(Лирические заметки)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2005
(Лирические заметки)
О том, что Архив уже собирались когда-то выселить из занимаемых им исторических зданий на площади Декабристов и набережной Невы, я узнал едва ли не в тот самый день, когда там впервые оказался. Было это уже очень давно, кажется, в 1972 г., и рассказывала нам, явившимся сюда проходить архивную практику студентам истфака, эту занятную историю тогдашний заместитель директора Анна Львовна Вайнштейн. Дело было, по ее словам, так. Некий большой босс из Министерства обороны поло-жил глаз на, понятное дело, привлекательные во всех отношениях здания Архива и даже пробил было в каких-то вышестоящих инстанциях предварительное решение вопроса об освобождении для одной из военных академий. Уже и какие-то новые помещения для Архива обещали подыскать. Оставалась мелочь — прикинуть, сколько будет стоить перемещение архивных материалов, которые военные обещали осуществить своими сила-ми. А это более 6,5 миллиона архивных дел, сотни тысяч книг уникальной архивной библиотеки, громоздкие картотеки, архивные описи, реестры и алфавиты… И, подсчитав все это, военные математики и инженеры только развели руками. Выходило, что их перевозкой пришлось бы заниматься всем транспортным средствам военного округа никак не меньше года. Так из этой затеи тогда, к счастью, ничего и не вышло. C тех самых пор и вплоть до наступления перестроечных времен на здания Архива, насколько мне известно, никто более и не претендовал.
В новейшую же эпоху к ним, зданиям Архива, как будто проявило интерес городское начальство. Во всяком случае, когда мэр Петербурга А.А. Собчак со свитой как-то неожиданно появился в Архиве, он, как рассказывали очевидцы, вежливо выслушивая пожелания сопровождавших, подошел к выходившему в архивный двор окну и заметил, что вот здесь, во дворе, неплохо было бы построить бассейн. Из чего архивные аборигены сделали вывод, что вряд ли такая забота хозяина города относится к ним, скорее принимать водные процедуры предстоит его новым обитателям. Но тут как раз случились перевыборы петербургского головы, которые Собчак проиграл, — и все осталось по-прежнему.
Однако теперь, в начале нового столетия, когда за выдворение архивистов взялась сама российская федеральная власть, да еще в лице непосредственно Управления делами Президента РФ — учреждения, само название которого не оставляет сомнений в том, чью волю оно исполняет, — судьба Архива была предрешена.
Архив этот — я и далее буду называть его с большой буквы, чего он действительно, по моему мнению, и заслуживает, — это, как, должно быть, уже догадались читатели, Российский государственный исторический архив (РГИА), в прежние времена — Центральный государственный исторический архив СССР. Фактически же архив этот — не что иное, как Архив Российской империи, сосредоточивший в своих фондах материалы ее высших и центральных государственных учреждений, в том числе Государственного совета, Государственной думы, Совета министров, министерств и ведомств, крупнейших российских банков, личных архивов государственных деятелей. Документы эти относятся в подавляющем большинстве своем к ХIХ — началу ХХ в., но и осьмнадцатый век здесь представлен в изрядном количестве, включая, в частности, и столь востребованные ныне материалы духовного ведомства православного исповедания. И располагается Архив как раз во всемирно известных зданиях Синода и Сената, построенных в 1832—1834 гг. по проекту К.И. Росси. Незадолго до революции к этому комплексу правительственных зданий был присоединен и примыкающий к Сенату чудесный особняк начала ХIХ в. на Английской набережной Невы. Его до сих пор называют, хотя и неофициально, именем одного из прежних хозяев — графа И.С. Лаваля. После революции в возведенных Росси зданиях-близнецах продолжали оставаться богатейшие документальные материалы упраздненных Сената и Синода (архивы которых, собственно говоря, всегда занимали значительную часть этих зданий). Сюда же начали свозить архивные документы других учреждений императорской России — Архив возник, можно сказать, сам собой, благодаря самому ходу событий, и нельзя сказать, что назначение его зданий — этого бумажного царства — в результате так уж сильно переменилось.
Конечно, нельзя не воздать должное незаурядному вкусу высокопоставленных инициаторов выдворения Архива — как, заметим, и их завидному аппетиту, распространившемуся, кстати, затем и на ряд других чудесных дворцов и особняков Петербурга и его пригородов. Нельзя попутно не посетовать и на крайнюю слабость общественной реакции, и прежде всего научного сообщества, на всю эту историю.
