Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2005
Обращаясь к анализу такого признанного видакультурного производства, как театр, и такого динамично развивающегося в его рамках феномена, как «новая драма», исследователь неизбежно встречается с воздействием объекта, который навязывает наблюдателю мифологизированные категории описания. Возникает соблазн присоединиться к одной из разнообразных точек зрения, сформированных или еще формирующихся, которые производит театральная критика, призванная оценивать и освящать новых производителей. Однако пространство противоречивых — а порой и полностью противоположных — интерпретаций и оценок, которые почти всегда остаются на уровне чисто эстетических категорий, не предлагает исследователю единого основания, позволяющего вынести объективное суждение о новой тенденции в современном театре. Оставаясь в рамках исключительно стилистических различий, невозможно понять ту двойственность, которая постоянно сопутствует спорам вокруг «новой драмы»: ее источником во многом является сам предмет разногласий. Вырваться из этого порочного круга, в котором оказывается любое герметичное прочтение, позволяет концепт поля — подход, предложенный французским социологом Пьером Бурдьё.
Определенному стилю или направлению на уровне объективных социальных структур всегда соответствует своя позиция или набор позиций, отношения между которыми определяют и направляют стратегии, реализуемые агентами в символической борьбе за признание, которая иначе рассматривается как борьба чисто эстетических принципов. Только обратившись к анализу специфического пространства социальных отношений, конституирующих поле театрального производства, в котором эстетические категории только и способны обрести свой смысл, можно объяснить стилистическую разнородность, присущую «новой драме» в целом, и в частности наиболее известной сценической площадке, на которых «новая драма» предъявляется публике — «Театру.doc».
«Театр.doc» возник в Москве как независимая площадка, противопоставляющая себя классическим театрам. Этот театр, казалось бы, отменяет все формы условности, принятые в классическом театре: маленькое подвальное помещение вместо архитектурно сложных зданий больших московских театров; «сцена», плавно перетекающая в «зрительный зал» на 30 мест, вместо разделения на сцену, партер, бельэтаж и балкон; полное отсутствие служебного персонала и какой бы то ни было принятой организации театра, с его традиционными «вешалкой» и «администрацией». В этом маленьком театре драматурги и режиссеры сами продают зрителям билеты на свои спектакли, а зрители часто оказываются вовлеченными в представление. Театр позиционирует себя как «странный», «по всем своим позициям не похожий на театр», «бедный и независимый», «скандальный» и использует более специфические, но не менее маркирующие самоопределения: «единственный в Москве театр только новых текстов», театр, «где группам на сцене разрешается все, кроме громоздких декораций», где «в одном спектакле можно видеть признанных звезд, в другом — никому не известных непрофессиональных артистов», «документальный театр, пьесы, постановки, сценические акции, где театр транслирует голоса реальных людей»[1].
Постоянное балансирование театра на грани авангардной логики, с одной стороны, и коммерческой логики массового производства, с другой, не позволяет рассматривать «Театр.doc» как однородное образование, объединяющее агентов на основе общности стиля и отношения к традиции и успеху.
Определяя свое отношение к театральной традиции, режиссеры и драматурги театра вводят ряд оппозиций, обозначающих различные плоскости размежевания классического театра и «новой драмы»: традиционность / современность, воображение / документальность, наигранность / искренность, большой формат / малый формат, традиция / мода, мертвая норма / новое восприятие, игра / текст, интерпретация / чистый образ, метафизика / поток и т.д. Противоречивость, несовместимость этих оппозиций в рамках единой логики заставляет нас рассматривать «Театр.doc» не столько как эстетическую позицию (точку зрения), сколько как стратегический альянс, центр притяжения, объединяющий вокруг проекта агентов, различных по своим интересам и диспозициям, каждый из которых, однако, пытается легитимировать свою позицию в поле театрального производства.
Одной из ключевых категорий, которая удачно маскирует это разнообразие эстетических и стратегических позиций в театральном пространстве, является категория «эксперимента». «Творческое экспериментирование» и поиск новых идей и форм, способных претендовать на чисто культурную легитимность, является декларируемой целью организаторов театра:
Ценность Дока — в альтернативе, в поиске театрального философского камня. Поэтому даже хорошо, если «Театр.doc» никогда не станет академическим, даже к 70-му сезону[2].
Создание Еленой Греминой и Михаилом Угаровым — драматургами и режиссером, уже занимающими достаточно значимые позиции в театральном пространстве[3], — «Театра.doc», а также организация фестиваля документальной пьесы в Любимовке и проведение различных лабораторий и семинаров, посвященных документальному театру, свидетельствуют о том, что документальная эстетика (так называемая эстетика «Verbatim») воспринимается лидерами «новой драмы» как возможность порвать с классическим театром, что, в свою очередь, становится средством формирования новой позиции в театральном пространстве. Соблюдая правила игры автономного поля, гарантирующего им скорее специфический капитал «освященности», чем популярность у широкой публики, Е. Гремина и М. Угаров оказались способны инвестировать свои усилия и свое время в наиболее рискованный проект, который, однако, в долгосрочной перспективе может принести символические прибыли своим основателям. Возможно, именно знание ставок автономного театрального поля, подкрепленное профессиональным образованием и опытом работы в театре, послужило источником своего рода «чутья» к опережающим массовый вкус формам и, с другой стороны, залогом автономного видения театрального пространства. Поэтому именно документальность, то есть определенная техника формирования драматического текста и спектакля, стала для них источником творческого экспериментирования:
…именно документальный театр, пьесы, постановки, сценические акции, где театр транслирует голоса реальных людей, стал основной работой проекта»[4].
