(пер. с итал. Л. Бескровной)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2011
Мария Заламбани
ИНСТИТУТ БРАКА В РОМАНЕ «АННА КАРЕНИНА»[1]
Анна
виновата не в том, что она любит, а в том, что она, противопоставив свою любовь
обществу, в то же время хочет, чтобы общество ее признало.
В. Шкловский.
Лев Толстой
Одно из величайших зрелых творений Л.Н. Толстого, «Анна Каренина», —
это не только семейный и нравственно-философский, но и социальный роман, отображение
изменений в российском обществе во второй половине XIX века. Перемены,
произошедшие в результате Великих реформ (освобождение
крестьян от крепостной зависимости, кризис дворянства как сословия,
урбанизация, появление новых профессий и проч.), сопровождаемые стремлением к
европеизации, идеалы которой проникали в общество через
романтическую литературу, а также развитием женского образования,
привели к необратимой «ломке» института брака, который с появлением нового
класса — буржуазии — претерпел
коренные изменения. Сыграв роль в этих переменах, литература
обратилась — в том числе — к описанию разложения брачного института и
зарождения новых моделей семьи. Между литературой и обществом происходил
постоянный взаимный обмен, преодолевалась «статичность» реализма, понимаемого
как точное отображение окружающей действительности, создавался «эффект власти»
литературы над реальностью:
«Вторая половина XVIII и первая половина
XIX века <…> отвела женщине особое место в русской культуре, и связано
это было с тем, что женский характер
в те годы, как никогда, формировался литературой»[2].
Это
утверждение особенно справедливо для России XIX века, где гражданское общество
еще не развилось так, как в других европейских странах, а социальным начинаниям
и движениям не удалось существенно повлиять на общественное мнение; таким
образом, сфера влияния художественной литературы оказалась весьма широка.
Институт брака по расчету
На протяжении XVIII и XIX
веков в семье сосредоточивалась напряженность между православной церковью, государственной
властью и культурной элитой, которые осознавали, что именно семья является наиболее эффективным средством для поддержания общественных отношений, на которых держалась
царская Россия. Как писал юрист того времени:
«Брак
есть институт, составленный из многих элементов − физического,
нравственного, хозяйственного и юридического общения супругов. <…> Брак
− основная клетка государства, в браке воспитываются будущие граждане;
беспорядочность в семье есть верный предвестник беспорядочности общественной и
государственной»[3].
Модель брака,
описанная в романе «Анна Каренина», запечатлена в момент кризиса, переживаемого
этим институтом
во второй половине XIX века. Речь идет о браке по договору, а не по обоюдному
согласию молодых, устраиваемому двумя семействами как результат торговой сделки
или политического альянса между ними, скрепляемому брачными узами:
«На первом месте при
заключении брака находились не чувства или даже не интересы жениха и невесты, а
интересы двух семей, поскольку брак являлся соглашением не двух человек −
жениха и невесты, а двух семей, двух родов. Такой подход к браку был типичным для
дворян, начиная от бедных и кончая титулованными и императорскими особами»[4].
Именно по этим правилам
и был заключен брак Анны, о чем узнаем из уст ее брата, Степана Аркадьича:
«—
Я начну сначала: ты вышла замуж за человека, который на двадцать лет старше тебя.
Ты вышла замуж без любви или, не зная любви» (Т. 18: 449)[5].
Одна из статей Гражданского кодекса гласила, что будущего супруга или супругу выбирает семья:
«6. Запрещается вступать в брак без дозволения родителей, опекунов и
попечителей»[6].
В «Анне
Карениной» сущность брака по
расчету раскрывается в словах Каренина, когда он мысленно готовится к разговору
с женой, узнав о ее измене:
«И в голове Алексея
Александровича сложилось ясно все, что он теперь скажет жене. <…> «Я
должен сказать и высказать следующее: во-первых, объяснение значения
общественного мнения и приличия; во-вторых, религиозное объяснение значения
брака; в-третьих, если нужно, указание на могущее произойти несчастье для сына;
в-четвертых, указание на ее собственное несчастье»» (Т. 18: 152—153).
В романе
предлагается подробное описание брачного договора, действовавшего в среде русского
дворянства, через различные формы одной и той
же модели брака на примере трех супружеских пар: Долли и Облонского, Кити и
Левина, Анны и Каренина. Внешние различия между первой супружеской четой и
второй не должны вводить в заблуждение: если Долли и Облонский
буквально воплощают в жизнь договорную модель брака, то Кити и Левин
представляют не что иное, как ее «идеальный» вариант,
над которым точно так же властвуют патриархальные законы, определяющие
образ жизни и мышления Левина, который Кити пассивно принимает. Отношения Анны и
Каренина представляют последнюю веху, переломный момент
и безвозвратный уход от такой формы брака. Во всех случаях речь идет о
патриархальной семье, главой которой является pater familias: она является основным «диспозитивом» для
сохранения и поддержания власти в политическом, экономическом и культурном
планах.
Значение брачного
института закрепляется строгим церемониалом. Он включает в себя правила сватовства, встречи жениха
и невесты, обручения, обряда бракосочетания, вручения приданого[7]. Для этих обрядов
предусмотрены особые места, где устраиваются будущие брачные союзы, балы представляют
собой настоящие «ярмарки невест», которым
присущ очень сложный ритуал, опирающийся на самую настоящую «грамматику бала»[8]. Каждому танцу соответствуют
определенные виды светской беседы — недаром
Кити ожидает, что ее любовные мечты воплотятся в жизнь
в мазурке:
«Вронский с Кити прошел
несколько туров вальса. После вальса Кити подошла к матери и едва успела
сказать несколько слов с Нордстон, как Вронский уже пришел за ней для первой
кадрили. Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый
разговор <…>. Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с
замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться» (Т.
18: 86).
Во время бала разыгрывается
главная «постановка» вечера, однако ее действующими лицами становятся не те
герои, которых ждет читатель, а Анна и
Вронский:
«—
Кити, что ж это такое? — сказала графиня Нордстон, по ковру неслышно подойдя к
ней. — Я не понимаю этого.
У
Кити дрогнула нижняя губа; она быстро встала.
—
Кити, ты не танцуешь мазурку?
—
Нет, нет, — сказала Кити дрожащим от слез голосом.
—
Он при мне звал ее на мазурку, — сказала Нордстон, зная, что Кити поймет, кто
он и она» (Т. 18: 88).
Литературный
дискурс не мог обойти стороной свадебный церемониал, и, следовательно, ему отвелось значительное место в романе XIX века. Толстой в описании свадьбы Кити и
Левина приводит такое изобилие деталей, что описание
это занимает I — VI главы пятой части
романа[9]. Приведем лишь наиболее показательные моменты:
«[P]ешив разделить приданое
на две части, большое и малое приданое, княгиня [Щербацкая] согласилась сделать
свадьбу до поста. Она решила, что малую часть приданого она приготовит всю
теперь, большое же вышлет после, и очень сердилась на Левина за то, что он
никак не мог серьезно ответить ей, согласен ли он на это, или нет» (Т. 19: 3).
«В день свадьбы Левин, по
обычаю (на исполнении всех обычаев строго настаивали княгиня и Дарья
Александровна), не видал своей невесты и обедал у себя в гостинице со случайно
собравшимися к нему тремя холостяками» (Т. 19: 9).