Для меня же в ней наиболее печально то обстоятельство, что с переменой хозяев неизбежно обречена на исчезновение та удивительная атмосфера, которую не мог не почувствовать, впитать в себя, едва ли не физически ощутить не только постоянный читатель Архива, но даже и случайный его посетитель.
А вернее было бы сказать, конечно, не об “атмосфере” — это слово звучит неудачно, а — о “душе Архива”. Почему бы и нет? Ведь есть дефиниция “душа Петербурга”, появившаяся, как известно, еще в начале 1920-х гг., в книге Н.П. Анциферова, проследившего отражение многоликого, противоречивого и загадочного образа Петербурга в русской литературе от Золотого ее века до Серебряного, от белых ночей Пушкина и Невского проспекта Гоголя до островов Блока 1.
На мой взгляд, это понятие можно рассматривать как интегральное, как сумму — отнюдь, конечно, не арифметическую — “душ” его исторически сложившихся частей, улиц, памятников, дворцов, соборов… Попробуйте представить себе “душу Петербурга” без привычных силуэтов и связанных с ними былей и легенд (которые подчас невозможно отделить друг от друга), скажем, без бастионов Петропавловской крепости, Исаакиевского собора, Михайловского замка и т.д. — список можно продолжать до бесконечности.
“Душа” исторических зданий, как оказывается, чуть ли не мистически связана с переменами в их судьбах, особенно столь многочисленными в послереволюционные времена (но иногда случавшимися и ранее). Иногда, если такая перемена слишком расходилась с уже сложившимся прежним духовным обликом, “душа” как будто покидала своего владельца. Иными словами, речь идет, условно выражаясь языком приснопамятных теоретиков соцреализма, о специфическом “единстве формы и содержания”: если искусственно привнесенное “содержание” приходит в непримиримое противоречие с “формой”, то былой ореол исторического здания тускнеет и блекнет и само оно как бы стушевывается, отступает на задний план для горожан. И наоборот, новая функция, удачно — иногда очень неожиданно — сочетающаяся с предыдущей, дает зданию новую жизнь.
Так, например, передача “потемкинского” Таврического дворца первому российскому парламенту — Государственной думе — явно пошла ему на пользу, оживила уже впавшее к тому времени в некоторое забвение здание, неожиданно оказавшееся в центре общественного внимания и даже ставшее — правда, лишь на очень короткое время — неким новым символом России. Зато в советские времена, когда во дворце разместилась Высшая партийная школа, как будто и интерес к этому чуду архитектуры угас, дворец обходили стороной — “душа” ушла. И до сих пор (теперь здесь иногда собирается парламентское начальство стран СНГ), похоже, и не вернулась. О печальной участи Смольного нечего и говорить — кажется, грациозные призраки смолянок, запечатленных когда-то Левицким, уже навсегда его покинули.
А вот Аничков дворец, превратившийся при советской власти в Дворец пионеров, фактически — центр детского и юношеского творчества, которым он и остается по сей день, приобрел новую “ауру” и в сознании петербуржцев прочно связан с лучшими днями и впечатлениями детства и юности — настолько, что, когда не так давно появились какие-то неясные слухи о планах то ли передачи его, то ли приватизации, это вызвало та-кое всеобщее негодование, что начальство поспешило заверить горожан — нет-де, никому не отдадим. Стало быть, “душа” Аничкова не только “ушла”, но и обновилась, помолодела.
Такие вот перемены бывают с “душами” петербургских достопримечательностей. Правда, не всем и не всегда они заметны — я привел лишь пару наиболее известных и, кажется, всем очевидных примеров. Постичь “душу” многих из них удается лишь изнутри и не сразу.
Это, конечно, относится и к “душе” столь малодоступного заведения, как Архив. Проведя в его стенах без малого двадцать лет, я все же не могу быть уверенным в том, что мне это удалось в полной мере. Но теперь, когда, по крайней мере, собственно “архивный” период истории этого уголка Петербурга завершается, мне кажется небесполезным поделиться с читателями некоторыми своими наблюдениями.
