Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2007
Более сорока лет назад я стал пользоваться для повседневных нужд стенографией, несколько отличной от общепринятой. Помимо основного преимущества — скорописи -такой способ в советское время обеспечивал и необходимую безопасность. В моих дневниках были заметки о злободневных событиях, литературные и прочие размышления, впечатления о встречах, о разговорах с людьми, житейские наблюдения, рабочие заметки. Перечитывать их годы спустя оказалось сверх ожиданий интересно. Часть этих записей за 1975-1999 годы я решил в свое время расшифровать. Так возникла книга «Стенография конца века», которую выпустило в 2002 году издательство «НЛО».
Просматривая стенографию 1990 года сейчас, я обнаружил, что нерасшифрованной у меня осталась большая часть записей, посвященных текущим политическим событиям. С годами я фиксировал их все реже — в условиях свободы слова это казалось все менее обязательным: о происходившем можно будет потом при надобности прочесть в подшивке газет. Однако хроника, предложенная журналом «НЛО», как оказалось, не очень совпадает с тем, что записывал я. Эти записи не столько комментируют ее, сколько дополняют.
2.1.90. Позвонил Дима Рачков из Тамбова. «Слышал две версии, что будет означать год Белой лошади? По одной версии, это белая лошадь шотландского виски (White Horse), по другой -апокалиптический «конь блед»».
(Д.А. Рачков — доцент Тамбовского института культуры, литературовед, писатель, мемуарист. Большинство прокомментированных далее лиц — мои многолетние друзья. — Здесь и далее текст, набранный курсивом, представляет собой авторский комментарий 2006 года к событиям, реалиям и персоналиям 1990-го; затекстовые примечания принадлежат редакторам. — Ред.)
Я не слушаю радио (имеется в виду, конечно, западное; сели батарейки, и негде было купить. См. также записи от 4.1, 22.1, 29.1). Рассказывают, что во время обсуждения «тбилисских событий» из зала ушли не только грузинские делегаты, но и члены Политбюро Шеварднадзе и Яковлев; что программа «Взгляд» была арестована, потому что показала эту сцену. Сейчас в Москве это обсуждают.
3.1.90. Позвонил Карабчиевский… Он навестил в больнице Баткина (несмотря на карантин по гриппу). Тот весь в политике, пишет послесловие к сахаровской Конституции1, говорит, что без Сахарова у них (в Межрегиональной группе, в «Московской трибуне») все пошло вкривь и вкось. Все меньше нравится ему Горбачев. «Может, пора его заменить?» — «Некем». Вот оскудение нации, сказал Карабчиевский, действительно нет другого равноценного лидера. Я возразил: может, мы просто их не знаем, нет возможности узнать, нет способа выдвинуться.
(Ельцин еще всерьез не обсуждался — как теперь говорится, не был «раскручен». Но какая примечательная перекличка с сегодняшней ситуацией: нет равноценной альтернативы нынешнему президенту. И ведь в самом деле не назовешь. А это опять беда для страны.)
«По талмудическому преданию, -сказал Карабчиевский, -мир держится на 36 праведниках. Если не станет одного, его заменяет другой. Но если некому будет заменить, если не найдется 36, мир неудержится, Господь его разрушит, потому что он станет ненужным».
Позвонила Лена Макарова… Она восхищена Израилем: моя страна, мой народ, наши дети, нашаармия. Подумывает, непереехать ли туда… Здесь она чувствует себя никому не нужной.
А почему бы и не уехать? Почему обязательно всю жизнь жить только в одной стране?
(Ю. Карабчиевский — писатель, поэт, публицист. Л. Баткин — историк культуры, публицист, общественный деятель, Е. Макарова — писательница, автор многих исследований, в частности о Терезинском концлагере, теперь живет в Израиле2.)
4.1.90. Ходят слухи о болезни Горбачева: сердечная недостаточность. Я без радио как глухой. В газетах пессимистические рассуждения о нашем будущем. И откуда взяться оптимизму?
(Судя по материалам хроники января 1990 года, слухи о болезни Горбачева оказались недостоверными. Но известно, что слухи воздействуют на общественное мнение, на реальные события не меньше, чем информация, они могут распространяться целенаправленно.)
7.1.90. В музее Герцена сороковины Эйдельмана… Выступали Рассадин3, Смилга4, Свободин5, Искандер, Окуджава, Городницкий и др. Особенным успехом пользовался Ким со своим «Письмом СП РСФСР»6. Хорошо говорила Юля (Юлия Мадора-Эйдельман, вдова Н.Я. Эйдельмана) — о последних разговорах с ним. Он что-то предчувствовал последние месяцы, теперь вспоминаются многие его намеки на близкую смерть. Вообще при внешней жизнерадостности в глубине его души присутствовала постоянная печаль — как у всех нас, наверно. В стихах Городницкого его смерть трактовалась как предвестие близких катастроф.
Кто-то передал разговор с Эйдельманом. «Знаешь, как в американском салуне? — сказал Натан. — Когда начинается стрельба, половина стреляет, половина лежит на полу. Так вот, я не хочу лежать на полу».
А я подумал, что в таких событиях возможен еще один участник: пианист, который продолжает игратьпод табличкой: «В пианиста просьба не стрелять, он у нас единственный».
