Обзор юбилейной украинской «гоголианы»
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2010
И. Булкина
НЕЖИНСКИЙ КРУГ
И “ФАНТАСТИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ”
Обзор юбилейной украинской “гоголианы”
Юбилейную украинскую “гоголиану” имеет смысл разделить на две части. Первая — биографическая, библиографическая и биобиблиографическая, исключительно качественная и добросовестная. При этом касается она, главным образом, раннего, нежинского периода жизни писателя. Вторая часть — разного порядка исследования, так называемые “гоголєзнавч╗ студ╗ї”, они тоже обыкновенно сконцентрированы в Нежине, в местном университете, который носит имя Гоголя. Однако в юбилейном году основные научные и общественно-политические мероприятия проходили в Полтаве, соответственно, вышедшие сборники так и называются “Гогол╗вськ╗ читання в Полтав╗”, их пять, они разноречивы и носят тематический характер, вероятно, следуя логике секций большой юбилейной конференции.
Мы начнем наш обзор с биобиблиографий, отчасти следуя библиографической логике, отчасти по принципу: “что похуже — на потом”.
Безусловно, лучшим украинским изданием юбилейного года стал двухтомник Оксаны Супронюк1. Тираж его невелик и практически весь разошелся в первые несколько недель после выхода. Киевское академическое издательство сработало оперативно и в полиграфическом отношении качественно: книги приятно держать в руках, они хорошо вычитаны и внятно сверстаны, в словарном томе большая вклейка с редко тиражируемыми портретами молодого Гоголя и его нежинских знакомцев. Единственная досадная неточность, на которую мы здесь укажем: посвящение В.Э. Вацуро, которое автор предпослал своей работе, по недоразумению предваряет не работу как таковую, а предисловие Ю.В. Манна. Между тем для автора это имеет принципиальное значение: Оксана Супронюк — ученица В.Э. Вацуро, ее многолетние труды по сбору сведений о нежинском окружении Гоголя были инициированы В.Э. Вацуро и, по его замыслу, должны были стать первым опытом в серии локальных словарей, посвященных российской и малороссийской культурной провинции. Вероятно, следующим, после Нежина, “местом приложения научных сил” предполагалось сделать Кибинцы, имение Д.П. Трощинского, своего рода “миргородские Афины”. Однако, как с сожалением отмечают украинские историки и краеведы, Нежину повезло, а Кибинцы еще ждут своего летописца.
Первый том двухтомника — биобиблиографический словарь, где в алфавитном порядке представлены сведения об учащихся, преподавателях и служащих Нежинской гимназии высших наук, которые составляли “гоголевское окружение” в 1821—1828 гг. Всего 475 персоналий, от И.А. Агало, греческого мальчика, вывезенного в Одессу и помещенного в пансион после подавления греческого восстания 1821 г., до Д.Е. Ясновского, директора гимназии с 1827-го по 1835-й.
Жанровым образцом для Оксаны Супронюк служил известный справочник Л.А. Черейского “Пушкин и его окружение”, но разница в исторической пропорции: большинство пушкинских знакомцев — люди более чем известные, между тем подавляющая часть “нежинцев” в плане биографической “проработки” представляли собой “tabula rasa”, и основным источником для собирания сведений о них стали архивы — нежинские, киевские, московские и петербургские. Кроме того, составительница пользовалась материалами, собранными первыми историками гимназии гр. Г.А. Кушелевым-Безбородко и Н.В. Гербелем и гоголевскими биографами, в первую очередь П.А. Кулишом и В.И. Шенроком.
В советском гоголеведении едва ли не главным сюжетом при изучении нежинского периода по понятным причинам стало “Дело о вольнодумстве” и его политические акценты, сознательно преувеличенные вначале доносчиками и инициаторами самого дела, затем — советской исторической конъюнктурой. Оксана Супронюк сознательно переносит акцент на литературное воспитание и литературные отношения “нежинцев”.
Большую часть словарного тома занимают короткие биографии людей, которые находились рядом с Гоголем, однако до сих пор никоим образом не были упомянуты в материалах, имеющих к нему отношение. Иными словами, перед нами “люди фона”, исторические статисты. Фактически этот биографический словарь — первый шаг на пути к созданию биографического свода малороссийских культурных гнезд.
