Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2011
Ключевые слова: советское право, революция, пропаганда, бюрократия, государство, советская история
РЕВОЛЮЦИОННОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО В 1917—1918 гг.: ВЫБОР ЯЗЫКА[1]
Адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта ин-теллигентская сволочь часто паскудничает.
Из письма В.И. Ленина Е.Д. Стасовой и товарищам в
московской тюрьме от 19 января
Цитата, начало которой приведено в эпиграфе, заканчивается следующим выводом-увещеванием: «Но все же лучше адвокатов бояться и не верить им, особенно если они скажут, что они социал-демократы и члены партии»2. Без-условно, речь шла о дореволюционном суде и служителях «царского» закона, для революционеровaprioriнеправого. Что изменилось после Октябрьской революции? В программной книге Ленина «Государство и революция» ясно сказано, что в соответствии с марксистским учением социалистическая ре-волюция не должна уничтожить законодательство как институт. Более того, ему отведена важная роль в процессе построения диктатуры пролетариата3. Как большевики «примеривались» к этому средству, делая его весомым эле-ментом функционирования политической системы новой власти? Какие приемы законодательной политики при этом использовались? Каким языком и для кого стали писаться советские законы? Этим вопросам посвящено мое исследование.
Несмотря на кажущуюся
краткость хронологических рамок — четырна-дцать месяцев от начала революции до
Объект моего
исследования — это корпус нормативно-правовых актов высших и центральных
органов советской власти с 25 октября 1917-го по конец
В начале этой статьи я
обращусь к рассмотрению проблемы выбора между преемственностью и
революционностью в законодательной политике в фев-рале и октябре
ЗАКОННОСТЬ И ВЫЧЕРКИВАНИЕ СЛОВ
Начиная с Гуго Гроция, теория правопреемства
государств представляет го-сударство-правопреемника как римского наследователя
—heres,— которому вместе с территорией переходят
правосубъектность и все юридические отно-шения «умершего» государства. В
Как известно,
после отречения Николая II от престола 2 марта
И здесь мы
сталкиваемся с ключевой проблемой Временного правитель-ства — преемственность
практик управления стояла в одном ряду с пре-емственностью легитимности власти
от прежнего государственного строя. На момент отречения Николая II 2 марта
Как показывает
анализ «Собрания узаконений», после Февральской ре-волюции атрибуты прежней
легитимности были в целом сохранены. Указа-ния на самодержавную власть
заменялись на указания власти Временного правительства. В ссылках на
дореволюционное законодательство отчетливо обнаружились две тенденции:
подчеркивалась законность и нивелировалось участие монарха. Так, например, в
ссылках на дореволюционное законо-дательство «высочайше утвержденные» правовые
акты стали называться «законноутвержденными»9. Прежде всего было
проведено необходимое пе-реименование в церковных ритуалах, поскольку, как уже
говорилось выше, божественное благословение лежало в основе делегирования
власти. Как часть государственного аппарата, перешедшего под власть Временного
пра-вительства, Синод поспешил издать соответствующие распоряжения, и уже к
концу марта
Архивные документы весны
1917-го показывают, что это была осознан-ная политика Временного правительства,
а не порождение бюрократической инерции. Так, в Журнале заседания Временного
правительства от 15 мая
Переименование коснулось
и изменившихся после революции социально- политических реалий. Распоряжением
министра внутренних дел с середины апреля
Преемственность
управленческих стратегий, заимствованных политиче-ской элитой прежнего строя,
сформировавшей Временное правительство, от-сутствие новых средств и форм
решения назревших проблем негативно сказывались на эффективности
государственной власти. На это указывает и распространение феномена «самосудов»
в
РЕВОЛЮЦИОННАЯ ЛЕГИТИМНОСТЬ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
Политические обстоятельства конца октября 1917-го
существенно отлича-лись от событий Февральской революции
1. Акторы. В отличие от февраля, когда к власти пришли уже известные публичные политики, в октябре 1917-го власть взяли революционеры, сде-лавшие карьеру в сфере нелегальной подпольной борьбы с правящим режи-мом. От них, казалось бы, уместно было ожидать радикально преобразова-тельной политики по отношению к прежним институтам государственного управления. При этом в первом революционном правительстве — Совете на-родных комиссаров (СНК), — так же как и во Временном правительстве, ру-ководящую роль играли юристы. Председатель СНК лидер большевиков Вла-димир Ленин и ряд наркомов (Свердлов, Оппоков и др.) имели юридическое образование. Это неудивительно: критика недостатков действовавшего зако-нодательства была часто используемым средством революционной пропа- ганды14. В выступлениях революционеров обличалась не только политика, воплощенная в «царских» законах, но и сама «чуждая народу» форма права15. Известны уничижительные замечания Ленина об источниках русского пра-ва — Своде законов и Собрании узаконений. Логика его обвинений была про-ста: бюрократическая форма «царских» и «чиновничьих» законов с их мелоч-ной регламентацией, тяжелым, недоступным для понимания канцелярским языком представлялась следствием их антинародного содержания. В силу описанной выше преемственности управленческих практик после февраля 1917-го эта критика распространилась и на акты Временного правительства.
