные просини мостов, комплекты железных ветвей в наслоениях мерзлого дёрна, водные хрусткие жилы в позднем прижимистом льду, куда ступает исполнитель сценария.
15, пилон
Гаттерия у изножья пилона в расщепе шести утра, прорезая под аркой паковый лед под прямым углом, где, сбежав по ступеням, — только поставить на карту размах решетчатых сокращений и согласованность сводов с узлами, пластичностей прямизны — с суховатыми рикошетами стеклянных шаров об окна и архивольты, закамуфлированных: светлых листьев, нисходящей сухости, ложных изгибов улиц с капканами почвенных высветов, витринных трельяжей с кобенящимися сухопарыми антиподами, часовыми линзами под асфальтным настоем, — и не сводя глаз, чтобы не упустить мгновенную когорту с выдернутыми из-под серого песка теплыми влажными телами в оптических латах, их согласованность с любым горящим стяжением в остановке, синкопе. Так замирает прикурить под аркой, удержав лишь посредством архитектуры неприметного жеста горсть табака над мишенью ледяного копья: теплеет, когда с каменным треском оно отлучает себя от кровли в объятия ящериц в ледериновых камуфляжах. Не прекращая движение, оно перетекает, отдаленно брезжа и осветляясь между прозрениями никотиновых големов, как в укромной черепной почве прорастает белизна песка, — шаг, другой, и вот он уже на улице, среди ветвей и флагов под ветром.
6, слепок
Причинности соположения (но совсем иначе видится в спиралевой спайке, втираемой в диабаз на манер ночных рейдов — косвенно протягивая меридианы сквозь тело явственной болью) глиссад в точке начала множеств — о восходящих воздушных потоках по отложениям сланца, линиям под пейзажем, в сумме же слепком дыма как прежде, из минимальных порций света, переменных под ночью огнями посадочной полосы: в них и дремлет вниз головой прообраз, снег впоследствии ниже, как песок или пыль в люкарну. Из претворения словной очередности в изломы улиц, в метастазы картирования окрестностей и шаг существа за пределы условных обозначений, из явленных затем денотатов дважды звучащей фразы, с точками «Луна», «анаграмма», «морена», «Гоби», «пилон» и прочими на оси ординат, если абсцисс — стены комнаты с лежащим на полу телом, из разнесенных линий рисунка это помещение складывается в картину утра: вот он поднимается и, облачившись, уступает требованиям гравитации.
11, анаграмма
Гравитации группового маршрута от части к детали — над акведуком, купами пронизанного ветвями, слоящегося спиралями (здесь лишний наклон грума с непостижимым требованием опустошить гнездо) дыма, что в результате глубины достигает поверхности воды лишь флаконом пыльного воздуха: неустойчивость — и вот долю секунды есть круг с оседающим крапом, затем — ничто, как прежде, на мгновение в глазах и знак <, на угол которого напарываются на бегу светлые, поначалу тонкие в разрезах глаз восходные проблески, с ними — одна за другой картины полудня и остальных мест продвижения, дрейфа вдоль трафика, до каменных жертвенников на отмелях с металлическими младенцами — типичными результатами орошенных крапивным соком пород. В окне, как кончается в книге, мягко всходя по конической резьбе на полустанок, изломы верхних ветвей полоснул взглядом, будто срезав по мускулу бритвой маслянистую черту: реплика персонажа, покуда неизбежна прямая речь, — красное на новой странице.