Еще вспомнил разговор по поводу Юликиной песни. Фазиль сказал: «Меня в этой компании называют хуже еврея». — «Это как?» — «Так именно и говорят: а Фазиль Искандер еще хуже еврея». «Может, они по-своему правы», — сказал кто-то.
По пути к метро (мы пошли от Сивцева Вражка до «Парка Культуры») разговор с Лукиным об «истерии пессимизма» и возможном развитии событий. Он считает, что неожиданность может произойти в любой момент, хоть завтра. Лучший вариант событий: Горбачеву в мае удается провести партийный съезд, как он хочет, меняется ЦК, формируется новый Верховный Совет (без съезда) и сильное президентское правление. Твердой рукой подавляются попытки переступить черту, которую он сам установит, не боясь малой крови, чтобы избежать большой — как это сделал в Германии «кровавый пес» Носке7, способствовавший созданию Веймарской республики. Единство страны сохраняется любыми средствами — иначе неизвестная реакция со стороны русских, гражданская война, кровопролитие и т.п. Если при этих условиях удастся провести экономические реформы, лет через 15-20 возникнут предпосылки для создания нормального общества. Только предпосылки, быстрей ничего не может получиться, такова реальная страна, реальная ситуация общества, психологическая готовность народа.
Таков наиболее оптимистичный его прогноз…
(Владимир Лукин — политик, дипломат, в настоящее время -Уполномоченный по правам человека РФ8.)
По ТВ и в газетах история человека, который в 47-м году ушел в лес, испугавшись угрозы эмгэбиста (против которого хватило смелости выступить), и прожил с тех пор в лесу 42 года, выстроил избу, добывал примитивным способом пищу; кто-то ему, конечно, помогал, но до сих пор он не называет место. И не выходил до сих пор, потому что никому не верил, только сейчас поверил, что можно не бояться. Пожалуй, только у нас возможен такой сюжет. Хотя он имел возможность следить за новостями, его психология и представления о действительности застыли на уровне 25-летнего возраста. Сейчас ему 67. И между прочим, в лесу он ни разу не болел. Участник войны9.
8.1.90. …Утром позвонила Лена Макарова и долго говорила со мной об израильских впечатлениях. Евреи сабра не любят темы катастрофы европейских евреев, они относятся с брезгливым презрением к бараньей покорности, с какой 6 млн. пошли на смерть. Ведь Фридл (чешская художница, погибшая в Терезине) в 38-м году имела вызов в Палестину, но не захотела уезжать, считая, что все и так хорошо. Даже по пути в Терезин, ограбленная, униженная, она записывала в дневник, что все не так плохо, как она думала. Она не замечала и Терезина, живя в мире высокой духовности, и тому же учила детей10. Многие из этих 6 млн. могли вовремя спастись — они не замечали истории, они держались за Европу, за привычную жизнь, за духовные ценности, которые независят отместа, где живешь.
Аналогии очевидны. Я только спросил Лену: но ведь тебе интересней почему-то Фридл, чем летчики в Израиле, ты видишь в этой трагедии духовное величие? Конечно, не дай Бог, но евреи Израиля, может быть, чего-то не знают — и может быть, слава Богу… Опять же сомнительные рассуждения.
Но и думать так, как думает сейчас Лена, — значит думать в категориях национального противостояния, неизбежности антисемитизма и погромов. Реально так это и выглядит, но не хочется поддаваться, мыслить себя именно в этой системе координат: тогда в Израиле будешь поневоле противопоставлять себя арабам, воевать, убивать, творить насилие… Неужели невозможен мир, где можно просто чувствовать себя человеком среди других людей, человеком определенной культуры среди других культур, в конечном счете — среди единой мировой культуры?.. Наш ужасный опыт, наша ужасная жизнь убеждают, что такие мечтания слишком прекраснодушны. Но тогда надо отказываться не просто от страны, от культуры — отубеждений, системы ценностей целой жизни. Только если станет совсем невозможно жить, если станет страшно за детей…
Лена получила рецензию на книгу в «Совписе»11. Одна из причин отказа: «Почти 90% героев книги — евреи». Она хочет поднимать по этому поводу скандал — не для того, чтобы напечатали, она теперь не особенно в этом заинтересована, она мыслями, по-моему, живет уже не здесь; этотэпизодлишьподтвердил ее чувство чуждости этой жизни, — а чтобы датьпо морде.
9.1.90. …В № 12 «Нового мира» поразительные письма Вернадского12. В 1923-1924 гг. он думает над тем же, что мы сейчас: о тяжелом настоящем и тяжелом будущем России, о чуде, на котором все-таки держится наука и появляются новые молодые таланты, о возможности эмиграции и ее проблематичности, о религии и церкви. Вот такими людьми держался все годы подлинный дух страны — а не такими, кто были на виду, на трибунах. Может быть, найду силы и время написать «заметки при чтении».
В последующие дни я уже действительно начал делать заметки к эссе, которое потом получило название «Между безнадежностью и надеждой». Приведу здесь, в сокращении, его начало:
«Есть удивительное свойство русской истории, которое я бы назвал ее неизжитостью… Дореволюционные стихи Саши Черного можно цитировать как загадку: когда это было написано? («Дух свободы… К перестройке вся страна стремится». — 1905 г.) Читая сейчас иные документы ушедших лет, испытываешь странное чувство: как будто оказались смещены во времени хорошо знакомые, сегодняшние слова, мысли, ощущения, как будто исторические коллизии то ли бесконечно повторяются, то ли длятся в каком-то неизменном качестве все с теми же проблемами, с вопросами, открытыми и по сей день.
