(Рец. на кн.: Брюкнер П. Парадокс любви. СПб., 2010)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2011
ЛЮБОВЬ И СТРАСТЬ ГЛАЗАМИ ФРАНЦУЗСКОГО ИССЛЕДОВАТЕЛЯ
Брюкнер П. ПАРАДОКС ЛЮБВИ: Эссе / Пер. с фр. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2010. — 272 с. — 3000 экз.
Эссеистика Паскаля Брюкнера — это не дополнение к его романам, многие из ко-торых уже известны отечественному читателю (прежде всего «Горькая луна», эк-ранизированная Р. Полански, но также «Божественное дитя», «Похитители красоты», «Мой маленький муж»), но своеобразные манифесты, способ разъясне-ния собственной творческой программы.
В книге «Парадокс любви», русский пере-вод которой вышел меньше чем через год после оригинального издания, Брюкнер раз-вивает свою обычную мысль о том, что только образное мышление может справиться с глав-ными вопросами нашей жизни — цена любви, путь к свободе, содержание общего счастья. По мнению эссеиста, в современном мире образ-ное мышление деформировано, читатель, даже самый образованный, не может, как преж-де, пользоваться готовыми метафорами для осмысления социальной реальности, и потому необходимо искать новые пути осмысления старых сюжетов.
«Парадокс любви» представляет собой до-статочно систематизированное исследование связи двух понятий — любви и свободы. Евро-пейская поэтическая традиция долгое время убеждала читателей если не в тождестве, то в роковой близости этих двух главных понятий человеческой жизни. Брюкнер об-ращает внимание на то, что любовь может быть обращена к возвышенному пред-мету, а может ограничиваться сферой обыденности, но в любом случае она берет любящего в плен, связывает его свободу и отношения его с предметом любви ока-зываются странными и абсурдными. Если идеалистическая мысль прошлого на-стаивала на том, что человек может разглядеть истинную любовь даже из бездны своего пропащего состояния, то теперь оказывается, что жизненные обстоятель-ства налагают тяжкий отпечаток и на простодушную любовь к обыденным вещам, и на неудержимое стремление к манящему идеалу.
Независимость каждого человека, по его утверждению, сталкивается с неза-висимостью других людей; и ни в одну из предшествующих эпох, говорит он, че-ловек не был связан таким большим количеством ограничений, вызванных необходимостью каждый день «сталкиваться» с большим количеством людей. Ранее жизненный путь человека зависел от его социальной принадлежности, и даже после распада сословного общества мода могла диктовать ему норму пове-дения, в том числе и в любовных отношениях. Теперь человек оказался предо-ставлен самому себе и вынужден сам от начала и до конца отыграть свою любовную драму в собственном театре жестокости.
Брюкнер предлагает только один выход из этого безумного переплетения же-ланий и травм: признать «цену свободы». «Свобода любви — наш боевой тро-фей — досталась нам не даром, ее цену предстоит уточнить. (Когда-нибудь надо будет написать "черную книгу" 1960-х годов.) Свобода — не распущенность, а по-вышение ответственности, не облегчение, а тяжкое бремя. Она не столько решает проблемы, сколько множит парадоксы» (с. 15). Парадоксальным Брюкнер счи-тает не внутреннюю психологическую ситуацию, не внутренний конфликт, а только внешний социальный конфликт. Интересы, вкусы, модные поветрия — всё это в современном мире перестает быть частью персонального опыта и пре-вращается в социальную оболочку человека, которая может травмировать других своей жесткостью.
