Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2006
И сладостно тонуть мне в этом море.
Леопарди
Ахматова умерла 5 марта 1966 года. «Анна Ахматова в 1960-е годы» — название условное (точнее следовало бы: «Анна Ахматова в первой половине 1960-х годов»). Книга Романа Тименчика — и хронологически, и по содержанию — богаче титульного заголовка.
Общественная ситуация в СССР в первой половине 1960-х годов имела особые черты и приметы. Пресловутая «оттепель», начавшаяся в 1956 году, достигает своего апогея. Продолжается — после долгих лет замалчивания и травли — «возвращение» русских поэтов (Есенина, Цветаевой). В Советский Союз наезжают западноевропейские и американские слависты; общение с ними во многом определяет атмосферу тех лет в интеллигентских кругах Москвы—Ленинграда. В начале 1960-х годов происходит встреча Ахматовой с Бродским — восстанавливается (казалось, утраченная) связь между Серебряным веком и послевоенной порослью русской поэзии. В 1962—1963 годах страна читает «Ивана Денисовича» и узнает имя Солженицына. Появляется «оппозиционный» печатный орган — журнал «Новый мир». Первая половина 1960-х обрывается «делом Бродского», смертью Ахматовой и «процессом Даниэля—Синявского»; в СССР начинается диссидентское движение. На смену «оттепели» приходят заморозки: утомительно-однообразный «застой» и драматическая «эпоха отъездов».
«Ахматофобия», заданная докладом Жданова и постановлением ЦК ВКП (б) и длившаяся около десяти лет, превратила Ахматову в фигуру, скорее символическую, воплотившую в себе почти все, что противостояло коммунистической власти («старый мир», Серебряный век, интеллигентность, культура, поэзия). Отношение к ней и ее поэзии было «знаковым»; в нем проглядывала политическая подоплека. Однако в середине 1950-х годов враждебность к поэту, еще вчера ошельмованному и гонимому, заметно смягчается; после ХХ съезда «инстанции» воспринимают Ахматову без прежней агрессии: настороженно и выжидательно. В конце 1958 года выходит в свет ее книга — «Стихотворения»; следующая, под тем же названием, — в 1961-м. Весной 1958 года Ахматова начинает — характерный симптом того окрыленного надеждой времени! — вести записные книжки (полностью изданные в 1996-м). Обстоятельства ее жизни 1958—1965 годов, отношения с современностью и современниками, попытки воскресить прошлое — все это так или иначе нашло отражение в ее «книжках». Записные книжки Ахматовой — фон и фундамент многостраничной книги Романа Тименчика, скромно именующего свой капитальный труд «маргиналиями к блокнотам ушедшего поэта» (с. 286).
В книге два героя: Поэт и Эпоха. Время воссоздается через Ахматову и людей, ее знавших; оно предстает динамичным и многомерным. Дробясь на отдельные фрагменты, оно бурно изливается со страниц книги, глубинная суть которой — противоборство общественных сил в 1960-е годы, явственно сказавшееся в судьбе поэта. За чередой конкретных фактов и обстоятельств читателю видится поединок сторонников и противников Ахматовой, угадывается острый драматический конфликт, скрытый в глубинах повествования.
Работа Тименчика уникальна. Это — прежде всего источник, исполненный выверенных дат и деталей, триумф документального подхода к истории литературы. Собравший за многие годы разнообразный и многокрасочный материал, эрудит-исследователь ведет нас по лабиринту ахматовской биографии (разумеется, не только 1960-х годов). Книга потрясает воображение: по обилию и новизне сведений ей нет равных. С другой стороны, это книга-исследование. Описательность и фактография не препятствуют авторским наблюдениям, замечаниям, ироническим репликам. К тому же исследователь неотделим в этой книге от литератора. «Анна Ахматова в 1960-е годы» — увлекательное чтение для каждого, кто сопричастен русской поэтической культуре ХХ века. Книга захватывает и «держит»: взяв ее в руки, невозможно не дочитать до конца.
Повествование слагается из двух неравных частей: основной текст (одна треть книги) и комментарий к нему, озаглавленный «Примечания и экскурсы» (две трети). В традиционных литературоведческих сочинениях «вторая часть» играет вспомогательную роль; в книге Р.Д. Тименчика она становится самодовлеющей. Ее привязанность к основному тексту воспринимается как дань тривиальности: желая ввести в оборот огромный фактический материал, автор использует привычный способ его подачи, отчасти оправдывающий такого рода «громоздкость».
«Экскурсы» Тименчика — не дополнительные справки, не лирические пассажи и отступления, а самоценные миниатюрные сюжеты (этим они отличаются от приевшихся, но, увы, неминуемых «примечаний»). Многие из них настолько насыщены информацией, что воспринимаются как научные статьи in nuce. Скажем, комментарий к имени Заболоцкого (с. 394—396) — основа для будущих изысканий, посвященных литературному противостоянию двух поэтов. Пояснение к имени историка и писателя П.Н. Савицкого плюс «экскурс» — добротная заготовка к теме «Анна Ахматова и евразийство» (с. 439). Множество ценнейших «крупиц» найдут в этой книге исследователи личных и творческих отношений Ахматовой с ее великими современниками — Цветаевой, Пастернаком, Мандельштамом; литературоведы, изучающие наследие Ахматовой, с благодарностью воспользуются суждениями (некоторые из них можно приравнять к открытиям) об источниках ахматовских стихов или реминисценциях в ее творчестве мотивов Блока, Заболоцкого и других поэтов. Компаративисты не обойдут вниманием содержательные «экскурсы», посвященные перекличке Ахматовой с французскими поэтами (Бодлер, Верлен, Малларме). Но не только «великие» — множество малоизвестных персонажей, упомянутых в «Записных книжках», попадает под микроскоп исследователя, обретая в его книге биографический абрис. Из разрозненных, на первый взгляд, отрывков, выписок и фрагментов слагается пестрый и многомерный мир, окружавший Ахматову в конце ее жизненного пути. Возникает коллективный портрет культурной среды того времени; оживают ее настроения, иллюзии и упования на излете «оттепели» — неповторимый воздух, которым дышала тогда гуманитарная советская интеллигенция.