«В церкви была вся Москва,
родные и знакомые. И во время обряда обручения, в блестящем освещении церкви, в
кругу разряженных женщин, девушек и мужчин в белых галстуках, фраках и
мундирах, не переставал прилично-тихий говор, который преимущественно затевали
мужчины, между тем как женщины были поглощены наблюдением всех подробностей
столь всегда затрагивающего их священнодействия» (Т. 19: 21).
Этот обряд уходит глубоко в прошлое, по
нему уже совершалась свадьба матери Кити:
«Сама княгиня вышла замуж
тридцать лет тому назад, по сватовству тетки. Жених, о котором было все уже
вперед известно, приехал, увидал невесту, и его увидали; сваха тетка узнала и
передала взаимно произведенное впечатление; впечатление было хорошее; потом в
назначенный день было сделано родителям и принято ожидаемое предложение. Все
произошло очень легко и просто. По крайней мере, так казалось княгине» (Т. 18:
48).
Тем не менее дают
о себе знать первые симптомы кризиса традиционных обычаев русского дворянства
под воздействием европейского быта. Настали иные времена, и подготовка свадьбы
дочери, кажется, ставит перед княгиней Щербацкой новые проблемы:
««Нынче уж так не выдают
замуж, как прежде», — думали и говорили все эти молодые девушки и все даже
старые люди. Но как же нынче выдают замуж, княгиня ни от кого не могла узнать.
Французский обычай — родителям решать судьбу детей — был не принят, осуждался.
Английский обычай — совершенной свободы девушки — был тоже не принят и
невозможен в русском обществе. Русский обычай сватовства считался чем-то
безобразным, над ним смеялись все и сама княгиня. Но как надо выходить и
выдавать замуж, никто не знал» (Т. 18: 49).
Патриархальное начало
лежит в основе этого обряда и самого института брака по расчету.
Патриархальная семья
Законы,
регламентирующие патриархальные внутрисемейные отношения, основывались на
власти главы семьи, на институте майората, на вмешательстве церковной
юрисдикции в регулирование брачно-семейных правовых норм и определяли эту форму
семьи в категориях авторитарности, повиновения,
сыновнего и дочернего долга и родительских обязанностей. Законодательство разграничивало сферы деятельности
мужчин и женщин, вверяя мужчине социальную, экономическую и общественно-административную сферы семейной жизни, а женщине — домашнюю
и бытовую. По сути, брак переводил женщину из подчинения самовольному
отцу в подчинение самоуправному мужу: eе
уделом становилась роль верной жены и добродетельной матери, беспрекословно
выполняющей волю супруга[10]. 107-я статья Гражданского
кодекса гласит:
«Жена обязана повиноваться
мужу своему, как главе семейства, пребывать к нему в любви, почтении и в
неограниченном послушании, оказывать ему всякое угождение и привязанность, как
хозяйка дома»[11].
Законом определяется роль pater familias, в обязанности которого входит забота о
семье и ее содержание:
«106. Муж обязан любить
свою жену, как собственное свое тело, жить с нею в согласии, уважать, защищать,
извинять ее недостатки и облегчать ее немощи. Он обязан доставлять жене
пропитание и содержание по состоянию и возможности своей[12]».
Ссылаясь на эти
статьи, историк П.В. Безобразов утверждает:
«Тон меняется, когда от
мужа законодатель переходит к жене, и это неудивительно: приведенные статьи
действующего Свода Законов [Российской империи], представляют почти буквальное
повторение старинного закона Екатерининских времен, который в свою очередь
носит на себе явные следы византийских воззрений и взглядов Домостроя»[13].
Значимость семьи как ячейки власти для царской России подтверждается нормами
судебной системы, которая вплоть до 1917 года относит действия, направленные
против семьи (прелюбодеяние, непослушание детей, произвол и
самоуправство родителей), к уголовным преступлениям[14].
Другой
важный нюанс заключается в том,
что система образования в России по сравнению с Западом была развита слабо;
функция воспитания и образования полностью делегировалась семье. Это приводило к тому, что семья становилась все более сильным и действенным «дисциплинарным»
инструментом[15]. Как светская, так и церковная власть преследуют одинаковую
цель: обеспечить стабильность семьи; государство, признавая брак как священное
таинство, передает вопросы брака и развода в ведение церкви, которая через Святейший синод принимает решения о возможности и сроках
предоставления развода[16].
Расторжение
брачного союза, таким образом, становится практически неосуществимым, тем более
что статья 103 Гражданского кодекса вменяет в обязанности супругов совместное
проживание под одной крышей, что делает недостижимым фактическое прекращение
сожительства, главным образом для женщины, даже в случаях насилия и жестокого
обращения с ней[17]. Развод по взаимному
согласию супругов признается противоречащим догмам христианской религии, а
также вредным для общественных моральных устоев, и 46-я статья Гражданского кодекса налагает на него окончательный
запрет:
«Самовольное расторжение
брака без суда, по одному взаимному согласию супругов, ни в каком случае не
допускается. Равномерно не допускаются и никакие между супругами обязательства
или иные акты, заключающие в себе условие жить им в разлучении, или же какие
либо другие, клонящиеся к разрыву супружеского союза»[18].
Развод
Российское
законодательство предусматривает немногочисленные поводы к разводу, в частности
прелюбодеяние, продолжительное безвестное отсутствие одного из супругов, наличие физических
недостатков и, следовательно, неспособность к половому сожитию и ссылка в
Сибирь[19], о чем ясно говорится в диалоге между Карениным и его адвокатом:
«Развод по нашим законам, —
сказал он [адвокат] с легким оттенком неодобрения к нашим законам, — возможен,
как вам известно, в следующих случаях…
<…> физические
недостатки супругов, затем безвестная пятилетняя отлучка, — сказал он, загнув
поросший волосами короткий палец, — затем прелюбодеяние (это слово он произнес
с видимым удовольствием). Подразделения следующие <…>: физические
недостатки мужа или жены, затем прелюбодеяние мужа или жены» (Т. 18: 387—388).
Даже
если имело место прелюбодеяние, Святейший
синод пытался всячески избегать расторжения брака[20]. Этим объясняется то, что
в течение двух десятилетий, предшествующих отмене крепостного права, Святейший синод удовлетворял только 11
прошений о разводе из 35 в год, а также то, что и после реформ численность
разводов оставалась чрезвычайно низкой[21]. Часто альтернативой
разводу было разлучение, при котором супруги проживали раздельно, официально состоя в браке. Но не только юридический нормативный кодекс ожесточенно препятствовал
разводу — в этом ему содействовал кодекс нравственный. Сочетание этих кодексов определяет жизнь и поведение Каренина. Измена жены ставит его перед выбором: дуэль или
развод. Так как он не может похвастаться военной сноровкой Вронского, Каренин выбирает
второй вариант, однако то обстоятельство, что развод допускается только в
случае уличения виновников прелюбодеяния на месте преступления, ставит под угрозу его честь и приводит к тому, что
он отказывается и от развода:
«Обсудив и отвергнув дуэль,
Алексей Александрович обратился к разводу.
<…> В своем же
случае Алексей Александрович видел, что достижение законного, то есть такого
развода, где была бы только отвергнута виновная жена, невозможно. Он видел, что
сложные условия жизни, в которых он находился, не допускали возможности тех
грубых доказательств, которых требовал закон для уличения преступности жены; видел
то, что известная утонченность этой жизни не допускала и применения этих
доказательств, если б они и были, что применение этих доказательств уронило бы
его в общественном мнении более, чем ее.