2. Идеи и институты.
Революционная легитимность. Говоря об идеях новой власти и о том,
в какой мере они стали основой ее институционального дизайна после 25 октября
Революционный
разрыв со старым отчетливо проявился в вопросе о леги-тимности новой власти.
Как показывает исследование Артема Магуна, идея революции — это не просто
отрицание, а истребление легитимности иного (старого) порядка17.
Октябрьская революция следовала этому принципу и решительно отметала прежние
основы легитимности власти — религиозную и правовую. Если декрет «Об отделении
церкви от государства и школы от церкви» (20 января
Местные суды решают дела именем Российской Республики и руковод-ствуются в своих решениях и приговорах законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противо-речат революционной совести и революционному правосознанию. Примеча-ние: Отмененными признаются все законы, противоречащие декретам ЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и рабочего и кресть-янского правительства, а также программам-минимум Рабочей Социал- Демократической партии и Партии Социалистов Революционеров18.
Таким образом,
легитимность советской власти основывалась на самом факте решительного начала
новой эры — республики, именем которой пред-писывалось действовать новым судам.
«Именем республики» были подпи-саны первые важнейшие декреты СНК «О мире» и «О
земле», принятые ночью с 25 по 26 октября
Не имея
возможности остановиться на этом подробнее, я отмечу, каким причудливым
«юридическим» способом собственники пытались спасти зе-мельные владения от
национализации. Как свидетельствует в своих воспо-минаниях адвокат Майер, в
3. Законодательство как особая форма революционной пропаганды. Анализ разнообразных источников и литературы по начальному периоду со-ветской власти позволяет рассматривать новую форму законодательства — декреты — в том числе и как средство пропаганды. Данный аспект револю-ционного законодательства отмечался исследователями уже в 1930-х гг., на-чиная с С.Н. Валка, руководившего большой работой по подготовке к печати многотомного собрания «Декреты советской власти»20.
Пропагандистское
использование законодательства большевиками намети-лось довольно рано: уже 28
октября
Не все революционеры были согласны с Лениным в вопросе о пропаган-дистской законодательной политике СНК. Лидер ушедших в оппозицию со-циалистов Плеханов выступал резко против декрета «О мире» как абсолютно нереализуемого на приемлемых для русских условиях:
Мы декретируем мир. Но, чтобы германский император послушался нашего декрета, надо, чтобы мы оказались сильнее его, а так как сила на его стороне, то, «декретируя» мир, мы тем самым декретируем его победу, то есть победу германского империализма над нами…24
Подчеркну новое слово «декретировать», которое, как мне кажется, выде-ляется Плехановым как обозначение нового политического средства. В дан-ном случае оно использовалось для внутриполитических целей. Адресатом декрета о мире в первую очередь был солдат, а точнее, его винтовка, которую с внешнего врага надо было направить на врагов внутренних — врагов рево-люции, к которым могли быть отнесены все сомневавшиеся в реалистичности декрета о мире.
