(Кембридж, 18—19 декабря 2008 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2009
Двухдневная конференция, посвященная методам исследования культурной памяти стран Восточной Европы, стала ярким завершением зимнего семестра 2008 года в Кембриджском университете. За круглым столом одной из старинных комнат Кингс-колледжа, носящей имя знаменитого английского ткача Джона Риландса, ученые — антропологи, историки, теоретики литературы и социологи — из Великобритании, США, Голландии, России и Восточной Европы в оживленных научных дискуссиях за два дня “выткали” своеобразное теоретическое полотно культурной памяти региона. Нынешняя конференция продолжила дискуссии совместного симпозиума Кембриджского университета и журнала “Новое литературное обозрение”, прошедшего в Кембридже 18 апреля 2007 года и посвященного проблеме культурной памяти в России11. Однако на этот раз хронотоп научного дискурса значительно расширился, включив в себя, помимо России, другие восточноевропейские страны.
Александр Эткинд (Кембридж) во вступительном слове назвал Восточную Европу “горячей точкой” памяти, проиллюстрировав метафору рядом фактов из новейшей истории региона. Среди прочего Эткинд упомянул так и не разрешенные конфликты Москвы с Варшавой и Киевом по вопросам Хатыни и Голодомора, переименование Музея Сталина в грузинском городе Гори в музей Русской агрессии, а улицы Сталина в Цхинвале — в улицу Медведева. Такие примеры могли бы, по словам ученого, составить целую летопись войны на поле культурной памяти, обозначив тем самым границы новой области научного интереса. Однако более, чем в хронологических, проблема идентификации культурной памяти в Восточной Европе нуждается в теоретических рамках. Теоретической доминантой изучения механизмов работы культурной памяти, по мысли Эткинда, является концепт травмы, действие которой приводит к отстранению прошлого и возвращению вытесненного. Кроме того, развивая теорию, высказанную на прошлогоднем симпозиуме, Александр Эткинд выделил три категории культурной памяти: мягкую память, которая включает различного рода тексты и повествования, твердую память, овеществленную в памятниках и музеях, и, наконец, жуткую память, к которой относятся поверья и повествования о привидениях, вампирах и др.
Утреннее заседание продолжило поиски теоретических границ. Кевин Платт (Филадельфия) предложил методы “дисциплинирования памяти” и выявления коллективного самосознания через концепт “травмы”. Платт отметил, что за последние годы гуманитарные науки на Западе совершили резкий поворот в сторону исследования коллективного насилия и его проявлений. Основным методом здесь стал уже упомянутый Александром Эткиндом концепт травмы, понимаемый Кевином Платтом в рамках теории психоанализа. В своем докладе американский ученый применил этот теоретический инструментарий к русскому материалу и на примере современной памяти об Иване Грозном, Петре Великом и Сталине продемонстрировал бинарный характер действия травмы на культурную память, его влияние на самосознание обеих сторон конфликта — как жертвы, так и палача.
Гаральд Выдра (Кембридж) в своем выступлении рассмотрел концепт поколения, тесно связанный с понятием памяти. По словам ученого, культурная память не определяется теми или иными национальными границами, но выявляет социальную активность отдельного поколения, что влечет за собой особое восприятие времени, пространства и символической парадигмы памяти. Ставя, таким образом, поколение в основу культурной памяти, Выдра предложил взглянуть на это понятие с точки зрения трех методологических позиций — онтологической, хронологической и символической. Докладчик пришел к выводу, что поколение является не столько биологическим или социальным, сколько экзистенциальным фактом, оно предстает носителем экзистенциального выбора между государственным “приказом” вычеркнуть определенные моменты прошлого из культурной памяти страны и индивидуальной невозможностью забыть.
Дина Хапаева (Санкт-Петербург) завершила утреннюю секцию докладом “Амнезия или обман памяти: к проблеме изучения культурной памяти”, обратившись к “темной стороне” изучаемого вопроса. Основываясь на своей монографии “Готическое общество. Морфология кошмара”12, Дина Хапаева предложила рассмотреть символическую парадигму современной России в терминах европейского Средневековья. Мифические монстры, возникающие на страницах книг Владимира Сорокина и Сергея Лукьяненко, являются, по словам Хапаевой, результатом действия коллективной травмы общества периода террора и сталинских репрессий. Именно поэтому, считает историк и социолог из северной столицы, следует осторожно относиться к результатам некоторых последних опросов, согласно которым 80% респондентов в России признают сталинизм “золотым веком” советской истории. Такая реакция может быть лишь результатом сублимации негативного опыта травмы.
