Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2013
От materia medica до хозяйственных книг:
органолептический анализ и становление русского ольфакторного словаря[1]
…Переменяет натура в разных к тому устроенных сосудах свойства соков, а особливо вкус и дух оных, отделяет от них сладкое млеко и горькую желчь из одной пищи, и на одной земли кислые и пряные плоды и травы неприятного запаху купно с благовонными рождает. Не ясно ли из сего понимаете, что изыскание причины разных вкусов и запахов не инако с желаемым успехом предприять можно, как, последуя указанию предидущия химии и применяясь по ее искусству, угадывать в тонких сосудах органических тел закрытые и только вкушению и обонянию чувствительные перемены.
М.В. Ломоносов. Слово о пользе химии[2]
В 1802 году в московской Сенатской типографии была напечатана «Российская фармакопея» — первая государственная роспись простых и составных лекарственных средств и рецептов на русском языке[3]. Как и в предшествующей латиноязычной версии[4], описания простых веществ в ней были сделаны на основе органолептических характеристик, образуя своеобразную матрицу, в которой субъективные ощущения приводились в соответствие с разветвленной системой терминов. Принципиальными новшествами были, во-первых, русификация этой матрицы и, во-вторых, приведение к некоторому промежуточному итогу синонимического разнообразия терминов, использовавшихся к тому времени для описания запахов в сфере медицины.
Все предыдущие официальные фармакопеи, выпуск которых начался в России лишь после екатерининской реформы Медицинской канцелярии и преобразования ее в Медицинскую коллегию[5], были латинскими или двуязычными (латинско-русскими) и представляли собой лапидарные перечни простых и сложных лекарственных средств[6]. Принцип полноценного описания, которое включало латинское и русское название вещества (а если речь шла о растениях, еще и ботаническое название в соответствии с классификацией Линнея), место произрастания или обнаружения, органолептические характеристики, лечебные свойства, способы и виды применения и дозировку, установился лишь в издании 1798 года; там же в латинских терминах было выражено множество тонких вкусовых и ольфакторных нюансов и градаций[7]. По сути дела, фармакопея официально фиксировала уже принятый в медицине стандарт органолептического описания, способствуя тем самым его дальнейшему усвоению и распространению.
Особенно примечательной русификация терминологии в «Российской фармакопее» 1802 года представляется в отношении ольфакторных ощущений, обыкновенно вербализуемых с большим трудом[8]. В первой части «Российской фармакопеи», именовавшейся «Врачебное веществословие» и посвященной описанию простых лекарственных средств (то есть сырья растительного, животного и минерального происхождения), фигурирует восемьдесят одна уникальная характеристика запахов — с точки зрения наличия/ отсутствия запаха, степени его интенсивности в свежем и высушенном виде, физического воздействия, субъективной оценки и, наконец, сходства.
Таблица 1. Описания запахов в «Российской фармакопее» (1802)
наличие/отсутствие |
не имеет запаха (1) |
интенсивность |
почти неприметный; весьма легкий; слабый; не много пахучий; крепкий; сильный; тяжеловатый; несколько тяжелый; тяжелый; проницательный; долго отзывающийся; из вещей, в которые проник, весьма долго не выходящий; летучий (13) |
тип запаха |
весьма благовонный; ароматный; ароматический; несколько ароматический; бальзамический (5) |
аффективная характеристика |
приятный; сносный; не неприятный; неприятный; пренеприятный; вонючий; несколько отвратительный; отвратительный; прегнусный (9) |
характеристика по сходству |
похожий на запах стираксы (а также ванили); псинистый; табачный; мышиный; травяной; такой же, как и от мела; совершенно похожий на запах бальзама перувианского, или стираксы, или амбры; похожий на гвоздичный; гвоздичный; камфарный; камфарный как бы с примесью терпентинного запаху; медовый; водянистый; фиалковый; похожий на запах цветка фиалки; на запах майорана похожий; похожий на укропный; чесночный; на запах розмарина похожий; отзывается немного ревенем; винный; коричный; морской; походит на запах коры с дерева рябины; похожий на запах сассафрасса; отзывается немного плесенью; похожий на запах жерухи; часто отзывающийся растениями, с которых мед собирается; похожий на запах желтизны лимонной корки; смоляной; спиртной; хлебный; похожий на запах смирны; на запах волошского укропу похожий; металлический; кислый; похожий на запах лавандовых цветов; похожий на запах солодкового корня или его экстракта; похожий на запах померанцевых цветов; клопами отзывающийся; подобный запаху щелочной летучей соли; как бы масляный; (свой) особенный (43) |
характеристика по производимому эффекту |
одуряющий; удушающий; чихание производящий; ест в носу и кидается в рот; в носу щиплющий; для головы полезный; горячий; едкий; из глаз слезы вызывающий; ядовитый (10) |
Для столь детального описания запахов была необходима рефлексия над тонкими ольфакторными различиями, интенсивно совершавшаяся на протяжении второй половины XVIII века и тесно связанная с социокультурными изменениями. По сравнению с русской культурой допетровского времени, письменные источники которой содержат достаточно ограниченный репертуар ольфакторных характеристик (к нему мы обратимся далее), материалы второй половины XVIII века демонстрируют существенное расширение набора средств, с помощью которых описывались и характеризовались запахи. О процессах, способствовавших трансформации русского ольфакторного словаря, его историко-антропологическом измерении и научной операционализации чувствительности и пойдет речь в этой статье.
Выпуск государственной фармакопеи на русском языке связан, по всей видимости, с общей тенденцией к русификации, наметившейся в преподавании естественных наук вообще и медицины в частности в последней трети XVIII века. До этого времени администрирование медицинского дела в России находилось в руках иностранных специалистов; первые русские доктора медицины с дипломами, выданными в России, появляются лишь в конце 1760-х годов[9]. Тогда преподавание ряда дисциплин в медицинских школах начинает вестись на русском (а не только на латинском и немецком), а медицинская терминология — систематически переводиться на русский язык[10].
Основными учебниками долгое время оставались книги на иностранных языках — написанные живущими в России иностранными врачами или западноевропейские издания, которые закупались для русских госпитальных школ и публичных медицинских библиотек. Так, ботаника и фармацевтика («аптекарская наука», «медическая материя» или «врачебное веществословие»), входившие в программу подготовки лекарей с момента учреждения в 1707 году первой в России медико-хирургической школы при московском генеральном госпитале, преподавались по трактату «Institutiones rei herbariae» французского систематика Ж. Питтона Турнефора (а с 1760-х годов — и по работам К. Линнея), а также различным западноевропейским фармакопеям[11]. Лишь в 1795 году Медицинская коллегия приняла новые правила для медико-хирургических училищ, постановив вести в них преподавание преимущественно по-русски, отобрать для этого учебники и «оные навсегда с иностранных на российский язык переводить и печатать»[12].
Благодаря русификации преподавания в медицине и смежных естественных науках в последние десятилетия XVIII века начинают складываться русские терминологические системы[13]. Параллельно происходит мощный процесс детерминизации — «расширение сферы употребления термина путем вовлечения его в неспециальные жанры устной и письменной речи»[14]. По всей видимости, таким был и путь ольфакторных характеристик, которые постепенно переходили из специальных сфер словаря в более общие контексты.
Какими же были эти специальные сферы? В XVIII веке ольфакторные характеристики были сосредоточены в нескольких областях естественно-научного знания — ботанике, фармакологии («врачебном веществословии»), химии и минералогии — в составе органолептических описаний. Исторически же органолептическое описание — то есть критическое описание доступных человеческим чувствам свойств того или иного растения или вещества животного или минерального происхождения — восходит к трудам Теофраста и Диоскорида, а как естественно-научный стандарт складывается в работах медиков, ботаников, химиков и фармацевтов конца XVII—начала XVIII веков. На его актуализацию повлияли переосмысление медицинских систем античности в эпоху позднего Ренессанса, становление ботаники как отдельной дисциплины в западноевропейской системе науки и поворот от рациональной механистической модели познания, предложенной Декартом, к теориям сенсуалистов.
ДИОСКОРИД И НАЧАЛО ЕВРОПЕЙСКОЙ БОТАНИКИ
Исходной точкой для теоретических построений европейских медиков была гуморально-патологическая теория, сформулированная Гиппократом на основе идей Анаксимандра[15] и освященная авторитетом Аристотеля. Теория гуморов соединяла общую биологию, физиологию, патологию, терапию и фармакологию. В соответствии с гуморами классифицировались типы конституции человека (а также некоторых животных), болезни и, соответственно, лекарства. А поскольку вкус и запах лекарственных средств (как составных, так и простых, включавших в том числе продукты питания и напитки) прямо увязывались с их лекарственной силой (vehiculum), вкусы и запахи также подразделялись на сухие, горячие, холодные и влажные (были возможны и комбинации). Острые и сладкие запахи считались сухими и горячими, гнилые и неприятные — влажными и холодными[16]. Сами запахи разграничивались с опорой на трактат Аристотеля «О чувственном восприятии», где выделены запахи двух типов. Одни воспринимаются сами по себе, и их, в свою очередь, можно разделить на приятные и неприятные, другие аналогичны вкусовым ощущениям и делятся на «пряные, сладкие, острые, кислые и благоухающие, а аналогами горьких можно, пожалуй, назвать гнилые. Поэтому гнилое неприятно для обоняния, подобно тому как то (то есть горькое. — М.П.) неприятно для питья»[17].