Попытка развода могла
привести только к скандальному процессу, который был бы находкой для врагов,
для клеветы и унижения его высокого положения в свете» (Т. 18: 296—297).
Алексей
Александрович решает в пользу сохранения status quo. Принимая
неписаные правила брака по расчету, допускавшие прелюбодеяние
одного из супругов при условии, что оно скрывается от общества, Каренин решает
предложить жене прекратить внебрачные отношения:
«Я должен объявить свое
решение, что, обдумав то тяжелое положение, в которое она поставила семью, все
другие выходы будут хуже для обеих сторон, чем внешнее statu quo, и что таковое
я согласен соблюдать, но под строгим условием исполнения с ее стороны моей
воли, то есть прекращения отношений с любовником» (Т. 18: 298).
Именно в этот
момент проявляется «бесстыдство» Анны, которая нарушает общепринятые поведенческие нормы, утверждая тем самым новую
мораль, основанную на чувствах, и отказывается от
предложения мужа. Точно так же она впоследствии
откажется от предложенного-таки Карениным развода.
Сюжетная
роль развода, от которого Анна сначала отказывается и которого впоследствии она
так сильно жаждет, который вначале великодушно предлагает ей Каренин и в
котором он ей затем решительно отказывает, отражает
не только соотношение сил между супругами, но и реальное давление, которое общественные
порядки оказывают на менталитет и жизнь людей. Даже бесстрашная Анна перед
лицом общества вынуждена поступиться своими
представлениями и молить о разводе, который становится для нее «вопросом
жизни и смерти», что явствует из разговора между
Карениным и Облонским:
«Она и предоставляет все
твоему великодушию. Она просит, умоляет об одном — вывести ее из того
невозможного положения, в котором она находится. Она уже не просит сына.
Алексей Александрович, ты добрый человек. Войди на мгновение в ее положение.
Вопрос развода для нее, в ее положении, вопрос жизни и смерти» (Т. 19: 302).
Однако установки патриархального общества настолько прочно
укоренились в сознании Каренина (особенно после встречи с Лидией Ивановной),
что он не оправдывает ожиданий Анны: «На другой день он [Облонский] получил от
Алексея Александровича положительный отказ в разводе Анны» (Т. 19: 318).
Теме
развода не случайно отведено
особое место в романе Толстого; речь идет о
злободневном вопросе, затронувшем все русское общество того времени и ставшем предметом
горячих дискуссий в прессе. В них принимали
непосредственное участие юристы
различных убеждений; представители
либерального направления выступали с
требованием полной секуляризации развода.
Реформы и перемены
Постепенное исчезновение
крупных частных землевладений после освобождения крестьян от крепостной повинности,
урбанизация, рост кустарного производства, появление новых профессий,
становление женского вопроса, модернизация системы образования, идеалы
сентиментализма и романтизма, народнические и радикальные идеи шестидесятых и
семидесятых годов — все эти факторы послужили толчком для глубоких общественных
перемен[22].
Институт семьи «заразился» новыми либеральными идеалами, что привело к увеличению числа
разводов и разъездов[23]. Экономический рост и появление женщины на
рынке труда повлекли за собой требования большей независимости для женщины вне пределов
семьи и большего уважения к ней в семейном кругу; в
результате женщины начинают подавать в полицию на своих мужей, обвиняя
их в пьянстве и жестоком обращении. Трансформация нравов проявляется и в
методах получения развода: нередко инсценировались
прелюбодеяния с подкупом свидетелей-очевидцев или же совершались обманные
действия вроде фиктивного исчезновения одного из супругов; все это шло вразрез
с традиционной дворянской моралью[24].
Общественные
преобразования затронули и юридическую сферу. Отныне
юристам не обязательно быть крупными землевладельцами из дворянской
среды, они располагают специальным профессиональным образованием и требуют
реформы судебной системы и Гражданского кодекса[25]:
«Гражданское право являлось
важным звеном для развития и воплощения в жизнь […] различных идеологических установок. Нормы семейного права и нормы,
регулирующие имущественные и наследственные права, больше всего подходили для
этой цели ввиду конкретной и ощутимой роли, которую они играли в политической,
общественной и хозяйственной жизни России»[26].
Первая
существенная перемена произошла в 1864 году в результате реформы судебной системы,
которая по-настоящему посягнула на основы русского самодержавия. Учреждение
независимого судебного ведомства, суда, представляющего все без исключения слои
общества, систематизация уголовного судопроизводства, создание института мировых судей, сужение функций прокуратуры
в плане осуществления надзора, — все эти нововведения в
некоторой степени ограничили абсолютную власть государства[27]. Изменения,
произошедшие в судебной системе, потребовали переосмысления в том числе и семейного уклада. Так,
законодатели добивались устройства и
упорядочения новой модели семьи, которая полнее бы
соответствовала требованиям зарождающегося класса — буржуазии, все приметнее
руководствовавшейся «идеалом чувств»:
«Теперь семья
рассматривается как союз индивидуумов, в котором взаимные чувства и природа
взаимоотношений обусловливают определенное сочетание индивидуальных прав и
взаимных обязанностей»[28].
Меняется отношение
к женщине, которая теперь может начинать профессиональную деятельность без
согласия мужа, меняется и отношение к детям, которые, достигнув
совершеннолетия, пользуются большей, чем прежде,
свободой. Внебрачные дети могут наконец быть узаконены, хотя проблема детей, рожденных вне брака, остается тяжким
бременем русского общества конца XIX века[29].
Эта
проблема также отразилась в «Анне Карениной». Дочь, рожденная от связи Анны и
Вронского, будет носить фамилию Каренина, что вызывает разочарование и отчаяние отца и ставит вопрос о разводе на повестку дня:
«У нас есть ребенок, у нас
могут быть еще дети. Но закон и все условия нашего положения таковы, что
являются тысячи компликаций, которых она теперь, отдыхая душой после всех
страданий и испытаний, не видит и не хочет видеть. И это понятно. Но я не могу
не видеть. Моя дочь по закону — не моя дочь, а Каренина. Я не хочу этого
обмана! — сказал он с энергическим жестом отрицания и мрачно-вопросительно
посмотрел на Дарью Александровну.
Она [Дарья Александровна]
ничего не отвечала и только смотрела на него.
Он продолжал:
— И завтра родится сын, мой
сын, и он по закону — Каренин, он не наследник ни моего имени, ни моего
состояния, и как бы мы счастливы ни были в семье и сколько бы у нас ни было
детей, между мною и ими нет связи. Они Каренины. Вы поймите тягость и ужас
этого положения!» (Т. 19: 202).
Отсталость
судебной системы вынудила многих юристов заняться поисками новых моделей семьи;
подтверждение этого суждения находим в словах либерала Михаила Филиппова:
«Союз семейственный есть
основа общественного и государственного: из него получает государство членов,
от его совершенства зависит благо и общественное спокойствие; словом — союз
семейственный есть краеугольный камень государства»[30].
Именно поэтому,
продолжает Филиппов, законодатели должны упрочить
права и обязанности, закономерно вытекающие из семейных отношений.
Парадоксальным образом выступления юриста в защиту развода направлены на
укрепление института семьи, он твердо убежден в том, что брачные узы,
основанные на чувствах и взаимном уважении, становятся крепче,
если право на разлучение и раздельное проживание супругов допускается законом:
«Допущение развода, по
мнению нашему, есть гарантия нравственности супружеской, мера заставить обе
стороны свято и ненарушимо исполнять свои обязанности. <…> Такое важное
учреждение, как брак, в котором лежат многие из важнейших прав и обязанностей
человека, в котором сосредоточивается большая часть его духовных сил, требует
законов кротких, основанных на любви и милосердии»[31].