Декларативность
декретов отчетливо осознавалась самими законодателями, но ленинский
политический (или даже популистский) подход к законодатель-ству победил. Такое
заключение можно сделать на основании слов первого председателя Высшего совета
народного хозяйства РСФСР Н. Осинского, признавшего ошибочность своей критики
декларативных декретов. В середине
Декларативное декретное законодательство имеет огромное значение в ост-рые периоды революции… В моменты массового штурма на капитал необ-ходимо провозглашать в виде декрета цель, к которой массы должны стремиться25.
Джейн Бурбанк обращает
внимание на важный момент кристаллизации ленинских представлений о праве в
связи с проведением в жизнь декрета «О мире». По политическим соображениям на
заседании Центрального ко-митета партии большевиков 23 февраля
4. Антинормативный подход и его теоретизация. Революционный за-кон — это, по сути, закон силы, тот закон, на основании которого, в частности, был казнен Людовик XVI. Этот закон возвел на эшафот не короля и не граж-данина. В первом и втором случае Людовик мог искать защиту у старого или нового закона, но революционный закон был высшей силой, творившейся здесь и сейчас над изменником революции, которым мог стать любой. Пуб-личным физическим уничтожением прежнего законодателя перечеркивалась нормативность старого порядка — эта мысль отчетливо звучала на процессе Людовика27. Именно такой смысл неограниченной разрушающей власти революции был вложен во встречающиеся в декретах и правовой лите-ратуре понятия «социалистическое правосознание»28, «социалистическая со-весть», «революционное правосознание». В самих декретах новой власти ре-волюционный закон фигурировал как мера устрашения: «будет караться по всей тяжести революционных законов», «вожди заговора объявляются вне закона»29. Революционный закон, по которому «виновники понесут кару, от-вечающую тяжести их преступления», обязательно присутствовал в доку-ментах, касающихся контрреволюционных действий.
Этот же смысл
закреплялся в проекте «Формулы торжественного обеща-ния для всех служащих
советских установлений», составленном в Наркомате юстиции не позднее первой
половины
Изначально спонтанное
использование декретов как риторических поли-тических средств уже в начале
В этой связи
уместно вспомнить наблюдение Давида Фельдмана о том, что термин «законность» и
даже его последующая модификация «револю-ционная законность» употреблялся в
конце 1917—1918 гг. крайне редко34. Блестящие
историко-филологические работы Фельдмана о термине «рево-люционная законность»
в политическом контексте советского режима на-глядно показывают, что советской
власти была изначально чужда законность как принцип ненарушения законов35.
В
Гораздо удобнее
для власти партии в 1917-м и в последующие годы был риторический революционный закон в духе
Робеспьера — закон блага народа, который условно можно назвать законом-карой и
законом-надеждой. Цити-рованная программная статья Наркомата юстиции в
Храм буржуазного владычества — законодательство, и его фетиш — закон; храм пролетарского и социалистического мирового строя — управление, а его богослужение — труд37.
Теория большевистской законности основывалась, прежде всего, на по-литических условиях, которые теоретизировал Троцкий в концепции пер-манентной революции. Говоря о невозможности ограничения «непрекра-щающейся атаки пролетариата» рамками законности, он решительно отвергал следующие доводы оппонентов:
Применение исключительных средств (имеется в виду революционный террор. — Т.Б.) позволительно лишь в исключительных случаях. Цель осво-бодительного движения не увековечить революцию, но по возможности скорее ввести ее в русло права38.
Несмотря на
приведенные оговорки, сама законодательная политика новой власти ясно
показывает, что для советских руководителей нормативное по-нимание закона
неприемлемо. В качестве примера недостаточно вспомнить известные Постановление
СНК от 5 сентября
ПРОБЛЕМА ФОРМАЛЬНЫХ КРИТЕРИЕВ ЛЕГИТИМНОСТИ
Тем не менее опоры на силу, прикрытую риторикой и теоретическими по-строениями, было явно недостаточно — те же самые средства были доступны контрреволюционерам. Несмотря на декларировавшуюся справедливость но-вого революционного порядка, отменившего прежний несправедливый строй, для большевиков был важен вопрос о признании легитимности их правления. Косвенно это выразилось в истории с признанием независимости Финляндии. Как известно, 18 (31) декабря было удовлетворено второе об-ращение финляндского правительства — в первом обращении 17 (30) декабря отсутствовало прямое признание СНК в качестве российского правительства, поэтому СНК предложил внести новое обращение с таким признанием, после чего вопрос был решен положительно и окончательно42.