Благодаря гуморальной теории традиция органолептических описаний утверждается в античном медицинском дискурсе. Первые прикладные описания запахов мы обнаруживаем у ученика и наследника Аристотеля, Теофраста, в трактатах «Исследование растений» и «О запахах». Говоря о лекарственных растениях и растениях для плетения венков, Теофраст упоминает признаки, устанавливаемые посредством чувственного восприятия (вкус, запах, фактуру)[18]; в других работах, следуя теории гуморов, он указывает признаки «горячих» растений (маслянистая листва, малое количество сока, острый вкус, ароматный запах, пищеварительное действие)[19]. Тот же принцип описания с опорой на чувственный опыт в своем пятитомном трактате «О лекарственных веществах» регулярно использует Диоскорид: указания на органолептические качества (вид, цвет, запах, текстура) и физические характеристики (горючесть, вид дыма и пепла, вес, растворимость) должны были помочь врачу не только лучше понять особенности и сферу применения того или иного средства, но и, в случае необходимости, отличить подлинное лекарство от подделки[20].
В западноевропейской традиции новое прочтение и осмысление трудов Диоскорида началось в конце XV—XVI веках вместе с «эллинизацией» культуры и обращением к греческим источникам[21]. В 1499 году в венецианской типографии Альдов был напечатан оригинал трактата «О лекарственных веществах», в 1529 году в Кёльне увидело свет двуязычное издание с параллельным латинским текстом Ж. Рюэля (De materia medica), за которым последовал ряд других (Базель, 1529; Париж, 1549; Франкфурт, 1598), вместе с переводами на новые европейские языки (так, на итальянский Диоскорида перевел натуралист П. Маттиоли). В середине XVI века, одновременно с многочисленными изданиями латинских переводов Гиппократа и Галена, вышло критическое латинское издание Диоскорида с обширными комментариями Маттиоли, которое за полвека разошлось в 30 000 экземпляров[22]. Эта волна публикаций, с одной стороны, послужила импульсом к возрождению занятий «врачебным веществословием» в европейских университетах[23], а с другой, стала первым шагом к формированию ботаники как академической дисциплины, которая впервые обратила внимание на само растение, его структуру, габитус, жизненный цикл и размножение, а не только на его фармакологические свойства[24]. К той же эпохе относится и основание первого в Европе ботанического сада (hortus academicus)[25], и возникновение гербариев (hortus siccus), и практика прогулок (herbationes) по природным и рукотворным ландшафтам с целью изучения растений в естественных условиях и описания локальных биотопов. Первым подобное описание выпустил в 1622 году швейцарский ботаник К. Баугин[26]; к концу века их вышло еще несколько, включая «медицинскую флору» окрестностей Парижа Ж. Питтона Турне-фора[27]. Наряду с латинским названием растения, описанием частей, позволяющим опознать его в природе, и указанием, при каких болезнях следует его применять, в этой книге содержались ольфакторные характеристики сырья (корней, цветов, растертых или высушенных листьев) и различных производных (масел, настоев, порошков), помогающие специалисту установить связь между органолептическими свойствами лекарственного средства и производимым им лечебным эффектом[28].
ДИОСКОРИД В ДОПЕТРОВСКОЙ РУСИ
Допетровская Русь познакомилась с полными трудами Диоскорида в XVII веке. До этого греческие авторы были известны там лишь в отрывках и разнообразных компиляциях. В «Шестодневе» Иоанна Экзарха (самый ранний список относится к 1263 году) приводились фрагменты из Гиппократа, Аристотеля, Теофраста, Диоскорида и Галена; во второй половине XVI века появились русские переводы европейских «Садов здоровья», восходивших к медицинским компиляциям XII—XIII веков[29]. Один из самых значительных медицинских памятников того времени — «Прохладный вертоград», русский перевод сборника «Hortus Sanitatis» франкфуртского врача Иоганна фон Кубе (Майнц, 1485; Любек, 1492)[30]. Впервые он был переведен на русский язык по заказу митрополита Московского Даниила в 1534 году (так называемый «Травник Любчанина»). Впоследствии эту книгу переводили еще несколько раз с латинских, немецких и польских изданий разного времени[31] и включали отрывки из нее в травники и лечебники; многочисленные списки «Прохладного вертограда» циркулировали вплоть до середины XIX века[32]. Франкфуртское издание Диоскорида 1543 года в латинском переводе Ж. Рюэля имелось в библиотеке московской Государевой аптеки; в фондах Библиотеки Московской синодальной типографии зафиксировано несколько экземпляров венецианских изданий Диоскорида с комментариями Маттиоли[33]. Польская компиляция на основе новоевропейских изданий Диоскорида — «Травник» Ш. Сиреньского (Сирениуса)[34] — была переведена на русский язык в XVII веке, тогда же, в эпоху интенсивного польского влияния, были сделаны переводы и других медицинских и хозяйственных книг[35]. Примечательно, что тогда же из польского в русский пришло не только множество медицинских терминов и названий лекарственных растений латинского происхождения[36], но и лексемы «запах», «пах» и «пахнуть»[37]. Однако для выражения соответствующего понятия еще долго использовалась старая лексема «дух», которая нагружалась новыми значениями как за счет семантического совпадения с иностранными словами—носителями заимствуемого значения, так и за счет семантического переноса[38]; она же служила основой для образования лексических сочетаний «иметь дух», «быть (духом/обонянием) каковым-либо». Кроме того, в ходу были близкие синонимы «воня», «обоняние» (в значении «запах»)[39] и «ухание».
Ольфакторные характеристики, использовавшиеся во время волны медицинских переводов в XVI—XVII веках, в полной мере отражали гуморально-патологическую теорию гиппократиков и учение Галена о трех стадиях действия лекарственного средства[40]. Так называемый Уваровский список «Прохладного вертограда» № 2192 открывается следующим уведомлением: «Сия книга, глаголемая Травник, изложена бысть врачевания ради людского <…> что описуемое в книзе сей каково есть подобием или какую в себе силу содержит, теплотную ли или холодительную или волгостну или сушительну или мягчительну или твердительну и что живительно или вредительно или духом благовонно или дух тягостен имат»[41]. В этой перспективе запах представлялся вещественным: он и составлял одно из лекарственных свойств препарата.
Характеристики, с помощью которых описывались запахи, распадаются на три группы. К первой принадлежат указания на ощущаемые свойства: «благовонный», «велми благоуханный», «тяжкий», «тягостный», «горький», «смердящий», «бридостный» (то есть терпкий, едкий; отметим перенос номинации вкусового ощущения на обонятельное)[42], «сладостный», «сладкий», «приторонный» (sic!)[43]. Как правило, они тесно связаны с лекарственными свойствами того или иного вещества, ср., например: «.для благовония своего ливан (гальбанум. — М.П.) есть крепительно, а естеством он истребителен и вязателен», «.они (мускатные орехи) для благовония своего вся внутренняя обвеселяют и укрепляют», «.одни яблока суть огородные, а другие лесные, огородные же для благовония своего сердце укрепляют <…> тот же яблочной дух особна есть лечба тем, кои одержани суть сухотною, тако же и тем, кои страждут меланколиевой болестью, понеже от того духу вредителное естество пременится», «…галган (галангал. — М.П.) прият в брашне, дух дыхателной явит благовонен и многу вредителную мокрость из тела изгонит для горячества своего кое имеет в себе»[44]. Запах, наряду с внешним видом, служил важнейшим признаком для отличия лекарственного вещества от похожего, но бесполезного, или же суррогата: «Нардус целтицкой. <…> Оно толко по двух произвождениях славится, по особенной приятности и по духу, временем бывает в нем фалшь, когда воместо его попадаются иные травы, ему очень подобные, которые Hyrculus, т. е. козликом, ради противного их духу называют, иные его пижмарию (?) называют. Но сию фалшь можно узнать, понеже козлик — трава белейшая, без голен, листья коротшаго, коренья ни душистого, ни горкого, без чего справедливой нардус целтицкой не бывает»[45].