«Все это непрочно — но мы привыкли теперь к непрочности. Будущее для меня темно — но я думаю, что оно тяжелое: в России подымается тяжелое национальное чувство, озлобленное чувство унижения и гордыни. И это грозит многими бедствиями».
Взглянем на дату. Это пишет 10 марта 1923 года великий ученый и мыслитель Владимир Вернадский. Опубликованные не так давно, эти письма звучат сейчас не просто злободневно — какой-то неожиданный отсвет бросают они издалека на наши нынешние умонастроения. Скажем, на разговоры об эмиграции. «Если бы я был совсем моложе — я бы эмигрировал, — пишет Вернадский 24 апреля 1924 года. — Во мне чувство общечеловеческое много сильнее национального. Но сейчас это трудно и невозможно, так как всегда требуется несколько лет, потраченных на приобретение положения. Я не делаю никаких иллюзий — жить в России чрезвычайно трудно, и труд настоящим образом не оплачивается. Может быть, я оттуда скоро уеду».
Переклички находишь едва ли не в каждой строке. Но сейчас они мне показались существенными не просто сами по себе. При всем созвучии умонастроений и оценок временная дистанция позволяет нам кое-что заново в них проверить. Наше будущее, как всегда, для нас темно и неведомо, но будущее Вернадского успело стать для нас прошлым. Вслушаемся еще раз в его размышленияи прогнозы.
«Чем больше вдумываюсь в происходящее, тем больше вероятным мне представляется положение в России мрачным. Я учитываю возможность продления кризиса еще 10-15 лет… Не знаю, не развалится ли тогда Россия». «Если продлится такое состояние несколько лет — Россия поколениями не оправится от последствий».
Это писалось в 1923-1924 годах. Не десять и не пятнадцать лет прошло с тех пор, и, быть может, самое удивительное, что те же тревоги и предсказания воспроизводятся сейчас как будто в прежнем виде — не опровергнутые, не отмененные, но словно оттянутые во времени. Вопреки представлениям о пределе возможного, трагедия, развал, катастрофа длятся перманентно, как будто не оставляя надежды даже на близкое будущее, но не доходя до последней точки. Каждое новое десятилетие обнаруживает возможность продолжения, откуда-то берутся новые силы, возникают новые люди».
(См. также запись от 15.1.)
Почему-то вдруг подумал о Солженицыне. Еще год, полгода назад я мог представить себе его триумфальное возвращение — с неясными, впрочем, последствиями. Ситуация быстро и резко изменилась. Сейчас его приезд был бы вымученным, восторги запоздалыми — уже не об этой правде разговор. И он это, наверное, сам чувствует. Тогда — вернется ли он вообще? Это все больше теряет прежний смысл. И, похоже, он боится бессмысленности. Между тем именно сейчас это могло бы оказаться поступком. Потому что без всяких гарантий.
12.1.90. Работал в библиотеке над обзором… В «FAZ» прочел статью Синявского об антисемитизме в Сов[етском] Союзе с рассуждениями о том, что это сейчас самая интересная страна в мире. Можно воспринимать происходящее здесь как художественное произведение, где невозможно предсказать развитие сюжета. Хорошо чувствовать себя зрителем, сидя в Париже. Но он и в лагере рассуждал, как эстет.
(«FAZ» — немецкая газета «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Я около двадцати лет был внештатным референтом журнала «Иностранная литература» по ФРГ, Австрии и Швейцарии, делал для него ежемесячные обзоры немецкой прессы и имел возможность постоянно читать немецкие газеты и журналы сначала в спецхране Библиотеки иностранной литературы, потом получать их из фонда основного хранения.)
15.1.90. Утром набросал эссе по письмам Вернадского…
Приведу окончание этого эссе. Право же, удивительны некоторые переклички не только с 1990 годом, но и с 2006-м:
«»Все же самая главная сила, которая в конце концов переборет все, — это мысль и умственное творчество — науки, философии, религии, искусства. И оно сейчас в России не иссякает», — пишет Вернадский (20.4.24). -Вообще, логика никогда не может охватить разнообразия жизни и, вопреки всем нашим расчетам, в жизни совершается многое, что, кажется нам, — при данных условиях — не могло бы в ней совершаться… Я мрачно смотрю на ближайшее будущее Росиии — и мне кажутся эти искания и достижения непрочными — но они есть и достигаются огромной волей и самопожертвованием работающих… Может быть, в этом главная возможность возрождения. Я уверен, что все решает человеческая личность, а не коллектив, elite страны, а нее ее демос, и в значительной мере ее возрождение зависит от неизвестных нам законов появления больших личностей… Если действительно на смену идут новые силы — а факты, к моему совершенному удивлению, как будто начинают на это указывать, — возрождение России может совершиться скорее, чем я думаю. Конечно, если тот же процесс будет проявляться в разных областях культуры, а не только внауке… Но я неверю в чудеса и думаю, что все это совершится медленно» (21.8.24).