Особого порядка источником послужила переписка Гоголя. С одной стороны, контексты писем задают угол зрения, и в этом смысле словарные биографии зачастую представляют собой именно истории знакомства того или иного человека с Гоголем. Такого рода “биографии” сами по себе составляют комментарий и значительно расширяют возможности комментирования мемуаров и эпистолярия. Характерный пример — статья о Несторе Кукольнике. Она превышает по объему аналогичную статью словаря “Русские писатели”, однако, по сути, затрагивает лишь нежинский период и историю личных и литературных отношений Кукольника с Гоголем. На три четверти она состоит из живых мемуарных свидетельств и эпистолярных цитат. Биографический сюжет — неприязненное соперничество, несходство вкусов и литературных привычек, — в “Русских писателях” проговоренный в одном абзаце, здесь развернут в живой нравоописательный очерк. Какие-то моменты могут показаться спорными: так, “общность” литературных интересов нежинского периода правомернее “списать” на общий круг чтения, а “общая” склонность к мессианству, кажется, все же в большей степени показывает различия в характере и даровании. Но исключительно интересными и полезными представляются наблюдения о некоем “общем литературном пространстве”, в котором сближаются имена Гоголя и Кукольника, и собственно свод таких “сближений” — от Г. Галагана до В. Данилова и от В. Кюхельбекера до В. Белинского.
Однако, кроме единственного — гоголевского — вектора, между “нежинцами” существовали разного порядка связи, в том числе и литературные. Похоже, что Гоголь был не единственным “влиятельным” писателем в этом кругу. Тем более интересно проследить горизонтальные связи внутри “культурного гнезда” и общие литературные и культурные идеи, которые так или иначе характеризовали “нежинцев”.
В развернутом виде литературное воспитание и литературная деятельность “нежинского круга” описана во втором — монографическом — томе “Литературная среда раннего Гоголя”. Здесь короткие биографии из первого тома значительно расширены в тех случаях, когда речь идет о воспитанниках-литераторах и преподавателях, повлиявших на их литературные вкусы и привычки. Отметим исключительно подробную и неоднозначную характеристику проф. российской словесности П.И. Никольского, “дидакта” и “старовера”. Автор полагает, что “роль П.И. Никольского в Нежинской гимназии была схожа с ролью А.Ф. Мерзлякова в Московском университетском благородном пансионе в 1820-е годы <…> и с ролью Н.Ф. Кошанского и П.Е. Георгиевского, преподававших словесность в Царскосельском лицее” (с. 37). При этом характерна именно религиозная ориентация нежинского профессора, которая, по мысли автора этой книги, в немалой степени прочитывается в опытах его воспитанников.
Архивные разыскания О.К. Супронюк значительно расширяют представления о библиотеке Нежинской гимназии и о круге чтения “нежинцев”. Исследовательница анализирует каталоги гимназической библиотеки, прежде считавшиеся утерянными, и приводит документы, позволяющие судить о частной библиотеке учащихся. Так, полностью воспроизводится книжный “реестр”, составленный Н. Белоусовым. Прежде С. Машинским был опубликован лишь первый раздел этого “реестра” — “Журналы и альманахи…”. В монографии О.К. Супронюк находим второй раздел “Книги”, здесь всего 8 позиций: исторические сочинения и романы, и третий — “Списки”: рукописное собрание содержит несколько списков “Горя от ума”, пушкинских и рылеевских поэм, а также анонимных сочинений, приписанных Рылееву (с. 50—51). В рукописном собрании содержатся кроме всего прочего сочинения нежинских воспитанников, и они становятся предметом пристального рассмотрения в центральной главе монографии “Гимназические литераторы”. Здесь впервые публикуются несколько гимназических писем Нестора Кукольника к Н.А. Маркевичу с изложением литературных принципов будущего романтического писателя, непримиримого врага французов-классицистов и большого поклонника Гёте.
