Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2010
Семен Резник
ЗАПЯТНАННЫЙ ДАЛЬ
Кто автор книги “Записка о ритуальных убийствах”? 1
Мои историко-документальные очерки “Кровавый навет в России”, в которых, в частности, было показано, что “Записку о ритуальных убийствах”, которая в современной России широко издается под именем В.И. Даля, нет никаких оснований приписывать создателю “Словаря живого великорусского языка”, были опубликованы в балтиморском журнале “Вестник” в 1999—2000 гг.2, а затем составили большую часть книги “Растление ненавистью”3. Между тем, переиздания “Записки…” под именем Даля продолжаются: она выходит отдельно, в сборниках, размещена на различных веб-сайтах. Так, на портале кафедры филологии Петрозаводского государственного университета philology.ru она включена в полное собрание сочинений Даля.
С еще большей скоростью множатся ссылки на Даля как на автора этой “Записки…”. По уровню популярности “Записка Даля” превзошла его знаменитый словарь. Появились ссылки и на некоторых англоязычных сайтах.
Последней каплей для меня стал раздел о “Записке…” в статье о Дале, размещенной в русскоязычной электронной энциклопедии “Wikipedia”, куда каждый желающий может вносить дополнения и поправки. Издание малонадежное, но одно из самых посещаемых в русском Интернете. Раздел, посвященный “Записке о ритуальных убийствах”, завершается таким пассажем: “По мнению американского публициста Семёна Резника (изложенному в статье “Кровавый навет в России”), подлинным автором “Записки” является директор департамента иностранных исповеданий В.В. Скрипицын, а напечатан и приписан Далю этот труд оказался лишь в 1913 году, “в преддверии дела Бейлиса”. Но мнение Резника, очевидно, совершенно не соответствует действительности, поскольку произведение Даля “Об убивании евреями христианских младенцев” (1844 г.) упоминается также и в статье профессора С.К. Булича “Даль” в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (1890—1907 гг.), и притом задолго до названной Резником даты”4.
Итак, появился аргумент, говорящий о том, что какую-то работу о ритуальных еврейских убийствах Далю приписывали еще до переиздания “Записки…” под его именем, причем в авторитетном справочном издании. Это и побудило меня вернуться к данной теме5.
“Записка о ритуальных убийствах”, впервые изданная под именем В.И. Даля в 1913 г., состоит из анонимного предисловия, занимающего 16 страниц, и анонимного же трактата “Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их”, перепечатанного с первого (тоже анонимного) издания 1844 г. В предисловии делается попытка исторически обосновать авторство В.И. Даля, но статья С.К. Булича не упомянута. Честь ее открытия принадлежит автору, внесшему лепту в “Wikipedia”. Сообщенная им информация точна: в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона статья о Дале написана С.К. Буличем, а в списке приводимых им произведений Даля числится книга “Об убивании евреями христианских младенцев”.
Однако книги с таким названием никогда не существовало.
Записка “Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их” была подготовлена в Министерстве внутренних дел по указанию Николая I, данному в 1835 г. — после того, как Государственный совет единогласно вынес оправдательный приговор более чем сорока евреям города Велижа, обвинявшимся в ритуальных убийствах.
Представление о том, что верующие евреи якобы нуждаются в христианской крови для отправления религиозных обрядов, в решении Госсовета квалифицировалось как “нелепое”. В нем также предлагалось подтвердить высочайшее повеление императора Александра I, объявленное 6 марта 1817 г., которым запрещалось возводить на евреев такие обвинения; подчеркивалось, что при расследовании Велижского дела этим повелением пренебрегли, иначе оно вообще не могло бы возникнуть. Утверждая это единогласное решение, император Николай I изволил отметить, что “внутреннего убеждения”, будто тайны крови у евреев не существует, у него “нет и быть не может”: “Неоднократные примеры подобных умерщвлений с теми же признаками, но всегда непонятными по недостатку законами требуемых доказательств, и даже ныне производимое весьма странное дело в Житомире, доказывают, по моему мнению, что между евреями существуют вероятно изуверы или раскольники, которые христианскую кровь считают нужною для своих обрядов, — сие тем более возможным казаться может, что к несчастию и среди нас христиан существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны; н.п. сожигальщики и самоубийцы, которых неслыханный пример был уже при мне в Саратовской губернии. — Словом, не думая отнюдь, чтобы обычай сей мог быть общим евреям, не отвергаю однако, чтобы среди их не могли быть столь же ужасные изуверы, как и между нас христиан”6.
Исходя из этих соображений, царь предписал исследовать вопрос о еврейских ритуальных убийствах “до корня”, что и было поручено Департаменту иностранных исповеданий Министерства внутренних дел, который возглавлял тайный советник В.В. Скрипицын.
Так появилась служебная записка о ритуальных убийствах. Для широкого распространения она не предназначалась и была напечатана в считаном числе экземпляров. Однако интерес к данному вопросу у государя угас.
Более 30 лет книжица оставалась никому не известной и почти никем не прочитанной. В 1878 г. текст “Розыскания…” попал в редакцию газеты князя В.П. Мещерского “Гражданин”, в коей и был перепечатан (1878. № 23—28). В “Гражданине” указывалось имя автора — бывшего директора Департамента иностранных исповеданий, тайного советника В.В. Скрипицына. Со времени смерти Скрипицына (1799—1874) прошло всего четыре года, со времени смерти В.И. Даля — шесть лет. Были живы их родственники, сотрудники, друзья, недруги. Никаких опровержений не последовало.
Под именем Скрипицына “Записка…” затем фигурировала в литературе, посвященной кровавому навету. Компетентные специалисты проанализировали это сочинение и показали его полную недостоверность. Профессор Петербургского университета и Петербургской духовной академии Д.А. Хвольсон, историк, теолог и гебраист, знаток истории иудаизма и христианства, показал, что В.В. Скрипицын большинство сведений почерпнул из двух антисемитских изданий, которые не способен был оценить критически7. Знаменитый адвокат П.А. Александров, ссылаясь на Хвольсона и других православных богословов, подверг “Записку…” Скрипицына уничтожающему разбору на Кутаисском процессе 1879 г., где он защищал группу горских евреев, обвинявшихся в убийстве грузинской девочки Сарры Модебадзе (обвиняемые были оправданы). Защитительная речь Александрова перепечатывалась или цитировалась множеством газет, но никаких возражений относительно авторства Скрипицына не появилось.
Любопытно, что многие из авторов, на чьи труды ссылался Скрипицын, выдавали себя за бывших раввинов и знатоков иудаизма. На самом деле они не могли прочесть по-еврейски ни одного слова. Примером тому может служить монах Неофит, автор книги “Христианская кровь в обрядах современной синагоги”.
Книга Неофита появилась в 1803 г. — сперва на молдавском, затем на греческом, позднее и в русском переводе. “Тайну крови”, по словам “бывшего раввина”, ему передал отец, когда ему исполнилось тринадцать лет (возраст совершеннолетия у евреев). При этом отец якобы взял с него клятву никому не раскрывать этой тайны, а передать ее в будущем только одному из своих сыновей — самому твердому и надежному в иудейской вере. Нарушение клятвы якобы каралось неминуемой смертью. Но, став вероотступником, “бывший раввин” решил стать и клятвопреступником. Смерть, однако, его не настигла.
В русском варианте его книжки около двадцати постраничных примечаний, но только 17 содержат ссылки на литературные источники, якобы подтверждающие существование у евреев “тайны крови”. Из них 16 ссылок — на Новый и Ветхий Завет, доступные на многих языках. (Смысл цитат, однако, полностью извращен.) Только в одной сноске приводятся выписки из Талмуда: “Вот что мы читаем у Павла Медичи, раввина (! — С.Р.), обратившегося в христианство в XVIII столетии: в главе XXVI его книги “Обряды и обычаи евреев” он пишет: “Раввины приказывают евреям напиваться вечером в праздник Пурим до потери сознания, так как в Талмуде сказано: “Человек обязан напиться в праздник Пурим до того, чтобы не различать между проклятым Аманом и благословенным Мардохеем”. Раввины не говорят, что это желательно, но что это должно делать. Талмуд засим приводит следующий факт: “Два раввина, по имени Рабба и Рабби-Зира, до того точно соблюдали это предписание, что один из них, Рабба, напившись до невменяемости, убил другого, тоже пьяного. Но на другой день Рабба сказал Рабби: “Пойдем, отпразднуем Пурим и напьемся”. Рабби ему ответил: “О, не всегда же совершается чудо!”””. Эта басня, прибавляет Павел Медичи, нам объясняет, что учение евреев, а не что другое, обязывает их напиваться в праздник Пурим. Слова “а не что другое” указывают на то, что, по Павлу Медичи, существует другая причина, которая заставляет евреев напиваться; он очевидно намекает на необходимость убивать в праздник Пурим христианина в память Амана”8.
Как видим, и эти цитаты взяты не из самого Талмуда, а из книги Павла (Паоло) Медичи. Если Паоло Медичи и был бывшим раввином, то Неофит ни раввином, ни вообще евреем не был — он был то ли молдаванином, то ли греком. Кстати, подлинное имя автора осталось неизвестным: неофит — это его псевдоним или прозвище — новообращенный.
В “Розыскании…” перечислены две дюжины книг, которыми якобы пользовался автор, но эти источники такого же качества, как книга Неофита, причем большинство из них автор в глаза не видел, а иные, по-видимому, вообще не существовали. Так, в списке значится: Серафинович, 1710. Но Серафинович — не автор книги: это персонаж в книге Г. Пикульского, который, правда, сообщает, что бывший раввин Серафинович опубликовал даже две книги, разоблачающие преступления его бывших единоверцев, но и в первом, и во втором случае евреи скупили весь тираж и уничтожили книгу, так что ни одного экземпляра не сохранилось. “Труд” ксендза Пикульского под названием “Злость жидовска” (на польском языке, 1760) существовал, но автор “Розыскания…” и его, скорее всего, в руках не держал.
Согласно Г. Пикульскому, Ян Серафинович был буйно помешанным, держали его в оковах. Однажды он якобы вознес молитву христианскому Богу, воскликнув: “Если ты существуешь, то освободи меня от оков!” Тут произошло чудо: оковы спали, в темнице само собой растворилось окно, в которое больной и выскочил. Добежав до ближайшего костела, он поспешно крестился и стал уличать евреев в страшных преступлениях, в коих якобы сам участвовал. Согласно его показаниям, из ран зарезанных им двух младенцев текла кровь, белая, как молоко. На бреде умалишенного и основаны разоблачения “Злости жидовской”, перекочевавшие в “Розыскание…”.
Хвольсон подразделил цитаты из источников, которыми оперирует Скрипицын, на три группы: те, в которых смысл оригинала умышленно искажен; те, которые в цитируемых источниках отсутствуют; и, наконец, “цитаты” из несуществующих источников. Таким образом, ни одного доказательного суждения не осталось9. После той части трактата, в которой подводилась теоретическая база под утверждение, что убиение евреями христианских младенцев — это не миф, а реальность, в хронологическом порядке перечисляются 134 случая обвинений евреев в ритуальных убийствах — без малейшей попытки проанализировать и оценить достоверность этих обвинений. И, наконец, автор особо останавливается на одном случае, которому отводит почти половину всего трактата. Это Велижское дело.
Поскольку оно сыграло первостепенную роль в возникновении “Розыскания…” и занимает доминирующее место в его содержании, то я должен к нему вернуться.
После того как генерал-губернатор князь Н.Н. Хованский утвердил (в августе 1830 г.) решение следственной комиссии, признавшей более сорока евреев города Велижа и трех якобы обращенных в иудаизм христианок виновными в убийствах семерых детей и одной взрослой женщины и в употреблении их крови для религиозных целей, дело поступило в Правительствующий сенат, где приговор должен был быть утвержден, чтобы вступить в законную силу.