В целом, в
октябре 1917-го большевиков скорее занимала проблема не внешнего признания их
власти, а ее окончательного завоевания, внутренней легитимации. Для этого
требовалась институционализация захваченной вла-сти, создание четких формальных
практик ее реализации. Насилие должно было обрести государственную, легитимную
форму — форму закона, а не ли-стовки. Поэтому очень рано — уже на пятый день
революции 30 октября
1) Законодательный акт вступал в законную силу «в день опубликования его в официальной "Газете Временного Рабочего и Крестьянского прави-тельства"». «Газета Временного Рабочего и Крестьянского правительства» сменила прежний печатный орган правительства «Вестник Временного Пра-вительства», а он, в свою очередь, был модификацией царского «Правитель-ственного вестника».
2) Прежняя
практика публикации законов Сенатом отменялась. До этого с
3) Вместо прежней
сенатской публикации предусматривалась новая про-цедура: «Отдел законодательных
предположений при СНК издает перио-дически сборники Узаконений и Распоряжений
Правительства, имеющие силу закона». Первый такой сборник — «Собрания
узаконений и распоряже-ний временного рабочего и крестьянского правительства»
вышел 1 декабря
Отказавшись от старой практики публикации Сенатом, большевики мог-ли дать бюллетеню нового революционного законодательства какое угодно революционное название. Именно такой сценарий подсказывала языковая ситуация 1910—1920-х гг., характеризовавшаяся смелым языковым нова-торством в области печатного слова от зауми футуристов до языка газет. Ав-торитетное исследование современника революционной ломки языка, лин-гвиста Афанасия Селищева46, снабженное многочисленными примерами, убеждает в том, что Лев Троцкий не сильно преувеличивал, когда говорил о «процессе исторической перековки языка» в то время47. Работы историков последних лет показывают, что новый язык был важным средством больше-вистской пропаганды48.
Вопреки описанной
тенденции бурного языкового развития, мое исследо-вание языка законов 1917—1918
гг. позволяет констатировать отчетливый консерватизм синтаксиса и лексики
правового языка, заимствованного боль-шевиками у старого порядка. Настойчивая
приверженность старой форме за-конодательной политики прослеживается начиная с
названия бюллетеня законодательства — в течение первых двадцати лет советской
власти в на-звании сохранялась дореволюционная основа: «Собрание узаконений и
рас-поряжений правительства». Модификации были незначительны: октябрь 1917—1920
гг. — «Собрание узаконений и распоряжений рабочего и кресть-янского
правительства»; 1920—1924 гг. — «Собрание узаконений и распоря-жений рабочего и
крестьянского правительства РСФСР»; 1924—1938 гг. — «Собрание узаконений и
распоряжений рабочего и крестьянского правитель-ства СССР»; с
Большевики целенаправленно сохраняли форму названия бюллетеня за-конодательства, старую и с точки зрения принадлежности к царскому строю, и с точки зрения анахронизма самого слова «узаконение» — в юридическом дискурсе оно не встречается уже с конца XIX в.49
С одной стороны, такая приверженность старому названию могла объ-ясняться, в том числе, политическим расчетом: название «Собрание узако-нений и распоряжений правительства», заимствованное из прежнего порядка, выступало в качестве дополнительного носителя власти, возможно, являясь знаком легитимности. В своем предположении я опираюсь на глубокое сравнительное исследование юридической лингвистики Хейкки Маттилы, в котором обосновывается власть старины и старой формы в праве50.
Правильность
такой трактовки в историческом контексте революцион-ной России подтверждает
следующий факт. На протяжении всего
С другой стороны,
заимствование старых практик управления можно объ-яснить преемственностью задач
— правительство большевиков точно так же нуждалось в ресурсах, как и
предшествовавшая ей власть. Поэтому по воз-можности был задействован
технический аппарат управления — в декрете «О выборном начале и об организации
власти в армии» 16 (29) декабря
Среди нас было много прекраснейших высококвалифицированных работ-ников, было много преданнейших революционеров, исколесивших Россию по всем направлениям, в кандалах прошедших от Петербурга, Варшавы, Москвы весь крестный путь до Якутии и Верхоянска, но всем надо было еще учиться управлять государством. Каждый из нас мог перечислить все тюрьмы России с подробным описанием режима, который в них существо-вал. Мы знали, где бьют, как бьют, где и как сажают в карцер, но мы не умели управлять государством и не были знакомы ни с банковской техни-кой, ни с работой министерств52.
