Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2005
…Всегда существует конфликт пользователя и архивиста, он заложен в самой природе двух профессий…
Из интервью руководителя Росархива Владимира Козлова журналу “Индекс”1
В июле 2003 года мне довелось пополнить ряды страждущих попасть (по общему мнению — напоследок) в Российский государственный исторический архив, слухи о переезде, а стало быть, и бессрочном закрытии которого приобретали все более угрожающую правдоподобность. Каждое утро примерно с 7 часов перед архивом начинала собираться очередь, которая, памятуя лучшие советские традиции добывания “дефицита”, составляла список кандидатов в читатели: тем, кто попадал в число первых 20, в счастливые дни — 25, был гарантирован проход в храм исторического Знания. По счастью, было тепло, и, записавшись в заветный список, можно было, сидя на ступеньках архива и вдыхая выхлопные газы с Английской набережной, еще два с половиной часа любоваться Васильевским островом, ан податься в садик у Исаакиевского собора (храма в то юбилейное для Петербурга лето не менее неприступного, — впрочем, очередь из страждущих попасть в него начинала собираться чуть позже). Несмотря на всю экстремальность данной ситуации (при том, что, как можно догадаться, трудностью попадания в архив проблемы вовсе не исчерпывались) и вызванный ею накал страстей в очереди, где при случае происходили отнюдь не академические по стилю “разборки”, мне подумалось тогда, что во всем этом фарсе по большому счету нет ничего необычного, ибо в нем лишь были доведены до своего логического предела давно устоявшиеся и отлаженные в России механизмы доступа к аутентичным источникам информации, совокупность которых сегодня принято называть исторической памятью.
Действительно, если отвлечься от абсурдности и дикости инцидента с выселением РГИА, нельзя не заметить, что фигура исследователя, томящегося в ожидании перед закрытым для него архивом Истории, в России уже давно стала привычной. Фатальность ее в полной мере, кажется, еще не осознана, между тем при всей очевидной экономической обусловленности нынешнего тяжелого положения архивов и библиотек, связанного с тем, что государство, узурпировавшее некогда историческую память культурного сообщества, сегодня не способно и/или не считает необходимым оплачивать ее сохранение, мы не должны упускать из виду и то, что одни деньги вряд ли смогут предотвратить грозящую России утрату исторического наследия, если оно по-прежнему будет оставаться труднодоступным для исследователей.
Как известно, принцип “Не пущать!” не был придуман в советское время: уже начиная с середины XIX века, когда архивы как особые институции только начинали формироваться, государство стало препятствовать попаданию аутентичных источников в руки исследователей. Чтобы добраться до них, лучше всего было стать частью системы 2. Как и позднее в советское время, дело было, разумеется, не столько в том, что ряд материалов намеренно скрывался от общества, а в том, что любой документ, с точки зрения государства попавший “не в те руки”, таил в себе потенциальную угрозу для власти, поэтому историческое знание было узурпировано государством и выдавалось в уже обработанном виде, как готовый для употребления продукт. В соответствии с этой схемой выстраивались и отношения между исследователем и учреждением, ответственным за хранение исторической памяти общества.
В пандан к коммуникативной модели “Автор — Редактор”, так пронзительно описанной Александром Жолковским 3, вполне может быть выведена на сцену и другая (правда, вероятно, чисто российская) пара антагонистов — Автор versus Хранитель (то есть архивариус или работник архива, выполняющий функцию посредника между читателем и архивариусом, а в некоторых случаях и библиотекарь). Хранитель не желает здесь властвовать над текстом Автора, как это делает Редактор, его амбиции куда более серьезны: так как текст еще не написан, Хранитель стремится не допустить уже самого его возникновения, присваивая источник, на основе которого Автор строит свой текст. Несмотря на всю либерализацию, архивную революцию 1990-х годов и концепции открытого общества, российский Хранитель сегодня, как и прежде, во многом считает себя не гидом, путеводителем Автора по хранилищу, а его сторожем, гарантирующим неприкосновенность хранимого, а заодно и его единоличным пользователем, то есть единственным обладателем сокровенного, кроме него более никому не доступного знания (хорошо, дело пока не дошло до пропитки листов ядом, — впрочем, кто знает). О том, насколько важным для сегодняшнего исследователя остается установление контакта, заведение полезных знакомств в архиве, а также о разного рода трудностях, неизбежно возникающих перед человеком, пришедшим в архив “с улицы”, можно писать романы. Конечно, из всякого правила бывают исключения, и мир, как известно, не без добрых людей (заранее прошу у них прощения!) — такие знакомства передаются обычно “по наследству” от учителя к ученику и самым дорогим коллегам. Однако издавна запущенный принцип функционирования всей системы от этого не меняется: работа в российских архивах по-прежнему связана с огромной затратой физических сил и психическим стрессом. Вас будут унижать, смотреть на вас свысока и рассказывать о том, что по этой теме уже все написано.