Но в Сенате вышла осечка. Необычное дело в нем разбирали тщательно. Часть сенаторов согласилась с обвинительным заключением, но другие обнаружили грубые натяжки и несуразности. Более сорока человек предлагалось осудить по показаниям всего трех свидетелей, которые к тому же много лет путались, меняли свои версии, так что преступные действия, приписанные сначала одному еврею, позднее переадресовывались другому, затем принимались ими на себя. Некоторые сенаторы обратили внимание на то, что часть убийств, в которых обвинялись велижские евреи, вообще не подлежала судебному рассмотрению из-за истечения срока давности; в других случаях материалы дела не позволяли установить степень виновности каждого из обвиняемых, ибо неясно, кто убивал, кто собирал кровь, кто выносил тело, кто только присутствовал… Тринадцать сенаторов в совместной петиции заявили, что показания трех “доказчиц” вообще не заслуживают доверия, так как они противоречат друг другу, самим себе и обстоятельствам дела.
Из-за разногласий в Сенате дело и перешло в Государственный совет, где разбирательство было поручено председателю Департамента гражданских и духовных дел адмиралу Н.С. Мордвинову. Независимый характер Мордвинова, его обширные знания, выдающиеся аналитические способности и литературный талант сыграли важнейшую роль в оправдании велижских евреев.
Во вступительной части своего Заключения Мордвинов указывает, что в том виде, в каком Велижское дело представлено генерал-губернатором князем Н.Н. Хованским, оно “заключает в себе не одно разрешение частных случаев, но общий и весьма важный вопрос об употреблении евреями христианской крови, вопрос, в течение нескольких столетий составлявший предмет недоумений и изысканий”10. По этой причине, продолжает Мордвинов, его департамент “признал необходимым первоначально исследовать причины возрождения и упадка сего мнения и потом обозреть основания, на которых генерал-губернатор князь Хованский утверждает решительное и столь важное по угрожающим последствиям заключение свое об употреблении евреями христианской крови” (с. 118).
Своим подробным экскурсом в историю вопроса Мордвинов делегитимизировал значительную часть велижского судопроизводства — ту, что относилась не “к самому происшествию”, а к зловещим мифам, почерпнутым из “литературных” источников типа упоминавшейся книги Пикульского.
Точно так же он не оставил камня на камне от “прецедентов”, на которые указывалось в материалах велижского судопроизводства, — таких, как дело в Мазовецком воеводстве 1639 г., в Житомире 1753 г., в том же Велиже 1805 г., Невеле 1811 г. и Гродно 1816 г. Ни в одном из этих случаев, подчеркнул Мордвинов, вина евреев доказана не была, и “как оные не содержат в себе улик против евреев, то и не могут служить фактами к подкреплению мнения об употреблении ими христианской крови” (с. 122—123).
Перейдя к рассмотрению прямых обвинений против велижских узников, Мордвинов разделил вменяемые им преступления на две части: 1) умерщвление солдатского сына Федора Иванова; 2) все остальные убийства.
Дело Федора Емельяновича Иванова рассмотрено особенно подробно. Несомненным оказывается только сам факт убийства: мальчик действительно исчез в первый день Пасхи 1823 г., а через несколько дней его труп со следами насилия был найден в лесу, в окрестностях Велижа.
Первое, на что обращает внимание Мордвинов, состоит в том, что за месяц до убийства мальчика его исчезновение предсказала юродивая нищенка-ворожея, 12-летняя Нюрка Еремеева, а когда мальчик исчез, к его родителям явилась другая нищенка, Марья Терентьева, и, тоже путем ворожбы, “установила”, что он находится в доме еврейки Мирки и будет скоро умерщвлен.
Эти “предсказания”, по замечанию Мордвинова, доказывали, что между двумя нищенками была какая-то связь, но следствие ее не выявило. Не менее очевидно, что обе нищенки действовали по наущению, но по чьему именно — тоже не было установлено. Обыск в доме “еврейки Мирки” ничего не дал, найти убийц не удалось, и дело “предали воле Божией”, как тогда говорили, то есть закрыли.
Тем бы все и кончилось, если бы не случилось так, что через два с половиной года после убийства мальчика император Александр I, направляясь на юг, в Таганрог, не остановился на ночлег в Велиже.
Воспользовавшись появлением в их глуши государя, Марья Терентьева подала ему жалобу, в которой назвала себя матерью убитого ребенка. В петиции утверждалось, что местная полиция подкуплена евреями, потому расследование не было доведено до конца. Император приказал разобраться, расследование было возобновлено уже не местными властями, а следователем, присланным из Витебска от генерал-губернатора. Так как государь в Таганроге скончался (в ноябре 1825 г.), то велось оно уже при новом императоре, Николае I.
Убедившись в том, что петиция Марьи Терентьевой государю содержит ложь (начиная с того, что убитый мальчик не был ее сыном) и что она действовала по наущению, следователь, вместо того чтобы выявить ее подстрекателей и потребовать их к ответу, заставил ее давать все новые и новые ложные показания против евреев и… против самой себя как их соучастницы. Была сотворена легенда о ее якобы тайном обращении в иудейство, женитьбе на ней одного из евреев и т.п.11 По оговору Марьи Терентьевой к делу были привлечены еще две христианки — Авдотья Максимова и Прасковья Козловская. Их тоже заставили оговорить себя и оговаривать евреев. Громоздя ложные показания, три христианки противоречили себе и друг другу, на что еще раньше указывали заключения сенаторов, но с полной очевидностью эти несуразности вскрыл Мордвинов. Он продемонстрировал, что показания трех “доказчиц” несообразны “а) с обстоятельствами, при первом следствии обнаруженными, б) с медицинским свидетельством и в) со здравым смыслом” (с. 131).
Более обстоятельно Мордвинов останавливается на несоответствии показаний “доказчиц” здравому смыслу. По их словам, из трехлетнего мальчика было извлечено в несколько раз больше крови, чем могло содержаться в его маленьком тельце. Кровь эту Терентьева якобы возила в другие города через год и через два года после ее извлечения, и при этом кровь сохраняла свои свойства, хотя она должна была давно разложиться и все свои свойства утратить. Евреи якобы продолжали давать Терентьевой преступные поручения уже после того, как та громогласно их обвиняла в убийстве, что, конечно, совершенно немыслимо.
Мордвинов указывает на путаницу в показаниях трех доказчиц о ритуале обращения в иудейскую веру. Получается, что Козловскую “обратили” таким образом, что она сама ничего об этом не знала до последнего момента, зато обращение Максимовой и Терентьевой сопровождалось сложными приготовлениями и длительным обрядом; Марью Терентьеву голой поджаривали на сковородке, а затем выдали замуж за женатого человека, имеющего детей. Причем Козловскую обращали один раз, а Терентьеву и Максимову минимум по два раза. Уже обратившись в иудейство, они продолжали ходить в церковь и вообще “усердно исполняли христианский долг” (с. 136—137).
Анализируя показания обвиняемых евреев, Мордвинов указывает, что все они отрицали свою вину, но следствие считало их уличенными, поскольку “подсудимые, по удостоверению следователей, при допросах, при очных ставках и особенно при виде окровавленного лоскута приходили в исступление, с судорожными движениями в лице бросали на Терентьеву зверские взгляды и осыпали ее ругательствами, некоторые же из них впадали в совершенное изнеможение. Подобные явления свойственны людям, пораженным важною, неожиданной случайностью… Несообразно с судебными уставами, не зная ни нервного состояния в допрашиваемом, ни нравственных сил его, соразмерять степень виновности с явлениями наружными” (с. 139).
Во второй, более короткой части Заключения Мордвинов останавливается на других убийствах, вменявшихся велижским узникам. Он “находит, что оные не могут подлежать судебному разбору и по давности времен, и более потому, что не доказано даже существование тех детей, кои по показанию доносчиц, были жертвами истязаний”. И далее в сноске: “Таковы крестьянские дети, по показанию доказчиц, умерщвленные: две девочки в корчме Семичево, две девочки и два мальчика в корчме Брусановской. Хотя же в деле об умерщвлении двух мальчиков в доме еврейки Мирки открыто, что крестьянка деревни Седельцев бежала с двумя сыновьями, но действительно ли сии мальчики были умерщвлены, о том нет доказательств” (с. 140). К тому же все обвинения исходили от тех же трех доказчиц, плюс еще одной (ими оговоренной) Марьи Ковалевой, которая долго отрицала, что ей известно что-либо об убийствах, затем, после сильного морального и физического давления, подтвердила то, что от нее требовали, после чего покончила с собой. “Но так как она, по словам ее, участвовала в преступлении во время малолетства, то обстоятельство сие не заслуживает внимания” (с. 140).
“Велижская следственная комиссия, на обязанности коей лежало объяснить истину и оградить невинных, не обратила никакого внимания на те ясно видимые обстоятельства, которые могли раскрыть обдуманный замысел, ни на самые противоречия, ложь и вымыслы, которыми наполнены показания доказчиц” (с. 141).
Такой итог подвел Мордвинов этому “следствию”.
Велижское дело — единственное, подлинными материалами которого автор “Розыскания…” располагал в полном объеме, получив их из государственного архива. Однако он сводит изложение дела к пересказу дискредитированных материалов следствия, причем в его пересказе их тенденциозность даже усилена. О разногласиях в Сенате и единогласном решении Государственного совета сказано мимоходом; Заключение Мордвинова и даже его имя ни разу не упомянуто.
Однако Заключение автор читал и даже пытался косвенно с ним полемизировать. Так, под номером 122 числится убийство двух крестьянских мальчиков в 1817 г., в связи с чем говорится: “Показания этих трех женщин, несмотря на запутанность их, носят на себе, в отвратительных подробностях своих, отпечаток неотвергаемой истины (курсив мой. — С.Р.). Так, например, Ковалева, в слезах и в страхе, рассказывала, где и по какому случаю она видела, в особом ларце у [Ханны] Цетлиной сухие кровяные лепешки из крови этих мальчиков и часть крови, собранной в серебряный стакан, присовокупляя, что кровь уже испортилась и пахла мертвечиной”12.
Это ответ Мордвинову, указавшему, что мнимое свидетельство Ковалевой относится к годам ее малолетства, когда смысла происходившего — даже если бы она что-то видела — она понимать не могла. То, что само существование этих двух “убиенных” мальчиков не было доказано, автор “Розыскания…”, конечно, обходит.
Вот отрывок из “Розыскания…”, в котором излагаются показания Марьи Терентьевой (привожу с сокращениями): “Потом Терентьева, как прошло уже три года со времени происшествия, и притом она часто пьянствовала, сказала, что ошиблась в некоторых подробностях, а теперь припомнила, что ногти остриг ребенку не еврей Поселенный, который сделал обрезание, а Шифра Берлин; что она сама вынимала мальчика из бочки и понесла его в еврейскую школу [синагогу]… Опять в другой раз она показала, что ребенка принесла не к Мирке, а в комнату дочери ее Славки, в том же доме; что его держали не в погребе, а в коморке… Терентьева добавила, что ее лестью и угрозами, что будет сослана в Сибирь за убийство мальчика, заставили принять еврейскую веру, и описала весь обряд обращения в подробности; ее, между прочим, поставили на раскаленную сковороду, заставили клясться, зажимали рот, чтобы не кричала, и держали; потом перевязали обожженные подошвы мазью” (с. 80—81).
