Поэтический фестиваль «Киевские лавры», 15-20 мая 2007 года
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2007
Фестиваль “Киевские лавры” можно с полным основанием назвать центральным событием в жизни восточнославянской поэзии 2000-х годов. Трудно переоценить значение уже одного того факта, что сам оборот “восточнославянская поэзия”, объединяющий национальные поэтические школы трех стран, именно благодаря таким акциям становится возможно применить, говоря о современной эпохе — едва ли не впервые после времен Симеона Полоцкого и, конечно, совсем в другом смысле, чем о тогдашней ситуации1. Проходивший в этом году во второй раз, фестиваль занял неделю (в режиме трех-четырех акций в день), собрал добрую сотню участников (приехавших не только из Украины, России и Белоруссии, но и из Чехии, Канады, США…) и по масштабу вполне сопоставим, таким образом, с Биеннале поэтов в Москве, а по четкости заявленной концепции, пожалуй, и превосходит его: задача наведения мостов между тремя поэзиями, создающимися на близкородственных языках, не вызывает никаких сомнений, в то время как московский фестиваль нацеливается на диалог русской поэзии сразу со многими другими, но не реализует своей амбиции, поскольку выбор конкретных решений оказывается довольно случайным или, во всяком случае, никогда не артикулируется организаторами2. Все это дает основания оценивать работу куратора киевского фестиваля — поэта и главного редактора информационно-просветительского журнала “ШО” Александра Кабанова — по “гамбургскому счету”.
Основная претензия, которую стоит предъявить “Киевским лаврам”, состоит в том, что как раз диалога культур и не получилось. Русские и украинские (вместе с примкнувшими к ним белорусскими) участники были разведены по разным акциям, проходившим на разных площадках: украинские авторы начинали читать в 16—17 часов (что, конечно, очень рано — ведь фестиваль проходил в рабочие дни), заканчивали к 19, а в 20 часов русские чтения должны были начаться в другом месте (полчаса пешего ходу). Разумеется, самые любознательные старались успеть везде, для чего приходилось жертвовать бонусной музыкальной частью — сменявшим украинских поэтов на сцене рок-клуба “Докер” симпатичным украинским роком, — но лица русских авторов на украинских вечерах et vice versa оставались немногочисленными, а главное — ощущения общего пространства на этих вечерах все-таки не возникало. Все три языка фестиваля звучали вместе лишь на открытии и закрытии, да на чтениях у свободного микрофона — то есть тогда, когда вдумчивая и содержательная группировка поэтов, способных откликаться друг другу, невозможна. Справедливости ради надо сказать, что иное решение поставило бы перед организаторами трудноразрешимый вопрос о переводах: вопреки бытующему (как на Украине, так и в России) мнению, что русский человек с достаточно развитым чувством языка должен понимать украинскую речь, — воспринимать со слуха украинские стихи (зачастую, естественно, пользующиеся не самой ходовой лексикой, так или иначе отступающие от языковой нормы, да еще и исполняемые авторами в соответствии с собственными экспрессивными и интонационными предпочтениями) неподготовленному русскому слушателю весьма непросто. И трудность не в том, что переводов нет (современная украинская поэзия переведена на русский в совершенно недостаточных объемах, но это можно восполнить, и прекрасно было бы, если б фестиваль такую работу стимулировал), а в том, что возникает неудачная асимметрия: ведь слушатели с украинской стороны для восприятия русских стихов в переводе не нуждаются3. Возможно, стоило бы этой проблемой пренебречь и предоставить поэтам возможность прочитать переводы и с русского на украинский: для слушателей, владеющих обоими языками, такой вариант был бы информационно избыточным, но, думаю, все равно интересен как опыт. Наверное, можно пробовать проводить и совместные “круглые столы” — об уместности такого рода встреч размышлял А. Кабанов после фестиваля (хотя вообще рефлексивная часть на “Киевских лаврах” практически отсутствовала, исчерпываясь ремарками ведущих по поводу очередного выступающего автора), но это не панацея, потому что далеко не все поэты склонны к публичному устному теоретизированию.