Сама должность
народного комиссара Оппокова «комиссар по мини-стерству юстиции» указывает на
переходный характер управления — комис-сариат создавался на базе прежнего
министерства. Общая ситуация станов-ления центральных органов власти как в
зеркале отражалась в декретах, опубликованных в «Собрании узаконений» в конце
1917 — начале
1) Документы революционной традиции — воззвания, обращения отдель-ных комиссаров и СНК. Они имели скорее агитационное значение и не имели нормативной функции.
2) Нормативные акты, созданные по канонам прежней традиции нормо-творчества.
3) Нормативные акты переходного времени, в которых соединялись и ре-волюционные черты, и элементы старого бюрократического языка.
В
ЗАЗОР МЕЖДУ ИДЕАЛЬНЫМ И РЕАЛЬНЫМ В СОВЕТСКОМ ПРАВЕ
В начале статьи я писала, что моей целью является
изучение переходного времени первого года формирования советского
законодательства. Однако следует проблематизировать: а был ли переход,
если мы так часто отмечали продолжение? Однозначно можно сказать,
что был разрыв, заметный, прежде всего, в категориях времени и порядка.
Наиболее ярким проявлением тем-порального разрыва стал первый декрет о суде (24
ноября
Уже в самый первый год советской власти обозначились две тенденции, впоследствии оформившие два поля советского права. Идеологическое поле, начиная с первых декретов «О земле» и «О мире», фиксировалось в про-граммных правовых актах (конституции, кодексы). Так как основные задачи этих документов были политико-пропагандистского свойства, то власть при-лагала усилия к их максимальной популяризации. Поэтому и написаны они были с точки зрения прежней традиции юридического языка по-революцион-ному — были приближены к простой понятной речи. Реальное поле советского законодательства составляли разнообразные законодательные акты, конкре-тизирующие действие общих начал конституций и кодексов. Это поле рас-сматривалось как исключительно технократическое и не предназначалось для рядовых советских граждан, что напрямую отражалось уже в выборе язы-ковых средств и методов распространения советского законодательства. Удельный вес реального поля, его значение оценивались очень высоко. Для этого поля, уже начиная с первого месяца советской власти, стали использо-ваться старые каноны нормотворчества как специальная административная технология, требующая специального подхода. Такой подход основывался на использовании начал дореволюционной юридической техники, в частности в сфере языка закона и официальной публикации.
Использование старой формы могло рассматриваться прагматически, как средство ускорения реализации политики центра на местах. Для этого ак-тивно привлекался прежний административный персонал, причисленный к группе технических специалистов (спецов). Возможно, для лучшего понима-ния здесь уместно использование экономического термина — сокращение транзакционных издержек посредством специализации средств законода-тельной политики. На важность скорейшей реализации норм в первый год советской власти указывают свидетельства об использовании радио для трансляции выпусков «Собрания узаконений и распоряжений правитель-ства» в фонде Наркомата юстиции53.
Почему я концентрирую внимание не на продолжении старой дореволю-ционной практики, а на переходе к ней? С одной стороны, думается, понятие перехода в большей степени подчеркивает наличие выбора — в данном случае альтернатива присутствовала в виде «революционных» практик законотвор-чества — декретов. С другой стороны, акцент на продолжении может пре-пятствовать пониманию советской специфики заимствованного из дорево-люционного прошлого явления. Эта специфика в «материальном» смысле стала проявляться в усугублении технократического неюридического на- чала54 — например, в снижении доступности действующего советского зако- нодательства55 по сравнению с дореволюционным временем, когда «Собрание узаконений и распоряжений правительства» поступало в свободную продажу.
Рассмотренные
обстоятельства складывания идеального и технократиче-ского полей советского
законодательства ясно указывают на еще одно важное изменение —
невостребованность ни в том, ни в другом поле нормативного юридического начала.