Автор “Розыскания…” не может не признать того, что показания трех доказчиц были путаными и противоречивыми, постоянно менялись, уточнялись, разукрашивались новыми деталями, которые все отчетливее “припоминались” с течением времени. Но сомнений в их достоверности у него нет, ибо “наконец, после продолжительного увещевания и многочисленных очных ставок… все три — Терентьева, Максимова и Козловская — сделали совершенно единогласное показание, удостоверенное во всех подробностях взаимным подтверждением доказчиц. Они с полной откровенностью рассказали все, напоминая друг другу разные обстоятельства и исправляя то, что, по забывчивости или по другим причинам, было сначала показано иначе” (с. 84—85).
Невооруженным глазом видно, что единогласие показаний было достигнуто тем, что трех “доказчиц” перестали допрашивать порознь, собрали всех вместе и они, под руководством следователя, поправляя и дополняя друг друга, нафантазировали то, что от них требовалось. Однако автор “Розыскания…” и этого не видит.
Не останавливается он и перед прямыми подтасовками. Так, обращаясь к показаниям Марьи Терентьевой о том, как она возила бутылки с кровью в Витебск и Лезну через год и через два года после убийства, и зная, что Мордвинов указал на то, что кровь не могла сохраняться так долго, автор “Розыскания…” придумывает такую версию: кровь якобы высушили, превратили в порошок, который и отвозила Марья, а на местах его разводили в воде и снова превращали в жидкую кровь. Но в показаниях Марьи говорилось о жидкой крови, разлитой по бутылкам!
Пример еще одной намеренной подтасовки — вопрос о сектах.
Уже во вступлении, на первой странице, лишь слегка расширяя и перефразируя то, что вычитал в царском рескрипте, автор записки напоминает: “…и в самой России появились в прошедшем столетии самосожигатели, тюкальщики и сократильщики: первые сожигались сами, целыми деревнями; вторые убивали друг друга, — те и другие для спасения души” (с. 3—4).
Если изуверские секты возможны среди христиан, то таковые должны быть и среди евреев!
Затем, на протяжении всего “Розыскания…”, почти никаких упоминаний о сектах нет. Напротив, настойчиво проводится мысль о том, будто употребление христианской крови предписывается иудейскими священными книгами, Талмудом, раввинской литературой, предназначенной всем евреям, а не отдельным сектам. Сам эту книгу автор прочесть не может, но полагает в простоте душевной, что она непонятна и другим: “Талмуд недоступен даже ученым филологам нашим, коих свидетельства о том, что есть и чего нет в нем, вовсе не надежны” (с. 10).
Речь, понятно, идет не о таких “филологах”, как монах Неофит, а о серьезных ученых-гебраистах, которые не находили в Талмуде того, что надобно автору. В соответствии с этой установкой он включает в “Розыскание…” ничем не подтверждаемые аргументы, какие только мог подобрать на историко-литературных помойках. В ход идут и такие: “В С.-Петербурге служит и теперь еще крещеный, ученый еврей, который с полным убеждением подтверждает существование этого обряда — не в виде общем, как он выражается, а в виде исключения, — но он в то же время отказывается засвидетельствовать это где-нибудь гласным образом, потому что, конечно, не в состоянии доказать справедливости слов своих и даже боится мщения богатых евреев, коих происки достигают далеко и которые сочли бы подобные обвинения общим поруганием израильского народа и личным для себя оскорблением” (с. 124). То есть кто-то, не называемый по имени, что-то наболтал, сам от этого отказался, но его ничем не подкрепленное “свидетельство” в “Розыскание…” включено! Не от хорошей жизни, конечно, а потому, что автор сознает, насколько скуден и недоброкачественен собранный им материал.
Под занавес, наконец, сообщается, что людоедствуют не все евреи, а только те, кто принадлежит к особой изуверской секте, — хасиды. Похоже, что о самом существовании секты хасидов автор узнал только из Заключения Мордвинова, где она упомянута мельком, а ни о каких других иудейских сектах он не слышал. Чтобы подтвердить эту неожиданную версию, автор снова искажает показания Велижского дела.
По показаниям “доказчиц”, умерщвление мальчика происходило в Большой синагоге, которая принадлежала отнюдь не хасидам. Потому один из главных обвиняемых, Евзик Цетлин, оправдывался тем, что он в этой синагоге вообще не бывает, ибо он “не Миснагед, а Хосед”. Значит, семья Цетлиных и, возможно, кто-то еще из сорока обвиняемых принадлежали к хасидам, но большинство были прихожанами Большой синагоги и принадлежали к основному направлению иудаизма — миснагдим.
Но такие подробности автору “Розыскания…” не нужны. Ему нужна кровожадная иудейская секта; единственная ему известная секта — хасиды; стало быть, все обвиняемые по Велижскому делу — хасиды. Только так можно подтвердить мнение государя (высказанное, впрочем, предположительно, но ведь перед нами усердие не по разуму).
Но если ритуальные убийства совершают хасиды, то следовало собрать какие-то сведения об этой секте: об ее возникновении, распространении, особенностях ее учения. Об этом в “Розыскании…” ничего нет. А ведь хасидизм по тем временам был еще очень молодым течением. Он возник в середине XVIII века. Если бы автор сообщил хотя бы только об этом, то как бы он обошелся с сотней перечисленных в его работе ритуальных процессов от IV по первую половину XVIII в., когда хасидов еще не было! Вот автор “Розыскания…” и ограничивается несколькими общими словами, что секта хасидов “самая упорная, фанатическая, признающая один только Талмуд и раввинские книги и отрекшаяся, так сказать, от Ветхого Завета” (с. 127).
Этим “Розыскание…” и оканчивается. Можно понять профессора Д.А. Хвольсона, писавшего, что он сгорает от стыда при мысли, что такое сочинение было представлено на рассмотрение верховной власти.
Мог ли Владимир Даль был его автором?
В.И. Даль с 1841 г. служил чиновником особых поручений при министре внутренних дел графе Л.А. Перовском. По заданию министра он выполняет множество разных работ, в их числе пишет “Исследование о скопческой ереси”, завершенное в том же году, что и “Розыскание…”, — 1844-м.
П.И. Мельников (Андрей Печерский), известный писатель и искоренитель церковного раскола, сблизился с В.И. Далем в Нижнем Новгороде, куда тот был переведен в 1849 г. После смерти Даля Мельников написал о нем обширный критико-биографический очерк. Мельников приписывал Далю авторство обеих книг, то есть “Исследования о скопческой ереси” и “Розыскания о убиении евреями христианских младенцев и использовании крови их”. Об “Исследовании…” он писал: “Когда это исследование, написанное по Высочайшему повелению, представлено было графом Перовским государю, он был очень доволен и спросил об имени автора. Когда же Перовский назвал Даля, император Николай Павлович поспешил осведомиться, какого он исповедания. Владимир Иванович был лютеранином, и государь признал неудобным рассылать высшим духовным и гражданским лицам книгу по вероисповедному предмету, написанную инородцем. Написать новое исследование поручено было Надеждину, который в свой труд внес всю работу Даля”13.
Книга Н.И. Надеждина “Исследование о скопческой ереси” датирована 1845 г., по объему почти в два раза больше “Исследования…” Даля, в ней приводится немало фактов, имен, ссылок, которых у Даля нет. Однако чтение ее не оставляет сомнения: Надеждин не только концептуально следовал Далю, но и переписал большие куски текста дословно либо с несущественными дополнениями. Сопоставление первого же абзаца обеих книг обнаруживает как сходство, так и различия между ними.
Даль: “Где есть закон, там и преступление закона: это одинаково относится к законам церкви и к уставам правительства светского. Посему отступничества от господствующей веры, тайные или открытые, гласные являлись всюду: у идолопоклонников, у мусульман, а равно и между христианами всех времен и исповеданий” (с. 1).
Надеждин: “Где есть убеждения, там бывают сомнения, недоразумения, заблуждения; где закон, там и преступление закона. Это одинаково относится ко всем явлениям человеческой жизни: к делам мирским и духовным, к порядку в обширном смысле гражданскому и в собственном значении церковному. Посему отступления от господствующей веры, или религиозные разномыслия, тайные и явные, встречаются более или менее всюду, во всех положительных религиях: у язычников, у мусульман, у евреев, а равно и между христианами всех времен, народов и исповеданий” (с. 1).
Сказано одно и то же, но обстоятельному Надеждину понадобилось вдвое больше слов. Заметим кстати, что именно в его варианте текста указывается, что отступления от господствующей веры, наряду с язычниками, мусульманами и христианами, встречаются и у евреев. В тексте Даля евреи не упомянуты, что вряд ли было бы возможно, если бы он в то же самое время работал над трактатом о преступной еврейской секте, отступившей от ортодоксального иудаизма.
Имя Даля в книге Надеждина не упоминается, как и имя самого Надеждина. Мы знаем, что “Розыскание о убиении…” тоже было издано без имени автора. Зато на титульном листе всех трех изданий указано: “Напечатано по приказанию г. министра внутренних дел”.
Существовала, значит, у министра Перовского такая практика: печатать работы, выполненные сотрудниками в рамках служебных обязанностей, без имен авторов! Но если так, то какое значение могло иметь неправославное вероисповедание одного из них, то есть Даля?14
Может быть, его книга не так сильно понравилась императору, как — видимо, с его слов, — считал Мельников, — не в этом ли (а отнюдь не в вероисповедании) причина того, что та же работа была перепоручена другому автору?
Словом, что-то тут не ясно. Не случайно некоторые мемуаристы и даже историки называют автором “Исследования о скопческой ереси” Надеждина, не упоминая Даля, а другие автором называют Даля, не упоминая Надеждина.
Но установить авторство Даля несложно.
С первых же страниц “Исследования о скопческой ереси” 1844 г. издания обнаруживается обостренный интерес к особенностям народной речи, к поверьям, поговоркам, фольклору, характерным словечкам и их истолкованию (соответствующие пассажи сильно сокращены в книге Надеждина, хотя он и шел след в след за Далем). Вот несколько примеров, рельефно показывающих стилистические особенности этого труда: “Если же взять во внимание, что с верованиями своими они [скопцы] соединяют обыкновенно ненависть и презрение ко всем прочим христианам, считая их своими врагами, гнездилищем сатаниным и бесов его прескверным дворищем, что, по их мнению, ныне брак отъяся и запретися, что об умножении рода человеческого теперь промышляет Сатана, что от лета по Р.Х. 1666 [год принятия церковной реформы Никона] все начальственное и правительственное устройство государства и самая установленная Богом царская власть, за искажением образа Божия богомерзким брадобритием, упразднилась и наступило царствование Антихристово, то нельзя не согласиться, что люди эти суть враги гражданского и политического спокойствия государства”15; “…для окончательного уничтожения способности к половому совокуплению, скопцы совершают над собой вторичную операцию, состоящую в отъятии самого ствола, что и называется у них полным крещением, или наложением на себя царской печати”. К этому тексту дается сноска: “Печатью первою” называется у скопцов, как уверяют, собственно оскопление; второю, или царскою, — отрезание ствола; а третьею — разделение, при всех обрядах, обоих полов, кои не должны смешиваться” (с. 45); “Скопцы сами не называют себя этим именем, а придают себе названия: чистых, белых голубей, праведных, истинных сынов Божиих, обеленных, выбеленных и т.п.” (с. 50); “При общих собраниях скопцов, обыкновенно бывавших по вечерам праздничных дней, до прибытия в залу лже-Спасителя, они занимались там кто пением гимнов, кто радением, или приятными беседами за самоварами; но лишь только показывался лже-Христ, и раздавалась весть: “Катит наш батюшка, катит наш Сын Божий!”, все падали на колени и приветствовали Учителя начальным гимном или молитвою: “Царство, ты царство, духовное царство! В тебе во царстве благодать великая, праведные люди в тебе пребывают” и проч.” (с. 77).