Ко второй группе можно отнести характеристики-идентификаторы, описывающие гипотетически незнакомый запах через гипотетически знакомый: «…имеет дух аки синомон, а то есть корица», «духом благовонна подобно фиалкову корени», «.дух имеет подобно инбирю», «.духом она (гума серапи- нова, то есть смола растения Ferula scowitziana Dc. — М.П.) тяжела, подобно асафетидове траве»[46]. К этой же группе примыкали относительно немногочисленные употребления прилагательных, образованных от названия того или иного растения или вещества, в сочетании со словом «дух»: «терпентинный», «коришный», «яблочный», «кипарисный», «купоросный», «свороборинный» (шиповниковый. — М.П.), «розмариновый». В зависимости от контекста такие словосочетания могли обозначать как запах, так и спиртовую вытяжку из данного сырья. Ольфакторная характеристика могла выполнять две функции — служить идентификатором при распознавании растения или другого лекарственного сырья и мотивировать область и способ применения лекарственного средства — в виде курения, настоя или отвара, пластыря и т.д.[47]
Подобные характеристики, благодаря установке на воспроизведение источника, сохраняются и в традиции народных травников вплоть до конца XIX века[48]: «.есть трава болодной былец, ростет подле великих рек, высока, что крапива, цвет на ней, что бел походил, а корень хохлат, черен, красноват, тяжек дух» (РГБ. Долг. 111. Л. 1 об.—2); «.трава броанарес, а ростет она по горам, а цвет у нея вишнев, а розцветет зело прекрасно, а дух благоуханен велми» (РНБ. Q. VI. 33. Л. 15 об.); «Тропка. А ростет она по бояракам и по соснягам и по бруснишникам, а вышиною в че[ть] аршина, по однои стволине, а наверху цвет лазорев и прекрасен. <…> А дух от цвету яко от ладону капучего, а корень его растет в землю неглубоко розсыпью в мелких коренях» (ГИМ. Увар. 705. Л. 9); «.трава вострая глава ростет по болотам зыбучим и по топким местам об одной стволине <… > А потому ея познать: дух от нея, яко от лимона или от соснового соку» (РНБ. F.VI.19. Л. 293—293 об.); «.есть трава васильки, естеством горяча и благовонна» (РГБ. Муз. 4492. Л. 58 об.); «Трава именуется мариина, ростет в пояс, а когда созреет, будут на ней стручки, а в них ягоды черны, что черница, корень у нея черн, долог, что батог дивия меду, а розломиш и он в средине бел, дух благовонен, что черемховой цвет» (ИРЛИ. Оп. 23. № 121. Л. 63); «Трава илец ростет по ниским местам и по боеракам <…>. А потому ея познати, что от неи дух, как от смародиннаго листу, а корень тверд, яко жимолость древо» (БАН. 45.8.175. Л. 1 об.).
ОРГАНОЛЕПТИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ В БОТАНИКЕ
Следующая волна переводов естественно-научных текстов, содержащих органолептические описания, «поднимается» в петровское время: травники и зельники XVI—XVII веков воспринимаются как устаревшие, неадекватные общей ориентации на новую европейскую науку. В эту же эпоху начинается разделение ботаники и прикладных естественнонаучных дисциплин. Эти процессы также влияют на пополнение и модификацию ольфакторного словаря.
Окончательное выделение ботаники из корпуса медицинских наук и рождение систематики в конце XVII века было вызвано кризисом номенклатурных практик и необходимостью в теоретическом осмыслении нового ботанического разнообразия. За столетие, прошедшее после публикации трактата Диоскорида, благодаря географическим открытиям и колониальным завоеваниям количество описанных видов выросло на порядок: у Диоскорида упоминается около 600 растений (что примерно соответствует числу видов, распознаваемых в бесписьменных культурах), в трактате К. Баугина «Pinax theatri botanici» (Базель, 1596) — около 600049. Первые систематики пытались для выделения видов принимать в расчет все возможные признаки: например, Питтон Турнефор в «Institutiones rei herbariae» советует обращать внимание как на части самого растения, так и на дополнительные признаки вроде места обитания, цвета, запаха, величины и т.д.[50] К. Линней, работая над систематическим описанием растений, также первоначально включал в него запахи. Новшеством Линнея была попытка развести запахи и вкусы, отвлечься от античной традиции и создать свою классификацию с учетом исключительно ольфакторного впечатления — принимая во внимание характер запаха, его интенсивность и производимый им эффект. Линней выделил следующие типы запахов: ambrosiacus (амброзический), aromaticus (ароматический), fragrans (благовонный, душистый), spirans (благоуханный), orgasticus (возбуждающий)[51], hircosus (козлиный, воняющий козлом), nauseosus (претительный, тошнотворный), nidorosus (пригарный, издающий запах жареного мяса, чадящий), virosus (оглушающий, ядовитый), teter (отвратительный)[52]. Они использовались и для номинации (входя в ботаническое название растения), и для словарного описания (тот или иной запах с достаточной регулярностью упоминается в глоссах словарей по ботанике и натуральной истории).
Однако, предлагая свою классификацию, Линней отмечал неустойчивость и изменчивость такого признака, как запах, и высказывал сомнение в том, что на нем можно основывать различение видов[53]. Со временем он отказался от классификации запахов, предлагая основывать номинацию на новых принципах. Имена должны были составлять дефиниции видов и образовываться по схеме «название рода» + «видовое отличие» (differentia specifica). В идеале из номинации следовало изгнать метафоры и риторические фигуры, не ссылаться на признаки, которые не принадлежат самому растению (типичное место обитания, место, где растение было открыто, имя первооткрывателя), и эфемерные свойства вроде цвета и запаха, которые зависят от условий произрастания и могут быть утрачены в гербарии[54]. Этот подход приняли все последователи Линнея, отказавшись от ольфакторных признаков в научных, учебных и популярных изданиях по ботанике[55]. К концу XVIII века систематическая ботаника вышла из сферы так называемых камеральных наук, одновременно освободившись и от органолептических описаний: для нужд систематики наблюдаемое («объективное») оказывалось методически востребовано, а воспринимаемое («субъективное») — нет.
ЗАПАХ И MATERIA MEDICA
Тем временем издания по materia medica сохраняли стандарт органолептического описания и распространяли его в смежные области — не в последнюю очередь благодаря миазматической теории патогенеза и отсутствию четких границ между пищей и лекарством, парфюмерией и гигиеной[56]. Профессионально-медицинский взгляд на флору подразумевал высокую степень ольфакторной сознательности, знание лекарственного эффекта различных запахов[57] и умение не только отличить одно растение от другого по вкусу и запаху (поскольку в виде сухого или влажного сырья другие признаки часто оказывались недоступны восприятию), но и артикулировать эти отличия — что, как показывают современные исследования памяти, безусловно, способствовало лучшему запоминанию запахов[58].
Теоретическое изучение «медической материи» обязательно сопровождалось практикой: учебная инструкция для русских госпитальных школ специально оговаривала преподавание ботаники в период с Пасхи до середины июля, когда растения можно было наблюдать в природе, а на занятия в аудитории предписывала отпускать лекарственные вещества из госпитальной аптеки[59]. Первоначально с языком органолептического описания студенты- медики знакомились по западноевропейским изданиям — например, по «Materia medica» того же Линнея[60] или «Fundamenta materiae medicae» Бюхнера[61]; к 1780-м начинают выходить и переводные учебники. Так, в иллюстрированном учебнике Н.М. Максимовича-Амбодика «Врачебное веществословие» перечень лекарственных растений взят из первого издания «Pharmacopoea Rossica» (названия приведены на четырех языках, помимо латинского и русского) и дополнен подробными сведениями о видовых особенностях, габитусе, месте обитания, целительных свойствах и способах использования, цвете, вкусе и запахе[62]. Вся эта информация в фармакопее 1778 года отсутствовала и была, очевидно, заимствована из других специальных изданий и справочников, включая «Энциклопедию» Дидро и Д’Аламбера. Постепенно число русскоязычных изданий по медицинской ботанике возрастало — как за счет переводов, так и за счет оригинальных изданий (они появляются уже в первой трети XIX века)[63].
Одновременно органолептическое описание находит применение в такой области, как хозяйственная, или экономическая, ботаника, которая входила в корпус камеральных наук и обслуживала нужды сельского хозяйства, парфюмерного и красильного дела, кулинарии и т.п. В России экономическая ботаника была важным направлением деятельности Вольного экономического общества, учрежденного в 1765 году и нацеленного на собирание сведений о Российской империи[64]. Во второй половине XVIII века самым существенным изданием ВЭО в этой области стало «Описание растений Российского государства с их изображениями» П.С. Палласа, в 1786 году переведенное на русский язык. К нему же планировалось присовокупить «роспись целительным, в пищу употребляемым, кормовым, кожевенным и красильным растениям»[65].