В первой части книги Брюкнер делает краткий экскурс в историю супруже-ских, а затем партнерских отношений (ссылаясь на то, что еще в начале прошлого столетия Р. Музиль заметил вытеснение терминов «муж» и «жена» новым сло-вом «партнер»). История эмансипации хорошо известна, но автор задается во-просом, какую пользу мы получили от всеобщей эмансипации, когда освободились от присущей XVIII столетию дидактики и от чрезмерной стыдли-вости эпохи романтизма, лишившей женщину эротизма, а следовательно, сексу-альной привлекательности. С точки зрения автора, одиночество ХХ в. — не просто отказ от семьи, оно выражает стремление к перестройке всех социальных отно-шений, и в этом смысле его можно считать ключом к повседневной жизни наших дней. Люди одиноки не потому, что каждый озабочен чем-то своим и боится дру-гих (ведь освобождение от комплексов продолжает оставаться главным лозунгом эпохи), а потому, что они должны всякий раз выбирать свой образ жизни, обосно-вывая, почему дружат с одними, устанавливают деловые отношения с другими, а влюбляются по совсем иным законам. Этот постоянный напряженный выбор, не оставляющий возможности для простого человеческого счастья, — обратная сторона эмансипации.
Мы видим, что Брюкнер дает слишком большую волю воображению: он при-нимает за действительное одиночество простое чувство ответственности, которое заставляет человека переживать за свой выбор и поэтому постоянно требовать не мешать совершению этого выбора. Но такое чрезмерное доверие к патетиче-ским образам бытового сознания оказывается очень продуктивным, как только речь заходит о другой стороне этой ответственности за выбор, появлении новых жизненных сюжетов. Скажем, в отступлении, озаглавленном «Что такое "экс"?», Брюкнер со всей прямотой говорит о последствиях одинокой свободы для всего поколения: «У Фрейда где-то сказано, что люди занимаются любовью по мень-шей мере вшестером, поскольку за каждым из партнеров маячат тени отца и ма-тери. Что касается современных парочек, при них целая толпа народу — приходится считаться с "бывшими" той и другой стороны» (с. 42). В этом пассаже можно увидеть сюжеты написанных и ненаписанных романов, более того, свое-образный канон современного романа, до конца еще не реализованный в творче-ской практике.
Во второй главе («Рынок обольщения») Брюкнер еще четче формулирует ос-новное противоречие, «амбивалентность любви и жизни», которое делает пара-доксальным и само понятие любви. Абсолютная или, по крайней мере, высокая степень свободы, пришедшая на смену общей поведенческой скованности и ри-туальности поведения, должна была бы привнести такую же свободу в ощуще-ниях и самореализации, однако же, все происходит наоборот: отсутствие внешних ограничений, навязанных различными институтами — будь то Церковь или свет-ский мир, — приводит к своего рода поведенческой дезориентации, влечет за собой внутренние проблемы, едва ли не более серьезные и глубинные, нежели раньше. Не только экономические, но и социальные отношения в современном мире построены по законам рынка. Но когда отношения приобретают рыночную ценность, они перестают быть событиями: «Раскрепощение нравов несло великое обещание пира для всех. Однако наша любовная карьера начинается с того, что нам дают от ворот поворот. <…> Все возможно! — кричат большие города. Тогда почему со мной ничего или почти ничего не происходит?» (с. 46—47).
Рассуждая о социальных сдвигах, произошедших в обществе за последние не-сколько десятилетий, Брюкнер подчеркивает, что уязвимость в отношениях, страх быть отвергнутым на любом этапе отношений остались прежними, а может быть, стали сильнее. В былые времена оказаться отвергнутым означало пережить переломный момент в развитии индивидуального сознания. Теперь отвергнутый возлюбленный не претерпевает изменений сознания: он смирился с тем, что об-щество создает законы человеческих отношений, неподвластные нашей воле и нашему воображению, и потому наш выбор никогда не будет проекцией нашей воли. Общество всему установило свою цену; и мы выбираем не желанное, но до-ступное или приемлемое. «Вопреки хвастливому выражению в любви нельзя иметь "кого хочешь", но лишь "кого можешь", а вернее того, кто согласен иметь дело с нами. Когда то и другое совпадает, это чудо» (с. 51).
Такие рассуждения Брюкнера только внешне напоминают рессентимент бы-лого времени, отход от романтических иллюзий (от символистской поэзии до ма-нифестов «потерянного поколения»). На самом деле Брюкнер говорит не о том, что наши желания лишились прежнего суверенитета, реальной власти, а о том, что желания перестают быть связаны с воображением, с мечтой, но, напротив, становятся инструментом контроля над поступками (как это происходит, по мне-нию Брюкнера, в феминистских движениях).