Характерными словечками и выражениями, неизменно выделяемыми курсивом, пересыпано все “Исследование…” Даля. Сверх того к трактату объемом 180 страниц присоединено Приложение: 120 страниц оригинальных текстов: проповеди (страды) и духовные песни скопцов, которые позволяют погрузиться в мир этой замкнутой секты.
Если от стиля перейти к содержанию работы, то нельзя не увидеть, что она написана на обширном материале, в котором автор ориентируется уверенно и свободно.
Прежде всего, Даль проводит четкую грань между насильственным оскоплением, не имевшим религиозного смысла, и добровольным умерщвлением плоти ради спасения души. Даль напоминает, что оскопление было с древности широко распространено на Востоке из-за практики многоженства, когда оставалось много “свободных” мужчин: “Кто как не евнух мог вернее оберегать горемы от внешних дерзких попыток, не возбуждая притом сам в душе повелителя ревнивых опасений своею собственною личностью? Восточные повелители по этой причине для прислуги в горемах и вообще во внутренних покоях обыкновенно употребляли скопцов; вельможи подражали повелителям” (с. 24).
Тут же любопытная подробность из истории евреев: “В древности и израильтяне не были чужды этого варварства: скопцы были у них между слугами царскими. Впрочем, у этого народа, опередившего все другие народы нравственным и религиозным развитием, скопчество не только не считалось уважительным, но напротив подвергалось презрению и отвержению, против чего находится увещание в священном писании, возбуждающее снисхождение и сострадание к этим несчастливцам” (следует выписка из Книги пророка Исайи) (с. 24—25).
Даль затем прослеживает распространение этого обычая, который из восточных деспотий перешел в Римскую империю, оттуда в Византию, где насильственное оскопление широко практиковалось в ходе борьбы за власть между разными кланами, особенно при смене династий.
На Руси, по сведениям Даля, первыми видными скопцами были два киевских митрополита, Иоанн и Ефрем, сменившие один другого в конце XII века. Оба были вывезены из Византии16.
В качестве организованной секты, сообщает Даль, скопчество в России оформилось сравнительно поздно, в начале XVIII в., а значительное распространение получило еще позднее, уже при Екатерине II, что, не в последнюю очередь, было связано с политическими катаклизмами времени.
Под пером Даля скопческая ересь предстает своего рода духовной пугачевщиной. Он пишет, что, согласно верованиям скопцов, второе пришествие Иисуса Христа уже состоялось. Он пришел в мир в облике государя императора Петра III, который был рожден не кем-нибудь, а девой-императрицей Елизаветой Петровной, зачавшей от Духа Святого. Елизавета царствовала всего два года, а затем, оставив на престоле свою двойницу, удалилась в Орловскую губернию, где поселилась под именем простой женщины Акулины Ивановны и провела остаток жизни в постах и молитвах.
“Исследование…” написано в духе николаевской эпохи, вывод делается жесткий (перекочевал затем к Надеждину): “Это язва, которую можно искоренить, но излечить нельзя” (с. 179).
В то же время в книге очень выразительно показано, как в верованиях скопцов почти зеркально отразились кровавые события тогда еще очень недавней российской истории: события, всем известные, но официально не признаваемые. По официальной версии, ни Петр III, ни Павел I убиты не были, а умерли естественной смертью.
Специалисты по сектантству, возможно, найдут “Исследование…” Даля устаревшим, в чем-то неверным. Но для своего времени это был серьезный научный труд, основанный на анализе обширного и хорошо выверенного фактического материала. Его мог написать человек, глубоко овладевший предметом и наделенный разносторонними знаниями. Например, глава, посвященная методам оскопления, обнаруживает профессиональные познания в медицине, анатомии, физиологии: недаром у автора за плечами медицинский факультет и многолетняя практика лекаря.
Какой контраст с невежеством автора “Розыскания…”, в том числе в вопросах анатомии и медицины, не говоря уже о полной стилистической несовместимости этих двух книг!
Не менее важна их фактографическая несовместимость.
В “Исследовании о скопческой ереси” Даль упоминает так называемую ересь жидовствующих XV в. и секту субботников, которая, как он отмечает, “вероятно возникла вновь в наше время, а не происходит от еретиков XV века” (с. 7).
Если бы он же параллельно писал “Розыскание об убиении евреями…”, то должен был, как минимум, упомянуть об этих двух сектах, хотя и христианских, но, по его представлению, возникших под влиянием иудейства. В “Розыскании…” таких упоминаний нет.
В первом разделе “Исследования…”, где говорится вообще о ересях, несколько выразительных фраз посвящено движению Шабатая-Цеви17, лжемессии XVII в., вызвавшего массовое движение среди евреев Восточной Европы, где перед тем прокатилась волна погромов Богдана Хмельницкого, сильно обострившая мессианские чаяния. Шабатай-Цеви, психически нездоровый авантюрист и мистик, одержимый видениями, появился в нужное время в нужном месте. Претерпев множество превратностей судьбы, он кончил принятием ислама, что вызвало шок у его последователей. Движение пошло на убыль, но не прекратилось. Оно распалось на отдельные секты, конфликтовавшие друг с другом, с основным направлением иудаизма и со светскими властями.
“Читая историю сих людей, не знаешь, чему более удивляться: их ли дерзости, или безумству тех, которые вверяли им свою судьбу, — писал Даль в “Исследовании…”. — Правда, все они получали воздаяние, равное ужасной степени своих преступлений; но тем не менее пример их был заразителен, и часто из развалин одного лжеучения возникали другие нелепейшие и пагубнейшие. Между сими людьми нужно, во всяком случае, различать два рода лжеучителей: обманщиков и обманутых. Первые сами не верили тому, чему учили других, а пользовались только их легкомыслием для житейских выгод своих; вторые же или были обмануты другими или сами себя обманывали, находясь в некоторой степени помешательства” (с. 3—4).
Как видим, к лжеучению Шабатая-Цеви и лжеучениям, которые возникали из его “развалин”, Даль относился крайне негативно.
Если же обратиться к “Розысканию…”, то там о Шабатае-Цеви нет ни слова, зато можно прочесть: “На прении, которое держали в 1759 году во Львове талмудисты с противниками своими, евреями, не признающими Талмуда, также были рассуждения о том, что кто верит в Талмуд, тот верит и в употребление крови христианской” (с. 22).
“Евреи, не признающие Талмуда”, — это в данном случае сторонники Якова Франка, лжемессии, чье учение возникло из “развалин” движения Шабатая-Цеви. Автор “Розыскания…” об этом не упоминает, скорее всего, он этого не знал. Но Даль знал и если бы он писал эту работу, то должен был хотя бы упомянуть.
Франкисты возводили хулу на “раввинизм”, писали доносы светским и церковным властям. Если Шабатай-Цеви кончил принятием ислама, то Франк и его сторонники приняли католичество. Под эгидой католической церкви и были организованы “диспуты” во Львове, в которых “талмудистов” принудили участвовать против их воли. Но даже перед лицом злостных обвинителей и пристрастных судей львовский раввин Хаим Кохен Раппопорт сумел доказать абсурдность легенды об употреблении евреями христианской крови18. О том, чем кончились львовские диспуты, даже невежественный автор “Розыскания…” не мог не знать, но об этом он умалчивает. Все его симпатии на стороне франкистов.
Как видим, отношение к последователям Шабатая-Цеви в “Исследовании…” Даля противоположно отношению к ним автора “Розыскания…”.
Вывод из сопоставления двух трактатов очевиден. “Исследование о скопческой ереси” и “Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их” отличаются друг от друга по литературному стилю, по объему и качеству привлеченного материала, по глубине его осмысления, по эрудиции, кругозору авторов, по тому, наконец, что авторы имели противоположные воззрения на одни и те же или сходные события и явления. Потому эти работы никак не могли быть созданы одним и тем же лицом.
Но если еще остаются какие-то сомнения, то для разрешения их нам следует обратиться к главному детищу Владимира Даля — “Толковому словарю живого великорусского языка”.
Словарь Даля не похож на академические словари, главным образом, тем, что несет неизгладимый отпечаток личности создателя. Само расположение слов — не строго по алфавиту, а “гнездовым” способом, иногда делает затруднительным поиск отдельного слова. Зато каждое слово или гнездо слов объясняется во множестве разных значений, с примерами употребления в речениях, пословицах, поговорках и т.п. Ориентироваться в этом необъятном материале непросто, но, благодаря труду филологов Петрозаводского государственного университета, электронная версия Словаря Даля (по последнему прижизненному изданию), снабженная превосходным механизмом поиска, позволяла в считаные секунды найти любое слово в любой форме, упоминающееся не только в заголовках статей, но и по всему тексту. Воспользуемся же достижениями современной технологии и сопоставим со Словарем Даля лексикон “Исследования о скопческой ереси” и “Розыскания о убиении…”.
Статья “Ересь” в Словаре начинается так: “…вообще, различие в мнениях веры; раскол или отщепенство, отступничество. У нас называют староверством, последованье во всем православным догматам, при употреблении старописных икон, старопечатных книг и старинных напевов (это же единоверие, благословенная церковь); расколом, все вообще толки поповщины и беспоповщины, не признающие церковной иерархии со времен патриарха Никона, по поводу исправления книг; ересью, уродливые толки, более или менее отвергающие сущность христианского ученья, как: духоборцев, молокан, хлыстов, скопцов, субботников и пр.”.
Можно не сомневаться, что, если бы в активе Даля не было книги о скопческой ереси, данная словарная запись выглядела бы по-другому. Ведь именно в этом труде он ввел (возможно, впервые в литературе) классификацию староверческих ересей и толков, разделив их на поповщину и беспоповщину и затем на более мелкие “уродливые толки” — те самые, что перечислены в словарной статье. Вот что читаем в “Исследовании…”: “В гражданском отношении можно разделить все толки раскольников на менее вредные и на разрушительные: к первым принадлежит почти вся поповщина, или первый из принятых здесь разрядов; ко вторым три последние из поименованных разрядов, кои, отложась совершенно от всякой духовной власти, в то же время не признают и властей гражданских, ни даже самого ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, утверждая, что все, что сделалось на свете после 1666 года, происходит от Дьявола и Антихриста” (с. 16).
В статье “Раскалывать” читаем про церковный раскол: “Раскол, отступленье от учения и правил церкви. Русский раскол основан на желании хранить старину и чистоту веры и на убеждении, что прочие от нее отклонились, почему и зовут себя староверами, старообрядцами; но затем и самый раскол расщепился на десятки толков, нередко и поныне вновь возникающих; одна часть признает рукоположение священства, почему и держит попов, переправляя их по-своему и заставляя их отречься от новизны; это поповщина; другая, утверждая, что благодать утрачена и царство антихриста настало, не отвергает сущности таинств, но говорит, что их ныне уже нет, и ожидает исполнения пророчеств Апокалипсиса: это беспоповщина. Отвергающие же сущность христианского ученья, не раскольники, а отступники, еретики; это нпр. духоборцы, молоканы, хлысты, скопцы, субботники и пр. Только смешение духовных и гражданских (государственных) отношений некоторыми толками или согласами делает их вредными обществу; но есть уродливые выродки, как нпр. нынешние бегуны, которые вовсе не могут быть терпимы. Засим, есть церковь старообрядческая, единоверческая или благословенная, отправляющая службу по старым книгам, а обряды — по преданию”.
В Словаре есть также статья “Беспоповщина”, с перечислением сект, объяснением особенностей их вероучения, отношения к гражданской власти, — все это перешло из “Исследования…”.