Русские юристы
обращаются к опыту своих западных коллег,
которые противопоставляют авторитаризму, неучтению
чувств, беспорядочной половой жизни за пределами брака более
упорядоченную модель — буржуазную. В новом союзе должны воцариться равенство и
взаимная любовь. Введение в модель нового элемента — чувства
между супругами — сопровождается призывом к
нормализованной сексуальности, которая впредь должна реализовываться
исключительно в рамках семьи и которую тщательно изучают и держат под контролем
специалисты в области медицины, педагогики, криминологии и права, пытающиеся
радикально трансформировать ее суть и функции[32]. За
либерализационным сдвигом, последовавшим за реформами, кроются
преобразования, направленные на установление новых
властных отношений.
В частности,
горячие споры между юристами-либералами, народниками и консерваторами, хотя и
исходят из различающихся точек зрения,
обнаруживают общность намерений: институт брака как таковой не оказывается
предметом нападок. Напротив, представители противоборствующих
направлений озабочены возможностью ослабления этого
института и стремятся к совершенствованию правовых норм с тем, чтобы брачный
институт стал стабильнее и прочнее. С целью
содействия переходу к новой модели
юристы-прогрессисты и народники настаивают на облегчении процесса разъезда и расторжения супружеского союза. Реакция, последовавшая за убийством Александра II, проявилась в том числе в том,
что государство, церковь и
юристы-консерваторы боролись за сохранение status quo, опасаясь нарушения социальной и политической
стабильности в результате реформирования семьи. В
царствование Александра III главными идеологами, имеющими влияние в
правительственных кругах, стали Константин
Победоносцев и Михаил Катков, редактор «Русского
вестника», поборник централизованного и неограниченного самодержавия. С их помощью был проведен ряд контрреформ, направленных на
ликвидацию последствий судебной реформы. Воззрения Победоносцева на брачные
вопросы отражены в его «Курсе гражданского права»[33]; Катков через свой журнал
распространяет идеи, которые после польского восстания 1863 года приобретают все
более консервативный характер.
Несмотря на
замедление, вызванное давлением сверху, процесс модернизации и секуляризации
права продвигается благодаря деятельности министра юстиции Дмитрия Набокова,
который проводит реформу Гражданского кодекса, придерживаясь реформистской
программы, сформулированной в 1864 году, и
приступает к реформе Уголовного кодекса (завершившейся
в 1903 году)[34]. В 1884 году Государственный совет поручает Министерству юстиции
пересмотреть бракоразводное законодательство, и в 1897 году комиссия по
реформированию Гражданского кодекса представляет новый проект, который хотя и
не устраняет в полной мере всех пережитков патриархального уклада, но существенно подрывает абсолютную власть pater familias. В представленном проекте обсуждаются вопросы
развода и разъезда, однако не решается вопрос
их секуляризации[35]. Так, еще в 1909 году юрист Василий Максимов заявляет:
«Представители самых
разнообразных партий и направлений сходятся во мнениях, что, безусловно,
необходимо изъять бракоразводный процесс из ведения духовных судов и что
предусмотренные в современном законодательстве поводы к разводу являются
недостаточными и не отвечают жизненным требованиям»[36]..
Этого мнения придерживается и юрист Виктор
Добровольский, который приходит к выводу о том, что представленный проект
реформы далек от упрощения бракоразводного судопроизводства и лишь усугубляет его несоответствие требованиям
действительности:
«Если кто ожидал, что
проектируемая реформа облегчит развод, тот будет горько разочарован: напротив,
как видно, составители проекта не только не облегчают возможности развода, но
стараются сделать его недостижимым»[37].
Только начиная с
1905 года наступает новый политический период, сопровождающийся культурным
подъемом. Со сцены сходит Победоносцев, и Святейший синод
принимает проект реформы, которой он так рьяно противился. Говорить снова приходится лишь о неполном успехе либералов,
поскольку в окончательной редакции от 12 марта 1914 года все еще отвергается
термин «раздельное жительство или разлучение» и используется следующая формулировка:
«закон о некоторых изменениях и дополнениях действующих узаконений о
личных и имущественных правах замужних женщин и об отношениях супругов между
собой и к детям»[38]. Тем не менее упразднение правовой нормы, по которой женщина
не могла иметь паспорт и, следовательно, не могла
получить вид на жительство без согласия мужа[39], делает возможным прекращение сожительства и
раздельное проживание супругов по обоюдному
согласию[40]. При этом закон 1914 года стал
частичным поражением либеральных и светских сил, поскольку по-прежнему признавал, что семья держится на
церковных началах, а православная вера продолжала служить основой светской
власти[41].
На пути к модели буржуазной
семьи
Дитя социальных
потрясений второй половины XIX века,
роман Толстого предрекает переход от брака по расчету к браку по любви, который произойдет на рубеже столетий, когда на
смену патриархальному типу семьи придет модель немногочисленной семьи, постепенно признающей
индивидуальность своих членов. Историк и юрист Максим Ковалевский
определяет эту модель как семейное ядро, которым руководят обязанности и
взаимные чувства супругов, а не неограниченная и абсолютная власть отца:
«Ограничение отцовского и
супружеского произвола, расширение прав жены и охрана детских интересов, отнюдь
не служа к гибели семьи, лишь возвысили ее нравственный уровень. Повсюду она
или уже сделалась, или стремится сделаться поприщем для проявления наших
наиболее благородных и возвышенных чувств»[42].
Новая модель брака
призвана удовлетворять сферу чувств и претворяет в жизнь совершенно новые
диспозитивы, такие, как «диспозитив сексуальности» (по
определению М. Фуко):
«Можно допустить, что
сексуальные отношения во всяком обществе давали место некоему диспозитиву супружеского союза: системе
брака, установления и расширения родственных связей, передачи имен и имущества.
<…> Современные западные общества изобрели и пустили в ход, особенно
начиная с XVIII века, некий новый диспозитив, который накладывается на первый
и, не упраздняя его, способствует уменьшению его значения. Это — диспозитив сексуальности»[43].
Если «диспозитив супружеского союза» преследует главным образом цель воспроизведения игры
отношений и поддержания управляющих ими законов, то для «диспозитива
сексуальности» главными являются «телесные ощущения, качество удовольствий,
природа впечатлений»[44]. Чувства и желания могут
теперь найти выражение в кругу семьи, которая становится «театром» новых
противостояний.
«Это сцепление диспозитива
супружества и диспозитива сексуальности в форме семьи позволяет понять ряд
фактов: что семья становится, начиная с XVIII века, местом обязательного
присутствия аффектов, чувств и любви»[45].
Это не значит, что
эмоциональная и чувственная сторона супружеских отношений освободила членов
семьи от всякой формы договора: она всего-навсего изменила его условия. К
родственным отношениям
прибавились чувства и наслаждения, и всем этим руководит новая логика
власти.
«Семья — это пункт обмена
между сексуальностью и супружеством: она переносит закон и измерение
юридического в диспозитив сексуальности; и она же переносит экономику
удовольствия и интенсивность ощущений в распорядок супружества»[46].