Идеал законного государства в той или иной степени осознавался в Российской
империи как цель, для достижения которой не-обходимо юридическое измерение
государственной и общественной жизни. В качестве вех на пути к этой цели можно
вспомнить попытки кодификации права, увенчавшиеся изданием в
В.С. Нерсесянц тонко подметил описанную специфику советского права:
Почему, собственно говоря, учреждения диктатуры пролетариата для клас-сового насилия надо вообще называть «государством» («пролетарским го-сударством»), а требования и правила такого насилия. «правом» («проле-тарским правом»)? .Ведь ясно, что если «государство и право» — только разновидности (разные средства выражения и осуществления) насилия, то они превращаются в лишние, пустые слова, используемые лишь для прикрытия иных дел и мероприятий — для благозвучного наименования насилия, для эксплуатации авторитета, традиционно связанных с этими идеями и понятиями56.
Замечание Нерсесянца о сущности советского права хорошо демонстрирует осознание советским юристом сущности советского легизма, его формально- догматического подхода57. Формализм стал обратной стороной исключительно инструменталистского подхода к праву как средству идеологической пропа-ганды и управления. Вряд ли Ленин и другие строители советского госу-дарства разделяли представление В.С. Нерсесянца о традиционном авторитете государства и права. Как следует из текста «Государства и революции», в них они, скорее, видели привычную форму подавления, работавшую «с такими людьми, как теперь»: «Нет, мы хотим социалистической революции с такими людьми, как теперь, которые без подчинения, без контроля, без "надсмотр-щиков и бухгалтеров" не обойдутся»58.
Говоря о зарождении советского законодательства, я, главным образом, пыталась описать и понять действия власти. Однако приведенная выше ци-тата смещает угол зрения с законодателя на субъект регулирования / адресат законодательства. Возможно, отчетливо датируемое с первого года совет-ской власти деление законов на идеальные (доступные, по языку популярные, действующие по обстоятельствам) и реальные (недоступные, по языку спе-циальные, действующие по приказу) было связано с представлением о недо-статочной готовности большинства жить по закону. На такие размышления наталкивает недавняя монография Д. Биера о роли медицинских исследова-ний негативных социальных явлений в крушении начал правового госу-дарства в России. Биер ставит интересный вопрос о влиянии на ход соци-альной политики советской власти научно обоснованного представления о народе как о больном, дегенерате, алкоголике59.
Политические и идеологические представления советских руководителей в области законодательной политики и их практические резоны нам теперь более или менее известны: голос власти всегда заглушает другие голоса. Тем не менее промежуточность полученных результатов очевидна — это только одна сторона медали: вид сверху. Дальнейшее изучение феномена советского права настоятельно требует расслышать другие голоса: судей, юристов, управленцев, граждан. Насколько законодательная политика определялась действиями народа или представлениями о нем? Что предпринимали юри-сты? Как действовало советское право? Какой язык звучал на местах при ре-шении вопросов суда, порядка и справедливости и как он менялся? Ответы на эти вопросы помогут нам лучше понять те многочисленные факторы, ко-торые сформировали феномен советского права.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Автор выражает искреннюю признательность Вере Дубиной, Артему Магуну, Гар- рису Рогоняну и Давиду Фельдману за их ценную критику первоначальной версии статьи и благодарит участников Малых Банных чтений «НЛО» — 2009 за обсуж-дение доклада, который лег в ее основу. Возможные ошибки и неточности — ис-ключительная ответственность автора.
2) Цит. по: Скрипилев Е.А. Из биографии В.И. Ленина // Советское государство и право. 1965. № 4. С. 3—10, доступно в электронном виде: http://www.law.edu.ru/article/article.asp?articleID=1172714.
3) Ленин В.И. Государство и революция: учение марксизма о
государстве и задачи пролетариата в революции // Ленин В.И. Полное собрание
сочинений. 5-е изд. Т.
4) Koselleck R. Begriffsgeschichten. Studien zur Semantik und Pragmatik der politischen und sozialen Sprache. FrankfurtamMain, 2006; Копосов Н.Е. История понятий вчера и сегодня // Исторические понятия и политические идеи в России XVI—XXвека / Ред. Н.Е. Копосов. СПб., 2006. С. 9—32.