Принцип описания у Палласа, с одной стороны, повторяет стандарт руководств по врачебному веществословию, с другой — наследует ботаническим путеводителям рубежа XVII и XVIII веков[66]: каждая статья содержит латинское, русское и локальные названия растения или вещества, место и время произрастания, структурные внешние признаки, вид и способ употребления с указанием на вид, вкус и запах производных. См., например, описание вещества, которое добывали из почек бальзамического тополя (Populus balsamifera): «Оно цветом желто, прозрачно, весьма липко, тянется наподобие масла, запахом и на вкус как ревень, но к тому же еще и горько и жжет; на свече горит; распускается в водке. Из одного фунта почек можно получить почти шестнадцатую долю оного бальзама»[67]. Хозяйственная ботаника конвертировала лекарственное значение растительного сырья в экономическое; в ее рамках запах утрачивал непосредственную связь с медициной и становился дифференцирующим признаком. Как и медико-ботанические издания, прикладные ботаники и специализированные словари с конца XVIII века стали выходить регулярно; количество разнообразных ольфакторных характеристик в них увеличивалось с каждым изданием. Приведем в качестве примера выписку из «Техно-ботанического словаря» И.И. Мартынова[68]:
Таблица 2. Характеристики запахов в «Техно-ботаническом словаре» Мартынова (1820)
латинский язык |
русский язык |
acris |
острый |
alliaceo-foetidus |
чесночно-вонючий запах |
alliaceus |
чесночный, имеющий чесночный запах |
ambrosiacus |
амброзический, запах амброзический, который не имеет приятности и отличен от запаха мускатного (moschatus) |
aromaticus |
ароматный, ароматический, сим именем называют все растения, имеющие сильный и в то же время приятный запах |
balsamicus |
бальзамический, говорится о растениях и частях их, которые врачебною наукою признаны состоящими из водянистых, жирных и селитренных начал |
balsamoideus |
бальзамовидный; odor balsamoideus отличается от запаха бальзамического тем, что не имеет крепости сего последнего |
camphoratus |
камфорный, весьма известный и заметный запах |
caprinus |
клоповый, имеющий вонючий запах клопов |
foetens, foetidus |
вонючий, смрадный; говорится о всякой части растения, издающей сильный и весьма неприятный запах |
foetidissimus |
превонючий |
fragrans |
пахучий, издающий проницательное благовоние |
fragrantissimus |
препахучий, издающий пресильное благовоние |
hircinus, hircosus |
козлиный, воняющий козлом |
moschatus |
мушкатный, пахнущий мускусом |
myrrhiceus |
мирровый |
nauseabundus, nauseosus, nauseus |
отвратительный, позывающий на рвоту, производящий рвоту или тошноту |
odorans, odoratus, odorus |
пахучий, душистый |
odoratissimus |
препахучий, предушистый |
pomaceus |
яблочный |
resinosus |
смолистый |
violaceus |
фиалковый |
Сходный процесс шел в области химии и минералогии, которые также унаследовали от античности принцип органолептического описания — в том числе потому, что химические вещества и минералы сами принадлежали сфере медицинского веществословия. До конца XVII века химия и минералогия составляли часть общего естественно-научного знания; благодаря «чувственному повороту» и миазматической теории патогенеза в середине XVIII века начала складываться пневматическая химия (будущая химия газов), а благодаря камеральным наукам — минералогия и геология, однако их дисциплинарные границы оставались зыбкими вплоть до 1820-х годов[69].
В ломоносовскую эпоху стандарт описания химических веществ и минералов включал обязательные указания на запах: естествоиспытателю следовало учиться делать выводы «из употребления чувств» (de usu sensuum)[70]. Так, в программу курса по физической химии 1752 года Ломоносов включил лекцию о качествах (qualitates) различных веществ, данных в непосредственном ощущении: сцеплении (cohaesio), упругости (vis elastica), цвете (color), вкусе (sapor), запахе (odor), притяжении (attractiones) и лечебной силе (vires medicatae)[71]; в его же курсах по горному делу и прикладной химии встречаются следующие ольфакторные указания: «Дым от положенного на огонь белого мышьяку пахнет, как чеснок», «испускает от себя кислый дух», «от зажженного янтаря пахнет как от ладану, который есть смола кипарисного дерева», «…вода, от янтаря химическим искусством отделенная, пахнет загарью», «сильный дух зажженной серы», «.сие приметили также рудокопы по тяжелому запаху, который в рудниках бродит, дух занимает, свечи гасит», «…смрадная и вредная паров влажность», «…слой вонючего камня, который, будучи потерт, пахнет кошачьею уриною», «…зажженный янтарь дает благовонный дым, как смола кипарисная»[72]. Как и в случае с ботаникой, данные химии и минералогии широко использовались в хозяйственных изданиях разного типа, топографиях и путевых заметках[73].
В ботанической поэме, написанной в конце XVIII века, естествоиспытатель М.М. Тереховский отмечал пользу, которую разнообразные растения приносят «для разных наших нужд, для разных и хотений, / Для пищи, пития, одежды, теплоты, / Судов, домов, дворов, лекарства, красоты, / Для обоняния их благовонна духа, / Для поправления всеобщего воздуха»[74]. В данном случае «благовонный» и «полезный» выступают как синонимы: то, что хорошо пахнет, мыслится как приносящее пользу здоровью. Это аффективное измерение ольфакторный словарь получает во второй половине XVIII века, когда запахи начинают регулярно характеризоваться по шкале «приятный—неприятный» (от «весьма приятный» до «отвратительный», через «не неприятный» и т. п.). При этом аффективные характеристики запахов осмысляются в духе миазматической теории: «приятный», «хороший» по значению сближаются с «полезный», «неприятный», «дурной», «нехороший», «противный», «отвратительный» — с «вредный». Например, составитель Ботанического словаря А.К. Мейер, описывая свиную лебеду (Chenopodium hibridum), делает следующее примечание: «…запах сей травы такой же, как у дурмана, из чего заключать должно, что надлежит ее почитать вредною»[75].
С середины XVIII века непосредственному чувственному впечатлению начинают придавать все большее значение. Так, требование принимать в расчет субъективные впечатления вкуса и запаха становится характерной особенностью пособий по фармацевтике. К примеру, учебник фармакологии И.Ф.Х. Пихлера («Methodus formulas medicas conscribendi», Страсбург, 1785; русский перевод выполнен в 1796 году) предписывал врачам щадить чувства пациентов и «не пренебрегать запаха и вкуса; например, вместо отвара горьких растений можно давать горькие вытяжки в пилюлях, также и испускающие тяжелой запах, как-то бобровую струю, канфару, галбан (гальбанум, смола растения Ferula gummosa. —М.П), предписывать лучше в пилюлях»[76]. Отвары, которые прописывались вместо питья или в больших количествах, теперь следовало приготовлять так, чтобы они были «не очень неприятного вкуса»; сильнодействующие лекарства и «вещи, имеющие запах или вкус противной», давать в виде пилюль в сладковатой или безвкусной оболочке[77]. И если прежде острый и сильный запах сигнализировал о лекарственной ценности вещества, а с неприятным запахом мирились, а то и вовсе не замечали его, ныне они стали вызывать беспокойство. Представление о миазмах, создающих угрозу здоровью, транслируется научными и популярными изданиями и в конечном счете сказывается на изменении отношения к запахам, степени их отрефлексированности и, таким образом, становится первым шагом к понижению уровня терпимости.
ДЕТЕРМИНИЗАЦИЯ ОЛЬФАКТОРНОЙ ТЕРМИНОЛОГИИ
Из вышесказанного может создаться впечатление, что становление ольфакторного словаря шло по одному пути, посредством специализированной научной и медицинской литературы. Это не так: в России XVIII век — эпоха переводческого бума, когда на русский язык переводятся западноевропейские издания самых разных жанров, принадлежащие к разным сферам. В течение столетия конфигурация культур-доноров постоянно менялась: если в начале века переводы делались преимущественно с латинского (а также немецкого, итальянского, голландского), а в 1730—1740-е — с немецкого, то с середины века важнейшим источником становится французский (он же оказывается языком-медиатором для знакомства с текстами других западноевропейских культурных традиций)[78]. Последняя треть XVIII века — это еще и расцвет книгоиздания, когда к продукции государственных типографий добавляется вклад вольных (с 1783 года); всего с 1770 по 1800 год книг выходит в четыре раза больше, чем за предыдущие тридцать лет.
Во второй половине XVIII века естественные науки переживали терминологическую мультипликацию: необходимость создания с нуля новых терминологических систем и переводческий бум (переводами занимались университеты, Академия наук и госпитальные школы) приводили к возникновению синонимических рядов, включавших и старые слова, и новообразования различного типа[79]. Сходной была ситуация и с ольфакторными характеристиками: лексика, использовавшаяся для описания запахов в XVI—XVII веках (благовонный, благоуханный, тяжелый, сладкий, горький и т. п.), соседствовала с новообразованиями (запашистый, пахучий), морфологическими и семантическими кальками (epice — пряный, пряноватый; odorant, odoratus — душистый; penetrant — пронзительный, проницательный; acre — острый, резкий, едкий; narcotique — дурманящий, одуряющий), прямыми заимствованиями (ambre — амв/бровый; ambrosiaque, ambrosiacus — амб/вроз/сический; aromatique — ароматический, ароматный; balsamique — бал(ь)з/самический, бал(ь)з/самный; narcotisch, narcotique —наркотический)[80].
Все это разнообразие существовало как в специализированной литературе, так и в популярных изданиях разного типа, включая сборники общих рекомендаций, «ручные книжки» по различным областям домоводства и сельского хозяйства и поваренные книги XVIII — первой половины XIX веков. Запрос на более тонкое различение запахов был существенным не только в медицине. В результате сенсуалистского поворота и наблюдений в области пневматической химии с середины XVIII века начинает набирать популярность теория миазмов, а в сферу диагностики вторгается понятие субъективного ощущения. Миазматическая теория способствовала медикализации тех явлений повседневности, которые прежде не принадлежали сфере врачебной компетенции. Внимание к качеству атмосферы[81] и разнообразным запахам окружающей среды создавало предпосылки для новых номинаций и новых запретов, а органолептические описания становились все более разработанными и выходили за пределы собственно materia medica[82].