Брак
по расчету не предусматривал контроля над рождаемостью; аборт карался в
соответствии с Уголовным
кодексом. Это явление возникает только с новой формой
семьи; в следующем разговоре Анны с Долли наблюдаются первые «ростки»
нового женского мироощущения:
«— Ну, и самое законное —
он [Вронский] хочет, чтобы дети ваши имели имя.
— Какие же дети? — не глядя на Долли и щурясь, сказала Анна.
— Ани и будущие…
— Это он может быть спокоен, у меня не будет больше детей.
— Как же ты можешь сказать, что не будет?..
— Не будет, потому что я этого не хочу.
И, несмотря на все свое волнение, Анна улыбнулась, заметив наивное
выражение любопытства, удивления и ужаса на лице Долли.
— Мне доктор сказал после моей болезни...
. . . . . . . . . . . . . . .
— Не может быть! — широко открыв глаза, сказала Долли. Для нее это было
одно из тех открытий, следствия и выводы которых так огромны, что в первую
минуту только чувствуется, что сообразить всего нельзя, но что об этом много и
много придется думать.
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те непонятные для нее прежде
семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько
мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела сказать и
только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на Анну. Это было то самое,
о чем она мечтала еще нынче дорогой, но теперь, узнав, что это возможно, она
ужаснулась. Она чувствовала, что это было слишком простое решение слишком
сложного вопроса.
— N’est ce pas immoral? — только сказала она, помолчав» (Т. 19: 213—214).
Анна
предвосхищает эпоху, в которой меняется мироощущение и поведение женщин,
становится иным и их отношение к
детям: сокращается количество новорожденных, увеличивается число
незаконнорожденных, женщины начинают противопоставлять семейной жизни свою
частную жизнь. Они получают право самостоятельно
выбирать будущего супруга или избрать другой путь, как героиня рассказа Чехова
«Невеста» (1903), которая, выбирая между браком и учебой в университете, отдает
предпочтение учебе.
Таким образом, с более чем столетним по сравнению с Западной Европой
опозданием в России на рубеже веков зарождается новая семья с новыми функциями,
с новыми внешними и внутренними связями. Членов этой семьи связывают взаимные чувства, отношения
между супругами имеют приоритет над их отношениями с родственниками и
обществом, она менее патриархальна и авторитарна, более эмансипирована в
вопросах секса (которым все больше занимаются «в
рамках» брака) и контроля над рождаемостью, она более внимательна к детям — это
«частная», а не «общественная» семья, остающаяся при этом точкой пересечения
различных властных отношений.
Литература и общество
В
связи с этими переменами возникают вопросы. Какую роль сыграла литература в
процессе преобразований и, прежде всего, в какой мере роман «Анна Каренина»
способствовал зарождению буржуазной модели семьи? В какой мере роман повлиял на
отмирание брака по расчету и в какой упадок этого института послужил причиной
самоубийства Анны? Как слова Анны способствовали переходу к браку по любви[47]
и как ее измена подорвала основы брака по расчету?[48]
Плодотворный обмен
между литературой и обществом издавна доминировал в русской культуре. Как и в Западной Европе, в России представление о семье,
основанной на чувствах, поначалу проникало в общество через романтическую
литературу[49]. Как утверждает Ю.М. Лотман, романы «врываются» в
повседневную жизнь и действительность, оказывая влияние на образ мыcлей и нравы общества:
«[В] качестве «европейского просвещения» выступала не реальная
действительность Запада, а представления, навеянные романами.
Мы алчем жизнь узнать заране,
И узнаем ее в романе.
Таким образом, романные ситуации вторгались в тот русский быт,
который сознавался как «просвещенный» и «западный»»[50].
Именно через литературу женщина
незаметно входит в общество и обретает особую, по сравнению с мужчиной, роль.
В тридцатые годы
XIX века новый женский образ входит в русское общество через произведения Жорж
Санд и влияет на формирование менталитета новых поколений: «Жорж-зандовская
идеализация женщины и апофеоз любви благодетельно действовали на смягчение
наших чувств и семейных отношений»[51], — утверждает историк того времени. Поэты (А. Майков, Н. Греков, А. Фет, Я. Полонский) поют оды
романтической любви, способствуя становлению нового идеала семьи,
основанной на чувствах. Литература сороковых и
пятидесятых годов поднимает женский вопрос:
«Романисты первые дали женскому вопросу право гражданства в литературе и
популяризировали его в обществе»[52]. Такие произведения, как роман А. Герцена
«Кто виноват?» (1847), повести А. Дружинина «Поленька Сакс» (1847) и Леона
Бранди (псевдоним Л. Мечникова) «Смелый шаг» (1863) оказывают большое влияние
на общепринятый образ мышления русского общества[53].
Становление личности Анны тоже происходит на
фоне знакомства с новой литературой: об этом читаем уже в ранней редакции
романа, в которой Толстой уточняет, что героиня «занималась чтением не романов …
а модных серьезных книг»[54]. В окончательной же его редакции Анна читает
фундаментальные труды, такие как «Происхождение современной Франции» Ипполита
Тэна[55]. Знание этих сочинений могло быть
одной из причин ее бунта, ее «бесстыдства».
В литературоцентричном русском обществе взаимный обмен между литературой и внелитературной действительностью становится своего рода движением по кругу, в котором отличить причину от следствия практически
невозможно. Литературный дискурс врывается в сознание читателей и проникает в
исследования, предлагающие новое видение брачного договора и новую роль
женщины, и одновременно сам обогащается и «размножается» посредством рассказов
о прелюбодействующих женах[56].
Об этом свидетельствуют жаркие дискуссии, сопровождавшие публикацию «Анны Карениной». Выход в свет
романа отдельными выпусками разжигает споры, которые становятся все пламеннее и достигают апогея с выходом его последней
части. Она не печатается, как предыдущие, в «Русском вестнике», а выходит
отдельным изданием вследствие отказа Толстого от внесения изменений в части текста, касающиеся вопроса войны в
Сербии, и отказа Каткова напечатать восьмую часть
романа в своем журнале[57].
«Анна Каренина» становится литературным событием года. Критики в один голос заявляют, что «крупнейшим из
литературных фактов минувшего года является, без сомнения, новый, еще не
оконченный роман графа Л.Н. Толстого»[58]; «Со времени появления “Войны и
мира”, почти вся читающая Россия смотрит на гр. Толстого как на первого нашего
писателя — и неудивительно, что каждое его новое слово ожидается с волнением и
встречается с восторгом»[59];
«Такой суеты в передаче читателям этой литературной новости [“Анна Каренина”] в
нашей журналистике давно не бывало»[60].
Роман делается одной из главных тем салонных дискуссий;
он оценивается с либеральных и консервативных позиций[61].
Либералы и народники не одобряют Толстого,
поскольку после новаторского освещения истории и отведения первостепенной роли
народу в «Войне и мире» он обратился к идиллии
высшего светского общества[62], консерваторы разочарованы мирской темой романа[63],
антиславянофильской позицией Толстого и
отсутствием философской глубины в основной теме[64]. Даже прогрессивные критики
не улавливают в романе новизны, заключающейся в
обнажении социального института брака, осужденного на исчезновение,
призванного уступить место новой действительности. В частности,
народник-революционер П. Ткачёв издает в журнале
«Дело» две статьи, посвященные «Анне
Карениной», в первой из которых, последовавшей за изданием первых двух частей
романа, подвергает Толстого резкой критике за невнимание к социальным движениям
своего времени и излишнюю сосредоточенность на
личных, семейных и половых отношениях:
«Творец «Анны Карениной»,
по своей художественно-философской теории не видящий никакого интереса в общих
явлениях жизни, выходящих за пределы половых, личных и семейных отношений,
только этими последними и питает свое творчество, ибо они одни, по его мнению,
есть начальная и конечная цель существования»[65].