С высоты прожитых лет видней, как все обернулось на самом деле. Развитие культурной, духовной жизни, науки, литературы, искусств продолжалось вопреки всем ожиданиям и вероятностям, вопреки той самой логике, которую поминает В. Вернадский. Земля не оскудевала талантами; удивительно перебирать в уме имена, старые и новые, в разных областях, по десятилетиям: в 20-е, 30-е, 40-е, 50-е — они составят честь любой культуре. Эти перечни в значительной части совпадают со списками расстрелянных, изгнанных, сосланных, ошельмованных — но ведь каждый раз, из десятилетия в десятилетие, находилось же кого преследовать, и каких людей! Если вдуматься, больше всего достойно изумления это — откуда они еще брались, всюду: в музыке, биологии, в литературе, в физике? Как они могли выжить, сохраниться, зародиться заново в атмосфере, не пригодной для нормальной жизни, после всех войн и волн террора, физического и духовного, когда уничтожались учителя, целые школы, направления, области науки и духовной жизни, когда подрубались и выкорчевывались самые корни? Поистине великая страна, великая культура — какой другой хватило бы так надолго?
В. Вернадский в 20-х годах застал лишь начало этого процесса, однако из года в год воспроизводится этот мотив. «Логически я благоприятного выхода не вижу. Но учитываю, что моя логика не может охватить все явления и пропущенные мною члены могут коренным образом изменить выход. Должен сказать, что первое отчаянное впечатление ослабляется — а не увеличивается — с большим присматриванием к жизни. Я боялся больше, чем теперь, биологического вырождения. Раса, кажется, достаточно здорова и очень талантлива. Может быть, выдержит» (14.6.27).
С особым чувством вчитываешься в эти строки сейчас, когда так обострено ощущение всеобъемлющего кризиса: нет ли в них и для нас обещания? С одной стороны, мы знаем, что худшие опасения В. Вернадского сбылись, и с лихвой: пришлось пережить и террор 30-х, и страшную войну. Но с другой стороны — пережили же! Парадоксальным образом слабая, наперекор логике надежда Вернадского оказалась не совсем безосновательной, она и сейчас не опровергнута до конца. Разве что видоизменяются соображения «за» и «против». С одной стороны, люди культуры теперь, слава Богу, не уничтожаются физически, как во времена Вернадского, разве что уезжают. С другой — не повреждена ли все-таки роковым образом какая-то основа, какая-то грибница, на которой только и могут вырастать крупные индивидуальные явления? Они ведь не возникают сами по себе, без среды и почвы, без школы и учителей. Еще куда ни шло человеку моей профессии: есть бумага и карандаш, есть мироздание и жизнь вокруг, есть великие книги и собственная голова на плечах — спрос только с тебя; ссылки на житейские трудности или невозможность напечататься не принимаются — не ты первый. Но танцовщик попросту невозможен без школы, музыканту нужны не только учителя достойного класса, но и приличные инструменты, как экспериментатору и программисту — современные приборы и компьютеры. Может, существует какой-то критический предел, за которым самовоспроизведение культуры, умственного творчества, духовного существования оказывается подугрозой?
Наша надежда поддерживалась и поддерживается не в последнюю очередь напряженной, самоотверженной деятельностью таких людей, как Вернадский, который все-таки остался в стране, — людей, сохранявших и возрождавших традиции, создававших школы, воспитывавших учеников. Этих людей не так много и, кажется, их с каждым годом меньше, но им еще дано аккумулировать и поддерживать энергию, необходимую для дальнейшего.
В такие времена, как наши, настроения подавленности и безысходности не только питаются реальностью — они на эту реальность влияют и потому небезобидны. Тем важней для нас вслушиваться в голоса, подобные голосу В. Вернадского. Оглядываясь, ясней видишь: у нас есть опыт тревог — но есть и опыт надежды, нужной нам, как никогда; о нем стоит напоминать. Может быть, выдержим».
Эссе было напечатано в 1991 году в эмигрантском журнале «Страна и мир», потом в «Независимой газете»; включено в книгу «Способ существования» (НЛО, 1998).
18.1.90. Вечером по ТВ передача об эмигрантах в Германии: интервью с Любарским, Копелевым, Зиновьевым, на радио «Свобода», взятые как раз в те дни, когда я там был, т.е. 2-3 месяца назад. Только сейчас выпустили на экран.
19.1.90. О смуте в Азербайджане даже записывать тягостно…
21.1.90. …В ЦДЛ вечер Попова. Выступали Юрский, Чупринин, Пригов, Кублановский. Женя читал «Рассказы о коммунистах», довольно забавные…13 От Карабчиевского узнал, что 18-го в ЦДЛ на вечере «Апреля»… была, оказывается, драка. ЦДЛ оккупировали боевики «Памяти» с мегафонами, они кричали: «Убирайтесь в Израиль, мы здесь хозяева!» — и пускали в ход кулаки. Курчаткину разбили очки, Таню Бек избили. Но самое ужасное было, когда они пришли в милицию: там над ними откровенно издевались, отказывались зафиксировать следы побоев: это не наше дело, идите к врачу. Люди из «Памяти» откровенно входили в милицейское помещение и посмеивались: пишете? Ну, пишите. По мнению Карабчиевского, это демонстрация сложившихся фашистских структур, которые контролируются властями, во всяком случае, московским КГБ. Погромов пока нет, потому что не дана команда… После этой истории, сказал Юра, я говорю то, чего не говорил до сих пор: евреям надо уезжать. И не только из-за физической опасности, хотя она и велика, сколько из-за унизительного положения. Я чувствовал себя как оплеванный. А что можно было сделать? Писатели смотрели на это беспомощно. Конечно, сейчас появятся публикации, но на них уже никто не обращает внимания.