Исследовательница анализирует содержание рукописных гимназических журналов и творчество нежинских сочинителей. Кажется, самые неудачные страницы посвящены Е. Гребенке — его раннему драматургическому опыту и переводу пушкинской “Полтавы”. О.К. Супронюк не без оснований возводит сюжет пьесы “В чужие сани не садись” к “Метромании” Алексиса Пирона, однако сама она при сопоставлении текстов пользуется не пироновским оригиналом, а очень вольным сушковским переводом (1820), который был, к слову, не единственным и даже не первым. Система доказательств не предполагает знания автором настоящей театральной идеологии и практики того времени, равно всего объема заимствований французских сюжетов, а возведение переводческих приемов исключительно к Крылову в таком контексте выглядит, по меньшей мере, наивно. Сюжетные аналогии не всегда кажутся убедительными, а “сопоставительные” пассажи вроде: “У Пирона возраст стихотворцев сравнивается с возрастом русских поэтов…” (с. 91) — звучат странно. Тем не менее сама по себе аналогия с Пироном правомерна и основана на верных интуициях, ибо, как неоднократно указывалось в литературе, всякий сюжет о метромане (графомане) в известный момент предполагал явную или неявную отсылку к комедии Пирона. Проблема лишь в том, что стихотворная “Метромания” Пирона была своего рода автоэпиграммой, а тяжеловесная пьеса Гребенки — нравоучительная комедия с моралью, в гораздо большей степени отсылающая к русскому XVIII в. И все же смысл и пафос этой аналогии прочитывается лишь в контексте прочих работ “нежинского” и шире — украинского круга гоголеведов: в местных работах о “гимназических литераторах” и их творчестве, безусловно подражательном, всякая аналогия подразумевает в лучшем случае биографический контекст (так, эту комедию Гребенки обычно возводят к фонвизинскому “Недорослю”, поставленному силами тех же гимназистов).
Что же до “перевода” “Полтавы”, то здесь проблемы с историческим и теоретическим осмыслением: автор говорит о “переводе” (а не о “переложении” или “перелицовке”), ссылаясь на архаичные работы 20—30-летней давности и по непонятным причинам игнорируя монографию Гр. Грабовича и весь круг современных работ о так назывемой “котляревщине”, смысле и значении малороссийских травестий и украинском литературном “двуязычии”.
В целом заметим, что сильная сторона исследования О.К. Супронюк именно в архивной фактографии и заполнении биографических лакун. Это относится и к последней главе монографии, посвященной “постнежинскому” периоду, столичной жизни Гоголя и его гимназических приятелей. Автор расширила и существенно дополнила собственные статьи о “нежинцах” в словаре “Русские писатели”. Собранный воедино материал о столичном круге гоголевских “однокашников” создает, возможно, неполное, но исключительно любопытное представление о разночинской литературно-артистической богеме конца 1830-х и позволяет понять, откуда “вышел” и отчего отталкивался автор “Ревизора”.
В заключение отметим, что этот двухтомник — безусловно, лучшее, хотя и не единственное исследование о Нежинской гимназии и ее воспитанниках. В юбилейном году вышло новое, переработанное и дополненное издание гоголевской летописи нежинского периода2. Для этого издания образцом служила четырехтомная “Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина”, готовившаяся много лет и ставшая итогом работы нескольких поколений пушкинистов. Нежинские историки основывались на тех же принципах отбора и размещения материала, что и продолжатели дела М.А. Цявловского. Источниками гоголевской “Летописи” стали нежинские и столичные архивы, мемуары, письма и публикации московских и петербургских газет и журналов того времени. Так, в первом же разделе “Май, 1820”, следом за Рескриптом об утверждении Нежинской гимназии высших наук читаем известие о том, что “в Санкт-Петербурге вышел сборник В.И. Панаева “Идиллии””, а приказ о назначении директором гимназии В.Г. Кукольника соседствует с сообщением о выходе “Руслана и Людмилы”. Столичный фон здесь преобладает над местным, по крайней мере харьковские и виленские университетские события и издания явно проигрывают по полноте представления изданиям и происшествиям петербургским и московским. И похоже, это, доставшееся в наследство от советских времен, смещение оптики характерно для большинства нежинских исследований последнего времени. Еще одна характерная, к сожалению, черта этого издания: некоторая выключенность из современного научного контекста, связанная, по всей вероятности, с постсоветским нарушением книготорговых и библиотечных связей и труднодоступностью большинства новых изданий. Авторы “Летописи” проводят детальные изыскания, связанные с атрибуцией некоторых сведений и уточнением дат, при том что иные эпизоды уже атрибутированы и известны в гоголеведении (это касается установления даты смерти В.А. Гоголя и гимназического эпизода с имитацией сумасшествия).