В статье “Скопить” читаем: “Раскольничий толк скопцов вышел из христовщины, хлыстовщины, чающих спасенья от заморения плоти, для чего и скопятся”.
А вот слова из “Исследования…”: “Скопческая ересь это без всякого сомнения, хлыстовщина или христовщина, которая и теперь составляет первую, так сказать, вступительную степень скопчества и его основание” (с. 36).
Вот продолжение статьи в Словаре: “Нет изувернее и безобразнее этого толка; ныне корень его и учители в Орловской губ., в Сибири и в Питере; скопцы завладели меняльным промыслом; все страсти их обратились в корысть и стяжание”.
А вот что написано в “Исследовании…”: “Корысть, этот благотворный сподвижник торговли, промышленности и вообще всякой деятельности людской, превращается у скопцов в самое гибельное для человечества орудие. Для приобретения богатства скопцы способны на всякие средства” (с. 155).
Близость, а порой и тождественность приведенных текстов ясно показывают, насколько мощно знания и воззрения, обретенные Далем при исследовании скопчества, влились позднее в его Словарь.
Продолжать параллельные выписки из Словаря и “Исследования о скопческой ереси” значило бы ломиться в открытую дверь, ибо не подлежит сомнению, что оба эти произведения — плод труда одного и того же автора.
Теперь обратимся к “Розысканию…” и тоже начнем с заголовка. В нем стоит страшное слово “убиение”. Что говорит о нем Словарь?
В обширной статье “Убивать” находим: “Убиенный — быть убиваему. При отлете, отсталые и хилые журавли убиваются прочими”. “Убиванье дл. убитие, убиенье ок. убивка ж. убой м. убойка ж. дейст. по гл. Убиванье, убитие дорог. Убиение царевича Дмитрия”.
Это все. Больше нигде “убиения” или “убивания” в Словаре я найти не мог.
В статье “Дитя” встречается слово “детогубцы”. Речь идет о преступной христианской секте: “угасший толк изуверов, считавших детогубство дозволенным”. Никакого другого упоминания о детоубийстве в Словаре нет.
В обширной статье “Христос” находим такую фразу: “Беззаконные христианогубцы, — губители агаряне”.
Кто такие агаряне? В Словаре Даля это не разъясняется, но из других словарей можно узнать: “Агаряне — арабы, мусульмане”. Более подробную справку я нашел в Библейской энциклопедии архимандрита Никифора: “Агаряне — потомки Измаила, сына Агари, Измаильтяне или Арабы. Во время занятия евреями земли Обетованной, они жили в восточной стороне Палестины между Галаадом и Евфратом. Из Свящ. Писания видно, что они иногда вступали в союз с Моавитянами против Израильтян, но большей частью сражались безуспешно”19.
Так что христианогубцы, упоминаемые в Словаре Даля, — это арабы.
В Словаре есть статья “Употреблять”. Она невелика по объему, поэтому привожу целиком, опуская служебные слова: “употребить что, потребить, обращать в дело, извести на что, издержать на потребу. Лыко употребляют на лапти, оно идет на это. Он каникулы дельно употребил, занимался. Употреблять что во зло, вредить другим данными средствами, свободою. Употреблять лекарство, принимать его, пользоваться им. Народные слова и речи редко употребляются нами, мы им часто предпочитаем чужие. Употребленье, употреба. Обык, обычай, заведенье, обыкновенье или обиход, что принято обиходом. Употребитель, потребитель чего. -ное слово, которое в ходу, обиходное; -ность, свойство по прлгт.”.
Слово “употребленье” (через ь, а не i) встречается и в трех других статьях: “Мясо” (употребленье мясной пищи); “Обезьяна” (употребленье приспособленного оружия, дубинки, камня); “Служить” (употребленье, польза, угода, деятельность, жизнь для других, услуга, полезное дело).
Опять ни малейшего намека на евреев или на кровь христианских младенцев.
Кроме большой статьи “Кровь” в Словаре Даля это слово упоминается еще в 157 статьях. Я просмотрел их все и узнал много интересного. Например, что есть растение Calamus draco, которое называется драконова кровь, и другое — заячья кровь (оно же зверобой); что “виноватого кровь — вода, а невинного — беда”; что “от скупости кровь из зубов”; что “Москва на крови стоит”; что “если кровью ворона вымазать дуло ружья, не будет промаха”. А вот на употребление евреями крови христианских младенцев я не нашел ни единого намека, что даже удивительно: ведь такое поверье бытовало в народе — неужели Даль о нем не слыхал?
В Словаре есть статья “Маца”. Автор “Розыскания…” (как и все его единомышленники) полагал, что именно для добавления в мацу евреям чаще всего надобна христианская кровь. А в Словаре Даля маца — это просто “еврейские опресноки”. Нет, не только: он еще знал, что таким же словом называется “в книгопечатнях набойка, кожаная подушечка на рукоятке, для набивки чернилами набора”. И тут же пояснял, что “нынче б[ольшей] ч[астью] заменяется валом, накаткой”. (Так что предмет этот уже в то время выходил из употребления, а вместе с ним исчезло из языка это значение данного слова.)
О еврейском пасхальном хлебе можно прочитать также в статье “Опреснять”: “Опреснок, опреснушка пресный хлеб, лепешка из неквашеного теста… Еврейскую Пасху доныне зовут опресноками”.
“Опреснок, пресная лепешка” встречаются также в статье “Пресный”.
Это все! Так что сведения о маце у Даля были очень скудными. Слыхал бы что еще, не утаил бы. Как не утаил, например, в статье “Калач”, что слово это татарского происхождения (кал-ач, что означает “будь голоден”), что у калача различают: животок с губкою и ручку, дужку или перевясло; что “с калача лицо белеет, а с сыты краснеет”; что “всяк подьячий любит калач горячий”; что “в Москве калачи, как огонь горячи”, и многое другое.
Слово “евреи” в Словаре упоминается девять раз: в статьях “Выворачивать” (“Евреи читают на выворот”), “Ермолка”, “Кошерный” (Кошерное мясо, с еврейской бойни; иного евреи не едят). “Мессия” (Помазанник; обещанный Ветхим Заветом. Искупитель, которого верующие дождались во Христе, а евреи еще ждут). “Обладать” (“Ныне евреи всюду обладают несметными богатствами”). “Отсуботничали” (евреи, отшабашевали, отправили, по закону своему, канун субботы). “Поразсевали” (“Евреи по всему свету поразсеялись”). “Разселять” (“Евреи расселились по всей земле”). “Щель” (Преданье: евреи Вениаминова колена поселились, при Навуходоносоре, у Дербента; услышав о рождении Мессии, они послали послов, но Христос был уже распят, и они принесли только ризу Его и писания апостолов; от этих евреев, будто бы, образовались первые субботники, прозванные, по дербентским скалам, щельниками).
То же слово в единственном числе в Словаре встречается восемь раз: в статье “Ветхий” (и “Старый”) (“Ветхозаконник, ветхозаконница, принимающий закон сей и живущий по нем, еврей”). “Выкрещивать” (Аналогично в статье “Покрещивать”) (“Выкрест, выкрестка. Выкрещенный… окрещенный еврей, мусульманин или язычник”)… “Кермек” (“Кермик? сиб. жид, жидовин, еврей, бранно”). “Пола” (“Ловкий еврей продает получерепаховые гребенки”); “Раввин” (“иудейский учитель, жрец, священник. Раввинское училище, для ученья готовящихся в это звание. Раввинист, иудей, еврей, жид, ветхозаветник, человек Моисеева закона, особ. талмудист, последователь талмуда”).
Слово жид в Словаре встречается 19, жиды — 15 раз и много раз производные от них. Как ни странно, в большинстве случаев они не носят уничижительного или бранного характера. Но и когда они употреблены в заведомо негативном контексте (“жид сам бьет, сам гвалт кричит” и т.п.), никакого намека на “убиение христианских младенцев” я не нашел.
Поиски по другим словам, которые как-то можно увязать с поверьем о ритуальных убийствах или вообще с евреями, особенностями их быта и обычаев (“суббота”, “обрезание”, “раны” [колотые] и т.п.), дали такие же результаты.
Согласно показаниям “доказчиц” в Велижском деле, столь подробно изложенном в “Розыскании…”, мальчика перед убийством “качали в бочке”. В Словаре в статье “Бочка” перечислены бочки разных размеров и конструкций, имеющих самое разное назначение. Здесь и “сороковая бочка”, и “водовозная бочка”, и “бездонная бочка”, и “Рижская бочка”, и “бочка хлеба”, и, конечно, “винная бочка”, и многие другие виды бочек. Но никакого намека на “качание младенцев в бочке” нет. Как и в десятках других статей, где встречается слово бочка.
Слово “синагога”, по Далю, имеет два значения: “молитвенный дом евреев, жидовская молельня” и “совокупность ученых раввинов, их толкование и учение”. Это все. Между тем, слово “синагога” имеет еще одно значение: дом учения, школа. Именно в таком смысле оно встречается в “Розыскании…”. Но Далю это значение неизвестно.
За много лет чтения автор “Розыскания…” не мог не получить некоторых представлений о Талмуде. Ему было известно, что есть Иерусалимский и есть Вавилонский талмуд. Он считал, что Вавилонский талмуд делится на две основные части — Мишну и Гемарру, а в Иерусалимском такого подразделения нет, что неверно, но к Талмуду эти два понятия отношение имеют. При этом автор был уверен, что священным текстам в Талмуде придается “в высшей степени безумное, безрассудное и чудовищное значение” (с. 8).
А в Словаре Даля читаем:
“ТАЛМУД. Толкования и дополнения раввинов жидовских к Ветхому Завету. Наши жиды талмудисты, а караимы или кераиты талмуда не признают”. Все. Ни подразделения на Иерусалимский и Вавилонский, ни подразделения на Мишну и Гемарру, ни “безумных толкований”. Даль ни о чем таком не слыхал.
В “Розыскании…” делаются попытки как-то увязать употребление христианской крови с Каббалой.
В Словаре есть статья “Кабалистика”: “Мистическое толкованье евреями Ветхого Завета, также соединенное с волхованием; иногда говор[ят] у нас в значении чар, ворожбы и чернокнижия. Кабалистик-талмудист; занимающийся кабалистикою. Кабалистический, к каббале относящийся”. И здесь нет намека на убиение младенцев!
Ну а как насчет иудейских “сект”?
В Словаре упоминается о фарисеях и саддукеях, известных Далю из Евангелия, и больше ничего. На слово “хасид (хосед, хассид, гуссид)” в Словаре не только нет отдельной статьи, но подобное слово или производные от него не упоминаются ни в одной из словарных статей. Трудно себе представить, чтобы, написав книгу о страшных злодеяниях этих самых хасидов, или хотя бы ее прочитав, Даль, столь бережно собиравший малознакомые слова, забыл бы внести его в Словарь!
Итак, мы пришли к тому же выводу: “Исследование о скопческой ереси” написано тем же автором, который составил Словарь, тогда как “Розыскание о убиении…” не могло быть написано создателем “Толкового словаря живого великорусского языка”.
Здесь уместно заметить, что еврейская тема не была для Даля совершенно чуждой. В обширном литературном наследии Казака Луганского (литературный псевдоним В.И. Даля) есть цикл сатирических сказок “Про жида вороватого и цыгана бородатого” — не столько плод самостоятельного творчества, сколько литературная обработка фольклора. Жид в этих сказках — предмет потехи: гиперболизированный трусишка, глупец и хитрован; он постоянно обдуривает самого себя. Отношение к нему пренебрежительное и даже презрительное. Но ничего зловещего в его образе нет.