По радио выступал Каспаров, он вывез из Баку на самолете несколько сотен беженцев. Он заявил, что Горбачев обанкротился окончательно… Это все расплата за беспринципность с Сумгаитом, сказал Карабчиевский, за отказ назвать происходящее своими именами, наказать виновных. В Азербайджане теперь будет естественный взрыв антирусских настроений, и кончиться хорошо это не может. Несчастная страна…
Подошел к Кублановскому. Он задержится здесь до февраля. Сказал, что вначале испытал шок, но сейчас понемногу пришел в себя. Ездил по Калужской области, впечатление такое, что даже гвозди из досок вываливаются: сплошной развал. Но во время нашего разговора ему подносили какие-то тощие ксероксы для автографа, он надписывал. В Мюнхене ему не очень-то носили…
(Евгений Попов — писатель. Ю. Кублановский — поэт, в начале 1990 года он еще только подумывал о возможности вернуться из эмиграции, говорил об этом со мной, когда я был в Германии осенью 1989-го14 . Кроме Кублановского, я виделся там с упомянутыми выше Любарским15 , Копелевым16 и др.)
22.1.90. Утром позвонил Карабчиевский. «Я в ужасе от вчерашнего Женькиного выступления, — сказал он. — Мол, надо с обеих сторон поступиться принципами, со всеми быть хорошими. Хорошо ему Чупринин сказал: а какими принципами вы лично готовы поступиться? Если бы он, русак, сибиряк, сказал: это были сволочи, фашисты — вот тогда прозвучало бы. А все смазать, сгладить, со всеми сохранить хорошие отношения — и с Беловым, и с Распутиным — это мюнхенская политика. Я понял, что они за нас не заступятся, как в Германии. Я видел это в ЦДЛ: они стояли беспомощно, безвольно. Вступились только некоторые, как Наталья Иванова, в основном женщины. И так будет в более серьезном масштабе».
Сегодня он слушал передачу московского радио: корреспондент определенно заявил, что события в Азербайджане вспыхнули не сами по себе, их направляли вполне определенные силы, и силы центральные. Горбачев, видимо, действительно становится номинальной фигурой. На последнем пленуме зашел разговор о его отставке, он сумел удержаться и думал, что это его победа. На самом деле это была их победа. Второй съезд показал, что он проводит их линию и, может, будет проводитьее дальше, лишьбы удержаться…
О происходящем в Азербайджане и Армении можно составить лишь косвенное представление, просеивая потоки официального вранья (радио все не работает). Впечатление, что там все серьезней, страшней и непоправимей, чем казалось. Звучат намеки, что кто-то очень крупный этим руководит, но ничего не договаривается до конца, а значит, ничего и не исправят. Изгоняют из Баку всех неазербайджанцев. Ходят слухи, что и в Москве представители Народного фронта составляют списки армян. В любой момент можно ожидать вспышек насилия в любом месте.
23.1.90. Утром позвонила Люба Бергер, вернувшаяся недавно после трехмесячного путешествия по Европе. Одно из впечатлений от работы в каком-то музыкально-акустическом центре: мы находимся на совершенно другой стадии цивилизации. Там развивается компьютерная акустика и компьютерное музыковедение, открываются совершенно новые возможности для музыкантов, композиторов и исследователей. (Так развитие инструментальной музыки, современных оркестров было связано с открытиями физики, в частности с открытием обертонов.) «Жалко потерянной жизни», — сказала она там кому-то, и ей ответили с улыбкой: «Мы уже слышали эти слова в Москве». Я сказал, что все-таки нельзя допускать такой мысли — до самого конца, даже если в этом есть своя правда.
Я пытаюсь понять, можно ли сказать, что существование отдельных высоких талантов в разных областях еще не означает существования культуры? (Наша ситуация.) Смотря как понимать культуру. Может, это нечто вроде грибницы, на которой только и могут вспучиться отдельные грибы — иначе откуда им взяться? Или можно сравнить ее с ухоженной плантацией, на которой может родиться что-то выдающееся; но если и не родится, культура есть. (А может ли дивное растение занести откуда-то ветром на дикую почву?) Сейчас появляются серьезные исследования о культуре сталинской (и шире — тоталитарной) эпохи, где анализируются стилевые черты (монументальность), мифология и пр. — отстраненно, как культура египетских фараонов, без нравственных или вкусовых оценок. А люди духовные, жившие в ту пору, задыхались от отсутствия воздуха и ощущали распад, гибель культуры.
(Л. Бергер — музыковед17 . Своими идеями о стилевом единстве культур середины прошлого века со мной делился незадолго перед тем в Кёльне Борис Гройс18.)
Постоянной темой дневниковых записей была, конечно, работа. В январе я переводил для заработка письма Кафки и писал цикл рассказов «Голоса». Рассказы по-иному, чем дневники, неизбежно были наполнены тогдашним воздухом, настроениями, реалиями.
