Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2011
Н. А. Б о г о м о л о в
В КНИЖНОМ УГЛУ — 4
1. PRO DOMO MEA
Мне думается, что у всякого публикатора, занимающегося извлечением материалов из архивов, есть поводы для сожаления: что-то недосмотрел, чего-то не знал, что-то было недоступно. Некоторые относятся к этому спокойно: невозможно знать все (и они правы). Но я принадлежу к числу других — тех, кому хочется дополнить или исправить свои же собственные публикации, если обнаруживаются новые материалы к ним. Сегодня хочу заняться этим.
Весной 1903 г. в Петербург из давнего и отдаленного ото всех отраслей культурной жизни места (Женевы) по своим частным делам приехала уже довольно давно жившая вместе с семьей Ивановых М.М. Замятнина. В.И. Иванов и Л.Д. Зиновьева-Аннибал дали ей ряд поручений, среди которых одним из первых было — попытаться устроить давным-давно писавшийся роман Зиновьевой-Аннибал “Пламенники” в какой-нибудь журнал или, по крайней мере, в издательство. Одним из первых атакуемых стал Ф.Д. Батюшков.
23 января / 4 февраля Замятнина написала Иванову: “Была сегодня у Батюшкова, он, миленький, еще не удосужился углубиться в “Сборник” [т.е. книгу стихов Иванова “Кормчие звезды”], вследствие чего, бегло просмотрев его в редакции, предпочел отзыва не писать. Не читая Сборника, он предположил, что Вы нитшеянец, “а ведь Нитше надо принимать cum grano salis”, — говорит он. В результате визита я усиленно ему посоветовала научиться думать, буквально так, и публику научить тому же. Что публика у нас думать не умеет, он согласился, но выходило, что не умеет думать и продумывать и он, Батюшков. <…> Прочесть роман Лидин он обещал и очень извинялся, что говорит мне прямо, что думает, и любезен был очень, да проку-то от этого не выйдет никакого” (Вячеслав Иванов и Лидия Зиновьева-Аннибал. Переписка. М., 2009. Т. 2. С. 471). На следующий день Батюшков прислал Замятниной свой ответ: “Согласно Вашему желанию стал читать роман “Пламенники”, но, к сожалению, скоро убедился в его непригодности для нас. Все-таки передаю на просмотр А.И. Куприну, прося его в приписке сообщить свою резолюцию.
Вы спрашивали, почему я восстаю против фабрикации новых слов и насилования языка? Да просто из уважения к процессам сложения языка и, если хотите, предубеждения против всяких приемов в духе воляпюка. Продолжаю думать, что “Пламенник” — слово несуществующее, а если говорят “любовник”, то этим еще не оправдывается образование по аналогии “пламенник”. Ведь., напр., искусственное слово “соусник” еще не уполномочивает говорить “конфетник” вместо ящика с конфетами и т.п. А затем выражения “кудели” во множ[ественном] числе, тогда к[а]к кудель слово собирательное; “волосы замолчали у висков”; “внимательные и благосклонные губы” и т.п. — все это вычур и только. Баловалась такими фокусами Гиппиус, но, кажется, и она замолкла. Героиня восклицает: “Надо кликать, надо кликать”, — но это очень рискованно: как бы не прослыть и соответствующим производным эпитетом — кликуши, что может оказаться и совершенно несправедливым по отношению к автору, но ляжет тяжким обвинением на героиню. Когда последняя говорит, что “все, что не небо за земле — обман нашего испуга” — “или упрекнешь меня молчаливо?” — я следую указанному совету, и это все, что я могу сделать. Возвращаю при сем гранки и рукопись и прошу верить совершенному уважению и преданности
Ф. Батюшков”.
Под этим — приписка: “Прочитал “Пламенники” и совершенно присоединяюсь к мнению Федора Дмитриевича. А. Куприн” (Там же. С. 480).
Письмо это вызвало бурную реакцию. 25 января Зиновьева-Аннибал написала мужу: “Я первая получила ушат помоев. Бат[юшков] заклятый твой враг, но безграмотный до невероятия” (Там же. С. 479). Разоблачать его безграмотность, однако, взялась не она сама, а Замятнина. Приводим ее письмо, которого у нас не было в распоряжении в момент работы над комментариями:
Многоуважаемый Федор Дмитриевич.
К сожалению, из-за налетевших на меня совершенно неожиданно неотложных дел, не могла до сих пор выбрать минуту, чтобы поблагодарить Вас за такое дружески скорое исполнение моей просьбы.
Конечно, после услышанного мною от Вас отзыва о сборнике “Кормчие Звезды”, я и не ожидала иной “резолюции” по поводу романа “Пламенники”; но простите, должна сказать, что была крайне удивлена, смущена и огорчена формой и тоном Вашего отзыва.
На Западе невольно отвыкаешь от нашего фельетонного языка, а потому и отзыв в таком тоне, особенно, сделанный Вами, Федор Дмитриевич, очевидно, должен был смутить меня и огорчить.