Иная реакция культурной памяти на преступления сталинского режима стала темой доклада Ольги Ултургашевой (Кембридж) “Структура культурной памяти: дремлющие привидения и следы ГУЛАГа в северо-западной Сибири”. Топографическим центром исследования докладчицы стала эвенкийская деревня Тополиное, построенная в районе бывшего ГУЛАГа. Такое происхождение населенного пункта обусловило особое восприятие этого пространства эвенками как “места беды и несчастья”, породив множество легенд и поверий о привидениях узников ГУЛАГа. Эти сказания по ряду причин являются уникальным антропологическим источником для изучения механизмов работы культурной памяти, демонстрируя четкое разделение культурной памяти местных жителей на память о живых и мертвых, чужих и своих. Духи заключенных в деревне Тополиное, по мысли Ултургашевой, становятся голосами культурной памяти, “живыми воспоминаниями” ГУЛАГа.
От “жуткой памяти привидений” к “твердой памяти” перешли докладчики вечерней секции, сконцентрировав внимание на политических проблемах идентификации культурного прошлого в Восточной Европе. Мария Малксоо (Таллин) на примере конфликта с переносом памятника воину-освободителю в Таллине попыталась определить границы “европейского” в самосознании балтийских народов. Проанализировав поведение обеих сторон конфликта, Малксоо вывела формулу новой “европейскости”: народы Восточной Европы чувствуют себя не просто другими в новом политическом пространстве, но подругому другими.
Юкка Гронов (Уппсала) также обратился к категориям твердой памяти, предложив ряд исследовательских перспектив в изучении материальной культуры Советского Союза. По мнению ученого, сегодня можно наблюдать небывалый всплеск интереса к артефактам советского прошлого, что предоставляет обширное поле для исследования культурной памяти региона. Однако следует помнить, что вещь, взятая в отрыве от своего хронологического и социального контекста, представляет собой уже совершенно новое явление, отметил докладчик.
Рори Финнин (Кембридж) в докладе “Мир не обращает внимания: Голодомор и политика официального признания” продемонстрировал политические позиции сторон недавнего конфликта с официальным признанием геноцида украинского народа во время голода на территории СССР в 1932—1933 годах. Официальные представители Украины сегодня пытаются сделать все возможное, чтобы привлечь внимание к этой проблеме, один за другим в крупнейших городах страны возникают памятники жертвам Голодомора, в то время как российская сторона отказывается признавать геноцид украинцев историческим фактом, приводя аргументы в пользу общности этой трагедии для всех народов бывшего Советского Союза. Кембриджский ученый видит выход из сложившейся ситуации в создании конструктивного диалога двух стран.
Два следующих докладчика обратились к памятникам Второй мировой войны на территории Польши и Украины. По мнению Кристофа Мика (Варвик), эти страны выработали собственные стратегии мемориализации подвигов Второй мировой войны, которые зачастую являются ярко национально окрашенными, что влечет за собой новую войну — на поле культурной памяти. Однако Ева Очман (Манчестер) в ходе своего исследования доказала, что проблема мемориализации советского прошлого в Польше способна принять позитивный характер. Пока главы государств решают сложные политические вопросы по поводу установления того или иного памятника, представители местного самоуправления в Польше действуют с позиций общечеловеческих ценностей.
Заключительный день конференции открылся заседанием, посвященным проблемам артикуляции культурной памяти в литературных произведениях. Диана Томпсон (Кембридж) рассказала о концепте “сакрального пространства” в прозе Достоевского и Пушкина. Литературовед затронула тему-лейтмотив русской литературы XIX века — выбор собственного пути России между Востоком и Западом. Святые места святой Руси, возникающие в произведениях Пушкина и Достоевского, выступают временной остановкой в этом вечном поиске. Способность святых мест впитывать воспоминания, сохранять память о прошлом превращает их, по мысли докладчицы, в пространства паломничества, испытания, очищения души, в пространства битвы и примирения двух миров.