«Была памятная пора всеобщего падения уровня, да что там: нарастающего распада и хаоса: лужи мочи в телефонных будках, очереди за искусственными бриллиантами, навечно развороченные улицы».
Это строки из рассказа «Музыка». Очередь за искусственными («японскими») бриллиантами я незадолго перед тем наблюдал в ленинградском пассаже (ср. также запись от 29.1). Подолгу стоять тогда приходилось буквально за всем, это было, можно сказать, архетипом тогдашней жизни (М. Эпштейн, помнится, нашел какое-то более точное слово19). Известен тогдашний анекдот. Водитель автобуса объявляет: «Остановка «Винный магазин», следующая остановка «Начало очереди»». Очередь могла выстроиться вообще неизвестно за чем: сначала в нее становились, потом спрашивали: что дают? И если никто не знал, ждали, пока выяснится. Записывались, получали номера, проверялись на перекличках. На этом повседневном абсурде был построен мой рассказ «Очередь», который я писал в том же январе 1990-го. Героиня, пожилая женщина, проводит в очереди неизвестно за чем дни, месяцы, это становится для нее образом жизни, более привычным и понятным, чем домашнее одиночество. Ее ужасает слух, что эта очередь никуда не ведет, что она движется по кругу.
«И зачем каждый день мучают нас новыми тревогами? То пройдет разговор о чужих погорельцах, которых будто бы ставят без очереди, то даже о иностранных приезжих. Мало мы, что ли, за жизнь натерпелись? Чего от нас еще хотят, чего нас еще испытывают? Мы ведь ничего особенного не ищем, пусть бы оставалось как есть, лишь бы не хуже. Нам ведь много не надо: редисочки со своего огорода, хлебца, сольцы… мы согласны ждать, сколько нужно… Да пусть даже не доберемся до тех дверей, до того порога, кто знает, много ли у каждого осталось дней. Пусть это длится и длится и никогда не кончается. Пока мы здесь, с людьми, нам ничего не страшно, и все еще впереди. Ночевать здесь станем, бесплатно улицу подметать…»
Я тогда не знал, что примерно в то же время роман с таким же названием и схожим содержанием написал В. Сорокин. Интересно, что много лет спустя студенты режиссера Л. Додина включили фрагменты из обоих рассказов в свой дипломный спектакль, который потом вошел в репертуар театра под названием «Клаустрофобия»20 . Они скомпонованы в один общий текст. В тот же спектакль включен фрагмент из рассказа «Музыка»21 .
Поработал над рассказом… Пришли «Лит[ературная] газета» и «Огонек», впечатление мрачное. Мы родились и прожили жизнь под властью политических бандитов, способных на все; этот же тип людей у власти до сих пор. Трудно гордиться в таких условиях каким-нибудь «самоосуществлением», творческим, научным или каким-то еще. Мы не обеспечили своим детям достойной жизни в достойной стране; это можно объяснить, но оправдаться трудно. Всю жизнь унизительное чувство бессилия. Конечно, я мог бы совершить и гражданский поступок, но, зная себя, могу предсказать, что сломался бы и погиб, как Илья Габай22, как многие, и не осуществился бы как писатель.
Утром поработал над рассказом, потом съездил получить деньги в «Известиях». На Пушкинской площади у витрин «Московских новостей» — оживленный Гайд-парк. Продают самые разнообразные газеты, в частности прибалтийские, спорят. На витрине — материал Ельцина, Гдляна и Иванова (большой составленный ими документ), призывы, обращения, карикатуры. Одну из них повесила при мне женщина, открывшая трехгранным ключом стенд «Московских новостей». На кресле с надписью «Номенклатура» восседает толстый чиновник, у кресла цепные псы: КГБ и МВД, перед ними, согнувшись, трудятся рабы, их подгоняют надсмотрщики-партократы. И только один выпрямился, подняв плакат: «Мы не рабы». Резкие нападки на КГБ, сатирические стихи. Стоит и просто девушка, продает свой машинописный сборник стихов. Есть чувство, что свободы рук номенклатуре не дадут.
Но в воздухе сгущается тревога. Мама, к которой я заехал вечером, чувствует ее острей меня: боится выходить на улицу, сходить в магазин. Боится антисемитских выходок, просто хулиганства…
Вчера несколько сюжетов телепередачи «Взгляд» были посвящены теме: у кого в руках реальная власть. Жена сотрудника Совета министров, сбившая ребенка, укрывается от суда, погромщиков в Доме литераторов берет под защиту прокурор: генеральские дачи, беззастенчивое повышение зарплаты партработникам и т.п.
Переводил Кафку… Позвонил Померанцу. Он был на «Московской трибуне», где обсуждали национальные проблемы. Об Азербайджане сошлись на том, что, как ни ужасно военное положение, погромы еще ужасней, а они могли бы возобновиться. Проще было с московскими делами: Аверинцев еще раз сказал, что надо называть вещи своими именами, фашизм — фашизмом, и не уговаривать, надеясь перевоспитать, а обратиться к закону. Создали специальную группу, которая будет предпринимать юридические шаги, обращаться в прокуратуру и т.п. Трудно сказать, поможет ли это. Вчера была демонстрация «Памяти» в Останкино с лозунгами откровенно погромными; в ночной передаче, которую я не смотрел, кто-то уже взвинченно требовал от правительства принять меры против погрома, который назначен на 5 мая. Какие-то силы в руководстве откровенно провоцируют погром, чтобы создать повод для военного переворота. Загадочная перестрелка возле азербайджанского представительства в Москве, по мнению Гриши23, явно была спровоцирована КГБ: кого-то из задержанных сразу перевезли в Лефортово. Войска вошли в Азербайджан, только когда начали громить русских, армян не защищали. Эти люди, сказал Гриша, хотят лишь удержать свои дачи; рано или поздно и их придут громить, но они, по крайней мере, могут это оттянуть. Все это, и раздражение против начальства в народе, даже очевидней, чем национальная злоба, хотя очень активны силы, которые стремятся свернуть именно на нее.