Интересующие нас материалы — тексты с органолептическими описаниями — встречаются в источниках различных типов. Во-первых, это собственно научные издания — сочинения по медицине, ботанике, диететике, рассчитанные на специалистов. Вторую группу составляют издания научно- популярные и общеобразовательные, к которым можно отнести переводы отдельных статей из «Энциклопедии», словари и справочники по камеральным наукам, различные компендиумы, «ручные книжки» и т. п., адресованные образованному читателю[83] (один из самых ранних источников в этой группе — «Примечания к Санкт-Петербургским ведомостям» (1728—1742), первый русский журнал, где печатались статьи по естественной истории и точным наукам[84]). Кроме того, следует упомянуть шеститомный «Словарь Академии Российской», в который вошло множество статей о растениях, лекарственных веществах и парфюмерном сырье, содержащих развернутые органолептические описания[85].
Отдельную группу составляли поэтические и прозаические тексты, переводные и оригинальные, которые способствовали усвоению широкой публикой как языка научного описания, так и научных концепций[86]. Включение научного описания в художественный текст могло ограничиваться одним- двумя эпитетами (как, например, в «Херсониде» Боброва: «Здесь белотелая гробина, / Пахуча липа, гибка верба / Струят врачебное куренье. <.> Лишь ясени одни врачебны, / Артыш пахучий, краснотелый, / Сребристый тополь, тис зубчатый, / Одни безвредно зеленеют»[87]) или быть более развернутым — как, например, в руссоистских текстах Карамзина. Приведем отрывок из карамзинской «Деревни», где используются элементы ботанического дискурса — с нарочитой неточностью чувствительного дилетанта: «…Срываю — и каждую травку, каждой цветочек бережно завертываю в особливую бумажку. Возвратясь в свою комнату, разбираю, кладу их на солнце, и не будучи многоученым ботанистом, на каждое растение пишу краткие примечания. Например: "Сии белые цветочки с желтою оттенкою, на гладком, темнозеленом, сочном стебле, приятны для глаз, но еще приятнее для обоняния. Когда сокроется дневное светило и вечерний мрак сгустится в пространстве воздуха, поди в темную рощу: там нервы твои затрепещут от небесного благоухания, и ты в сладостном упоении чувств воскликнешь: Ангел на крылах ночи спустился в рощу! Нет! Сие благоухание изливается из колокольчиков, которые белеются в густой траве, и по стыдливости называются красотою ночи"»[88]. К концу века существенным фактором, влиявшим на популяризацию органолептического описания, становится превращение ботанических прогулок и руссоистского «гербаризирования» в вид модного досуга[89]. Тем не менее в эту эпоху художественная литература усваивает лишь незначительную часть ольфакторного словаря: для более детального и пристального описания запахов потребуется опыт физиологических очерков.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Мне приятно поблагодарить А.А. Костина и Г.А. Левинтона за ценные советы и замечания.
2) Ломоносов М.В. Полн. собр. соч.: В 11 т. М.; Л., 1950—1983. Т. 2. М.; Л., 1951. С. 356—357.
3) Российская фармакопея, или Аптека: В 2 ч. М., 1802.
4) Pharmacopoea Rossica. Petropoli, 1798. Редактором обоих изданий был преподаватель петербургского Медико-хирургического училища, профессор анатомии и физиологии Н.К. Карпинский.
5) Одной из задач, которыми предстояло заняться новой коллегии, и было «завести и учредить Диспенсаторию российскую постоянную и по всей России одну» (Инструкция Коллегии Медицинской. СПб., 1763. С. 5). За изданием государственной фармакопеи последовало постановление Сената от 1783 года, предписывавшее аптекарям строго следовать рецептуре; в 1789 году появился первый Аптекарский устав, который обязывал всех аптекарей «иметь правилом Российскую диспенсаторию Pharmacopoea Rossica, по оной материяли запасать и лекарства составлять» (Оценка лекарствам. Устав аптекарский. Устав повивальным бабкам. Устав о должной плате медицинским чинам. СПб., 1789. Б. п.).
6) Pharmacopoea castrensis. Petropoli, 1765, 1779; Pharmaсopoea Rossica. Petropoloi, 1778, 1782, 1798; Bacheracht H. Pharmarapoea navalis Rossica. Petropoli, 1784.
7) Приведем лишь несколько примеров ольфакторных характеристик по шкале «приятный—неприятный»: gratissimus, suavissimus, suavis, gratus, non ingratus, fatuus, ingratus, magis ingratus, ingratissimus, deterrimus. Подробнее о значении аффективных ольфакторных характеристик речь пойдет ниже.
8) Eggen T. Odor, Sensation and Memory. New York: Praeger, 1991. P. XI—XII, 85. Еще Платон в диалоге «Тимей» (66e, 67a) отмечал, что запахи можно разделить на приятные и неприятные, но невозможно дать им названия, поскольку они не состоят из конечного числа простых форм (Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1994. Т. 3. С. 472—473).
9) До этого общей практикой было получение диплома в одном из престижных европейских университетов (Лейденском или Страсбургском) с последующей переэкзаменовкой в России.
10) Сам процесс перевода был непростым: профессор медицины К.И. Щепин, в 1764 году читавший по-русски анатомию и хирургию в петербургском сухопутном генеральном госпитале, жаловался на отсутствие русской анатомической номенклатуры (см.: Чистович Я.А. История первых медицинских школ в России. СПб., 1883. С. 116—117). Н.М. Максимович-Амбодик, с начала 1780-х годов преподававший в петербургских госпитальных школах фармацевтику, физиологию и акушерское дело, «должен был сам придумывать термины для выражения понятий, не имевших еще права гражданства в русском языке» (Чистович Я.А. Очерки по истории русских медицинских учреждений XVIII столетия. СПб., 1870. С. 198).
11) Например, инструкция Медицинской канцелярии для госпитальных школ 1754 года рекомендовала использовать как учебник « Pharmacopoea Lugdunensis» (1751) и «толковать по оной все те vegetabilia, animalia и mineralia, или части их, в лекарства и составы лекарственные в медицине употребляемые, силу и действие, препарацию и dosis, наилучшее употребление каждого по натуре его vehiculum, в котором принимать сколькократно и до скольку которое давать без опасности можно, какое которому correctivum, в который официнальный состав который входит или не входит, какие из которых официнальные (т. е. лекарственные. — М.П.) препараты делаются и прочее подробно и обстоятельно ясно изъяснять» (цит. по: Чистович Я.А. История первых медицинских школ в России. С. 278). Кроме того, в ходу были следующие издания: Pharmacopoeia Londinensis. Londinium, 1718; Hermann P. Cynosura materiae medicae. Argentorati, 1726; Geoffroy E.-F. Tractatus de materia medica. T. 1—3. Parisiis, 1741; Boerhaave H. Libellus de materia medica et remediorum formulis. Lugdunum Ba- tavorum, 1727; Gesner J A, Mauchart B.D. Pharmacopoea wirtenbergica. Stuttgardiae, 1741; BlackwellE. Herbarium Blackwellianum. Norimbergae, 1750; Buchner A.E. Funda- menta materiae medicae. Halae Magdeburgicae, 1754 (указано в: Чистович Я А. История первых медицинских школ в России. С. 220, 278, 313). Преподаватель медицинского факультета Московского университета С.Г. Зыбелин (1735—1802) в своих лекциях опирался на учебник Р.-А. Фогеля ( Vogel R.-A. Historia materiae medicae ad novissima tempora producta. Lugdunum Batavorum et Lipsiae, 1758).
12) Цит. по: Чистович Я.А. История первых медицинских школ в России. С. 379.
13) Более позднее формирование русской медицинской терминологии объясняется, видимо, и преобладанием среди врачей иностранцев, и устойчивой репутацией латинского как профессионального языка медицины (поэтому, например, в первой половине XVIII века большинство учеников направлялось в госпитальные школы из Славяно-греко-латинской академии).
14) Биржакова Е.Э, Войнова Л.А., Кутина Л.Л. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII века: Языковые контакты и заимствования. Л., 1972. С. 274—277.
15) Гиппократ. Избранные книги. М., 1936. С. 155, 198—201.
16) Classen C, Howes D, Synnott A. Aroma: The Cultural History of Smell. New York; London: Routledge, 2004. P. 48.
17) Аристотель. Протрептик. О чувственном восприятии. О памяти. СПб., 2004. С. 120—121. Аристотель также указывает, что названия запахов обычно производятся от названий пахучих веществ («шафрановый» запах, «медовый» запах; подробнее см.: Johansen T.K. Aristotle on the Sense of Smell // Phronesis. 1996. Vol. 41. № 1. P. 5), а чтобы быть воспринятыми, запахам необходим посредник (вода или воздух), тогда как вкус — чувство непосредственное и может быть трактован как форма осязания.
18) Феофраст. Исследование о растениях. М., 1951. С. 202—209, 273—310.
19) Сергеенко М.Е. Феофраст и его ботанические сочинения // Феофраст. Исследование о растениях. М., 1951. С. 347—349.
20) По подсчетам Э. Стиба, среди более 600 описаний различных лекарственных средств Диоскорид приводит сорок примеров суррогатов и для тридцати из них предлагает критерии и способы распознания подделки (см.: Stieb E.W. Drug Adulteration and Its Detection, in the Writings of Theophrastus, Dioscorides and Pliny // Journal mondial de pharmacie. 1958. P. 117—134).