Свой тезис Брюкнер иллюстрирует историей семейных отношений в Европе. Согласно Брюкнеру, неосмотрительно противопоставлять средневековый канон брака, в котором плотское влечение отходит на второй план перед обязанностями духовного союза, и романтический канон, в котором брак напрямую проистекает из плотского влечения. Ведь хотя оценка отдельных моментов брачного союза поменялась на противоположную, не было упразднено главное противоречие — между любовью и страстью. Только если средневековая страсть считалась укро-щенной, «смертельной болезнью» (с. 100), из тисков которой нужно выхватить счастливый брак, то теперь страсть признается неукротимой, с ней никто не может совладать. Конечно, и до романтической эпохи все знали о неумолимости страсти, но применяли к ней ту же технику исключения, что и к болезни: болезнь может поразить каждого, но смертельно больной должен быть исключен из об-щественных отношений и посвящен только Богу. В романтическую эпоху техника исключения начинает применяться не к людям, а к социальным группам — так, публичные дома, которые ранее были предназначены для в той или иной степени выпавших из социальной жизни клиентов (матросов, солдат-наемников), теперь становятся местом удовлетворения страсти даже скучающих аристократов — и получилось, что технология исключения применима только к работницам этих домов, а не к клиентам. Как мы видим, Брюкнер уточняет размышления М. Фуко и Дж. Агамбена о политике Нового времени как о политике исключения, обращая внимание на становление анонимного, чисто воображаемого субъекта исключе-ния: клиент публичного дома анонимен, он всякий, и он никто, он исключен из общества и всецело принадлежит ему. Исключение, таким образом, становится не делом выяснения социальных отношений, а только делом индивидуального и коллективного воображения.
Такую же анонимность субъекта исключения Брюкнер усматривает и в со-временной семейной жизни. В семье старого типа было известно, кто какие ре-шения принимает и кто какие решения будет принимать. В современной семье каждый из двоих наделен равной степенью свободы, никто не хочет брать на себя ответственность за принятие решения, перекладывая его на другого. В этой си-туации семья (не имеет значения, официальный ли это союз или скрепленный всего лишь взаимными словесными обязательствами) оказывается одновременно и источником бесконечного счастья (в случае, когда каждая из сторон обретает в союзе полную гармонию), и клеткой, средоточием лжи, только покрытой внеш-ним лоском.
В третьей и четвертой частях книги, «Чудесный мир плоти» и «Идеология любви», Брюкнер пытается разрешить противоречие любви и страсти новыми средствами. С одной стороны, он говорит, что сама сексуальность в современном мире представляет собой результат действия воображения. Сексуальность в об-ществе потребления, по его мнению, вовсе не присвоена капитализмом, но, на-против, воплощает стремление человека, не теряя контроль над собой, уноситься воображением к еще не изведанным предметам. С другой стороны, христианские ценности продолжают влиять на нашу жизнь, а христианство строго разводит лю-бовь как тождество (Бог есть любовь) и любовные отношения, которые могут ока-заться истинными или ложными, реальными или мнимыми. С точки зрения Брюкнера, в современном мире такое тождество может быть достигнуто силой воображения, но при том условии, что любовные отношения, вместе с проверкой их истинности или ложности, выльются в сюжеты новых романов, написанных или ненаписанных.
Таким образом, Брюкнер рассматривает европейскую культуру любви с не мень-шей серьезностью, чем это делали в свое время Р. Барт или М. Фуко. Но, в отличие от этих мыслителей, он с самого начала различает любовь и страсть, что позволяет ему сделать важные замечания о роли воображения в брачном союзе и в свободной любви. Анализ отдельных образов, связанных с любовными переживаниями, та-ких как «свобода» и «страсть», поэтому производится Брюкнером с метапозиции, с которой генеалогия страсти видна как на ладони.