У пушкинской и нежинской “Летописей” есть принципиальное различие. Здесь речь идет лишь о восьми гимназических годах, в течение которых персонаж мало перемещается и жизнь его довольно однообразна. В центре этой книги — сознательно или нет — оказывается не главный герой, а собственно контекст, как нежинский (“дело о вольнодумстве”), так и столичный — политический и литературный. Перед нами исключительно фактология, и рецензент вправе судить лишь о том, насколько она полна и исчерпывающа. Мы можем лишь сказать, что это второе расширенное издание (первое выходило в 2002-м), что к нему прилагаются именной аннотированный указатель, в котором около трех сотен персоналий, и библиографический список литературы о нежинском периоде жизни Гоголя и о Нежинской гимназии высших наук. В основе последнего подготовленный теми же авторами 20 лет назад и на сегодняшний день существенно дополненный указатель: “Гоголь и Нежин: Нежинская гимназия высших наук князя Безбородко, начало творчества”.
Наконец, предваряется это издание пространной статьей П.В. Михеда об истории гимназии, личности ее директора И.С. Орлая, о характере образования ее воспитанников и пресловутом “деле о вольнодумстве”. Все, что касается нежинского образования (“глупого” или “энциклопедического”) и политических акцентов “дела о вольнодумстве”, по мысли автора статьи, — “вопрос интерпретации”. И, в конечном счете, мы имеем краткий обзор такого рода “интерпретаций”. Здесь же ставится вопрос о “нежинской литературной школе” и ее истоках, так называемой школе “украинского барокко” (с. 7) — материи расплывчатой, к которой с равным успехом относят и бурсацкую традицию, и опыты домашнего театра в имении Д.П. Трощинского.
К нежинским биографическим изданиям тематически примыкает книга В.Г. Самойленко “Николай Гоголь и Нежин”3. Помимо нежинской биобиблиографии, эта доступно, легко и увлекательно написанная книга включает краеведческие главы (историческую и современно-мемориальную).
Надо сказать, что нежинские издания в принципе взаимодополнительны, они восходят к одним и тем же сюжетам и источникам и естественным образом отсылают друг к другу. В этой монографии, кроме краеведческих глав (написанных не без известного патриотизма, так что Нежин здесь просматривается из всякой провинциальной гоголевской аллюзии), находим уже знакомые сюжеты из истории Нежинской гимназии высших наук, краткие биографические сведения о преподавателях и студентах, о библиотеке и гимназическом театре. Глава о “литературной деятельности гимназистов” традиционно построена на описании гимназических изданий — рукописных журналов, альманахов и ученических опытов (написанных по заданию проф. П.И. Никольского элегий и од). О настоящей жанровой истории автору этой книги известно меньше, чем проф. Никольскому и его воспитанникам, поэтому аналитической эту главу назвать нельзя. Как правило, пространные цитаты из ученических опытов сопровождает ремарка вроде: “Вся поэзия проникнута глубокой грустью, строгим лиризмом” (с. 138). Отметим характерный (и не только для этого издания) украинизм: “поэзия” здесь имеет единственное и множественное число и употребляется в значении “стихотворная пьеса”.
Чрезвычайный интерес представляет глава о несохранившейся сатире Гоголя “Нечто о Нежине, или Дуракам закон не писан”. На основании воспроизведенных Г. Высоцким названий глав Г.В. Самойленко пытается реконструировать историко-бытовую подоплеку нежинской сатиры (совершенно напрасно названной тут “повестью”). Такого рода исследование городских анекдотов, стоящих за приведенными Г. Высоцким “титулами” (как то: “Освящение церкви на греческом кладбище”, “Выборы в греческий магистрат” и т.д.), насколько мы можем судить, предпринимается впервые. Следующая затем попытка привязать греческое путешествие Ганца Кюхельгартена все к тем же сугубо биографическим аллюзиям на нежинских греков уже не столь убедительна, однако в целом анализ гоголевской поэмы и особенно сюжетные сопоставления с “Евгением Онегиным” (Луиза в кабинете Ганца, путешествие героя) в некоторых моментах точны и уместны. Проблема лишь в том, что к тому времени, когда отрывки из “странствий” Онегина были написаны и опубликованы, юношеская поэма Гоголя уже была издана. Этому анализу, равно как и другим подобным ему историко-литературным построениям нежинских гоголеведов, недостает широкого литературного (а не биографического лишь) контекста. Здесь же, как правило, аналогии проводятся исключительно “на расстоянии вытянутой руки”, или, скажем так, в пределах имен и текстов, известных по современной школьной и университетской программе, но отнюдь не в пределах программы той же Нежинской гимназии высших наук.