21) Nutton V. Greek Science in the Sixteenth-Century Renaissance// Renaissance and Revolution: Humanists, Scholars, Craftsmen and Natural Philosophers in Early Modern Europe / Ed. by J.V. Field, F.A. J.L. James. Cambridge: Cambridge University Press, 1997. P. 23—25.
22) Reeds K.M. Renaissance Humanism and Botany // Annals of Science. 1976. Vol. 33. P. 525.
23) Findlen P. Possessing Nature: Museums, Collecting, and Scientific Culture in Early Modern Italy. Berkeley; London: University of California Press, 1994. P. 248—254. В Средние века ни для ботаники, ни для ее объекта не существовало латинских терминов; студенты медицинских факультетов получали лишь самые общие, теоретические знания о растениях, и то нерегулярно, распознавать же их и применять на практике считалось задачей аптекарей, занимавших низший уровень в медицинской иерархии. К. Ридс ссылается на едкое замечание Эразма Роттердамского в адрес консервативных парижских врачей, «неспособных опознать даже петрушку в салате» (Reeds K.M. Renaissance Humanism and Botany. P. 521, footnote 4).
24) По замечанию Руссо, «первое несчастие ботаники было то, что при самом ее начале она почиталась частью врачебной науки. Оттого всякий только искал или угадывал силу и свойства трав, не заботясь о познании самих растений» (Руссо Ж.-Ж. Руссовы письма о ботанике. М., 1810. С. 9). В конце XV—начале XVI века комментаторы античных авторов впервые позволяют себе ссылаться на личный опыт, отходя от строгой дедукции в сторону индуктивного метода. Первым, кто описал свои наблюдения, был феррарский врач Н. Леоничено, комментировавший Плиния Старшего и обнаруживший у него множество ошибок (см.: Мейер-Штейнег Т., Зудгоф К. История медицины / Пер. с нем. под ред. В. А. Любарского, Б. Е. Гершуни. М., 1925. С. 265).
25) По разным документам, он был основан при университете Пизы или Падуи в 1540-х годах.
26) Bauhin C. Catalogus plantarum circa Basileam sponte nascentium. Basilea, 1622. Карманный формат превращал этот справочник по дикорастущей флоре в радиусе мили вокруг Базеля в своеобразный путеводитель.
27) Tournefort J.P. Histoire des plantes qui naissent aux environs de Paris, avec leur usage dans la medecine. Paris, 1698.
28) Ср., например: «…les feuilles de cette plante sont ameres, puantes», «Chamaemelum foetidum… sent le bitume», «.les racines fibreuses, blanches, un peu acres et aromati- ques», «.les racines. sont fort ameres et leur odeur approche de celle de la grande valeriane», «Tanacetum vulgare… est acre, aromatique, amere. contient un sel volatile, aromatique, huileux, charge de beaucoup de soufre» (TournefortJ.P. Histoire des plan- tes… 2-eme ed. 2 т. Paris, 1725. Т. 2. P. 13, 28, 62, 134, 214). Характерно, что в справочном издании по лекарственным растениям (TournefortJ.P. Catalogue des plantes d’usage suivant l’ordre de leurs vertus. Sine loco et anno) Турнефор распределил растения по группам в соответствии с фармацевтическим лексиконом Н. Лемери (Lemery N. Pharmacopee universelle. 2 vols. Paris, 1697).
29) Богоявленский Н.А. Древнерусское врачевание в XI—XVII вв.: Источники для изучения истории русской медицины. М., 1960. С. 19—39.
30) Это одно из редких для XVI века ботанических изданий с надежными, недекоративными иллюстрациями, позволяющими опознать растение в живой природе по его изображению (Reeds K.M. Renaissance Humanism and Botany. P. 529, footnote 42).
31) Книга, глаголемая «Прохладный вертоград» / Сост., предисл., вступ. ст., переводы, коммент. Т.А. Исаченко. М., 1997. С. 8—9. Второй по старшинству сохранившийся русский травник был переведен с польского по заказу воеводы Ф. Бутурлина в 1588 году: источником послужил «Травник здешних и тамошних зелий» И. Спичиньского (Spiczynski H. O ziotach tutecznych i zamorskich i o mocy ich, a k temu ksi^gi lekarskie. Krakow, 1542) — в свою очередь, адаптация первого польскоязычного травника С. Фалимиржа (1534), переведшего на польский один из «Садов здоровья». См. также: LeemingH. Polish and Polish-Latin Medical Terms in Pre-Petrine Russian // The Slavonic and East European Review. 1963. Vol. 42. № 98. P. 96—97.
32) См., например, рукописные травники: ОР РНБ. Q. VI. 58; ОР РНБ. F. VI. 9—1, 2; ОР РНБ. Q. VI. 11; ОР РНБ. Q. VI. 42.
33) Исаченко Т.М. Из истории Государевой аптеки (неизвестные автографы Холмогорского архиепископа Афанасия) / Доклад, прочитанный на VII Иоанновских чтениях, 1—5 ноября 2005 года, Архангельск—Северодвинск—Новодвинск—Сий- ский монастырь (http://siya.aonb.ru/index.php?num=1852).
34) Syrenski S. Zielnik Herbarzem z i^zyka tacinskiego zowi^… Krakow, 1613.
35) Николаев С.И. Польско-русские литературные связи XVI—XVIII вв.: Библиографические материалы. СПб., 2008. С. 90—91, 95—96, 117—119.
36) Leeming H. Polish and Polish-Latin Medical Terms in Pre-Petrine Russian. P. 95—96, 99—100, 106. Некоторые названия растений и лекарственных веществ, уже вошедшие в язык через посредство переводов священных и научных книг с греческого, вошли в русский заново — как польско-латинские заимствования (Ibid. P. 94).
37) Слово «запах» впервые зафиксировано в «Книге, глаголемой Назиратель», переведенной с польского издания 1549 года ( Crescentius P. Ksi^gi o gospodarstwie i o opatrzeniu rozmnozenia rozlichnych pozytkow kazdemu stanowi potrzebnych. Krakow, 1549) в конце XVI века (Словарь русского языка XI—XVII веков. М., 1975—. Вып. 5. М., 1978. С. 260); слово «пах» в значении «запах» — в документе 1558 года (Там же. Вып. 14. М., 1988. С. 175); слово «пахнути» — в документе 1653 года (Там же. С. 176). Ср. также прилагательное «запахучий» (зафиксировано в документе 1660 года (Там же. Вып. 5. С. 260)).
38) «Дух» в значении «испарения» впервые встречается в «Житье и хоженье Данила Русьскыя земли игумена» (1106—1107 годы) по списку 1496 года, в значении «запах» — в Домострое по списку XVI века, в значении «спирт» — в медицинских документах 1645 года (Там же. Вып. 4. М., 1977. С. 379—380).
39) Словарь русского языка XI—XVII веков. Вып. 12. М., 1987. С. 125.
40) Галеновского деления на основные (теплота, холод, сухость, влажность), комбинированные и специфические свойства (рвотное, слабительное, крепительное, мочегонное и т.п.) фармакология придерживалась до конца XVIII века (Мейер-Штейнег Т., Зудгоф К. История медицины. С. 130—133).
41) Цит. по: Змеев Л.Ф. Русские врачебники: Исследование в области нашей древней врачебной письменности. СПб., 1895. С. 23.
42) Словарь русского языка XI—XVII веков. Вып. 1. М., 1975. С. 334. Ср. в словаре Даля: «бридить (пск., тверск.) — бредить, бередить, вередить, беспокоить, зудить; бридкой (пск.) — резвый, резкий, пронзительный».
43) Все примеры взяты из одного из самых полных «врачевских вертоградов» XVII века: ОР РНБ. F. VI. 9—1, 2.
44) Там же.
45) Травник Симона Сирениуса, доктора и лекаря Академии Краковской. ОР РНБ. F. VI. 5—1. Л. 88 об.
46) ОР РНБ. F. VI. 9—1, 2.
47) Ср. мотивировку способа применения растения его запахом в народных травниках: «Трава воронецкая ростет на камени вышиною в пядень и пониже зелени, походит на брусничник, листочки тако ж, что брусничны, зелененка, токмо покруглее тех, менше, а дух (л. 22) от нея, что от ладану рослого (искаж. росного. — М.П.). Окуривать ею рожениц в бане, навязывай на крест, и она родит без болезни. А как ро- дица младенец, и ты его окурь тои травой и навяжи ему на шею, то не прикоснеца падучая болезнь, уроки. Тое ж травою добро окуривать и скот, всяким ловящим держать ея пригодно и ходить с нею на ловлю рыбы, и зверей и птиц ловить, и окуривать ею мережи, всякия ловящие снасти от уроку и от лихого прикладу» (БАН. 33.14.11. Л. 21 об.—22). Сходство ольфакторных признаков воронецкой травы и ладана объясняет апотропеические свойства растения и определяет сферу и способ применения — в виде курений. См. также: Ипполитова А.Б. Русские рукописные травники XVII—XVIII веков: Исследование фольклора и этноботаники. М., 2008. С. 315—316, 319. В славянской народной ботанике оберегом от различных болезней и нечистой силы считались многие растения с сильным запахом, как приятным, так и неприятным (см.: Колосова В.Б. Лексика и символика славянской народной ботаники: Этнолингвистический аспект. М., 2009. С. 49).