Оборотной стороной раздельного формирования программы стала возможность сделать ее репрезентативной не только по именам, но и по институциям (в русской) или поколениям (в украинской части). Основу русской программы составили вечера журнала “Знамя”, журнала “Воздух” и группы “Культурная инициатива”, подготовленные и проведенные соответственно редактором отдела поэзии “Знамени” Ольгой Ермолаевой, главным редактором “Воздуха” Дмитрием Кузьминым и составляющими названную группу Данилом Файзовым и Юрием Цветковым. Впрочем, имена выступавших на этих вечерах частично пересекались. Усилиями всех московских кураторов картина сегодняшней русской поэзии получилась достаточно объемной: в ней сочетались признанные мэтры старшего поколения — Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Михаил Айзенберг, Тимур Кибиров, центральные фигуры из числа 30—40-летних, составляющих, как когда-то справедливо заметил Сергей Завьялов, “становой хребет” любой здоровой национальной литературы4, — Мария Галина, Елена Фанайлова, Юлий Гуголев, Станислав Львовский, “звезды” младшего поэтического поколения — Марианна Гейде и Михаил Котов. Среди выступавших были авторы, оказавшиеся в фокусе внимания российской литературной общественности совсем недавно, — уже сейчас называемый “событием года” Федор Сваровский5, вновь появившаяся на авансцене после длительного молчания Янина Вишневская, недавно напечатавший в “Знамени” свою первую подборку Александр Анашкин — один из наиболее талантливых представителей несколько неожиданной волны явившихся за последние несколько лет запоздалых, 40-летних дебютантов, держащихся умеренно консервативной (несколько правее “Московского времени”) эстетики. Координатор всего проекта Александр Кабанов дополнил программу отдельными выступлениями Дмитрия Александровича Пригова (выступление Пригова стало, к сожалению, одним из последних больших его чтений — если не самым последним) и Константина Кедрова с Еленой Кацюбой6. В этот контекст были, естественно, с распростертыми объятьями приняты и ведущие русские поэты Украины: от Бориса Херсонского и Ирины Евсы до Анастасии Афанасьевой и Максима Бородина (а также Дмитрий Строцев из Белоруссии), да и сам Кабанов был полноправным участником вечера “Знамени”, — после чего составленный из оставшихся авторов отдельный вечер русских поэтов Украины выглядел, мягко говоря, бледно7. Конечно, было бы преувеличением назвать фестивальную программу точным отражением положения дел в сегодняшней русской поэзии — прежде всего, потому, что для выступления со сцены в малознакомой аудитории все кураторы, естественно, отобрали авторов, чьи тексты и чья манера чтения наиболее доступны и/или эффектны, между тем как поэтическое сегодня непредставимо без замечательных поэтов, решительно не годящихся для эстрады. Но в рамках возможного, думается, русская часть фестиваля была вполне показательной.
Украинской программой фестиваля ведал Сергей Жадан — признанный лидер поэтического поколения 30-летних, в последние годы заявивший о себе и как яркий прозаик8. Мне уже приходилось как-то писать (в связи с приездом Жадана на Биеннале поэтов в Москве), что уровень внутрицехового и общественного интереса к автору этого возраста, работающему в этой эстетике (верлибр широкого дыхания, позволяющий поэту в пределах одного текста переходить от любовной темы к гражданской, от метафизики к историософии, — ближайшим российским аналогом будет поэзия Станислава Львовского), — показатель очень здорового и продуктивного состояния украинской культуры. Соприкосновение с кураторской работой Жадана усиливает это впечатление: составленная им программа отличалась внятностью и сбалансированностью, а насторожившие некоторых замашки шоумена при ведении вечеров естественно, мне кажется, вписывались в атмосферу рок-клуба, в котором шли чтения. Три вечера, проведенные Жаданом, собрали со всей Украины наиболее интересных авторов трех поколений. И хотя, безусловно, признанный мэтр украинского высокого модерна Игорь Рымарук (несмотря на манеру читать мимо микрофона) и ровесники Жадана Галина Крук и Ростислав Мельников были ярки и убедительны, главным событием украинской программы стал третий вечер, отданный младшему поколению — поэтам-“двухтысячникам”. Поскольку об этом поколении я уже писал подробнее9 — скажу лишь, что выступления Богдана-Олега Горобчука, Ильи Стронговского, Павло Коробчука, Олега Романенко, Дмитрия Лазуткина, Олега Коцарева, Александра Ушкалова сложились в исключительно цельную картину динамично развивающейся, формально раскрепощенной, органично сочетающей личное, социальное и философское начала национальной поэтической традиции.