5) Милюков П.Н. Воспоминания. М.: Политиздат, 1991. С. 295.
6) См. об этом: Старцев В.И. Внутренняя политика Временного правительства пер-вого состава. М., 1967. С. 95.
7) «Императору
Всероссийскому принадлежит Верховная самодержавная власть. Повиноваться власти
его не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает» (Ст. 4. Основных
государственных законов Российской империи, в редакции
8) Wortman R. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. I: From
Peter the Great to the Death of Nicholas I. Princeton:
9) Так, после Февральской революции в «Собрании узаконений» в ссылках на доре-волюционное законодательство «высочайше утвержденные» правовые акты назы-вались «законноутвержденными». См. подробнее в моей статье: Борисова Т. Закон «в годину тяжких испытаний»: Собрание узаконений и распоряжений правитель-ства в 1917—1918 гг. // Исторические записки. Вып. 5 (123). М., 2002. С. 129—165, 130—146.
10) См.: Бабкин М.А.
Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии (начало XX в. —
конец
11) Журнал Временного
правительства. № 77: Заседание 13 мая
12) Письмо председателя
Юридического совещания министру внутренних дел от 14 апреля
13) Hasegawa T. Crime, Police, and Mob Justice in Petrograd during the Russian Revolu-tion
of 1917
// Revolutionary
14) Как убедительно показало исследование И.В. Ковалевой, в 1890-е гг. многие мо-лодые люди поступали на юридические факультеты, чтобы бороться с политиче-ским режимом. См.: Ковалева И.В. Ценности правовой культуры в представлениях российского общества конца XIX — начала XX вв. Великий Новгород, 2002.
15) Окрипилев Е.А.
В.И. Ленин и вопросы изучения истории права и законодательства // Советское
государство и право. 1965. № 4. С. 3—10, доступно в электронном виде: http://www.law.edu.ru/article/article.asp?articleID=1172714;BurbankJ.Lenin
and the Law in Revolutionary
16) Здесь мы не будем
рассматривать циничные декларации Ленина о том, что прави-тельство рабочих и
крестьян тоже временное и будет действовать до созыва Учре-дительного собрания.
См. подробнее: Рабинович А. Революция
17) Магун А. Отрицательная революция: к деконструкции политического субъекта. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2008.
18) Декрет о суде (№ 1) Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьян-ского правительства (далее СУ). 1917. № 4. Ст. 50.
19) Майер Н.
Служба в комиссариате юстиции и народном суде // Заря русского пра-восудия (Из
Архива русской революции) / Сост. Михаил Геллер.
20) Валк С.Н.
О тексте декретов Октябрьской Социалистической Революции и о не-обходимости
научного их издания // Архивное дело. 1939. № 3. С. 9; Ирошников М.П. Создание
советского централизованного государственного аппарата. Совет народ-ных
комиссаров и народные комиссариаты. Л.: Наука, 1967. С. 118—155;Lapenna I. Lenin,
Law and Legality // Lenin: The Man, the Theorist, the Leader: A
Reappraisal / Еds. Leonard
Schapiro and Peter Reddaway.
21) Предписание Военного отдела
Исполкома советов рабочих и солдатских депутатов комиссару Типографии Известия
28 октября
22) Валк С.Н. О тексте декретов Октябрьской социалистической революции и о не-обходимости научного их издания //Архивное дело. 1939. № 3. С. 4—5.
23) Цит. по: Ирошников М.П. Указ. соч. С. 120.
24) Плеханов Г.В. Открытое письмо к петроградским рабочим // Октябрьский пере-ворот. Революция 1917 года глазами ее руководителей. М., 1991. С. 302—306, 304.
25) Оболенский В. (Осинский Н.) Из первых дней // Народное хозяйство. 1918. № 11. С. 14.
26)
27) Regicide and Revolution: Speeches at the Trial of Louis XVI / Ed. Michael Walzer. 1974. P. 88.
28) Декрет о суде (№ 2).
29) См., например: СУ. 1917. № 9. 24 декабря. Приложение 5; СУ. 1917. № 4. 12 де-кабря. Ст. 64.