48) Благодарю А.Б. Ипполитову за возможность ознакомиться с собранными ею материалами народных травников XVIII—XIX веков.
49) Куприянов А.В. Развитие принципов систематики в XVII—XVIII веках. Автореф. дис. . канд. биол. наук. М., 2005. С. 8.
50) TournefortJ.P. Institutiones rei herbariae. T. 1. Parisiis, 1700. Т. 1. P. 63.
51) Наделение какого-либо запаха возбуждающим эффектом одинаково объясняется и гуморальной, и миазматической теориями: болезни рассматриваются как расстройство внутреннего баланса жидкостей, вызванное в том числе вдыхаемым воздухом и качеством атмосферы. Термин orgasmos, от которого образовано прилагательное orgasticus, был заимствован из схолий к Гиппократу и первоначально обозначал любое, а не только сексуальное, возбуждение или напряжение органов или тканей. Характер возбуждения определялся в зависимости от господствующей научной системы: теория гуморов считала возбуждение результатом переполненности «горячими» жизненными соками — кровью или желчью (так, французское слово orgasme впервые зафиксировано в 1611 году в словаре Р. Котгрейва в значении «гневливость, вспыльчивость» — не случайно ее предлагалось лечить кровопусканиями), виталисты приписывали его избытку жизненной силы, Ламарк считал причиной возбуждения теплоту и электрический ток (Lamarck J.-B.-P.-A. Philosophia zoologiae. 2 t. Paris, 1809. Т. 2. P. 6, 37).
52) Linnaeus C. Systema naturae per regna tria naturae. T. 2. Regnum vegetabile. Holmiae, 1767. P. 20. Русские эквиваленты терминов, выделенные курсивом, даны по изданию: Линней К. Философия ботаники, изъясняющая первые оной основания. СПб., 1800. С. 147.
53) Линней К. Философия ботаники. С. 148.
54) Куприянов А.В. Развитие принципов систематики в XVII—XVIII веках. С. 14.
55) Теряев А.М. Начальные основания ботанической философии. СПб., 1809. С. 64, 145; Петров Я.В. Начальные основания ботаники для преподаваний. СПб., 1815. С. 234; Ботаника Вильденова / Пер. И. Рейпольского. М., 1819. С. 283—284; Горянинов П. Начальные основания ботаники. СПб., 1827. С. 266.
56) В справочниках по парфюмерному делу приводились не только «ольфакторные профили» тех или иных ароматических веществ, но и способы распознания подделок; ср. популярное французское руководство Гакон-Дюфур (Gacon-Dufour M.- A.-J. Manuel du parfumeur. Paris, 1825. P. 34—35, 56, 60). Разделение парфюмерии и фармацевтики произойдет позже, в первой трети XIX века; в частности, одним из следствий западноевропейской «ольфакторной революции» станет переход духов из сферы религии и медицины в сферу чувства и чувственности (Classen C., Howes D, Synnott A. Aroma: The Cultural History of Smell. P. 6.).
57) «Запах благовонный растений означает силу крепительную, ободряющую, раздражающую; чесночный — мочегонительную и потовую; проницательный и летучий — побудительную к похоти; неприятный — рвотную, слабительную или проносную; вонючий — усыпительную; отвратительный — ядовитую» (Максимович-Амбодик НМ. Первоначальные основания ботаники: В 2 ч. СПб., 1796. С. 220). Ср. также в переводном руководстве по садовому делу: «И так рассудить можно, что кои (растения. — М.П.) не имеют никакого запаху, в тех господствует стужа и влажность, напротив того, кои чувствительное от себя испущают обоняние, те больше в себе огня и земли имеют, ибо в простых телах, не имеющих смешения, нет никакого запаху» (Городской и деревенской садовник: В 4 ч. М., 1779. С. 227).
58) Eggen T. Odor, Sensation and Memory. P. 86. См. также: Craik F.I.M., Lockhart R.S. Levels of Processing: A Framework for Memory Research // Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior. 1972. Vol. 11. № 6. P. 671—684.
59) Инструкция, данная младшим докторам генеральных госпиталей, утвержденная Правительствующим сенатом 5 февраля 1754 года. Цит. по: Чистович Я А. История первых медицинских школ в России. С. 278.
60) «Предварительное начертание должностей» российской Медицинской коллегии 1795 года официально рекомендовало 4-е издание этого труда (Лейпциг; Эрланген, 1782) как учебник по врачебному веществословию для медико-хирургических училищ.
61) Buchner A.E. Fundamenta materiae medicae. Halae Magdeburgicae, 1754.
62) Максимович-Амбодик Н.М. Врачебное веществословие, или Описание целительных растений, во врачевстве употребляемых. Ч. 1—4. СПб., 1783—1789.
63) См., например: Двигубский И. Изображения растений, преимущественно российских, употребляемых в лекарства, и таких, которые наружным видом с ними сходны и часто за них принимаются, но лекарственных сил не имеют. Ч. 1—4. М., 1828— 1834; Гринберг Л. Всеобщий терминологическо-медицинский лексикон на лат., нем. и рус. яз. Ч. 1—4. Берлин, 1840—1841.
64) Ходнев А.И. История Императорского Вольного экономического общества с 1765 до 1865 года. СПб., 1865. С. 52—70. См., например: СукковГ.-А. Экономическая ботаника. СПб., 1804; Щеглов Н.П. Хозяйственная ботаника, заключающая в себе описания и изображения полезных и вредных для человека растений. Ч. 1—2. СПб., 1828. Из ранних примеров включения органолептических описаний в топографию см.: Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки: В 2 т. СПб., 1755.
65) Паллас П.С. Описание и изображение российских произрастений. СПб., 1786. С. VI.
66) В этом он близок другим имперским ботаническим проектам. Ср., например, труды французского врача и ботаника П. Бюйяра: BulliardJ.-F.-P. Flora Parisiensis, ou Descriptions et figures des plantes qui croissent aux environs de Paris. 6 vols. Paris, 1776—1780; Herbier de la France, ou Collection complette des plantes indigenes de ce royaume; avec leurs proprietes, et leurs usages en medecine. 9 vols. Paris, 1780—1793.
67) Паллас П.С. Описание и изображение российских произрастений. С. 176.
68) Мартынов И.И. Техно-ботанический словарь. СПб., 1820.
69) Bensaude-Vincent BA. Geographical History of the 18th century Chemistry // Lavoisier in European Context: Negotiating a New Language for Chemistry / Ed. by B. Bensaude-Vincent, F. Abbri Canton, Massachusetts: Science History Publications, 1995. P. 7—9. Одной из причин тому могла быть поздняя русификация новой химической номенклатуры. Первые термины перевел на русский язык еще Ломоносов, однако систематическая русификация началась только в 1810-х годах и завершилась изданием «Оснований чистой химии» Г.И. Гесса в начале 1830-х; до этого старшее поколение химиков занималось преимущественно вопросами минералогического анализа, а младшее, хорошо знакомое с новой номенклатурой, предложенной в работах Лавуазье, пользовалось французскими терминами (CroslandM.P. Historical Studies in the Language of Chemistry. London: Heinemann, 1962. P. 169—178).
70) Ср. детальное описание доступных чувствам физических свойств у Тредиаковского: «Ее (физики. — М.П.) есть знание образы тел и стихии. Ее качества естественные и поражающие око, как то свет, цвет, очертание, темное и прозрачное, слух, как-то голос и звон, вкушение, как-то сладость, горесть, сольность, пряность, кислость, пресность и безвкусность, обоняние, как-то запах добровонный и зловонный, осязание, как-то знойное, хладное, теплое, простылое, тяжелое, легкое, жестокое, мягкое, текущее, мокрое, сухое, гибкое, кропкое, густое, жидкое, масленое, клейкое, плотное, редкое, дебелое, тонкое и упругое» (Тредиаковский В.К. Сочинения и переводы как стихами так и прозою Василья Тредиаковского. Т. 1—2. СПб., 1752. Т. 2. С. 265).
71) Ломоносов М.В. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 2. С. 456—457, 462—463.
72) Там же. Т. 5. М.; Л., 1954. С. 378, 382, 387, 438, 458, 552, 553, 610.
73) Ср., например, отсылку к публикации в «Трудах ВЭО» в радищевском «Описании моего владения»: «Добрая земля бывает черна или исчерна сера, после дождя приятной запах испускает, на языке рассыпается и тает, и если потереть ее между пальцами, она к ним льнет и мягка, жирна и слизка бывает; напротив того, худая бывает иссветла сера или желта, или ничем не пахнет, или пахнет худо, на языке дает вкус горькой, кислой или вязкой, в руке шероховата, легка и ноздревата» (Радищев А.Н. Полн. собр. соч.: В 3 т. М.; Л., 1941. Т. 2. С. 189).
74) Тереховский М.М. Польза, которую растения смертным приносят. СПб., 1796. [Б. п.].