Как же имя Даля оказалось пристегнутым к “Розысканию…” и кто был его истинным автором? Без освещения этих двух вопросов наше повествование осталось бы неполным.
Для начала мы должны вернуться к анонимному предисловию, которым открывается издание “Записки о ритуальных убийствах” 1913 г. Добрую половину текста этого предисловия занимает повествование о том, будто в 1869 или 1870 г., то есть еще при жизни Даля, редактор и издатель журнала “Русский архив” П.И. Бартенев, заручившись согласием автора, пытался перепечатать его труд об убиении евреями христианских младенцев — то ли отдельной книгой, то ли в своем журнале (присутствуют обе версии). Эти сведения излагаются со ссылками на… “бывшего раввина” И. Лютостанского20 и собирателя книжных редкостей В.М. Остроглазова.
И. Лютостанский включил в свою книгу такой пассаж: “Сочинение Даля по вопросу крови, — в Москве, находилось только в Чертковской библиотеке и единственный экземпляр. Управляющий библиотекой П.И. Бартенев вздумал перепечатать это сочинение и дал в типографию Мамонтова. Когда приступили набирать и разрезали книгу на части, тогда жид, бывший наборщиком в типографии, дал знать своему кагалу и, по общему совету, тот же наборщик ночью выбил стекло в типографии, влез туда, рассыпал весь набранный шрифт, находившуюся там часть разрезанных листов сочинения Даля хапнул и канул в неизвестность, как и постоянно делается у жидов. Полиция розыскивала в обеих столицах, — но все напрасно. Затем печатание прекратилось, — г. Бартенев уцелевшую книжку Даля взял обратно и уже ее в библиотеке хранит очень строго под наблюдением собственного глаза”21.
Не менее драматично ту же историю рассказал В.М. Остроглазов, ко времени издания “Записки…” уже покойный. Именно из его собрания взяли книгу для переиздания под именем Даля, а сам он, по его словам, годами раньше уговорил П.И. Бартенева продать ему эту библиографическую редкость. Тот ему будто бы и рассказал: “Возвратившись осенью 1869 года из первой моей поездки в Одессу, я передавал В.И. Далю об ужасах еврейского усиления в тамошнем краю, сообщенных мне там архиепископом Димитрием (Муретовым). По соглашению с Далем вздумал я перепечатать эту книжку в “Русском архиве” с моим предисловием. Шло печатание ее в типографии Мамонтова (в Москве), как оттуда пришли мне сообщить, что еврей-наборщик похитил несколько листков и скрылся из Москвы. А.И. Мамонтов нарочно ездил в С.-Петербург, чтобы достать похищенное по другому экземпляру, но не мог найти оного. Позднее я списал похищенное из экземпляра князя А.Б. Лобанова-Ростовского”.
Первый из неизбежных вопросов — от кого исходит этот детективный рассказ? Переложил ли Остроглазов на свой лад то, что прочитал у Лютостанского, или оба в самом деле слышали его от Бартенева?
Тот, кто читал журнал “Русский архив”, не мог не заметить, что к “еврейскому усилению” издатель действительно относился с ужасом, но в выражении эмоций был предельно сдержан, корректен и осмотрителен. Видимо, эта сдержанность его тяготила, и он брал реванш в устных беседах. Сохранились свидетельства, что он любил поговорить о еврейском засилье, причем рассказывал обстоятельно, со “вкусом”, не без лукавства, порой ошарашивая собеседников одиозными суждениями и пикантными подробностями. Верил ли он сам в то, что рассказывал, или разыгрывал доверчивых слушателей — эту тайну он унес с собой.
Незадолго до кончины почтенного историка-архивиста к нему — уже немощному старику — пришел молодой человек, работавший своего рода книгоношей, в надежде заинтересовать его своим товаром. Это был А.К. Воронский — впоследствии известный литературный критик.
“Я показал ему образцы. Перелистав “Историю Москвы”, он промолвил:
— Репродукции хороши, но позвольте узнать, какие сочинители участвуют в ваших изданиях?
Я назвал Рожкова, Кизеветтера, Никольского. Бартенев поспешно отодвинул от себя книги, взял костыль. На его старческом изможденном лице сеть дряблых морщин стала глубже и резче.
— Жиды, сударь, жиды! Не могу подписаться, не буду. Не надо мне жидовских книг.
Я заметил, что названные мною историки — не жиды, евреи же культурная нация. Старик поднял ладонь и, как бы отгораживаясь от меня, с силой перебил:
— Жиды-с! О культуре же расскажу вам, молодой человек, поучительную историю. Подобно вам одна дама наслушалась речей о культуре. Куда ни придет, сейчас: культура, культура. Ее и спросили однажды, что такое культура. “Это, — ответила дама, — зверок такой, на крысу похож”. Культуру-то культурнейшая дама с крысой смешала.
Обескураженный, я сказал Бартеневу:
— У меня есть отзывы газет и журналов о книгах, которые я вам предлагаю. Они все похвальные.
Бартенев заерзал на кресле, наклонился ко мне, сжал еще крепче рукою костыль.
— Все ваши газеты жидовские.
Забыв о цели своего прихода, я промолвил:
— Есть разные газеты. По всей вероятности, вы не считаете жидовскими такие газеты, как “Новое время” или “Русское знамя”22.
Старик нимало не смутился.
— И “Новое время”, и ваше “Русское знамя” тоже жидовские газеты. Не жидовских газет, государь мой, нет и не может быть. От газет пошли на Руси все беды: смута, бунты. Разврат, безбожие, хамство — все от газет ваших. В старину газет не было — и жилось лучше. Я газет не читаю и вам заказываю: не оскверняйте рук ваших погаными листками, — дьявольское в них наваждение. Не губите себя, послушайте старика. <…> Вы не из поляков?
— Я сын православного священника.
— <…> Что же вы, сын священника, с жидами-то связались? Не могу похвалить, не могу. Папаша-то ваш священствует? Помер? Вот видите, без отца-то свихнулись. — Указав на [мою] визитную карточку, укоризненно продолжал: — К чему это срезанные косяком углы? Безобразно, нехорошо. Дурной вкус. От газет это, от книг ваших. Визитная карточка должна быть почтительна, скромна, а не срамна. Смотрите, в наше время таких вульгарных вещей не было. — Он подал мне свою визитную карточку. — Никаких обрезков, и как славно, государь мой. Вот отчего у нас, у дворян, рождались Пушкины, Лермонтовы, Тютчевы, а у вас стрекулисты… обрезанные… Так-то… Подписаться на ваши издания не могу, не просите”23.
Не так же ли двадцатью-тридцатью годами раньше Петр Иванович то ли развлекал, то ли разыгрывал доверчивых собеседников занимательными байками о коварном еврее, выкравшем часть наборного экземпляра “Записки Даля” и тем сорвавшим ее переиздание.
Интересно, однако, не столько то, что он рассказывал, сколько то, о чем умалчивал. Почему, к примеру, книжка не была перепечатана после того, как утраченный текст был восстановлен? И зачем надо было искать другой экземпляр книги в Петербурге, а затем у князя Лобанова-Ростовского — не проще ли было восстановить пробел по экземпляру Даля: если бы он был автором, то должен же был сохранить у себя хотя бы один экземпляр! И, наконец, почему Бартенев умолчал о еврейском коварстве два года спустя, когда откликнулся на кончину Владимира Ивановича обширным некрологом.
В некрологе детально прослежен служебный и творческий путь Даля, наряду с важнейшими фактами его биографии сообщаются второстепенные, малозначащие. Однако о “Розыскании…” в некрологе сказано лишь следующее: “В числе множества поручений, напечатал он тогда (1844) чрезвычайно редкие ныне книжки о скопческой ереси и розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их”. И в сноске добавлено: “Та и другая, по экземпляру, находятся в Чертковской библиотеке”24.
По поводу кончины Даля было опубликовано много некрологов, в которых нет упоминания о работе, касающейся еврейских ритуальных убийств. Кроме бартеневского известен еще один некролог, где упоминание есть: “В.И. Даль успел в течение этого времени напечатать по службе брошюру (1844): “О скопческой эреси (так! — С.Р.)]” и другую “Об убивании (так! — С.Р.) евреями христианских младенцев”, — не выпущенные в публику”25.
Имя автора этой малограмотной статьи не указано, откуда он почерпнул сведения, тоже неизвестно, но поистине: написанное пером не вырубишь топором. Через три десятка лет “убивание” всплыло в статье С.К. Булича, а еще через сто лет — в Wikipedia!
Кроме двух некрологов есть уже упоминавшийся, хотя написанный позже, критико-биографический очерк Мельникова-Печерского. О службе Даля в Министерстве внутренних дел Мельников писал: “Он составил действующий до ныне устав губернских правлений, принимал деятельное участие в делах по устройству бедных дворян и об улучшении быта помещичьих крестьян, составлял карантинные правила, по поводу возникших в западных губерниях дел написал исследование об употреблении евреями христианской крови. Это исследование было напечатано в ограниченном числе экземпляров”26.
К этому месту дается сноска: “Чрезвычайно редкая книга. Один экземпляр ее находится в Чертковской библиотеке, находящейся ныне при Московском музее. Книги этой было напечатано до ста экземпляров. Оставшиеся от рассылки разным правительственным лицам экземпляры ее находились у графа Л.А. Перовского, когда он, оставя Министерство внутренних дел, управлял Министерством уделов, равно как и экземпляры напечатанных в ограниченном числе книг Ю.Ф. Самарина Общественное хозяйство города Риги и Н.И. Надеждина Исследование о скопческой ереси. Граф Перовский скончался в конце 1856 года. В то время говорили, и кажется правдоподобно, что один незначительный и при том совершенно бездарный и несведущий чиновник, состоявший при графе Л.А. Перовском, для переписки неважных по содержанию бумаг, “мня службу приносити”, поусердствовал. Он сжег все экземпляры, хотя впрочем не был ни евреем, ни рижским бюргером, ни даже скопцом. Поусердствовал он на доблестном поприще сожжения книг единственно из любви к столь благородному искусству”27.
Иронически изложенный эпизод с сожжением книг недоумком-чиновником очень сомнителен, да и сам Мельников признает, что это только слух. (Перечисленные книги оказались редкими из-за изначально карликовых тиражей — не больше 25—30 экземпляров.)
Названия книги о ритуальных убийствах Мельников не приводит — верный знак того, что он ее в руках не держал. Он уверен, что это сочинение было инициировано “возникшими в западных губерниях делами”, ибо не знает того, что в бытность Даля сотрудником Перовского таких дел не возникало; единственное Велижское дело завершилось в январе 1835 г., а Перовский возглавил министерство и взял к себе Даля в 1841-м. До прихода Даля в министерство работа над книгой велась уже шесть лет! Шла она, конечно, в вялотекущем режиме. Энергичный Перовский мог потребовать ускорить работу от тех, кому она была поручена, то есть от Департамента иностранных исповеданий и ее директора В.В. Скрипицына, мог и перепоручить ее более деятельному сотруднику. Но это означало бы выражение недовольства Скрипицыным, о чем никаких данных нет. Наоборот, в биографии Скрипицына говорится, что у министра Перовского он “удостоился особого доверия”28.
Заметен контраст между тем, как Мельников пишет о книге, посвященной ритуальным убийствам, и о двух книгах (Даля и Надеждина) о скопческой ереси: о первой — довольно туманно, о второй и третьей — четко и определенно. Как специалист по церковному расколу, Мельников не раз беседовал с Далем об интересовавшем обоих предмете, так что об этих двух книгах он знал от самого Даля. Что же касается “Розыскания…”, то сведения об этой книге им почерпнуты не от Даля, а, скорее всего, от того же П.И. Бартенева, на что намекает упоминание Чертковской библиотеки, ибо в бытность Даля и Мельникова в Нижнем Новгороде книги этой в Чертковской библиотеке не было.