Г. Померанц — культуролог, философ, публицист. Я до этого несколько раз посещал собрания «Московской трибуны» (получив рекомендации Г. Померанца и Л. Баткина) и был свидетелем яростных перепалок между армянами и азербайджанцами. Стоило армянину рассказать о происходящем в Азербайджане, как на трибуну поднимался азербайджанец: это пропаганда, недостоверные факты, ничего подобного не было; вы называете фамилии, но это фамилии не азербайджанские, а узбекские и т.п. У тех и у других глаза были белые, невидящие, они не слышали и не хотели слышать друг друга. Не первый и не последний раз возникало уже упомянутое выше чувство беспомощности; как ни стыдно, приходилось убеждаться, что сам я мало способен к активной общественной деятельности.
На ту же тему говорил с Любой Бергер, которая пришла к нам в гости вечером. К ней приехали знакомые евреи из Баку, они потрясены, хотят немедленно уезжать. (Говорят, беженцев из Баку оформляют в Израиль без проволочек.) И говорят: неужели вы не понимаете, что у вас будет то же? Очень не исключено, все сейчас думают на ту же тему. Хотелось бы удержаться; во всяком случае, я буду изпоследних — если хватит времени…
29.1.90. <…> Хотел поискать Гале подарок ко дню рождения, чашку вместо разбитой — и ужаснулся катастрофической пустоте в магазинах. Я ведь в посудные магазины давно не хожу. Пустые полки, пустые помещения, нет продавцов, нет ничего, кроме хрустальных или стеклянных пепельниц, матрешек. Да еще в одном магазине продавали дорогие сервизы, за которыми стояла длинная очередь. Зато купил батарейки для приемника и часов и сегодня впервые смог услышать западное радио. Ничего особенно нового — подтверждается чувство нависающей катастрофы, и вряд ли стоит обманывать себя надеждой на какой-то экстраординарный шаг Горбачева, на народное возмущение начальством (по ТВ показывали митинг против руководства в Волгограде) или на чувство самосохранения у этого начальства. Этим людям важней всего сохранить свои пайки, любой ценой, на время им это удастся, а дальше они, увы, смотреть не способны, даже на свое будущее.
С особым чувством перечитывал на ночь дневники Томаса Манна за 1933 г. — начало эмиграции. Жизненный слом, подавленность человека, выброшенного из родного дома, родной страны. Не предстоит ли и мне то же? Так же по-новому читаю воспоминания Н.Я. Мандельштам: почему эти люди не уехали, когда такая возможность была? И Пастернак не остался на Западе, и другие?
Позвонил Карабчиевскому. Он был в Горьком на Сахаровских чтениях, говорит, что там много прекрасных интеллигентных людей и ужасное начальство. В магазинах буквально ничего нет, впечатление голода; но дома как-то обходятся. Настроение паническое, не только евреи рвутся немедленно уезжать, но и русские просят устроить им вызов. Знакомый Юры, участник войны, капитан, живущий на 15-м этаже, сказал: если начнут рваться в дверь, я выброшусь из окна… Жена Юры настаивает на отъезде, вплоть до развода, а он колеблется: не отпустить ли ее с сыном, а самому остаться?..
(Теперь мы, увы, знаем, как трагически разрешилась эта коллизия: жена осталась в Израиле, Карабчиевский покончил с собой в Москве в 1992 году. Об этом я подробней написал в эссе «Три еврея», вошедшем в книгу «Способ существования» [М.: НЛО, 1998].)
31.1.90. …Сегодня по ТВ Горбачев официально опроверг слухи о своем уходе с поста генсека.
________________________________________
1 Проект «Конституции Союза советских республик Европы и Азии» написан А.Д. Сахаровым в 1989 году. Текст в Интернете: http://www.yabloko.ru/Themes/History/sakharov_const.html. Публикация упомянутого послесловия: Баткин Л.М. О конституционном проекте Андрея Сахарова // Конституционные идеи Андрея Сахарова: Сб. М.: Новелла, 1990.
2 Эмигрировала в 1990 году.
3 Станислав Рассадин (р. 1935) — литературный критик, политический публицист, автор литературных пародий.
4 Вольдемар Смилга — физик-теоретик (доктор физико-математических наук), автор научно-популярных книг и научных работ, друг Н.Я. Эйдельмана.
5 Александр Свободин (1922-1999) — драматург, автор пьесы «Народовольцы» (1967); киносценарист, театральный критик.