“Микола Гоголь: українська б╗бл╗ограф╗я” — еще одно юбилейное библиографическое издание, созданное при участии “нежинцев” и изданное в Киеве4. Это указатель украинских гоголеведческих публикаций и украинских переводов произведений Гоголя с 1850-го (первый перевод “Тараса Бульбы” П. Головацкого) по 2007 г.
Кроме переводов, исторических и теоретических исследований украинских (и — что важно — диаспоральных, здесь они впервые собраны и представлены в таком объеме) ученых-гоголеведов, в этом издании учтены разного рода оперные и драматические театральные инсценировки, адаптации и рецензии, наконец, что характерно именно для украинской традиции, пародии и “перекази” (вольные переложения). Добавим сюда авторефераты и перечень библиографических источников, наконец, обзор этих источников, представленный в вводной статье П.В. Михеда. Указатель организован в порядке хронологии: по годам.
Упомянем еще один библиографический указатель, выпущенный к гоголевскому юбилею Национальной Парламентской библиотекой Украины: “Видання Миколи Гоголя в Україн╗ (1831—1923)”5. Это, прежде всего, библиотечное пособие: здесь собраны и упорядочены все гоголевские издания, которые хранятся в украинских библиотеках. Каждое издание имеет библиотечные адреса (но не шифры!).
Традиционный центр историко-теоретического украинского гоголеведения — Нежин, именно здесь регулярно издаются “Гоголезнавч╗ студ╗ї” — серия сборников, темы которых так или иначе фокусируются вокруг Гоголя, а в качестве постоянных авторов выступают Ю. Барабаш и В. Воропаев (Москва), Н. Крутикова (Киев), В. Казарин (Симферополь) и нежинцы П. Михед, А. Ковальчук и Г. Самойленко. 17-й выпуск “Гоголезнавчих студ╗й” (Нежин, 2008) был посвящен юбилею и открывался итоговой статьей П.В. Михеда “Проблеми українського гоголезнавства: попередн╗ п╗дсумки й найближч╗ перспективи”. Эти же разыскания П.В. Михед представил в другом нежинском сборнике: “Л╗тература та культура Пол╗сся”. Очередной, 45-й его сборник вышел под заглавием “Проблеми вивчення творчост╗ Миколи Гоголя: п╗дсумки та перспективи”6. Главная проблема “итогового обзора” — национальная рецепция Гоголя, собственно его “украинскость”, как ее понимали российские критики и современные украинские гуманитарии. Излишняя ангажированность современного украинского гоголеведения, его сосредоточенность на проблемах не столько историко-литературных, сколько национальных, перенос современных культурных и политических категорий в совершенно иного порядка исторический контекст не лучшим образом сказываются на качестве работ украинских литературоведов. Гоголь, по мысли главы украинского “гоголеведения” и главного редактора “Гоголезнавчих студ╗й”, стал камнем преткновения в информационной войне, при том что сам он пошел по пути не “украинства” (это более поздняя категория), а малороссийства, и настоящая его идея была конфессиональной, а не этнически-национальной. Можно поспорить с эффектной и отчасти риторической формулировкой автора, будто именно Гоголь “научил Россию смеяться”, но в целом работа П.В. Михеда в самом деле подводит черту под современным украинским гоголеведением и увязывает “зрелость” его с выходом нового собрания сочинений Гоголя в переводе на украинский язык. Сама по себе необходимость и принципиальная возможность такого перевода тоже составляет проблему и становится еще одной темой юбилейного обзора. Существует достаточно авторитетная, правомерная и, что характерно, внутриукраинская точка зрения, согласно которой такой перевод превращает Гоголя в “иностранного писателя” (В.Я. Звиняцковский) и в украинском переводе теряется собственно “украинскость”. Другой острый и отчасти спекулятивный момент украинских переводов Гоголя — так называемой “адаптации”, самая известная из которых — замена “русской земли” и “русской силы” на “украинскую” в переводе Н. Садовского и “козацкую” в последней редакции И. Малковича. П.В. Михед акцентирует собственно “традиционность” вольных переводов-адаптаций, выводя проблему из плоскости исключительно идеологической в поле истории и теории русско-украинских переводов-переложений.