Выйдя в 1859 г. в отставку, Даль, со всем своим обширнейшим архивом и библиотекой, переехал в Москву, где и сосредоточился на главном деле своей жизни — составлении “Толкового словаря живого великорусского языка”. Все, что не имело отношения к этой работе, превратилось в помеху, и он щедро раздарил накопившиеся материалы тем, кому они могли понадобиться: “…песни отдал он в собрание Киреевского, сказки предоставил Афанасьеву, пословицы Бодянскому, бумаги служебные и исторические передал в Чертковскую библиотеку (где они и хранятся переплетенные с отметкою Даля): “Книжнице Г.А. Черткова””29.
Почему этого дара удостоилась именно Чертковская библиотека, понять нетрудно. Основатель ее Александр Дмитриевич Чертков (1789—1858) был уважаемым ученым — натуралистом, нумизматом, историком. Больше всего его привлекала древняя истории Руси и славян, он всю жизнь собирал литературу по этим предметам, особенно редкие издания. Библиотека еще при жизни создателя была широко открыта для исследователей, пользовалась большим престижем и быстро пополнялась за счет частных пожертвований. После смерти Александра Дмитриевича владельцем стал его сын Григорий Александрович Чертков, которому и передал Даль пачку служебных бумаг и исторических сочинений. Григорий Александрович подарил библиотеку городу Москве, после чего ею стал заведовать П.И. Бартенев.
Было ли среди материалов, подаренных Далем, интересующее нас “Розыскание о убиении…”? Если верить опубликованному через четыре года Каталогу Чертковской библиотеки, то было. В аннотации даже указано, что на самой книге было повторено его рукой: “Книжнице Г.А. Черткова”, при этом Даль назван ее автором30. Однако нет никаких данных о том, что Далю было известно об этой публикации, а при составлении “Систематического указателя литературы о евреях” (1893) этой книги в Чертковской библиотеке не оказалось!
Больше никаких прижизненных упоминаний авторства Даля в печати не обнаружено. Все остальные появились после его смерти, и почти все авторы, словно сговорившись, считают нужным отметить, что экземпляр книги имеется в Чертковской библиотеке — недвусмысленное указание на то, что информация прямо или косвенно шла от Бартенева.
Куда же девался экземпляр книги из Чертковской библиотеки? Выкрали его отнюдь не евреи. Если верить Остроглазову, то нечист на руку оказался сам хранитель библиотеки П.И. Бартенев. В каталоге книг Остроглазова, опубликованном в том же “Русском архиве” уже после смерти их обоих (то есть Бартенева и Остроглазова), значится: “Даль В.И. Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их. Напечатано по приказанию министра внутренних дел. 1844 г. II (ненум.) + 153 стр.”.
И тут же справка: “Редкость. Известно, что эта книжка находится только в библиотеке князя А.В. Лобанова-Ростовского. Цена ее — несколько сот рублей. Куплена сия книга у Петра Ивановича Бартенева, который продал ее мне по моим усиленным просьбам. Книга эта была подарена Бартеневу самим Далем. В. Остроглазов 1906”31.
Остроглазов считал этот раритет жемчужиной своей коллекции. О том, как высоко он ее ценил, видно из того, что следом в его каталоге стоит четырехтомный Словарь Даля издания 1880—1882 гг., с таким пояснением: “Редкость; особенно, после пожара книжного склада Вольфа. Цена — 20 р.с.”. То есть редкое (ибо большая часть тиража сгорела) издание четырхтомного Словаря Даля оценивалась им в двадцать рублей, а тощая анонимная брошюрка, приписываемая тому же автору, в несколько сот рублей!
Но если приглядеться к короткой записи в остроглазовском каталоге, то обнаружится ряд нестыковок.
Во-первых, Остроглазов был грамотным библиографом, чтобы знать основное правило: описание книги делается по титульному листу, а на титуле “Розыскания…” имени Даля не было. Во-вторых, если книга поступила от Даля, то подарена она была не Бартеневу, а “книжнице Г.А. Черткова”. О надписи на ней, якобы сделанной рукой Даля, Остроглазов не упоминает, хотя наличие таковой многократно увеличило бы ценность уникального экземпляра. О повреждении экземпляра, который якобы был разрезан на несколько частей, одна из коих была похищена евреем-наборщиком, в аннотации Остроглазова тоже не говорится ни слова. Приходится признать, что либо Бартенев тайно распродавал раритеты из общественной библиотеки, которую ему было поручено оберегать, либо Остроглазов приобрел книгу вовсе не у Бартенева, но имел причины не раскрывать, откуда она к нему попала.
После появления в печати “Записки о ритуальных убийствах” под именем Даля ее происхождение исследовал Ю.И. Гессен, один из ведущих специалистов по истории евреев в России. Приведя библиографические данные, на основании которых “и распространилось убеждение, что автором “Розыскания” является Даль”, Гессен указал на то, что это убеждение было подорвано после появления в 1878 г. в “Гражданине” работы Скрипицына. Правда, еще можно было полагать, что Далю принадлежит какая-то другая работа о ритуальных убийствах, хотя “трудно было бы предположить, чтобы два чиновника министерства внутренних дел одновременно писали, по распоряжению начальства, доклады по одному и тому же вопросу”32. “Теперь же, — продолжал Гессен, — с переизданием “Розыскания” не подлежит уже никакому сомнению тождественность книжки, приписываемой Далю, и записки Скрипицына, напечатанной в “Гражданине””33.
Гессен указывает, что в списке своих сочинений, который был составлен Далем по просьбе Я.К. Грота, “Розыскание…” не значилось. Копия этого списка имелась у С.А. Венгерова, который предоставил его Гессену для ознакомления34. Кроме этого Гессен “имел случай видеть рукопись, содержание которой вполне совпадает с “Запиской о ритуальных убийствах”, ныне вышедшей под именем Даля. Часть основного текста написана рукой переписчика; значительные же поправки — вставки и сокращения — принадлежат другим лицам, но отнюдь не Далю”35. Те же сведения приведены в другой работе Ю. Гессена о “Записке…”, изданной почти одновременно36.
Несмотря на эти, казалось бы, совершенно неопровержимые данные, Гессен все же не был уверен в полной непричастности В.И. Даля к составлению “Розыскания…”. Смущало его то, что “сохранилось письмо одного протоиерея к Далю по поводу слухов о похищении в Петербурге в [18]20-х годах христианского ребенка двумя еврейками; когда петербургский губернатор сообщил Перовскому, что по наведенным справкам такого случая не было, Даль обратился к протоиерею с просьбой сообщить все, что ему известно по этому поводу”37. Из этого Гессен в одном случае заключал, что Даль “принял, так сказать, механическое участие в деле составления “Розыскания””38; а в другом, что “речь о Дале может идти лишь как о редакторе” (хотя тут же указал, что “именно редакторская правка, имевшая целью усугубить доводы в пользу обвинения евреев в ритуальных преступлениях, сделана не рукою Даля”39.
На самом деле этот эпизод говорит как раз о противоположном, ибо в “Розыскании…” нет никакого следа ни петербургского происшествия, ни контакта с протоиереем. Да и зачем автору “Розыскания…” понадобились бы подробности предполагавшегося похищения ребенка после того, как от губернатора был получен ответ, что такового не было? Даля могли заинтересовать дополнительные сведения по этому поводу не как чиновника, причастного к составлению “Розыскания…”, а как собирателя народных поверий и сказаний. Вполне возможно, что этот случай показал Далю, насколько легко такие слухи возникают и как трудно их искоренять. Не потому ли в его Словаре не оказалось ни прямых, ни даже косвенных намеков на поверья о еврейских ритуальных убийствах, что он воздерживался от распространения этого мифа?..
В начале 1970-х гг., вскоре после того, как в Советском Союзе была развернута кампания по “разоблачению международного сионизма”, “Записка о ритуальных убийствах” стала циркулировать в “патриотическом” самиздате — разумеется, под именем Даля. А после распада СССР ее стали выпускать массовыми изданиями.
В книге С. Дудакова “История одного мифа”, посвященной предыстории “Протоколов сионских мудрецов”, проблеме авторства “Записки…” уделено заметное место. Авторство Даля Дудаков отвергает, но считает также, что и Скрипицын “скорее всего <…> отношения к ним [“Розысканиям”] не имел”40. По его гипотезе, директор Департамента духовных исповеданий мог поручить эту работу тем, кто лучше ориентировался в предмете. В качестве возможных авторов он называет известного тюрколога В.В. Григорьева, который выпустил книгу “Еврейские религиозные секты в России” (1846), и О.А. Пржецлавского, чиновника и литератора, крайнего антисемита, считавшего себя знатоком еврейства.
Линию Григорьева Дудаков не прорабатывает, ограничиваясь замечанием: “Эта гипотеза должна быть подкреплена тщательным изучением всего научного наследия Григорьева, ставшего известным прежде всего как тюрколог”41.
Однако В.В. Григорьев, крупный ученый-востоковед, взявшись за подобный труд, приобрел бы хотя бы поверхностное представление о направлениях и сектах в иудаизме, автор же “Розыскания…”, как мы видели, не имел о них никакого понятия.
В “Воспоминаниях…” Пржецлавского, написанных в середине 1870-х гг., когда “Розыскание…” было практически недоступно, это сочинение превозносится до небес.
Савелий Дудаков полагает весьма подозрительным, что Пржецлавский не назвал имени автора “Розыскания…”, из чего заключает, что автором мог быть он сам. Но совершенно непонятны мотивы, по которым этот тщеславный и хвастливый господин должен был утаивать свое авторство вместо того, чтобы им кичиться. По его словам, имя автора ему неизвестно, что похоже на правду. Если же он лгал, то не для того, чтобы утаить свое авторство, а чтобы не афишировать авторство Скрипицына: тут мотивы его более чем понятны.
Судя по тем немногим сведениям, какие я смог найти о В.В. Скрипицыне, он был человек не очень образованный, но упертый. Начинал он в гвардии, потом перешел на гражданскую службу, где определился “по религиозной части”. Понимал он свои задачи просто: иностранным исповеданиям спуску не давать и всячески их прижимать. В частности, требовал, чтобы католические, протестантские и другие религиозные учреждения всю переписку вели на русском языке — не только с центральной властью, но и внутреннюю. (Не забудем, что католиками были преимущественно поляки и литовцы, протестантами — прибалтийские немцы.) С особой настойчивостью Скрипицын вел наступление на Римско-католическую церковь, как самую сильную из “иностранных”. Потому он был угоден начальству и ненавидим поляками. Поляк Пржецлавский, хотя и принявший православие, жесткий курс Скрипицына осуждал, а его самого изображал человеком весьма ограниченным42. Превознося “Розыскание…”, Пржецлавский имел все резоны не соединять с этим творением имя Скрипицына.
В “Гражданине” материал напечатан под подчеркнуто нейтральным заголовком: “К истории евреев”. Текст документа предваряет короткое редакционное введение. В нем говорится, что публикуется исследование “одного весьма авторитетного лица”, написанное в 1844 г., а “о значении исследования и о его авторе” газета обещает сообщить “ниже” (то есть после публикации всего документа), рассчитывая, видимо, этой таинственностью заинтриговать читателей43.
Текст опубликован в номерах: 23—25, 26 и 27—28, после чего идет редакционное заключение, столь же короткое, как и введение: “Здесь оканчивается напечатанная нами без пропусков записка того авторитетного лица, о коем мы заметили в начале статьи. Теперь приводим настоящее заглавие этого первостепенной важности документа, сделавшегося уже, конечно, достоянием истории, так как он был составлен в 1844 г.