75) Мейер А.К. Ботанический подробный словарь, или Травник. М., 1781 — 1783. Т. 1. 1781. С. 345. Ср. также: «…Многомужние от цветков названные растения, по большей части, бывают для нас ядовитыми или вредными, неприятные видом и противный нашему обонянию запах испускающие подозрительны, да и о прочих полезных нам или вредных много из сего вообще заключается» (Вениаминов П.Д. Слово о свойствах и пользе растений. М., 1767. С. 11).
76) Пихлер И.-Ф.-Х. Наставление сочинять рецепты. М., 1796. С. 24.
77) Там же. С. 143, 49—50. Cр. фразеологизмы «подсластить пилюлю» и «позолотить пилюлю», основанные на реальных врачебных практиках. Во французской традиции фигуральное выражение dorer la pilule впервые встречается у Мольера в «Амфитрионе» (1668) и в 1718 году входит во второе издание «Словаря Французской академии» (Nouveau Dictionnaire de l’Academie Frangaise. 2 vols. Paris, 1718. Vol. 2. P. 278), выражение avaler la pilule в переносном значении зафиксировано в Универсальном словаре А. Фюретьера (Furetiere A. Dictionnaire universel: 2 vols. Vol. 1. La Haye, Rotterdam, 1690. P. 184). В русский язык кальки с французского, как в прямом, так и в переносном значении, проникают во второй половине XVIII века, ср.: «Врачи всегда горькие пилюли или покропляют сладким соком, или обводят их золотою шелухою, чтоб неприметно было их противное взору и вкусу составление…» (Парнасской щепетильник. 1770. СПб. С. 55); «Дмитрию Ивановичу, при благодарности моей за похвалу его мне, напечатанную в минувшем месяце в Друге Просвещения, попытаюсь сказать правду. Не знаю, сделает ли запор сия позолоченная крепительная пилюля» (Письмо Г.Р. Державина И.И. Дмитриеву, 21 ноября 1805 года // Державин Г.Р. Сочинения: В 7 т. 2-е изд. СПб., 1868—1878. Т. VI. С. 187). Приятный вкус пилюль специально оговаривается в рецептурных книжках и фармацевтических руководствах вплоть до 1870-х годов, пока это не становится самоочевидным правилом (ср.: Ковен. Пилюли из растительных веществ приятного вкуса слабительные и очистительные, приготовленные г-ном Ковеном, аптекарем, учеником высшей фармацевтической школы в Париже. Paris, 1873).
78) Баренбаум И.Е. Французская переводная книга в России в XVIII веке. М., 2006. С. 8—9. К 1770-м годам доля переводов с французского составляла 55,1%.
79) Биржакова Е.Э., Войнова Л А, Кутина ЛЛ. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII века. С. 308—309; Хомякова Е.Ю. Русская химическая терминология XVIII в.: Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1984. С. 11 — 15; Итунина А.Л. Формирование ботанической терминологии в языке русской науки XVIII— первой четверти XIX века: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Смоленск, 1999; Сикорская Л.Н. Синонимические средства выражения в сфере русской ботанической терминологии конца XVIII—первой половины XIX века // Лексическая и синтаксическая синонимия. Смоленск, 1989. С. 33—43; Сорокин Ю.С. Из истории русской естественнонаучной терминологии и ее литературного распространения (Термин растение и его синонимы) // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1966. Т. XXV. Вып. 3. С. 218—225; Романов Н.А. Русская анатомическая терминология XVIII века. Смоленск, 1997.
80) Биржакова Е.Э., Войнова Л.А., Кутина Л.Л. Очерки по исторической лексикологии русского языка XVIII века. С. 340—381. Также см. материалы Картотеки Словаря русского языка XVIII века, хранящиеся в Словарном отделе ИЛИ РАН в Санкт- Петербурге.
81) Ср., например, характерный пассаж о воздухе: «И так он (воздух. — М.П.) серу разводит, притягая в себя горючее вещество, а кислоту в земле оставляя, и дым горящих, и пар гниющих, и испарина кожею и легким животных, и корою и листием растений испускаемая в него улетает, как по смраду от горящих, вони от гниющих, и запаху от живых животных и растений чувствовать можно» (Комов И.М. О земледелии. М., 1788. С. 125).
82) Ср. в анонимном «Отрывке из путешествия в *** И*** Т***» (1772), долгое время приписывавшемся Радищеву: «Оказав услугу человечеству, я спешил подать помощь себе: тяжкий запах в избе столь для меня был вреден, что я насилу мог выйти из оныя. Пришед ко своей коляске, упал я без чувства в оную. Приключившейся мне обморок был не продолжителен; я опомнился, спрашивал холодной воды: извозчик мой ее принес из колодязя; но я не мог пить ее по причине худого запаха. Я требовал чистой; но в ответ услышал, что во всей деревне лучше етой воды нет, и что все крестьяне довольствуются сею пакостною водою. Помещики, — сказал я: вы никакого не имеете попечения о сохранении здоровья своих кормильцев!» (Радищев А.Н. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 348—349).
83) Основную массу источников составляли французские издания. Например, в основу семитомного «Словаря коммерческого» В.А. Левшина (1787—1792) легли «Dictionnaire universel de commerce» Савари де Брюлона и статьи из «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера, «Словарь ручной натуральной истории» того же Левшина (1788) — это перевод энциклопедии Ш.-А.-Ж. Леклерка де Монлино («Dictionnaire portatif d’histoire naturelle», 1762); его же «Всеобщее и полное домоводство» (1795) представляет собой сокращенный и перекомпонованный перевод « La nouvelle maison rustique» Л. Лиже и П.-Ш.-Л. Бенье; новиковский «Магазин натуральной истории, физики и химии» (1788—1790) состоял из переводов трех французских словарей.
84) Ср.: «Вкус [ванили] есть ароматичный, а запах так сильный, как у Мосхуса» (Примечания к Ведомостям. СПб., 1733. С. 5); «Сие масло [нефть] имеет сильной и такой проницательной запах, что за полмили ево обонять можно» (Там же. 1739. С. 216).
85) Словарь Академии Российской: В 6 ч. СПб., 1789—1794. Ср., например: «Алой <…> употребляемый же оных сок, полупрозрачный, лоснящийся, с пятнышками и прожилками златоцветными, тяжелого запаха и весьма горького вкуса, называется у нас турецким словом Сабур» (Т. 1. Стлб. 23); «Гуммигут <… > смолистая камедь, привозимая в больших кусках; блестящая, изжелта шафранного цвета, на вкус несколько смолиста, без всякого запаха, укушенная некоторую вязкость на зубах показывает, зажженная горит пылко с треском и бросанием искр» (Т. 2. Стлб. 432); «Иссоп <…> запах имеет пахучий, не неприятный, на вкус горячит, отзывается аромою несколько на канфору сдающеюся, употребляется как укрепляющее внутренности и мокроты разделяющее средство» (Т. 3. Стлб. 316—317); «Можжевельник <… > молодые побежки имеют запах приятный, бальзамический; вкус также бальзамический, слегка горьковатый, ягодной мякоти запах ароматический, довольно приятный; вкус сладимый и сходный с запахом» (Т. 4. Стлб. 216—217).
86) Оговоримся, что литературная традиция может черпать соответствующие мотивы и из других источников, обращаясь к культурным слоям разных уровней залегания. См., например: Pil’scikov I.A. Les plantes exotiques odorantes chez Batiouchkov et Pouchkine: la genese et la fonction du motif // Etudes de lettres. 2009. Vol. 283. P. 21—35; Пильщиков И.А. О поэтике экзотизмов: библейские благовонные растения в русской поэзии от предпушкинской эпохи до символистов // Нарративные традиции славянских литератур: Повествовательные формы Средневековья и Нового времени / Под ред. Е.К. Ромодановской, И.В. Силантьева. Новосибирск, 2009. С. 44—56.
87) Бобров С.С. Херсонида. СПб., 1804. С. 44, 214.
88) Карамзин Н.М. Сочинения Карамзина: В 7 т. М., 1803. Т. 7. С. 176—177. Отметим кальку с французского: belle de nuit — «красота ночи» (более поздний вариант — «ночная красавица»); имеется в виду белоцветковая форма душистого перуанского растения Mirabilis jalapa, интродуцированного в Европе в середине XVI века и весьма популярного в садах XVIII века из-за своего аромата.
89) См., например, «Ботаническое путешествие на Дудорову гору 1792 года мая 8-го дня» Н.А. Львова, где описывается прогулка, совершенная автором в компании А.А. Мусина-Пушкина и И.В. Бебера: «Граф, лежа почти, нашел тут свой любимый цедум (Sedum, т. е. очиток. — М.П.) и, несмотря на усталость, чуть было не вскочил с радости. Знаете ли, сударыня! вы этот цедум? Маленькое, тучное и пресмыкающееся творение без виду, без духу и без цвету почти, травка каракалястая» (Львов Н.А. Избр. соч. СПб., 1994. С. 185). Тогда же в обычай вошли короткие прогулки по саду перед утренним кофе, а одной из садоводческих практик стало создание дорожек с душистыми травами (бедренцем, водяной мятой и тимьяном), которые испускали аромат под ногами гуляющих (см.: Лихачев Д.С. Поэзия садов: к семантике садово-парковых стилей. Л., 1982. С. 20, 285; также см.: Corbin A. The Foul and the Fragrant: Odor and the French Social Imagination. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1986. P. 79—81).