Не менее существенно при этом, что власть российского Хранителя поддерживается неполноценным, а часто и просто отсутствующим научно-справочным аппаратом. В последнее время благодаря поддержке Института “Открытое общество” (фонд Сороса) и других западных спонсоров вышел ряд путеводителей, а также состоялось подключение к Интернету ряда центральных и региональных архивов, и это, безусловно, отрадно. Однако поисковый аппарат крупных архивов (дело здесь, разумеется, вовсе не в доступности его через Интернет) в общем и целом остается на прежнем уровне: по словам опытного архивиста, чтобы искать что-то в российском архиве, “нужно особое охотничье чутье и недюжая интуиция”4. Немалым везением и счастливым шансом для исследователя по-прежнему можно считать ситуацию, когда поиск можно упростить благодаря указателям или подробным описям, составленным еще в XIX веке.
С другой стороны, понятно, что “свои” несравненно лучше “чужих” ориентируются в архиве, а так как архивист в России тоже, как известно, больше, чем просто архивист (ср. наименование соответствующего образовательного учреждения — Историко-архивного института), то все проблемы как будто снимаются: российский Хранитель и есть тот самый Автор, нужны ли еще какие-то другие?
Тот, кому довелось работать в западных архивах, знает, что эта ситуация не является, мягко говоря, нормальной. Речь идет при этом не столько о комфортабельности процесса поиска и работы с документами, сколько о более общих принципах организации архива как системы. Представления о том, чем должен заниматься Хранитель, в западном мире в корне отличаются от российских, поскольку там Хранитель — это в первую очередь посредник между источниками и пользователем, человек не всезнающий, но помогающий другим получить доступ к искомой информации, создающий инструментарий, с помощью которого источники становятся “розыскабельными”, находимыми для последующих поколений. Российский Хранитель, напротив того, хочет предоставить этим самым будущим поколениям уже готовую историю, поэтому в работе российских архивов исследовательская деятельность до сих пор представляет наиболее приоритетное направление.
Спешу предупредить бурю негодований и ссылки на особый гуманитарный статус российского Хранителя, а также одновременные кивки в сторону “бездуховного” Запада (дискурс, имеющий в России довольно длинную историю), где архивисты якобы являются некими чиновниками-функционерами: и на Западе многие архивы имеют свои серии публикаций, организуют выставки и активно сотрудничают с историка-ми. Более того — в Германии, например, архивистом так называемой “высшей службы” (Archivar im Höheren Dienst) может стать только человек, уже имеющий высшее (историческое) образование, в идеале — кандидатскую степень (Promotion) — после прохождения специального двухгодичного курса подготовки к деятельности в архиве. Так что представление об исключительности образования российского историка-архивиста, на мой взгляд, относится более к сфере желаемого, чем действительного. На самом деле вряд ли кто-то серьезно будет спорить с тем, что Хранителю для осуществления его деятельности необходимы знания и навыки историка.
Насколько обоснованна сегодняшняя тревога отечественных архивистов, указывающих на опасность превращения российских Хранителей в “работников архивной сферы обслуживания”5, сказать сложно: российские Хранители еще никогда таковыми не были (если под теми, кого следует обслуживать, понимать не только государство) и, кажется, быть ими пока не собираются, — иначе как объяснить тот факт, что ответа на запрос, стоящего, кстати, безумных денег, приходится ждать по полгода? И почему ответ на запрос частного лица подписывает директор архива? Неужели именно он ведет розыск документов, а Хранители заняты какими-то более важными делами? Тревожиться, на мой взгляд, нужно больше о том, что в будущем существование архивного мира в качестве некоей закрытой для “чужих” исследователей институции приведет к превращению архива в аналог средневекового монастыря, в котором сидят люди, делающие историю по своему усмотрению и культивирующие знание, доступное лишь избранным. Даже если Хранители будут работать на совесть и писать “правдивую” историю (а как может быть иначе, ведь “я сижу на источниках, я знаю лучше!”), это будет узурпированное знание, а обществу останется либо довольствоваться им, либо создавать — уже без источников — свое. По сути, ровно так и было в Советском Союзе.