Ткачёв порицает
писателя за то, что тот описывает дворянскую среду, занятую исключительно
любовными похождениями: «Все, выходящее за предел отправлений половой сферы,
есть для них нечто внешнее, формальное, несвязанное никакой внутренней связью с
их жизнью»[66]. Он не осознает того, что
Толстой обнажает трещины, образовавшиеся в
дворянском семейном устройстве, и, отрицая
истинность чувств Вронского, не замечает, что
именно в них состоит разрыв с прошлым и что любовь Вронского к Карениной — не
обычное страстное увлечение, к которому привыкло общество того времени:
«Все, его [Вронского] мать,
его брат, все находили нужным вмешиваться в его сердечные дела. <…>
«Если б это была обыкновенная пошлая светская связь, они бы оставили меня в
покое. Они чувствуют, что это что-то другое, что это не игрушка, эта женщина
дороже для меня жизни. <…> Нет, им надо научить нас, как жить. Они и
понятия не имеют о том, что такое счастье, они не знают, что без этой любви для
нас ни счастья, ни несчастья — нет жизни», — думал он» (Т. 18: 193).
В этом торжестве
чувств критик видит не признак новой эпохи, а исключительно эгоизм и глупость русского дворянства[67].
В следующей статье, напечатанной после публикации романа отдельным изданием, Ткачёв называет его фривольным
произведением, в котором единственным жизненным персонажем является Левин, а все остальные действующие лица — призрачные марионетки,
подчиняющиеся требованиям сюжета, построенного вокруг сладострастной любви Анны
и Вронского с тем, чтобы угодить вкусам салонной публики; в данном случае
Ткачёв оказывается выразителем мнений всей современной ему народнической и
либеральной критики[68].
Несмотря на то что
тема прелюбодеяния, на первый взгляд, не стоит в центре дискуссии, во всех
рецензиях чувствуется желание дать моральную оценку Анне. Она единогласно признается олицетворением страсти, чувств, лишающих
рассудка, а ее поступки вызывают неодобрение, с ними смиряются лишь потому, что
благодаря мастерству автора Анна становится величайшим женским образом:
«Что за женщина Анна, из
каких отдельных качеств слагается ее натура, — определить нельзя. Она вся —
непосредственное очарование, непосредственная страсть, не отдающая никому
отчета и непоследовательная в своих проявлениях. <…> Да и зачем
непременно судить? Пусть Анна, с своим грехом, с своим обаятельным
легкомыслием, своей ужасной нелепой смертью, остается для нас загадкою, как
любое человеческое существо, с каким мы встречаемся в жизни. <…> Образ
Анны оставил за собой все женские фигуры, созданные прочими художниками, за
единственным, быть может, исключением Гëтевской Маргариты»[69].
В конце концов прелюбодеяние отходит на второй план, а на первый выходит мастерство автора, который изобразил
«свою» Анну в тонах, вызывающих симпатию читателей[70]. Морализаторская
критика впредь будет звучать вполголоса до
появления «Крейцеровой сонаты», когда на Толстого
обрушится волна негодования (главным образом со стороны православной
церкви). Образ Анны
входит в коллективное воображение, становится предметом для размышления
всего русского общества.
Проза, вращающаяся
вокруг темы прелюбодеяния, достигает расцвета в XIX веке, когда иллюзия возможности совмещения расчета и чувств сокрушается
двуединством любви и страсти. В художественной
литературе появляется ряд образов героев-любовников («Избирательное сродство»
Гëте, 1809; «Госпожа Бовари» Флобера, 1857; «Алая буква» Готорна, 1850),
которые отказываются от добродетели, от семьи, от брака по расчету в пользу чувств.
Философ Д. де Ружмон утверждает, что кризис брачного института дает пищу для
литературы, и задается вопросом: «Если бы не существовало прелюбодеяния, что бы
тогда случилось со всей нашей литературой?»[71] Михаил Абрашкевич не без досады
и разочарования говорит:
«В современной литературе,
отражающей так печально сложившуюся жизнь, трудно отыскать произведение,
которое бы не затрагивало, так или иначе, вопроса о нарушении супружеской
верности. Наиболее выдающиеся из новейших беллетристов, публицистов,
психологов, философов всех направлений и оттенков без устали упражняют свои
силы и изощряют свое остроумие на этом живом, но больном предмете, вращая его
во всех направлениях, освещая со всех сторон, рекомендуя прямо или косвенно
разнообразные способы разрешения этой обострившейся проблемы»[72].
Толстой внимательно следит за французской
литературой, которая, начиная с эпистолярного
романа «Опасные связи» Шодерло де Лакло (1782), тщательно изучала эту тему[73]; «Анна Каренина» неоднократно отсылает к
Руссо[74] и французской прозе двух десятилетий, предшествующих ее
написанию; во Франции роман воспринимается как
часть автохтонной литературной традиции[75]. Но Толстой следит не только за
прозой, но и за эссеистикой, именно в годы написания романа он читает книгу
Александра Дюма-младшего (Дюма-сына) «Мужчина-женщина, ответ д’Идевилю» (1872),
очерк, посвященный вопросу прелюбодеяния, в котором в
качестве наказания за это преступление предлагается смертная казнь и
который становится для Толстого источником
глубоких размышлений[76]. Вместе с тем известно, что
замысел «Анны Карениной» зародился под влиянием перечитанного отрывка из
повести Пушкина «Гости съезжались на дачу…». В письме к Н.Н. Страхову Толстой сообщает:
«[T]ам есть отрывок «Гости собирались на дачу…». Я
невольно, нечаянно, сам не зная зачем и что будет, задумал лица и события, стал
продолжать, потом, разумеется, изменил, и вдруг завязалось так красиво и круто,
что вышел роман…»[77]
Роман Толстого
относится к пласту прозы XIX века, отображающей
разложение брачных уз и сокращение мужской власти, в
нем отмечается зарождение новых отношений между полами. «Анна Каренина»
находится на перепутье двух культур: европейской и русской, из обычного
семейного романа делается «сейсмографом» института брака и способствует
совершению настоящего перелома в русском мировоззрении.
Пер.
с итал. Л. Бескровной
________________________________________
1) Работа
является переработанной версией статьи, опубликованной на итальянском языке в: Europa Orientalis. 2010. № 29.
2) Лотман Ю. Женский мир // Он же. Беседы о русской культуре. СПб.: Искусство-СПб., 1994. С. 64.
3) Загоровский А. Курс семейного права [1902]. М.: Зеркало, 2003. С. 75—76. Библиографию эволюции семьи в России в
конце XIX и начале XX века см. в: Веременко В. Супружеские отношения в дворянских семьях России во второй
половине XIX — начале XX века: этапы эволюции // Социальная
история (2008). СПб.: Алетейя, 2009. С. 47—66; Гончаров Ю. Городская семья Сибири второй половины XIX — начала XX в.
Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 2002 (http://new.hist.asu.ru/biblio/gon1/
(07.05.2010)).
4) Миронов Б. Социальная история России периода Империи (XIX — начало XX в.). СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. Т. 1. С. 259.
5) Роман «Анна Каренина» цитируется по: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Репринт издания 1928—1958 гг. М.: Терра, 1992. Т. 18—19. В дальнейшем ссылки
на это издание даются в тексте с указанием тома
и страницы.