Предварительно замечу, что, попав на службу в Архив в 1981 г., я успел, разумеется, в деталях ознакомиться со всеми прелестями постановки архивного дела в эту пору. Если определить мои впечатления двумя словами, то слова эти будут “застой в застое” — или, если угодно, “застой в квадрате”. Но в данном случае это как раз было и неплохо: когда-то, в начале 1920-х гг. заложенные усилиями выдающихся историков-архивистов (в частности, А.А. Шилова, С.Н. Валка, Б.А. Романова) традиции работы Архива в значительной степени благодаря этому сохранялись. Архив и тогда был, и впоследствии оставался, по практически единодушному мнению исследователей, лучшим в стране.
А вот то, что я обозначаю термином “душа Архива”, оказалось для меня значительно любопытнее рутинной архивной жизни. Память о прошлом хранили не только старинные интерьеры (кое-где остававшиеся неизменными, а где-то и реставрированные) или обстановка, включавшая настоящие (!) сенаторские кресла, поистине антикварные канцелярские принадлежности и т.п.
Достаточно упомянуть, например, названия залов, которые я застал, придя в Архив. В доме Лаваля изящный Голубой зал, казалось, напоминал о знаменитом салоне пушкинских времен. Но был здесь и Инспекторский зал, получивший это название с момента присоединения особняка к Сенату и благополучно его сохранивший. В читальный зал Архива превратился поражавший своим великолепием прежний Зал для празднеств. А вот еще один зал свое поразительное по несуразности название “Читальный зал для иностранцев” получил уже в новейшие времена, в связи с возложенной на руководство Архива функцией отделить потенциально злокозненных иноземных читателей от нежелательных контактов с их отечественными благонамеренными коллегами.
Она, эта память, сохранилась и в “предании” — многочисленных легендах, полулегендарных историях или просто анекдотах, связанных с прошлым Сената—Синода—дома Лаваля и передававшихся архивистами из поколения в поколение. Останавливаться на них не буду, замечу только, что питерским историкам и краеведам не худо было бы заняться собиранием подобного фольклора, тем более что, по моим наблюдениям, предания такого рода сохраняют “из рода в род” коренные обитатели и других исторических зданий Северной столицы. В том числе и тех, которым, подобно сотрудникам Архива, предстоит переселение в ходе происходящего сейчас великого передела исторического наследия. Например, Российского военно-морского архива, тоже готовящегося паковать свои дела, хотя его здание на весьма завидной ныне Миллионной улице в свое время строилось именно для архива, правда, не для морского, а для Архива Государственного совета (соответствующую надпись каждый желающий может и поныне прочитать на этом здании).
Более любопытно, что эти предания прошлого успешно пополнялись и историями уже архивных времен. Два этих разряда вполне уживались друг с другом, а иногда и сочетались самым причудливым образом. Например, история об обитающем в хранилищах Сената привидении некоего чиновника. Архивные ветераны уверяли даже, что были предприняты специальные изыскания в сенатских материалах и обнаружилось-де, что вроде бы действительно какой-то то ли мелкий чиновник, то ли служитель, находясь “в присутствии”, свел счеты с жизнью; причем даже цвет мундира, названный “очевидцем” сего привидения, якобы совпадал с предписанным законом. Казалось бы, эта и подобные истории могли подготовить сотрудников ко всему. Но одна опытная архивистка все же впала в форменный ступор, когда к ней в разгар рабочего дня вдруг неожиданно приблизилось привидение Марчелло Мастроянни и на певучем английском задало самый что ни на есть прозаический вопрос… При ближайшем же рассмотрении оказалось, что на этот раз это было вовсе не новое привидение, а сам легендарный итальянец, которому предстояло в архивных интерьерах сниматься в фильме Никиты Михалкова “Очи черные”.
Предания архивных лет были ничуть не менее колоритны, чем относящиеся к предшествующей эпохе. Правда, от эпохи, когда Архив, как и все архивное ведомство, находился под суровой дланью НКВД, их сохранилось совсем немного. Забавным был, например, способ, коим обычно умиротворялся присланный ревизовать Архив очередной генерал: ему подносили роскошный том, посвященный императорской охоте, изучению которого грозный гость и предавался все оставшиеся дни ревизии.