Вот подлинное заглавие записки:
“Сведения о убийствах евреями христиан для добывания крови.
Составлено тайным советником Скрипицыным (директором департамента иностранных исповеданий), по распоряжению министра внутренних дел, графа Перовского, для представления государю императору Николаю I, наследнику цесаревичу, великим князьям и членам государственного совета””44.
Это заключение интересно, прежде всего, приведенным в нем названием работы. Оно, как видим, отличается от “Розыскания о убиении…”.
Чем это объяснить? И чем объяснить наличие в этой публикации мелких разночтений с текстом, опубликованным под именем Даля в 1913 г. (и во всех последующих изданиях)? В книге разночтения педантично отмечены в сносках — видимо, для того, чтобы показать, что текст “Даля” все-таки отличается от текста Скрипицына. Ввиду незначительности этих разночтений их до сих пор никто (включая и меня) не принимал во внимание. Какое значение может иметь то, что в одном случае еврейское имя Рабб Аши неграмотно транскрибировано как Раваше, а в другом — как Раваме или что в одном случае написано: “…в день свадьбы раввин подает новобрачным печеное яйцо, посыпанное вместо соли, золою из куска полотна, обмоченного в крови христианского мученика”, а в другом полотно не обмочено, а обмыто…
Но ведь и такие незначительные расхождения были бы невозможны, если бы обе публикации воспроизводили текст одной и той же опубликованной книги.
Публикуемая работа в газете два раза названа исследованием, один раз запиской, один раз документом и ни разу — книгой! Д.А. Хвольсон тоже нигде не называет перепечатанный в “Гражданине” текст книгой: он воспринял эту публикацию как воспроизведение рукописного документа. На то же самое обратил внимание Ю. Гессен.
О том, как удалось “Гражданину” заполучить эту рукопись, догадаться не трудно. Издатель и главный редактор газеты князь В.П. Мещерский в 1860-е гг. служил в Министерстве внутренних дел чиновником особых поручений при министре графе Валуеве.
Когда он служил в Министерстве внутренних дел, там еще оставалось немало чиновников, работавших при Перовском, Дале, Скрипицыне… От них он мог знать о “Розыскании…” и о том, кто является автором этого сочинения. Благодаря связям в министерстве Мещерский без труда мог получить этот давний трактат. Вспомнил он об этом трактате именно в 1878 г. не случайно, а в связи с упоминавшимся Кутаисским делом, которое тогда раскручивалось. Хотел внести свою лепту в изобличение кровавых иудейских злодейств, да вышло все наоборот ввиду полной недоброкачественности опубликованного текста.
…В свое время, то есть в 1844 г., перед отправлением наборного экземпляра рукописи в типографию в нее, очевидно, была внесена дополнительная правка, чем и вызваны разночтения в двух независимых друг от друга перепечатках. Правка по тексту была косметической, тогда как титульный лист был изменен кардинально. Чья-то уверенная рука (уж не самого ли министра Перовского) превратила “Сведения о убийствах евреями христиан для добывания крови” в “Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их”; а слишком подробный подзаголовок, включавший и имя автора, и имя министра Перовского, и перечень персон, для которых предназначалась работа, усекла до унифицированного: “Напечатано по приказанию г. министра внутренних дел”.
Таково, я думаю, единственное разумное объяснение наличия мелких расхождений в двух практически идентичных текстах, а главное, той уверенности, с какою в “Гражданине” “авторитетное лицо” названо тайным советником Скрипицыным (директором Департамента иностранных исповеданий). Редакция не пишет этого от себя, а воспроизводит текст документа. Значит, на нем стояло имя Скрипицына.
Для проверки этой версии надо попытаться найти архив газеты “Гражданин”45.
Будет когда-нибудь найдено это последнее доказательство авторства В.В. Скрипицына или нет, остаются незыблемыми основные факты:
1) Впервые “Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их” было опубликовано без имени автора (1844).
2) Вторично та же работа появилась в “Гражданине” с указанием имени автора — В.В. Скрипицына (1878).
3) Текст “Записки о ритуальных убийствах”, издающийся (с 1913 г.) под именем В.И. Даля, практически тождественен тексту Скрипицына.
4) Сопоставление “Розыскания…” с “Исследованием о скопческой ереси” В.М. Даля показывает, что эти две работы не могли быть написаны одним автором.
5) Сопоставление “Розыскания…” и “Исследования…” со Словарем Даля подтверждает, что составитель Словаря был также автором “Исследования о скопческой ереси” и не мог быть автором “Розыскания о убиении евреями христианских младенцев”.
6) Авторство Скрипицына никем и никогда не было опровергнуто; не пытался его опровергнуть и П.И. Бартенев, хотя он был первым, кто приписал авторство В.И. Далю.
____________________________
1) Журнальный вариант.
2) Вестник. 1999. № 22—26, 2000. № 1—4.
3) Резник С. Растление ненавистью: Кровавый навет в России. М.; Иерусалим: Даат/Знание, 2001.
4) ru.wikipedia.org/wiki/Даль,_Владимир_Иванович. Посещение 10 апреля 2008 г.
5) В работе над этим эссе неоценимую помощь мне оказали Марк Авербух (Филадельфия), Владимир Порудоминский (Кёльн), Игорь Скокин (Нью-Йорк), а также моя жена Римма Резник. Всем им сердечная благодарность.
6) Цит. по: Велижское дело: Документы. Orange: Antiquary, 1988. С. 113—114.
7) См.: Употребляют ли евреи христианскую кровь? Рассуждение Д.А. Хвольсона, ординарного профессора еврейского, халдейского и сирийского языков при СПб. университете, ординарного профессора при СПб. духовной академии, члена корреспондента императорской Академии Наук и проч. СПб., 1879. Впоследствии М. Вишницер указал на ряд других антисемитских публикаций, которые, с грубыми ошибками и передергиваниями, использовал автор “Розыскания…” (“Записка о ритуальных убийствах” (приписываемая В.И. Далю) и ее источники. СПб., 1914. С. 32—50. Приношу благодарность А.И. Рейтблату за указание на этот источник).
8) Цит. по сб.: Кровь в верованиях и суевериях человечества. СПб.: София, 1995. С. 459, сноска 3. Творение монаха Неофита в сборнике воспроизведено по изданию: Книга Монаха Неофита. Христианская кровь в обрядах современной синагоги / Пер. с греч. Македонца (псевдоним). СПб., 1914.
9) Употребялют ли евреи христианскую кровь? С. 39 – 40.
10) Архив графов Мордвиновых. СПб., 1903. Т. 8. Документ № 1686. Цит. по: Велижское дело. С. 118. Далее ссылки на страницы этого документа даются в тексте в скобках.
11) Тех, кто интересуется подробностями этой фантасмагории, отсылаю к моему историческому роману “Хаим-даМарья”. См.: Резник С. Хаим-да-Марья. Кровавая карусель: Исторические романы. СПб.: Алетейя, 2006.
12) Даль В.И. Записка о ритуальных убийствах. СПб., 1913. С. 59. Далее ссылки на это издание даются в тексте в скобках.
13) Мельников П.И. Владимир Иванович Даль: Критикобиографический очерк // Полн. собр. соч. Владимира Даля. СПб.; М.: Издание т-ва М.О. Вольф, 1897. Т. 1. С. LIV—LV.
14) Должен отметить, что на портале www.philolog.ru, где воспроизведен текст этой работы, она завершается именем автора: В. Даль. Так как сама книга 1844 г. мне недоступна, то я обратился по электронной почте на кафедру филологии Петрозаводского университета, создавшей этот портал, с просьбой подвердить наличие имени Даля в конце книги. Ответа я не получил, но полагал, что профессионализм петрозаводских филологов не дает оснований предполагать, что при размещении сканированного текста в Интернете они могли добавить от себя что-либо, чего не было в оригнале. Из этого я исходил в первоначальной редакции данного очерка. Однако позднее, по инициативе и просьбе Наталии Розановой, Анна Крюкова разыскала книгу “Исследование о скопческой ереси” 1844 г. издания в Государственной публичной исторической библиотеке и выяснила, что ни в конце текста, ни на титульном листе, ни где-либо еще в книге имени автора нет. Приношу обеим глубокую благодарность.
15) Цитируется по републикации на сайте www.philolog.ru, с. 22. Далее номера страниц этого издания даны в скобках в конце цитат.
16) Надеждин находит и других скопцов, сведения о которых сохранились в летописях Древней Руси.
17) Другие принятые транскрипции: Шабтай-Цви и Саббатай-Цви.
18) “Благодаря умелой защите львовскому раввину Хаиму Кохену Раппопорту (1700—1771) удалось доказать безосновательность кровавого навета, однако в остальных вопросах франкисты были признаны католическими судьями диспута победителями” (Краткая еврейская энциклопедия. Т. 2. Стб. 361).
19) http://www.biblicalstudies.ru/Books/Dict2A.html.
20) Ипполит Лютостанский выдававал себя за бывшего раввина, дабы придать вес своим антисемитским книгам. В первой из них (1876) он широко использовал “Розыскание…” без ссылок на источник, а после того, как был уличен в плагиате, стал поддерживать версию об авторстве В.И. Даля. Лютостанский был поляком-католиком, принявшим православие.
21) Цит. по: Даль В.И. Записка о ритуальных убийствах. СПб., 1913. С. VIII—IX.
22) Обе эти газеты, особенно “Русское знамя” (орган “Союза русского народа”), вели постоянную антисемитскую агитацию (Примечание мое. — С.Р.).
23) Воронский А. За живой и мертвой водой. М.: Худож. лит., 1970. С. 312—315.
24) Рус. архив. 1872. Стлб. 2029. (Некролог подписан инициалами П.Б.)
25) Всемирная иллюстрация. 1872. № 207. С. 394.
26) Мельников П.И. Указ. соч. С. LIII—LIV. (Курсив мой.)
27) Там же.
28) Русский биографический словарь. Том “Сабанеев— Смыслов”. СПб., 1904. С. 618.
29) Рус. архив. 1872. Стлб. 2030. Книжница — это библиотека. Даль не любил иностранных слов и везде, где возможно, заменял их исконно русскими.
30) Всеобщая Библиотека России. Отделение третье. 1863. Стлб. 753.
31) Рус. архив. 1914. № 1. С. 429.
32) Гессен Ю. Писал ли В.И. Даль о кровавом навете? // Голос минувшего. 1914. № 1. С. 329.
33) Там же. С. 329.
34) Там же. С. 330.
35) Там же.
36) “Записка о ритуальных убийствах” (приписываемая В.И. Далю) и ее источники. СПб., 1914. С. 30—31.
37) Гессен Ю. Писал ли В.И. Даль о кровавом навете?. С. 329.
38) Там же.
39) “Записка о ритуальных убийствах”… С. 30—31.
40) Дудаков С. История одного мифа. М.: Наука, 1993. С. 86. Автор пишет всюду “Розыскания” вместо “Розыскание”.
41) Там же. С. 87.
42) См.: Воспоминания О.А. Пржецлавского // Рус. старина. 1875. Т. 14. С. 692—713; Граф Д.Н. Толстой. В память В.В. Скрипицына // Рус. архив. 1876. № 3. С. 384—392.
43) Гражданин. 1878. № 23/25. С. 485.
44) Там же. № 27/28. С. 556.
45) По моей просьбе такой поиск был проведен в архивах Москвы и Санкт-Петербурга, но архива газеты “Гражданин” обнаружить не удалось. В архивных фондах князя Мещерского — весьма фрагментарных — каких-либо упоминаний об этой публикации тоже не обнаружено.