6) Свод
законов Российской империи (1910). Т. 10. С. 1 (http://civil.consultant.ru/reprint/books/211 (21.03.2010)).
7) Лотман Ю. Сватовство. Брак. Развод // Он же. Указ. соч. С. 103—122. Ср.
также: Пушкарёва Н. Частная
жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.). М.: Ладомир, 1997. С. 148—173.
8) Лотман Ю. Бал // Он же. Указ. соч. С. 91.
9) Правила
обряда были настолько строго определены, что Страхов писал Толстому с тем,
чтобы указать ему на две ошибки в описании свадьбы и обручения Кити и Левина (Гудзий Н. История написания и печатания «Анны Карениной» //
Толстой Л.Н. Указ. соч.
Т. 20. С. 620—621).
10) Относительно «истории
женщин» в России ссылаемся на труды Н.Л. Пушкарёвой и на приведенную в них
библиографию: Pushkareva N. Women in Russian History.
11) Свод законов Российской
империи. Т. 10. С. 12.
12) Там же.
13) Безобразов П.В. О правах женщины. М.: Рассвет, 1895. С. 2.
14) Гончаров Ю. Социальное развитие России в XVIII — начале XX века
// Семья в ракурсе социального знания. Барнаул: Азбука, 2001. С. 29. О
законодательстве, регулирующем вопросы нарушения
супружеской верности, см.: Абрашкевич
М. Прелюбодеяние с точки зрения уголовного права.
Историко-догматическое исследование // А се грехи злые, смертные… Кн. 3. С. 383 — 504.
15) Миронов Б. Указ. соч. Т. 1. С. 265 — 266.
16) Со времен Петра I и вплоть до 1805 года решения, связанные с вопросами развода, принимались епархиальной властью; с 1805 года все дела о разводе обязательно поступали на рассмотрение и утверждение Синода. Устав Духовной консистории 1841 года и Указ о делах брачных 1850 года определяют правила церковной юрисдикции по брачным делам и ограничения светской юрисдикции в этой связи (см.: Победоносцев К. Курс гражданского права. СПб.: Тип. А. Краевского. 1871. Т. 2. С. 75).
17) Безобразов П.В. Указ.
соч. С. 3—8.
18) Свод законов Российской империи. Т. 10. С. 5.
19)
См. 45-ю статью Гражданского кодекса (Свод законов Российской империи. Т. 10.
С. 5); О разводе см.: Способин А. О
разводе в России. М.: Тип. М.Н. Лаврова, 1881; Кавелин К. Этнография и правоведение. Часть IV. Гражданское уложение // Он
же. Собр. соч. Т. 4. С. 1066—1083; Загоровский
А. О разводе по русскому праву [1884] // А се грехи злые, смертные…. Кн. 3.
С. 7—330; Загоровский А. Указ. соч.; Кулишер М. Развод и положение женщины.
СПб.: Тип. Б. Вольфа, 1896.
20)
«По уставу наших духовных консисторий, главными доказательствами преступления
[прелюбодеяния] должны быть признаны показания двух или трех
очевидцев-свидетелей <…>. В сущности, все доказательства, допускаемые в
консисторском суде, в настоящее время сводятся к одному доказательству −
показанию двух или трех очевидцев» (Кулишер
М. Указ. соч. С. 84).
21) Wagner W. Marriage,
Property, and Law in Late Imperial
22) Миронов Б. Указ.
соч. Т. 1—2; Engel
B. Between the Fields and the City. Women, Work, and Family in
23) Если в период с 1841 по 1850 год церковь давала
около 77 разводов в год (общая численность православного населения составляла тогда около 43 миллионов человек), то после реформ, в период с 1867 по 1886 год, приблизительное ежегодное число разводов выросло до 847 (см.: Миронов Б. Указ. соч. Т. 1. С. 176).
См. также данные, приведенные в: Белякова Е. Церковный брак и развод в
России в XIX в. // Родина. 2002. № 7. (http://www.istrodina.com/rodina_articul.php3?id=1329&n=72
(26.3.2010)).
24) Если в 1867 году число разводов по
причине прелюбодеяния составляло 2%, то в 1886 году оно выросло до 12,7%, а в период с 1905 по 1913 год — до 97,4% (Веременко В. Указ. соч. С. 63). О практике
получения развода при
помощи лжесвидетельства см.: Трохина Т. Пикантные ситуации: некоторые размышления о разводе в России
конца XIX в. // Семья в ракурсе
социального знания. С. 82—96.
25) Wagner W. Op. cit. P. 13—36. В этой работе детально
воспроизведены дискуссии юристов о семье и браке (p. 101—137).
26) Ibid.
P. 3.
27) Филиппов М. Судебная реформа в России. СПб.: Тип. Тушнова, 1871—1875. Т. 1—2; Попова А. Судебная реформа 1864 года и
развитие гражданского общества во второй половине XIX века // Общественные науки и современность. 2002. № 3. (http://www.ecsocman.edu.ru/images/pubs/2004/04/23/0000155978/8’POPOWA.pdf (26.3.2010)).
28) Wagner W. Op. cit. P. 103.
29) В Санкт-Петербурге в 1867 году зарегистрировано 4305 незаконнорожденных
(22,3% новорожденных), в 1889 году их становится 7907
(27,6%) (см.: Белякова
Е. Указ. соч.; см.
также: Миронов Б. Указ. соч. Т. 1. С. 182—183).
30) Филиппов
М. Взгляд на русские
гражданские законы
// Современник. 1861. № 3. С. 265.
31) Там же. С. 552—553.
32) См.: Engelstein L.
The Keys to Hapiness. Sex and Search for Modernity in Fin-de-Siècle
33) Победоносцев К. Указ. соч. Т. 2. С. 10—109. Это трехтомное
сочинение представляет собой курс лекций, прочитанных Победоносцевым в
Московском университете. Первый
том, посвященный вотчинным правам, вышел в свет в 1868 году, через семь лет вышел
второй, посвященный правам семейственным, наследственным и завещательным, а в
1891 году — третий, озаглавленный «Договоры и обязательства».
34) Реформы этих кодексов, начатые при Александре III, были приостановлены Николаем II.
35) См.: Добровольский В. Брак и развод. СПб.:
Типография «Труд», 1903.
С. 232—238.
36) Законы о разводе православного и неправославного исповеданий и о раздельном проживании
супругов / В. Максимов . Сост.
М.: Юрист, 1909.
С. 9. Процесс разработки этого проекта подробно
описан в: Гессен И. Раздельное жительство
супругов. Закон 12 марта
37) Добровольский В. Указ. соч.
С. 242; аналогичное мнение высказывает В. Максимов (Законы о
разводе… С. 13).
38) Гессен И. Указ. соч. С. 15.
39) Закон 1914 года гласит: «Замужние женщины, независимо от возраста их,
имеют право получать отдельные виды на жительство, не испрашивая на то согласия
своих мужей» (Там же. С. 153).
40) Там же. С. 11, 50—53, 153—160;
Права замужних женщин // Женский вестник. 1914. № 4. С. 116.
41)
Wagner W. Op. cit. P. 138—205.
42) Ковалевский М. Очерк происхождения и развития семьи и собственности
[1895]. М.: КомКнига, 2007. С. 123.
43) Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и
сексуальности. Работы разных лет. М.: Касталь, 1996. С. 207.