От позднейших времен осталось куда больше рассказов. Например, о П.А. Зайончковском, всякий раз приезжавшем в Архив с корректурой своей очередной книги проверять ссылки по подлинным делам. Об И.Д. Ковальченко, который, не в пример прочим, был допущен непосредственно в хранилища для просмотра тысяч дел, дабы затем обсчитывать с помощью своих излюбленных математических методов великую крестьянскую реформу. Или о видном столичном научном сановнике профессоре С., прославившемся в Архиве тем, что он, оказавшись в читальном зале поздно вечером (старожилы еще помнят золотые времена, когда зал этот работал до 21 часа), вынудил дежурную сотрудницу, спасаясь от недвусмысленных приставаний сего ученого мужа, забраться на громадный сенатский шкаф…
Или еще одна архивная история, которая теперь выглядит вполне в духе высокого жанра петербургских фантасмагорий, но, по заверениям очевидцев-архивистов, вполне реальная. Много лет подряд в один и тот же знаменательный день — 14 декабря — в Архиве появлялись легко распознаваемые по повадке “искусствоведы в штатском” и с удобствами устраивались у окон зала на втором этаже Сената, откуда открывался роскошный вид на площадь Декабристов. Видимо, на всякий случай, если вдруг, паче чаяния, на площадь выйдут новые мятежники. Для полноты картины добавлю, что зал, превращенный таким образом в наблюдательный пункт, именовался “Чернышевским” — в память о суде над вождем революционных демократов 1860-х гг., происходившем именно в этих стенах. Читатель может сам по достоинству оценить всю абсурдность этой ситуации…
А чего стоит еще одна история, которая случилась не так давно: когда в одну прекрасную ночь обрушился балкончик здания Сената (дело было ночью, и, к счастью, обошлось без жертв), созданная по этому случаю комиссия вынесла официальное заключение, что “обрушение балкона произошло из-за конструктивных просчетов архитектора К.И. Росси”.
Как видите, новейшие истории, в отличие от относящихся к временам Лавалей и правительствующих Сената и Синода, по преимуществу вполне подлинные.
На наших глазах, постепенно и неуклонно, сравнительно недавние события перекочевывают в разряд “былого”. Позволю и я себе пополнить их круг парой штрихов — сюжетов, развернувшихся в стенах Архива десяток-полтора лет тому назад и представляющихся теперь уже, если можно так выразиться, скорее курьезными, чем серьезными…
Перестройка стала уже историей, и вспоминать подробности тех событий нелегко: ее события уже отошли в область “преданий”, и для этого пришлось бы проводить самые настоящие исторические изыскания. Первый сюжет относится к самому началу “великих перемен”, к весне 1987 г., когда Ю.Н. Афанасьев публикацией в “Советской культуре” статьи “С позиций правды и реализма” начал крестовый поход против ортодоксальной исторической науки. Нечего говорить, что многие сотрудники Архива с искренним энтузиазмом, который может понять только тот, кто жил в полукрепостнические времена “реального социализма”, встретили известие о том, что он собирается в Ленинград. И в лучших традициях авантюрных романов было сочинено послание Ю.Н. Афанасьеву, разумеется, в поддержку его инициатив, которые, конечно же, как мы полагали, должны были распространиться и на архивное ведомство, — тем более, что свой поход Афанасьев начинал, занимая пост ректора Московского историко-архивного института. Письмо это в духе времени, конечно же, было коллективным, и оно, за семью подписями (двух заведующих отделами и пяти научных сотрудников, в том числе и моей), опять-таки в авантюрном духе, было передано Афанасьеву 7 апреля, после его выступления в Доме писателей перед собравшимися туда чуть ли не в полном составе историками Ленинграда. Эффект собственно выступления был минимальный — зал его выслушал в гробовом молчании. Подавляющее большинство научного сообщества тогда еще воспринимало перестройку как особо коварную провокацию, в ходе которой-де сначала выявят смутьянов, а потом их разгонят или, может быть, даже пересажают. Поэтому реакция этого большинства была более чем осторожной. Возможно, поэтому наше письмо возымело противоположный результат — на следующий день Афанасьев собственной персоной явился в Голубой зал Архива познакомиться с его авторами. Письмо это потом было, насколько мне известно, использовано им как аргумент в борьбе с консерватизмом Главархива — хотя изменения здесь, конечно, могли быть только вторичными, и происходили они затем в полном соответствии с переменами в общем политическом климате (точно так же, как теперь в архивном ведомстве происходят изменения обратного порядка, сообразно повернувшему вспять времени). А само это событие — появление одного из лидеров “раскрепощения” страны в Архиве, выглядящее ныне едва ли не в духе арабских волшебных историй о халифе Гаруне аль-Рашиде, вполне, кажется, заслуживает включения в число архивных преданий, наряду с сенатским привидением и пр.