Само собой, можно находить вещь удовлетворительной или неудовлетворительной, подходящей или нет, но давать автору эпитеты, как хотите, несколько странно, по меньшей мере.
Затем позволю себе отметить и еще несколько пунктов Вашего письма, за которые не могу “упрекать молчаливо”.
1. Слово “Пламенники” существует и означает — le flambeau; для того, чтобы убедиться в этом, откройте любой словарь. О приведенных Вами будто бы аналогичных образованиях лучше уже умолчать.
2. Вы обращаете внимание на то, что “кудели” в множ[ественном] числе, “тогда как кудель слово собирательное”, но, Федор Дмитриевич, разве собирательные слова не употребляются во множ[ественном] числе? Если и спорить о множ[ественном] числе слова “кудель”, то не на этом основании, во всяком случае.
3. Волосы не “замолчали” на висках, как Вы отметили, а “смокли”, как совершенно ясно напечатано в гранках. Точно так же, как и в сборнике “Кормчие Звезды” о “стен рудых”, а не “рутых”, как Вы говорили. (Замечаю это уже кстати).
4. Со своей стороны, не могу не заметить, что упомянутое Вами слово “вычур” (“это есть вычур и только”), мне кажется, употребляется только во множ[ествен- ном] числе; в д[инственном] же числе, во всяком случае, было бы “вычура”.
Простите, пожалуйста, эти мои немолчаливые упреки и позвольте еще раз поблагодарить Вас, Федор Дмитриевич, уважающая Вас М. Замятнина.
P.S. Будьте добры передать г-ну Куприну мою благодарность за то, что он прочитал “Пламенников” (ИРЛИ. Ф. 20. № 15086).
Письмо это далось ей нелегко, о чем свидетельствуют черновики, один из которых, практически совпадающий текстуально с отосланным письмом, датирован 27 января (РГБ. Ф. 109. Карт. 19. Ед. хр. 25).
Ответное письмо Батюшкова, уверенного в своей правоте, приводить не буду, оно напечатано в том же томе переписки.
Однако на этом история еще не закончилась. 22 февраля 1906 г. в одном из больших дневниковых писем к Замятниной Зиновьева-Аннибал рассказала о своем визите к Н.А. Котляревскому: “После обеда у Манассеиных в пятницу поехали к Котляр[ев]ским. Вера Вас[ильевна Пушкарева-Котляревская] жестоко обиделась на меня, что я ни разу не была на ее jours fixe-ах, каждое 17-ое число. Там познакомилась с Куприным, кот[орый] оказался премилым, смешным медведем с капризными, но тонкими вкусами. И вышел анекдот, он стал приставать ко мне: “Вы напечатали роман”, а я, всё забывши, утверждала, что никогда, потом он говорит: “Я читал!”, тогда вспомнила и стала грозиться ему и бранить: “Еще бы, вы подписались под ругательным письмом!” — “Я? никогда. Это не я подписал! Я всю ночь читал запоем! Скажите, как это вы делаете так ново, так самобытно?” — и стал рассказывать мне очень верно о 1-й главе “Пламен[ников]” Может быть, он всё наоборот говорит, чем думает, но не кажется он таким нахалом. А подписала его жена. Я поняла, потому что она редактор беллетр[истического] отдела” (РГБ. Ф. 109. Карт. 23. Ед. хр. 16. Л. 23—23 об.).
Таким образом, прослеживание одного побочного сюжета переписки привело к выявлению нескольких свидетельств не только о судьбе главного произведения Зиновьевой-Аннибал, так и не доведенного ею до конца, но и о далеко не столь элементарном взаимодействии лагеря “реалистов” и символистов в 1905—1906 гг. Напомним, что осенью 1905 г. на Башне Иванова несколько раз собирались петербургские писатели “реалистического” направления, читались произведения М.П. Арцыбашева и А.П. Каменского, и хотя обсуждение выявило серьезные разноречия в устремлениях, все-таки и эти контакты, и взаимодействие хозяев Башни и членов кружка “Факелы” с Горьким оставлять без внимания не стоит.
2. ИНДЕКС ЦИТИРОВАНИЯ,
ЕГО ДОСТОИНСТВА И НЕДОСТАТКИ
В научном мире общепризнано, что наиболее точным способом исчисления активности ученого и ценности его работ является индекс цитирования, желательно международный. И даже в России, где подобный метод стал применяться сравнительно недавно, он уже завоевал все права. Во всяком случае, в МГУ, где я имею честь и удовольствие работать, от учета индекса цитирования в значительной степени зависят надбавки в зарплате, которые тот или иной сотрудник может получать.
Обсуждение того, добро это или зло, ведется в России уже некоторое время и иногда в весьма резких формах: с одной стороны, утверждается, что именно этот индекс и является объективным средством формирования подлинной шкалы ценностей, с другой (очень несимпатичной) — что, мол, русским ученым ничего такого не нужно, у них собственное понятие о ценности разысканий.