Фактически нежинские сборники 2008 г. мыслились как юбилейные. Но в 2009 г. большая Гоголевская конференция, как и прочие торжества, прошла в Полтаве, и пять “студийных сборников” вышли под “шапкой” “Гогол╗вськ╗ читання в Полтав╗”7. Сборники соответствуют секциям и отдельным дисциплинам: поэтике, лингвистике, школьной методологии и компаративистике (имагологии), которая в сегодняшнем гуманитарном контексте Украины выделилась в отдельную самодостаточную дисциплину и зачастую заменяет собою привычные курсы “зарубежной литературы”. Мы здесь по понятным соображениям подробно остановимся на первых двух.
Сборник “Поетика твор╗в Миколи Гоголя” открывается статьей В.Я. Звиняцковского с характерным “титулом” “Еще о природе комического у Гоголя”. Статья носит “сказовый” характер, похоже, маститый автор не потрудился превратить устное выступление в письменный текст. “Введение в тему” выглядит следующим образом: “С этого началась история моей докторской диссертации, конец же оной я не без суетной гордыни, достойной Рудого Панька, усматриваю в ссылке на нее в новом академическом издании “Вечеров”” (с. 4). Речь в самом деле идет о “Вечерах”, автор-докладчик фантазирует в свободном режиме, но сакраментальные ссылки проставлены аккуратно.
Другая статья о “Вечерах” в этом сборнике (В.Б. Мусий) имеет подзаголовок “эсхатология и космогония”, и она, в самом деле, про эсхатологию и космогонию. “Космос” и “хаос” — своего рода locus communis современного украинского гоголеведения, точно так же, как “козацкий миф”, “смех и страх”, “хронотоп” и “украинское барокко”. Мы здесь попытаемся выбрать некоторые нехарактерные и оригинальные сюжеты, чтобы не уподобляться своему предмету и не пережевывать эти самые locus communis.
Одна из самых неожиданных статей в сборнике принадлежит Ю. Морозову: этот автор обнаруживает “мистификации” в “Выбранных местах”. Идея в том, что Гоголь будто бы сознательно отсылает проницательного читателя к пушкинской статье “Джон Теннер”, где, говоря о Северо-Американских Штатах, Пушкин “завуалированно намекает на “Северную Пальмиру””. А непроницательного читателя (Жуковского) Гоголь мистифицирует. Ю. Морозов по ходу статьи находится в постоянном творческом диалоге с В. Воропаевым, и вычленить настоящее авторство идеи о “северо-американской мистификации” сложно.
Неожиданна и своей спокойной вменяемостью и дисциплинированной историко-литературной интенцией статья Л.В. Дерезы о замысле персонажного альманаха “Тройчатка”, в котором должны были принимать участие Иван Петрович Белкин, Рудый Панько и Ириней Модестович Гомозейко. Из “трехэтажного” замысел, как известно, стал “двухэтажным”, и автор статьи сопоставляет принципы “персонажной” прозы Гоголя и В.Ф. Одоевского.