И второй сюжет, теперь уже из постсоветских времен. Уже в самом их начале у новой генерации российского высшего начальства возникла идея обратиться к опыту дореволюционной российской государственности. Проще всего оказалось, без особых затрат, делать это силами центральных госархивов, в значительной степени именно силами РГИА. Ведущие сотрудники Архива были посажены за сочинение обширных записок, посвященных самым разнообразным предметам государственного управления, экономики, права, государственной службы и т.п., в значительной степени по материалам своих архивов. Записки эти отсылались наверх, в сопровождении громадных по объему приложений — копий архивных документов, многие из которых, надо сказать, выявлялись впервые. О судьбе этих записок, то есть фактически о том, каким образом эти записки использовались, можно было лишь догадываться — начальство Главархива, куда они отсылались, предпочитало хранить это в тайне. Но, по некоторым до-ходившим до архивов признакам, предназначались они для министерств и ведомств, в ряде случаев — для Администрации Президента РФ.
Замечу, что записки эти нами, исполнителями этого неожиданного заказа, готовились в традициях хорошо знакомого и весьма развитого в императорской России, особенно в конце ХIХ — начале ХХ в., жанра “служебных записок”. Последние, в большинстве своем печатавшиеся типографским способом, в изобилии сохранились и в библиотеке РГИА, и в его фондах. Их основные достоинства — сжатость и точность изложения, конкретность — мы старались придать и нашему “творчеству”.
Затея с освоением исторического опыта продолжалась очень недолго. Пик ее пришелся на 1994—1995 гг. Затем круг подобных запросов стал сужаться. А их темы — иногда даже вызывать сомнения в адекватности начальства происходящему в стране. Во всяком случае, уже в марте 1996 г. мне пришлось в срочном порядке сочинять “историческую справку” под названием, которое само за себя говорит: “О церемониале выпускных балов кадетских корпусов в присутствии императора”. При этом на словах, по телефону, “сверху” пояснили, что интересуют их не только эти самые кадетские балы, но и то, где именно государь император во время подобного бала стоял и что кадетам говорил. По-видимому, в какой-то руководящей голове возникла идея устроить посещение такого бала — возможно, в Суворовском училище, — Президентом России. Что при этом первое лицо демократической России должно вести себя в полном соответствии с традициями поведения “помазанника Божия” — в подобном гипотетическом случае, похоже, не подлежало сомнению, по крайней мере в этой самой голове.
Как раз в эти дни отряды чеченских сепаратистов заняли Грозный, сотни российских солдат и офицеров погибли, и Б. Немцов только что объявил по этому поводу траур в Нижнем Новгороде. А в это самое время на верхних ярусах власти не только занимались подобной чепухой, но и хотели заставить заниматься ею и нас.
Пришлось отделаться отпиской, что никаких сведений о кадетских “балах в присутствии императора” не обнаружено (что, во всяком случае, для рубежа ХIХ—ХХ вв. было правдой: цари иногда посещали только корпусные праздники). А для “детального изучения поставленного вопроса, особенно для периода так называемого “крепостнического самодержавия”” отфутболить безымянного заказчика в Российский военно-исторический архив. Я не исключаю, что совет мой был принят всерьез и поиски августейшего присутствия на помянутых балах продолжились затем и в столице…
После этого отвечать на запросы подобного толка мне уже не приходилось. Но в Архиве рассказывали, что иногда они все же поступали. В том числе в 1998 г., когда после увольнения В.С. Черномырдина началась свистопляска вокруг вакантного поста премьер-министра, из столицы донесся многозначительный вопрос: а правда ли, что Александр II одновременно занимал и пост главы правительства? То есть, по-видимому, в верхах у кого-то возникла мысль, что нового премьера можно вообще не назначать, сославшись при этом на смутно кем-то вспомянутый факт председательства императора в Совете министров (который, конечно же, кабинетом министров в общепринятом, европейском смысле не являлся)…
Так или иначе, но к этому времени освоение властью исторического опыта при посредстве архивов, похоже, уже завершалось. Не знаю, где его итоги находятся ныне. Очень жаль, если они утрачены. По меньшей мере, имело бы смысл сохранять их в ведомствах или передавать в архивы, как это делали столетие назад с “печатными записками”, — по той простой причине, что как старой, так и новой России вообще свойственно на каждом витке истории раз за разом возвращаться к одним и тем же проблемам, причем, какую из проблем политики или экономики ни назови, к каждой это, увы, относится в полной мере. Возможно, одно из следующих поколений правителей страны осенит со временем та же простая идея, причем даже, может быть, раньше, чем эти проблемы вновь возьмут власть за горло, как это было с материалами по проблемам Кавказа, которые только после начала первой чеченской войны были срочно, в полном смысле слова в “пожарном порядке”, затребованы из Архива высшим начальством. Конечно же, прежде чем пускать в ход войска, никому в верхах и в голову не приходило полюбопытствовать, что там, на Кавказе вообще и в Чечне в частности, происходило 100 лет назад, а стране приходится за это расплачиваться по сей день.