6 «Письмо в Союз писателей РСФСР» (с подзаголовком: «По случаю 6-го пленума Секретариата Союза Писателей, где обсуждалась проблема, кого считать русским, а кого русскоязычным писателем») -популярная в 1989-1991 годах песня Юлия Кима, высмеивающая антисемитские настроения в этой организации. Исполнения этой песни весной 1990 года автор предварял следующим замечанием: «Поется на мотив песни Юза Алешковского «Товарищ Сталин, вы большой ученый». Мотива этого я не знаю, но помню, что это чтото жалостное и блатное» (транскрипт по магнитофонной записи апреля 1990 года). Последняя строфа «Письма…» звучала так: «А вам скажу, ревнители России, / Ой, приглядитесь к лидерам своим, / Ваш Михалков дружил со Львом [Абрамычем] Кассилем, / А Бондарев по бабке -караим».
7 Густав Носке (Gustav Noske) (1868-1946) — германский политический деятель, социал-демократ. Один из лидеров антимонархической революции в Германии, после ее победы стал министром обороны (1919- 1920). В начале 1919 года отряды так называемого «фрайкора» (полувоенные добровольческие формирования) под руководством Носке подавили выступления немецких коммунистов и левых социал-демократов, намеревавшихся провозгласить в Германии советскую власть, при этом были без суда убиты зачинщики беспорядков (К. Либкнехт, Р. Люксембург и ряд других). По этому поводу произнес ставшую крылатой фразу: «Кто-то же должен быть кровавой собакой! Я не стыжусь ответственности» («Meinetwegen! Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht»). В 1933 году уволен нацистами с должности Верховного президента Ганновера (занимал эту должность с 1920 года). В 1944 году, когда развернулись преследования в связи с неудачным покушением на А. Гитлера, он был арестован и отправлен в лагерь Фюрстенберг-Хавель, но выжил.
8 Владимир Лукин (р. 1937), кроме названных «ипостасей» — историк, политолог, один из основателей партии «Яблоко».
9 Об этой новости см. также в комментарии Дарьи Невской к хронике января 1990 года.
10 Впоследствии Е. Макарова написала о судьбе Фридл Дикер-Брандейсовой (1898-1944) пьесу и документальный роман «Фридл» (журнальный вариант опубликован в: Дружба народов. 2000. № 9 [http://magazines.russ.ru/druzhba/2000/9/makar.html]), организовала несколько выставок работ самой художницы и ее учеников.
11 То есть в издательстве «Советский писатель».
12 «Я верю в силу свободноймысли…»: Письма В.И. Вернадского И.И. Петрункевичу / Публ. подгот. Б.С. Соколов // Новый мир. 1989. № 12. С. 204-221.
13 Эти рассказыЕвгения Попова (р. 1946) были опубликованы в журнале «Знамя» (1991. № 3) и вошли в книгу: Попов Е. Ресторан «Березка». Поэма и рассказы о коммунистах. М.: Знамя, 1991.
14 В 1990 г. Ю. Кублановский вернулся в Россию.
15 Кронид Любарский (1934-1996) — астроном, правозащитник, политический публицист, в 1977-1993 годах жил в эмиграции в ФРГ. В 1984-1991 годах — главный редактор общественно-политического журнала «Страна и мир».
16 Лев Копелев (1912-1997) — литературовед, историк культуры, правозащитник, общественный деятель, мемуарист. Вэмиграции вФРГ жил с 1980 года. Умер в Кёльне.
17 Ее эстетические идеи изложены в книге: Бергер Л. Эпистемология искусства. М., 1997.
18 См.: Гройс Б. Стиль Сталин // Гройс Б. Утопия иобмен. М.: Знак, 1993.
19 Имеется в виду введенное Эпштейном понятие «кенотип». Это символический образ, в отличие от архетипа, порожденный современной действительностью, но наделенный столь же большими, как и архетип, возможностями эмоциональной суггестии и компрессии смыслов. Кенотипам и можно считать железную дорогу, метро и пр.; очередь также может быть интерпретирована как кенотип. Определение кенотипа см.: Эпштейн М. Теоретические фантазии // Искусство кино. 1988. № 7; Он же. Проективный словарь философии. № 21 // Сайт «Топос» [http://topos.ru/article/2790]. Ср. также написанное М. Эпштейном в конце 1980-х годовэссе «Очередь» (Эпштейн М. Всеэссе. Т. 1: В России. Екатеринбург: У-Фактория, 2005. С. 79-85).
20 Спектакль «Клаустрофобия» поставлен Л. Додиным в 1994 году, в нем были использованы фрагменты произведений М. Харитонова, Вен. Ерофеева, В. Сорокина иЛ. Улицкой.
21 Рассказы «Очередь» и «Музыка» первоначально опубликованы в журналах «Знамя» и «Дружба народов» соответственно, впоследствии были включены М. Харитоновым в цикл рассказов «Голоса» (Харитонов М. Избранная проза: В 2 т. М.: Московский рабочий, 1994. Т. 2).
22 Илья Габай (1935-1973) — поэт, преподаватель литературы, сурдопедагог, правозащитник. Участвовал в подготовке журнала «Хроника текущих событий», оказывал активную помощь движению крымских татар. Многократно подвергался арестам. В результате сильнейшего психологического прессинга со стороны следственных органов покончил с собой. См. о нем большой очерк «Участь» в книге М. Харитонова «Способ существования» (М.: НЛО, 1998).
23 То есть Григория Померанца.