30) Формула торжественного
обещания для всех служащих советских установлений. Проект // ГАРФ. Ф. Р—130.
Оп. 2. Д.
31) СУ. 1918. № 33. 27 (14) апреля. Ст. 446. Приложение 6: О формуле торжественного обещания при вступлении в Рабоче-крестьянскую красную армию.
32) Гойхбарг A.T.Пролетарская революция и гражданское право // Пролетарская ре-волюция и право. 1918. № 1. С. 13—14.
33) См. описание и
критику этого подхода Ганса Кельзена, основателя Австрийской школы:KelsenH.TheCommunistTheoryofLaw.
34) Фельдман Д.М. Терминология власти: Советские политические термины в исто-рико-культурном контексте. М.: Российский государственный гуманитарный уни-верситет, 2006. С. 262—288.
35) Там же; Одесский М.П, Фельдман, Д.М. Поэтика террора и новая административ-ная ментальность: очерки истории формирования. М.: Издательство Российского государственного гуманитарного университета, 1997. С. 64—77; Фельдман Д.М, Щербина А. Грани скандала: повесть А.И. Тарасова-Родионова «Шоколад» в по-литическом контексте 1920-х годов // Вопросы литературы. 2007. № 5 (http:// magazines.russ.ru/voplit/2007/5/fe8.html).
36) Вышинский А.Я. Революционная законность на современном этапе (1917—1932). М., 1932. С. 66.
37) Гойхбарг A.T.Указ. соч.
38) Троцкий Л.Д. Итоги и перспективы. Движущие силы революции // Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М.: Политиздат, 1990. С. 104—105.
39) Декреты советской власти
(далее ДСВ). Т.
40) Приказ о заложниках // Еженедельник ВЧК. 1918. № 1. С. 11.
41) См. об этом:SolomonP.H.Jr.SovietcriminalJusticeunderStalin.
42) ДСВ. Т. 1. С. 250.
43) Декрет СНК «О порядке утверждения и опубликования законов» // Газета Вре-менного Рабочего и Крестьянского правительства. 1917. № 2. 30 октября.
44) См. подробнее: Борисова Т.Ю. Указ. соч. С. 130—144.
45) Определение
Правительствующего сената 23 ноября
46) Селищев А.М. Язык революционной эпохи: Из наблюдений над русским языком последних лет (1917—1926). 2-е изд. М.: Работник просвещения, 1928. С. 15.
47) Троцкий Л.Д. Попрание силлогизма // Троцкий Л.Д. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991. С. 293.
48) Lenoe M. Closer to the Masses: Stalinist Culture, Social Revolution, and Soviet
News-papers.
49) Настольный словарь для справок по всем отраслям знания (справочный энцикло-педический лексикон): В 3 т. / Под ред. Ф. Г. Толля. Т. 3. СПб., 1867.
50) О символизме и
формализме юридического языка см.:MattilaH.E.S.ComparativeLegalLinguisticsAshgate.
51) «О выборном начале и
об организации власти в армии». 16 (29) декабря
52) Ломов Г.И. В дни бури и натиска // Пролетарская революция. 1927. № 10. С. 171 — 172.
53) ГАРФ. Ф. Р—130. Д.
54) О специфике российской юридической профессии, зажатой в рамки «технического персонала», одними из первых написали Д. Барри и Х. Берман спустя 50 лет после революции:BarryD.D, BermanHJ.The Soviet Legal Profession // The Harvard Law Review. Vol. 82. Nov. 1968. № 1. P. 1—41.
55) Колесников А.Н. Хронологическое собрание как форма инкорпорации законода-тельства. Дис. … канд. юридич. наук. Всесоюзный научно-исследовательский ин-ститут советского законодательства, 1967. С. 25.
56) Нерсесянц В.С. Философия права. М., 1997. С. 171 — 172.
57) См. более подробно: Четвернин В.А., Яковлев А.В. Институциональная теория и юридический либертаризм // Ежегодник либертарно-юридической теории. 2009. Вып. 2. С. 215—237.
58) ЛенинВ.И.Указ. соч. С. 49.
59) Beer D. Renovating