Понятно, что сегодня для создания обширного и компетентного научно-справочного аппарата (возникновение которого не требовалось и вообще было маложелательным в советское время 6) понадобятся огромные ресурсы, в том числе и рабочего времени, но для этого нужно, чтобы мысль о настоятельной необходимости такой работы сначала проникла в сознание архивистов, чтобы Хранитель перестал был конкурентом Автора.
Разумеется, Хранитель — пленник российской архивной системы, и, уж конечно, он не добровольный ее узник, поэтому его возможности обозримы, а сегодня ввиду общей борьбы за выживание практически ничтожны. Но значит ли это, что старая концепция российского архива, институции, хранящей то, что потенциально может стать историей, но остающейся при этом непроницаемой извне, так и будет оставаться “единственно верным учением”? По моему глубокому убеждению, посттоталитарному обществу жизненно необходимы другие — открытые, транспарентные модели, гарантирующие доступ общества к собственной исторической памяти и возможности ее осмысления.
В этой связи позволю сказать себе несколько слов о том, как это МОГЛО БЫ выглядеть, сославшись на собственный исследовательский опыт, приобретенный в архивах Германии. Конечно, сопоставлять его с российскими мытарствами, на первый взгляд, некорректно, но не будем забывать о том, что и немецкая архивная практика в свое время сформировалась в процессе посттоталитарного (сначала постфашистского, а затем постгэдээровского) переосмысления механизмов “общения” с исторической памятью и уже, к сожалению, после того, как огромные массивы аутентичных источников были безвозвратно утрачены.
Общество, пережившее диктатуру, более других испытывает потребность обращения к собственной истории. Поэтому любые запреты в этой области, даже если они урегулированы существующим законодательством, провоцируют возникновение общественных конфликтов и недоверие к структурам власти. Вот почему в Германии сегодня снято 30-лет-нее ограничение на доступ к материалам Архива партий и массовых организаций ГДР, попавшим после объединения в Федеральный архив (Das Bundesarchiv), а центральной задачей в отношении этих фондов архивисты сейчас считают создание полноценного справочного аппарата. (В скобках замечу, что в России вступивший в силу 27 октября 2004 г. Закон “Об архивном деле в Российской Федерации” по-прежнему не содержит никакой центральной регламентации доступа к подобного рода документам. Впрочем, дело не столько в доступе к засекреченным в советское время документам, сколько в целеполагании российского архива во-обще, а оно, по всей видимости, остается прежним, поэтому и под понятием “пользователь архивными документами”, разъясненным в статье 3-й того же закона, в первую очередь подразумевается “государственный орган”, а также “орган местного самоуправления”. То есть основными пользователями архивных документов в России являются… их основные владельцы.)
Возвращаясь к немецкой практике, необходимо подчеркнуть предельную открытость всей архивной системы по отношению к пользователю, вот почему в Германии, чтобы работать в архиве, не нужно предъявлять “отношений”, то есть быть “кем-то” и “от кого-то”. Попав в архив, вам не придется ждать три дня заказанных дел (их можно заказать еще до приезда, предварительно уведомив о нем, подобную услугу оказывают и библиотеки). Практика запросов также не предполагает ни бесконечно долгого ожидания, ни уплаты баснословных сумм “за предоставленные услуги”, — в подавляющем большинстве случаев информация предоставляется исследователю бесплатно. Если вам требуются копии нескольких конкретных документов, то их можно получить в электронном виде по электронной или — в виде ксерокопий — по конвенциональной почте, но для публикации любых архивных материалов не-обходимо получить разрешение архива (в рамках научного — некоммерческого — использования это требование имеет прежде всего библиографические цели).