И.В. Арендаренко описывает концепт “гоголевской ориенталистики” как романтического феномена, находящегося в полном соответствии с литературными идеями эпохи. Л.И. Морозова представляет “эпистолярные элементы в драме” (в “Ревизоре”, главным образом). Этот автор оперирует инструментами и категориями лингвистического анализа, и статья, по идее, должна была бы украсить “лингвистический” сборник, о котором — ниже. А в завершение разговора о статьях специалистов по поэтике короткий реферат работы Н.А. Колосовой о “фантастической реальности у Гоголя”. Содержание ее изоморфно предмету — так, комментируя известную историю про луну, которую делает в Гамбурге хромой бочар (“…он положил смоляной канат и часть деревянного масла; и оттого по всей земле вонь страшная”), исследовательница замечает: “…по всей вероятности Поприщин имеет в виду гамбургер” (с. 77—78). Точно так же гамбургер, по мысли Н.А. Колосовой, подразумевался в сцене, когда цирюльник Иван Яковлевич обнаруживает нос в хлебе. (От себя добавим, что даже в гастрономических аллюзиях автор неточен: в этой логике должен “подразумеваться” хот-дог.) Кроме того, исследовательница предполагает, что Гоголь знал особенности древнеегипетского эпистолярия: оказывается, древние египтяне заключали свои письма выражением “Желаю счастья твоему носу”. Наконец, Н.А. Колосова проводит аналогию между гоголевской фантастикой и английской поэзией абсурда. В прилагаемом к статье списке использованной литературы всего две позиции: сам Гоголь и “Книга NONceHca” — изданный в 2003-м сборник английской абсурдистской поэзии.
Что же до “Гоголя глазами украинских лингвистов”, то здесь находим модные лингвистические тренды: темами анализа становятся коммуникативные особенности гоголевской прозы, речевое поведение персонажей и речевые маски, языковая картина мира и функционирование так называемой “безэквивалентной”, т.е. непереводимой, лексики. Несколько удивляют (мягко говоря!) исследования разного рода языковых сюжетов, как то “категория темпоральности” (О.Ю. Степаненко), иллюстрированные… украинскими переводами. Добавим к этому критическое количество опечаток в сборнике и характерную композицию статей: описание собственно лингвистической категории и метода (с этим, как правило, все в порядке), затем несколько гоголевских иллюстраций и вывод. Вывод, как правило, выглядит так: “Образно-речевая система Гоголя, его художественно-эстетическая концепция, являются бесценным достоянием нашей культуры” (с. 43).
__________________________________________
1) Супронюк О.К. Н.В. Гоголь и его окружение в Нежинской гимназии: Биобиблиографический словарь. К.: Академпериодика, 2009. 252 с. 250 экз.; Она же. Литературная среда раннего Гоголя. К.: Академпериодика, 2009. 177 с. 250 экз.
2) Летопись жизни и творчества Гоголя: Нежинский период (1820—1828) / Сост. Н.М. Жаркевич, З.В. Кирилюк, Ю.В. Якуб╗на; авт. вступ. ст. П.В. Михед. 2-е изд., перераб. и дополн. Нежин: Аспект-Пол╗граф, 2009. 260 с. 280 экз.
3) Самойленко Г.В. Николай Гоголь и Нежин: Монография. Нежин: Аспект-Пол╗граф, 2008. 316 с. 1000 экз.
4) Микола Гоголь: Українська б╗бл╗ограф╗я / Нац╗ональна академ╗я наук України Iянститут л╗тератури ╗м. Т.Г. Шевченка НАН України; Гоголезнавчий центр Н╗жинського державного ун╗верситету ╗м. М.В. Гоголя; [уклад.: П.В. Михед, Л. В. Гранатович, Н.В. Кузьменко]. К.: Академпер╗одика, 2009. 258 с. 300 экз.
5) Видання Миколи Гоголя в Україн╗ (1831—1923): Наук.допомож. покажчик / ДЗ “НПБ Укра╗ни”; Укладач I.О. Негрейчук. К., 2009. 56 с. 70 экз.
6) Л╗тература та культура Пол╗сся / Н╗жинський державний ун╗верситет ╗мен╗ Миколи Гоголя. Вип. 45: Проблеми вивчення творчост╗ Миколи Гоголя: п╗дсумки та перспективи. Н╗жин, 2008.
7) Поетика твор╗в Миколи Гоголя: Зб. наук. праць. Полтава: АСМИ, 2009. 126 с. 100 прим.; Мова твор╗в Миколи Гоголя: Зб. наук. праць. Полтава: АСМИ, 2009. 120 с. 100 прим.; Вивчення творчост╗ твор╗в Миколи Гоголя: Зб. наук. праць. Полтава: АСМИ, 2009. 130 с. 100 прим.; Гоголь ╗ Україна: Зб. наук. праць. Полтава: АСМИ, 2009. 118 с. 100 прим.; Гоголь ╗ св╗това л╗тература: Зб. наук. праць. Полтава: АСМИ, 2009. 238 с. 100 прим.