Мирен Магвайр (Кембридж) в докладе “Спектральная топография: трансформации русской эмиграции” рассмотрела творчество авторов русского зарубежья. Сквозь малоизвестную прозу Павла Перова, атамана П.Н. Краснова и Георгия Пескова семантическое пространство русской эмиграции воспринимается в категориях потерянного времени, невозможности возвращения, чужого дома, ностальгии и утопии, обращенной в прошлое.
Выступление Сандера Броуэра (Гронинген) строилось на анализе знакового для постсоветской культурной парадигмы произведения Виктора Ерофеева под названием “Хороший Сталин”. Как считает ученый, этот роман вскрыл симптомы исторической амнезии — главной болезни русского общества 1990-х, вызванной вирусом культурной травмы социально-политических реформ этого времени. Роман написан в духе социалистического реализма, что, по мнению Броуэра, является приемом самоуничтожения метода. В условиях современной России единственным способом преодолеть инерцию советского прошлого оказывается не его отрицание, но его утверждение. Ерофеев в своем романе продолжает традиции социалистического реализма исключительно для того, чтобы позволить методу умереть естественной смертью, смертью в культурной памяти.
Вечернее заседание открыла Яна Хоулетт (Кембридж) смелой гипотезой о двух телах Сталина. На основе медицинских заключений, документов сталинской эпохи, а также материалов современных российских СМИ, посвященных советскому лидеру, докладчице удалось провести четкую границу между физическим и политическим телами советского вождя. Яна Хоулетт доказала, что образ “товарища Сталина”, закрепившийся в массовом сознании, имеет крайне мало общего с реальной жизнью Иосифа Джугашвили. Более того, новый образ Сталина, активно формирующийся в постсоветском пространстве, “рисуется по памяти” именно с политического портрета вождя.
Антрополог Николай Ссорин-Чайков (Кембридж) также обратился в своем выступлении к образам советских лидеров, отыскав, однако, нестандартный ракурс их рассмотрения — в книге отзывов на выставке “Дары вождям”, прошедшей в московском Малом Манеже в 2006 году, куратором которой он являлся вместе с Ольгой Сосниной. Отправной точкой его антропологического исследования стало понимание того, что память предстает не только и не столько отражением прошлого, сколько сложным процессом в настоящем. Поэтому в своем докладе ученый обратился не к истории, а к современности, сконструированной им на выставке подарков советским лидерам. Введя понятие “этнографического концептуализма” по аналогии с моделью концептуального искусства, в котором реципиент становится соавтором произведения, Николай Ссорин-Чайков предоставил посетителям выставки самостоятельно определить границы культурной памяти постсоветского пространства на страницах книги отзывов. Результат превзошел ожидания, позволив авторам идеи детально воссоздать хронотоп постсоциализма, основанный не на голых исторических фактах, но на живых материалах современности.
Завершил конференцию Александр Эткинд, обратившись к проблеме репрезентации советского прошлого в культурной памяти современной России. По мнению ученого, посткатастрофическая память представляет собой сложный сплав различных жанров и стилей, порой несовместимых исторических версий и странных погребальных обрядов. Таким образом, материалом для исследования обозначенной проблемы зачастую становятся не факты, а аллегории и метафоры. Это наблюдение до сих пор не имело четкой аналогии в теоретическом аппарате современной литературно-художественной критики. В своем докладе Эткинд заполнил этот пробел, введя концепт магического историзма. На примерах из современной русской литературы докладчик продемонстрировал тесную взаимосвязь магического и исторического в рамках изучения посткатастрофической памяти. Объясняя трагическое советское прошлое сквозь странные образы привидений, вампиров и других фантастических существ, современные российские авторы признают некомпетентность альтернативных, более реалистичных способов повествования о прошлом, что делает культурный дискурс в современной России не столько постмодернистским, сколько постсоветским.
Мария Пашолок (Кембридж)
___________________________________________________
11) См. отчет в “Хронике научной жизни” “НЛО”: Магвайр М., Руттен Э. “КУЛЬТУРНАЯ ПАМЯТЬ В РОССИИ”. Первые совместные чтения Кембриджского университета и журнала “Новое литературное обозрение” // НЛО. 2007. № 87.
12) М.: НЛО, 2007.