Но, судя по тому, что происходит сегодня, можно сделать вывод, что к нынешним властям предержащим это никак не относится. Исторический опыт, похоже, воспринимается в российских высших сферах исключительно с парадной, церемониальной стороны — такая тенденция, кстати, наметилась еще в конце 1990-х гг., а о крутизне горок, на которых уже приходилось поскользнуться в российском прошлом, у них нет ни малейшего представления. Нет, похоже, и желания это представление получить.
Так, прежде чем приступать к возведению “вертикали власти”, крайне полезно было бы высшим чинам Российской Федерации совершить экскурсию в тот самый Архив, на выселение которого с престижных невских берегов уже потрачено немало сил и средств. И прямо в хранилище полюбоваться на вполне вещественные свидетельства подобного строительства, затеянного когда-то одним из их предшественников. Был им Николай I, пожелавший, между прочим, лично контролировать всю громоздкую государственную машину империи и с этой целью учредивший в 1846 г. Инспекторский департамент гражданского ведомства. Сюда по требованию императора ежегодно присылались формулярные списки чиновников всех рангов со всех концов империи, невзирая на очевидность полного идиотизма этого распоряжения для всех (кроме будущих историков, для которых это собрание оказалось в наши дни просто кладом, но не об их же интересах пекся самодержец всероссийский?). Вот и лежат на архивных полках громадные, в большинстве своем просто неподъемные тома — наряды формуляров, и полки эти прогибаются под их тяжестью, как прогнулась в свое время под бременем николаевской “вертикали” громадная империя…
Или, прежде чем создавать совещательную — что само по себе удивительно в начале третьего тысячелетия — Общественную палату, весьма полезно было бы узнать, что уже были тому прецеденты. Например, временный совет при петербургском градоначальстве, учрежденный в 1881 г. для “охранения общественной безопасности” и, по иронии истории, позаботившийся снабдить инициатора сего начинания как нельзя более кстати подходящей к этому случаю фамилией, немедленно получивший в обществе крылатое прозвание “бараний парламент”…
История для vip-персон нынешней российской государственности нынче, кажется, лишь галерея парадных портретов, от времен Петра Великого и до наших дней. Такая, какими сейчас принято украшать холлы министерств и губернаторских резиденций. А суть истории — во власти, которая уже сама по себе дает право на место в этой галерее. Независимо от того, во имя чего и как эта власть была употреблена.
При таком понимании глубинного содержания прошлого, законов истории нет ничего удивительного в том, что в России наших дней идут зачистки, причем теперь уже не только в Москве. Отменяются льготы ветеранов войны и стариков. Под благовидными предлогами закрываются (или зачищаются) телеканалы, увольняются редакторы, а журналисты теряют возможность заниматься своей профессией. По сомнительным основаниям возбуждаются уголовные дела и выносятся заведомо неправосудные приговоры. Вот и тому, что во имя никому не ведомых “высших” государственных интересов выселяется петербургский Архив, удивляться нечего.
В самом деле, не сенатскому же привидению за него заступаться? Разве что оно только и останется от “души Архива”, когда его здания опустеют. И если у какого-либо “высокопоставленного лица”, чьи лимузины обоснуются у сенатских подъездов, вдруг обнаружится нервный тик, или кто-то из таковых лиц начнет ни с того ни с сего заикаться, или какие-либо другие неприятные происшествия с ними станут приключаться, то мы-то, старые архивисты, будем знать, в чем тут дело. С Петербургом шутки плохи, читайте Гоголя, господа!
- См.: Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Л., 1990.