В естественных науках международные индексы существуют довольно давно, порождающая их система уже прочно установилась и остается только думать об их совершенствовании, например о создании собственного, национального индекса, который может учитывать публикации на языке, не использующем латиницу. Вполне адекватные описания проблем, возникающих при создании баз данных по естественным наукам, в России уже существуют (cм., например: Индексы раздора: Резюме семинара // http://www.polit.ru/author/2008/11/07/seminar.html; Гельфанд М., Онищенко Е., Попов С. Что делать с индексом цитирования? // Троицкий вариант. 2010. № 45. 19 янв.). Однако как только задумаешься о том, как работает международный индекс в сфере наук гуманитарных, сразу невольно оказываешься в состоянии шока.
Я обратился к наиболее авторитетному в мире “Arts and Humanities Citation Index”, на который предложено ориентировать и ученым МГУ (см.: http:// scientific.thomson.com/cgi-bin/jrnlst/jloptions.cgi?PC=H), и насквозь просмотрел список учитываемых журналов для поиска тех, которые относятся к сфере моих личных интересов — русская филология, преимущественно литературоведение, но и лингвистика также. Результаты этих разысканий хотелось бы предложить вниманию читателей.
Прежде всего, стоит отметить, что вполне ожидаемо русские журналы представлены в перечне невероятно скудно. Из собственно научных там находим два исторических — “Вопросы истории” и “Отечественная история” и по одному философскому (“Вопросы философии”) и филологическому (“Русская литература”), т.е. всего четыре. Вдобавок почему-то числится в списке (и, кстати сказать, учитывается при создании индекса) литературный, а не научный журнал “Новый мир”. Все. Больше русская гуманитарная наука ничего мировому сообществу предложить не в состоянии.
Однако ненамного более обширно в списке представлена мировая славистика, даже не русистика. Это пять англоязычных журналов (“Russian Review”, “Russian Studies in Literature” (переводы российских статей на английский), “Slavic and East European Journal”, “Slavic Review”, “Slavonic and East European Review”), четыре немецких (некоторые из них печатают статьи и на других языках: “Germano-Slavica”, “Welt der Slaven”, “Zeischrift für slavische Philogie”, “Zeitschrift für Slawistik”), äва издающихся в Нидерландах многоязычных журнала “Russian Literature” и “Russian Linguistics”, один французский “Cahiers du monde russe” и один словенский “Slavisticna revija”. Если к этому прибавить названную выше “Русскую литературу”, список будет исчерпан.
Вряд ли что-либо можно сказать против включения именно этих журналов в список, однако где же остальные? Где, скажем, парижский журнал “Revue des études slaves”, который издается с 1921 г., не теряя качества? Где парижские “Cahiers slaves”, “Cahiers de l’émigration russe”, “La revue russe”, лионские “Mo- dernités russes”, тулузская “Slavica Occitania”? Где итальянские “Europa Orien- talis”, “Russica Romana”, “Slavica Tergestina”, “Annali dell’Istituto universitario Orientale di Napoli. Slavistica”, “Archivio italo-russo” (или в другом варианте — “Archivio russo-italiano”)? Почему не упомянуты скандинавская “Scandoslavica”, шведская “Slavica Gandensia” и финский журнал “Studia Slavica Finlandensia”? Где пользующиеся высоким авторитетом “Wiener slawistischer Almanach” и “Wiener slavistisches Jahrbuch”? Почему потерялись канадские издания, среди которых отметим уже многолетнее (с 1965 г.) “Canadian American Slavic Studies” и относительно недавний интернет-журнал “Toronto Slavic Quarterly”, уже издавший два выпуска своего “Annual”, а теперь организовавший и бумажные выпуски? Почему забыты эстонские “Труды по русской и славянской филологии”, “Блоковский сборник”, “Studia Slavica”, “Русская филология”, совместная финско-эстонская “Studia Russica Helsengiensia et Tartuensia”? Латвийские “Philologia” и “Славянские чтения”? Чем не угодили организаторам многочисленные польские и чешские славистические издания? Даже американские “Russian Language Journal”, “Experiment / Эксперимент: A Journal of Russian Culture”, “From the Other Shore: Russian Writers Abroad, Past and Present”, “Nabokov Studies” туда не попали, а что уж тогда говорить об австралийских и новозеландских изданиях или, например, японских — “Slavistika” (Tokio), “Acta Slavica Japonica” (Sapporo), “Japanese Slavic and East European Studies”?
Я уже назвал изданий в два раза больше, чем зафиксировано изученным списком, хотя совсем не претендую на сколько-нибудь полный охват. Вот, например, значительно больший по объему список — более 300 названий: http://www. slavistik-portal.de/zeitschriften/olc-alphabetisch.html. И тут, конечно, зафиксировано далеко не все. Нет, например, воронежских “Филологических записок”, смоленской “Русской филологии” или “Вестника РГГУ” — журналов с хорошей репутацией. Но и в таком объеме база данных в 20 (!) раз превышает то, что расписывается “Arts and Humanities Citation Index”.
Даже на основе сказанного можно заключить, что применяемый ныне индекс цитирования в сфере гуманитарных наук не может служить хоть сколько-нибудь адекватным показателем результатов научной деятельности и необходима разработка принципиально нового.