Белорусская делегация на фестивале была малочисленной, да и сопоставлять положение дел в этой национальной литературе с российским или украинским приходится с оглядкой на кардинальное отличие общественно-политического контекста: так, одно из интервью белорусского поэта Андрея Хадановича озаглавлено характерной цитатой: “В Беларуси политика влазит в мои дела”10. По многим звучавшим на фестивале белорусским стихам это в самом деле заметно — может быть, в меньшей степени по стихам самого Хадановича, срывавшего аплодисменты скорее эротической лирикой (тут же представленной и в удачном русском переводе калининградского поэта Игоря Белова). Однако Хаданович щедро читал и чужие стихи — как своих белорусских товарищей (в частности, Веры Бурлак и Вальжины Морт), так и украинских авторов в переводе на белорусский: двуязычная украинско-белорусская антология “Связеразрыв” (“Зв’язокрозрив/Сувязьразры╒”), включающая по 12 поэтов с каждой стороны, вышла в Киеве в прошлом году. И этой книге, и вообще очень сильному на фестивале ощущению живого диалога между украинскими и белорусскими поэтами впору позавидовать11.
Было на фестивале, разумеется, и немало лишнего, но в целом “Киевские лавры” 2007 года можно расценить как удачу — и украинская пресса, совсем не беззубая и не склонная к излишним комплиментам, недаром склоняется к этому выводу12. И для развития русской литературы и культуры на Украине этот проект Александра Кабанова — особенный подарок. Но главный ключ к плодотворному диалогу между русской поэзией и украинской или белорусской, думаю, зарыт в России. Прежде всего мы должны понять, что такой диалог необходим и необходимость эта лежит в области эстетической и мировоззренческой, а не в области дешевого политиканства, которому в сегодняшней ситуации “дружба с народами СНГ” зачастую отдается на откуп13.
Едва ли восточнославянское поэтическое единство представляет собой что-либо большее, чем занятный слоган. Но преодоление изоляционистской опасности, нависающей над русской литературой уже более полувека, не может сводиться к снобистски-избирательной готовности прислушаться к двум-трем ведущим мировым традициям: пока мы не готовы понять и принять мировой поэтический космос во всем его многообразии — мы бедны и ущербны, как бы ни были сами по себе богаты.
_________________________________________
1) Первым новым экспериментом такого рода следует, видимо, считать фестиваль “Поэзия № 1”, прошедший в Харькове — то есть тоже в Украине! — в апреле 2001 года. Подробнее см.: Суховей Д. Хроника Харькова // Сайт “Литературный дневник” (http://www.vavilon.ru/ diary/010507.html).— Примеч. ред.
2) Впрочем, обнародованная программа грядущего Биеннале-2007 свидетельствует, кажется, о решимости преодолеть эту проблему.
3) Из чего, разумеется, вовсе не следует, что переводить с русского на украинский вообще не нужно: переведенный текст способен стать значимым фактом переводящей культуры, не говоря уже о том, что сам процесс перевода приводит к установлению самых прочных связей между представителями двух культур — переводчиком и автором. Мне доводилось встречать в Интернете отзывы молодых украинских поэтов, работавших над переводом своих русских сверстников для несостоявшегося проекта двуязычной антологии, — думаю, ни при каких иных обстоятельствах эти тексты не дошли бы до них и не стали бы таким событием в их личном опыте.