44) Там же. С. 208.
45) Там же. С. 210.
46) Там же. Необходимо уточнить, что анализ Фуко, по мнению которого семья является одним из наиболее важных «дисциплинарных» институтов Западной Европы, не учитывает русскую действительность. О применении модели Фуко к истории сексуальности в России см.: Engelstein L. Op. cit.
47) «Но пришло время, я
поняла, что я не могу больше себя обманывать, что я живая, что я не виновата,
что Бог меня сделал такою, что мне нужно любить и жить» (Т. 18: 308 — 309).
48) Юрист Абрашкевич утверждает: «Брак есть учреждение,
организованное государством в своих собственных, государственных интересах; на
твердости семейных начал зиждется сила и крепость государства; ему важно
поддержать неприкосновенность семьи. Прелюбодеяние есть посягательство на
основы брачного союза» (Абрашкевич М. Указ. соч. С. 498).
49) Историк Л. Стоун
описывает аналогичную ситуацию в Англии так: «После 1780 года романтическая
любовь и роман развиваются одновременно, и невозможно установить, что из них
было причиной, а что следствием. Мы можем лишь утверждать, что впервые в
истории романтическая любовь становится серьезным мотивом для брака в среде
состоятельных слоев населения, а романы буквально заполонили библиотеки Англии,
— романы, посвященные той самой теме любви» (Stone L. Famiglia, sesso e
matrimonio in Inghilterra fra Cinque e Ottocento. Torino: Einaudi, 1983. P. 315 — 316).
50) Лотман Ю. Сватовство. Брак. Развод. С.
51) Шашков С. Очерк истории русской женщины. СПб.: Изд-во Шигина, 1872. С.
52) Шашков С. Указ. соч. С. 218.
53) Там же. С. 214—228.
54) Жданов В., Зайденшнур Э. История создания романа
«Анна Каренина» // Толстой Л. Анна
Каренина. Роман в восьми частях. М.: Наука, 1970.
С. 829.
55)
«Она сидела в гостиной, под лампой, с
новою книгой Тэна и читала» (Т. 19: 244). Поскольку первая часть труда,
посвященная историческим истокам современной Франции, под названием «L’Ancien
Régime» увидела свет в 1876 году, а Толстой работал над шестой главой
романа в конце 1876 года, принято считать, что именно об этом произведении идет
речь в романе (См.: Жданов В., Зайденшнур Э. Указ. соч. С. 829).
56) Ввиду того, что в этой
статье мы не имеем возможности привести исчерпывающую библиографию по теме
прелюбодеяния в европейской литературе, упомянем следующие фундаментальные
труды: De Rougemont D. L’Amour et I’Occident.
57) Роман публиковался в «Русском вестнике» в 1875—1877 годах;
последняя его часть вышла отдельным выпуском летом 1887 года. В следующем году
практически одновременно выходят два издания романа в трех томах, единственные,
которые будут напечатаны при жизни автора (Гудзий
Н. Предисловие к восемнадцатому и девятнадцатому томам // Толстой Л.Н.
Полн. собр. соч. С. 7—9; Он же.
История написания и печатания «Анны Карениной». С. 635—643; Жданов В., Зайденшнур Э. Указ. соч. С.
832). Отражение споров Толстого с
редакцией «Русского вестника» находим в письмах писателя: Толстой Л.Н. Полн. собр.
соч. Т. 62. С. 329—332.
58) Авсеенко
В. Литературное обозрение // Русский вестник. № 1. 1876 // Русская
критическая литература о произведениях Л.Н. Толстого / В. Зелинский (сост.) М.:
тип. Вильде, 1912. С. 209.
59) Соловьев
Вс. Современная литература // Русский мир. 1876. № 46. // Русская
критическая литература о произведениях Л.Н. Толстого. С. 213—214.
60) Z. Z. Z. [С. Герцо-Виноградский]
Литературные и общественные заметки // Одесский вестник. 1875. № 69 // Русская
критическая литература о произведениях Л.Н. Толстого. С. 71.
61) Эти дискуссии содержательны и интересны,
однако они не могут найти отражения в настоящей статье. Тем не менее, мы
поставили перед собой задачу изучить этот вопрос в
рамках отдельного исследования. Важнейшие статьи, вышедшие между 1875 и 1876
годами, собраны В. Зелинским; о прочих см.: Граф Л.Н. Толстой в
литературе и искусстве / Битовт Ю. (сост.) М.: Тип. тв-ва И.Д. Сытина, 1903. С.
126—133.
62) Марков В.
Художественно-консервативный роман // Он же. Навстречу. СПб.: Типо-лит.
А.Е. Ландау, 1878. С. 404—449; Заурядный
читатель [A.M.
Скабичевский]. Мысли по
поводу текущей литературы // Биржевые ведомости.
1875. № 77 // Русская критическая литература о произведениях Л.Н.
Толстого. С. 62—70.
63) Sine ira [Соловьев Вс]. Наши журналы // С.-Петербургские ведомости. 1875. № 65.
// Русская критическая литература о произведениях Л.Н. Толстого. С. 84—93.
64) Достоевский
Ф.М. Дневник писателя. 1877 // Он же. Собр. соч.: В 15 т. СПб.: Наука,
1995. Т. 14. С. 227—263; Катков М.
Что случилось по смерти Анны Карениной // Русский вестник. 1877. № 7. С.
448—462.
65) Никитин
П. [Ткачёв П.] Критический фельетон // Дело.
1875. № 5. С. 27.
66) Там же. С. 28.
67) Никитин
П. [Ткачёв П.] Указ. соч. С.
37—39.
68) Он же.
Салонное художество // Дело. 1878. № 2. С. 346—368; 1878. № 4. С. 283—326.
69) Головин
К. Русский роман и русское общество. СПб.: Изд. А.Ф. Маркса, 1904. С.
374—375.
70) «Моя Анна надоела мне, как горькая редька. Я с ней вожусь, как с
воспитанницей, которая оказалась дурного характера; но не говорите мне про нее
дурного или, если хотите, то с ménagement, она все-таки усыновлена» (Толстой Л.Н. Письмо к А.А. Толстой от 8 — 12 марта
71) De Rougemont D. L’amore e
l’Occidente. Eros, morte e abbandono nella letteratura europea. Milano: Rizzoli, 1998. P. 61.
72) Абрашкевич М. Указ. соч. С. 492.
73) Meyer P. How the Russians Read the French. Madison. Wis.: University of Wisconsin Press, 2008. P. 152—209.
74) К числу произведений, оказавших влияние на
Толстого, следует отнести неоконченный эпистолярный роман Ж.-Ж. Руссо «Emile et Sophie ou Les
solitaires Paris» (написанный в 1762 году) и, разумеется, роман Г. Флобера
«Госпожа Бовари», который Толстой упоминает в письме к жене от 19 апреля 1892 года: «…Flaubert M-me Bovary имеет большие достоинства и не даром славится у
французов» (Толстой Л.Н. Письмо от 19 апреля
75) См.: Эйхенбаум Б. Работы о Льве Толстом. С-Пб.: СПбГУ, 2009. С. 641.
76) См.: Там же. С. 635—640; Шкловский В. Лев Толстой // Собр. соч.: В 3
т.
М.: Художественная литература, 1974. Т. 2. С. 389—393. Тема
прелюбодеяния в романе «Анна Каренина» заслуживает отдельного исследования.
77) Толстой Л.Н. Письмо к
Н.Н. Страхову от 25 марта