Изумительна широта авторской осведомленности. Нет, пожалуй, ни одного мемуарного (прямого или косвенного) свидетельства, укрывшегося от внимания пытливого исследователя, ни одной даты, оставшейся ему неизвестной. Источники Тименчика многообразны: русские и иностранные, советские и эмигрантские… Редкие печатные издания, публикации, затерявшиеся в периодике (от нью-йоркского «Нового русского слова» до тель-авивской «Маарив» и латвийской «Юрмалы»), труднодоступные для скромного российского ахматоведа архивные фонды (Бахметевский и Гуверовский), наконец — личный архив самого Романа Давыдовича, записи его бесед, переписка…
Страсти вокруг Ахматовой (и, значит, тех ценностей, что со временем воплотились в ее имени) кипели не только внутри советской страны, но и за ее пределами. Поток клеветы и брани, излившийся на Ахматову в СССР после 1946 года, сопровождался множеством слухов и домыслов, наводнивших западную печать. Роман Тименчик выявляет этот немаловажный биографический пласт — Ахматова и ее судьба глазами западных русистов и журналистов. Жизнеописание Ахматовой 1960-х годов соединяет в себе события и свидетельства и по ту, и по другую сторону «занавеса».
В этой книге нет главного и второстепенного; всё — главное. Самый маленький, неприметный росток взрастает в оранжерее Тименчика, превращаясь в красочное соцветие. Случайно, казалось бы, мелькнувшее имя — повод для «экскурса», полноте и изяществу коего позавидовал бы и многоопытный библиограф. Вот один лишь пример. Ахматова жила в Комарово на улице Полины Осипенко — житейское обстоятельство, не имеющее к Ахматовой ни малейшего отношения. Дотошный биограф мог бы (хотя и не обязан) напомнить читателю о героической советской летчице и привести даты ее жизни. Роман Тименчик этим не ограничивается; ему удается извлечь на свет «ниточку», соединяющую Осипенко с Ахматовой, — через поэтессу Людмилу Попову, воспевавшую советских летчиков и космонавтов (в том числе — Полину Осипенко) и подарившую Ахматовой книгу своих стихов.
Заходит речь о Карельском перешейке — автор предлагает нам увлекательный экскурс на «финскую тему», посвященный, в частности, бытованию термина «финский нож» в русской поэтической традиции (с. 37). Или другой экскурс — по поводу слова «укора» в строчке «Пусть будет мне живой укорой…» (с. 138): сжато обобщив суждения своих предшественников, автор объясняет нам смысл этой архаической формы в ахматовском стихе. Или — об иве, одном из ахматовских «наваждений» (с. 91): немногими штрихами автор очерчивает проблему, связанную с символикой древней литературной метафоры. Или… Прервемся.
Отличительная черта книги — отсутствие какой бы то ни было «тенденции» (столь обязательной в литературных писаниях советского времени). Цитируя и вновь цитируя, автор словно уклоняется от собственной оценки. Впрочем, в данном контексте она и впрямь не нужна. Модуляции и оттенки борьбы за Ахматову в 1960-е годы памятны и понятны каждому, кто жил тогда в советской стране. Критерии и приоритеты давно определились, и читателям книги Романа Тименчика не требуется гневно-обличительных фраз в отношении тогдашних руководителей КПСС или секретарей Союза писателей. Автор это чувствует и — самоустраняется: не клеймит и не славит. Он держится в тени, старается «поменьше говорить от себя, побольше давать слово делегатам прошедших эпох» (с. 286). Книга об Ахматовой 1960-х годов — открытое произведение, в котором нет ни «посылок», ни «выводов»; отсутствуют традиционные «концы» и «начала». Повествование строится не «линейно»; «экскурсы» нацелены в разные стороны и соединены друг с другом лишь фигурой главного персонажа. Это — огромное пестрое мозаичное панно, составленное из разноцветных частиц, которые можно свободно переставлять и «наращивать».
Обоснование своего метода Роман Тименчик находит в одной из особенностей ахматовского творчества 1960-х годов — незавершенности, фрагментарности, «недовыясненности» ее поэзии. Прибегая к искусствоведческому лексикону, автор называет этот стиль, отражающий «общемировой художественный эксперимент ХХ века», «формой нон-финито» (предмет теряется в беспредметности). Не случайно книга завершается «на многоточии» (с. 286).
Все это подводит нас к размышлению философско-методологического порядка — о границах жанра. Скорее, о его безграничности. Роман Тименчик наглядно демонстрирует: почти каждое событие, имя и слово скрывает за собой некий историко-культурный слой. Реальность есть Текст, а Текст есть Бездна, в которую можно заглянуть и разгадать знаки; но никому не дано достичь ее дна. Немногие, подобно ныряльщику из шиллеровой баллады, готовы погрузиться в этот бездонный мир. Легко затеряться в его глубинах, опасно сделать неверный шаг. Но пример Тименчика убеждает: они все же есть, отважные искатели-первопроходцы в необозримом океане культуры; и, завороженный их самоотверженной кропотливой работой, читатель испытывает восторг и трепет.