4) “Естественна (то есть нормальна) ситуация в поэзии, когда шестидесятилетние (и старше) почиют на лаврах и изучаются в школах, пятидесятилетние получают по очереди Главную премию страны и изучаются в университетах, сорокалетние находятся в центре внимания и переводятся на иностранные языки, тридцатилетние заставляют о себе говорить, а двадцатилетние обращают на себя внимание читателей и критиков” (Завьялов С. Оправдание поэзии // Новый мир. 2001. № 5. [http:// magazines.russ.ru/novyi_mi/2001/5/meinstr.html]).
5) См. рецензию Л. Вязмитиновой на его дебютную поэтическую книгу в разделе “Хроника современной литературы” следующего номера “НЛО”. — Примеч. ред.
6) Во всех афишах фестиваля Кедров — надо полагать, с его собственных слов, — был поименован как “шортлистер Нобелевской премии”, в этом качестве попал и в местную прессу (“Пока со сцены шорт-листер Нобелевской премии россиянин Константин Кедров мучил собравшихся метаметафорами и палиндромами…” [Кригель М. Прогулкой на теплоходе закончился шестидневный поэтический марафон “Киевские лавры-2007” // 24.ua (газета, Киев). 2007. 22 мая (http://www.24.ua/ news/culture/3356/?r=3194&b=2)]). Излишне, наверное, пояснять, что шорт-листа Нобелевской премии не существует, а список рассматриваемых номинаций не оглашается до истечения 70 лет.
7)Впрочем, ситуация эта отчасти естественна — в том смысле, что наиболее значительные фигуры нестоличной литературы, полноправно входящие в общенациональный контекст, зачастую бывают выключены из контекста регионального, в котором доминируют совсем другие авторы. Ср., например, в интервью Б. Херсонского: “Перед выходом первого варианта “Семейного архива” в Одессе я предложил несколько стихотворений из книги местному альманаху. Не прочитав стихотворений, мой “добрый знакомый” редактор сказал: “Это не интересно. Печатай книгу. Мы отзовемся”. И отозвался — тремя строчками. Это был единственный отклик на мои стихи в родном городе за последние пять лет” (Воздух. 2006. № 4. С. 23).
8) Подробнее о нем см.: Дмитриев А. Мiй Жадан, або Небо над Харьковом // НЛО. 2007. № 85. С. 289—310. — Примеч. ред.
9) Кузьмин Д. Предисловие / “Первые соблазны весны” (Украинская поэзия 2000-х) // НЛО. 2007. № 85. С. 310—313.
10) Вот еще характерный фрагмент из той же беседы Хадановича с корреспондентом радиостанции “Немецкая волна” Людмилой Скворчевской: “На родине Андрей Хаданович относится к числу литераторов, которым власти благосклонно разрешают печататься в частных издательствах, но препятствуют распространению их книг. Им не мешают писать, но чинят препоны встречам с читателями. Впрочем, в пребывании на зыбкой грани между дозволенным и запретным есть и свои преимущества: “Для автора это комфортная ситуация: он сохранил кредит доверия. Может быть, потому, что во всех других сферах маловато правды. Может быть, именно за этой правдой и обращаются к литератору. Поэтому на наших поэтических вечерах больше публики, чем у коллег в странах, где все более спокойно и стабильно”” (http://www.dw-world.de/dw/article/0,2144,2720 313,00.html).
11) Еще в 2002 году украинский критик, писавший о Хадановиче, назвал его поэтом “культовым (по крайней мере в Украине)”, а также — “белорусским Жаданом” (Андрусяк И. Смех из-под политического одеяла, или “Письма” белоруса Хадановича как реквием украинскому иронизму // Зеркало недели. 2002. № 32 (407). 24— 30 августа). — Примеч. ред.
12) И даже журнал Конгресса украинских националистов “Нацiя i держава”, высказав ряд замечаний, заключает: “Родилась новая, на удивление интересная и полезная культурная традиция. Хоть бы никакая мэрия до нее не дотянулась” (http://nacija.org.ua/index.php?option= com_content&task=view&id=1235&Itemid=13).
13) Дело доходит до анекдота: в прошлом году впервые приехавшую в Москву делегацию молодых украинских поэтов повезли встречаться с Феликсом Кузнецовым. Легко вообразить ту смесь изумления и возмущения, которую эта встреча у них вызвала.