Отмечу при этом, что, несмотря на неплохой справочный аппарат (тематические, географические указатели, перечни личных фондов), находящийся сегодня в распоряжении исследователя в Cети (доступ теперь http://www.unimarburg.de/archivschule), основные поисковые средства больших хранилищ, особенно те, которые требуют выявления отдельных документов, располагаются по-прежнему в архиве: использование их комплекса предполагает обращение в конкретный архив с запросом. Как вспомогательные задуманы в этой связи и две глобальные межархивные поисковые системы: “Kalliope”, формируемая на основе картотеки автографов фонда “Прусское культурное наследие” Государственной библиотеки Берлина (Staatsbibliothek zu Berlin Preußischer Kulturbesitz, процесс еще не закончен, но картотека уже доступна: http://kalliope.staatsbibliothek-berlin. de), а также база данных “Zentrale Datenbank Nachlässe” (ZDN, www.bundesarchiv.de/findbuecher/stab/zdn). Последняя представляет собой переработанную и значительно дополненную версию известного справочника В. Моммсена7.
Так что, повторюсь, дело не в электронных ресурсах, а в системе доступа к документам. В конце концов, было бы непростительной иллюзией полагать, что в один прекрасный день мы сможем найти все, что нам нужно, не отходя от компьютера. Впечатляющие цифры по этому поводу приводит Герд Шнайдер: в отношении государственных архивов одной из больших федеральных земель Германии (какой — не сказано) было подсчитано, какое время потребуется для микрофильмирования всех ее архивных документов, если оно будет производиться исходя из имеющихся сегодня в распоряжении архивов трудовых ресурсов (10 полных рабочих мест). Оказалось — около 600 лет. Несомненно, сопоставимый с этим срок должно занять и сканирование источников 8.
У меня довольно мало иллюзий относительно того, что пример Германии может стать для России “наукой”. Но, заканчивая, я все же приведу еще один — последний — немецкий пример, который, как я надеюсь, станет хотя бы предостережением.
Историческая память — вещь хрупкая, и возможность ее утраты, увы, отнюдь не химера, о чем с ужасающей очевидностью свидетельствует пожар “не потянувшей” всего пару недель до своей реконструкции уникальной Веймарской библиотеки: десятки тысяч рукописей и книг (заботливым хранителем многих из них был некогда Гёте!), переживших две мировые войны и тем самым, казалось бы, “гарантированных” историей, были утрачены в одночасье — в мирное время… Российским архивам и библиотекам, по счастью, пока удалось избежать этой участи. Но можем ли мы и дальше позволить себе роскошь не учиться на чужих ошибках?
_____________________________________________________________
1) Козлов Владимир. Проблема доступа — это проблема инфраструктуры // Индекс / Досье на цензуру. 2001. № 14.
2) Gorjaiva Tat’jana. Die Archivwelt Rußlands: Mythen und Wirklichkeit // Das Historische Gedächtnis Rußlands. Archive, Bibliotheken, Geschichtswissenschaft / Hrsg. von Karl Eimermacher und Anne Hartmann. Bochum, 1999. S. 79—108, цит. S. 81.
3) Жолковский Александр. О редакторах // Жолковский Александр: Мемуарные виньетки и другие non-fictions. Urbi: Литературный альманах. Вып. 13. Серия “Новые записные книжки”. СПб., 2000. С. 204—220.
4) Gorjaiva Tat’jana. Op. cit. S. 83.
5) Хорхордина Т.И. Архивоведение на стыке веков // Архивистика на рубеже веков. XX—XXI (Труды Историко-архивного института. Т. 35). М., 2000. Электронная версия: http://iai.rsuh.ru/jubiley/archivistika/index.html.
6) Как пишет Т. Горяева, в 1980-е годы была создана система автоматизированного поиска для документов из Государственного архивного фонда, при тестировании которой “ответственные” с беспокойством установили, что она выдает слишком подробную информацию. Впоследствии доступ к системе получили только крупные государственные учреждения. См.: Gorjaiva Tat’jana. Op. cit. S. 83.
7) Mommsen Wolfgang A. Die Nachlässe in den deutschen Archiven. Mit Ergänzungen aus anderen Beständen. 2 Bde. Boppard, 1971—1983.
8) Schneider Gerd. Archive zwischen Risiko und Chance // Archive und ihre Nutzer — Archive als moderne Dienstleis-ter. Beträge des 8. Archivwissenschaftlichen Kolloquiums der Archivschule Marburg (Veröffentlichungen der Archiv-schule Marburg. Institut für Archivwissenschaft Nr. 39). Marburg, 2004. S. 27.