«Новый проект — это всегда неожиданность, он не похож ни на что предыдущее, — говорит Елена Исаева, автор двух пьес, которые шли в “Театре.doc”, “Первый мужчина” и “Про мою маму и про меня”. — Для меня важно, что на этой площадке превалирует текст, он здесь во главе угла, он — главное действующее лицо, в отличие от многих театров»[5].
Внимание к стилю и стремление к новизне, которых недостает традиционному театру — неотъемлемый признак любого авангарда, пытающегося легитимировать свою позицию в поле артистического производства. Документальность спектаклей, выбор нетрадиционных для театра объектов и тем, небольшая аудитория, собирающаяся на премьеры и состоящая в основном из друзей и коллег режиссера и актеров, — все это могло бы служить залогом автономного видения, обеспечивающего дистанцию по отношению к анонимному спросу широкой публики.
Ряд спектаклей театра («Преступления страсти», автор проекта Галина Синькина, «Яблоки земли» Екатерины Нарши, режиссер Аглая Романовская), сделанных в технике Verbatim, были поставлены на основе интервью с заключенными женской колонии строгого режима. Один из Verbatim-проектов «Театра.doc» «БОМЖИ», инициированный на первых семинарах по документальному театру, которые проводил в Москве британский театр «RoyalCourt», основан на текстах, собранных у бездомных (в «Театре.doc» был поставлен спектакль «Песни народов Москвы», режиссер Георг Жено). В спектакле «Война молдаван за картонную коробку» Александра Родионова (режиссеры Михаил Угаров, Руслан Маликов, Сергей Пестриков, Татьяна Копылова) рассказывается история из жизни московских бомжей и милиционеров. Также по инициативе организаторов «Театра.doc» челябинский театр «Мастерская новой пьесы “Бабы”» поставил Verbatim-спектакль «Солдатские письма», основанный на переписке служащих в Чечне солдат с их женами, невестами, сестрами, матерями и на беседах актрис театра с этими женщинами. Спектакль Яны Глембоцкой и кемеровского театра «Ложа», впервые показанный на сцене «Театра.doc», сделан по текстам разговоров с шахтерами из кузбасских городов.
Выбор объектов — «маргинальных», «экзотичных», далеких от обыденного опыта зрителя — позволяет соблюсти некоторую дистанцию от обыденного взгляда и вызвать своего рода «социальный шок». Этим отчасти можно объяснить невнимание к таким театральным проектам или неприятие их традиционной театральной публикой, считающей, что «возвышенная» культура должна изображать «возвышенные» объекты, никоим образом не нарушающие спокойствие и уверенность «добропорядочного буржуа». С другой стороны, смещение акцентов с самого объекта на его эстетическую репрезентацию (разорванность или отсутствие традиционного сюжета, интриги и т.п.), так же далекую от моральных категорий обыденного рассудка, как и опыт маргинального, и для принятия этой продукции требующую от зрителя «определенных механизмов по ее усвоению», производит схожий эффект «структурного разрыва между спросом и предложением»[6].
Основная борьба в данном случае разворачивается вокруг определения того, что есть театр и искусство как таковые: если документальность, которая в критических статьях наиболее консервативно настроенных обозревателей часто сравнивается со скандальной журналистикой, в рамках легитимного культурного дискурса считается низшим или даже выходящим за рамки театра жанром, ограничивающим «простор для воображения», то для агентов, отстаивающих новую позицию, документальность скорее будет новым принципом искусства, стирающим границу между «фактом жизни и фактом пьесы»[7], «моментом чистого взгляда», «брешью, через которую можно пробиться к первичному бытию»[8], источник которой они находят в самой театральной традиции:
Документальный театр: до первых вербатимных семинаров эти слова казались парадоксом. «В чем перспектива современной драматургии? — Нон-фикшн». — этот ответ из драматургической анкеты марта 1999 г. был не столько удачным прогнозом, сколько оригинальничаньем. Часто встречающимися вопросами людей, знакомящихся с вербатимом, были: «Это же уже делал Станиславский, когда ходил с актерами для “На дне” на Хитров рынок (вариант: Это же уже делал Лев Додин, когда жил с актерами для “Братьев и сестер” в деревне) — так что же тут нового?» Когда мы стали знакомиться с английскими вербатим-пьесами, с их записью человеческой речи как верлибра, мы узнали в них облик классического «Дознания» Петера Вайса с его монтажом стенограммы суда над нацистами[9].
Кроме этого, «Театр.doc», не являясь коммерческим проектом, настаивает на своей экономической независимости как от государства, так и от широкой публики:
Что касается «Театра.doc», то здесь никогда не было каких-то ожиданий финансовой помощи государства, если бы мы на это надеялись, этого театра не было бы вообще. «Театр.doc» — это настоящий некоммерческий проект, который существует вообще без денег. Нам на сегодняшний день дают какие-то гранты на выпуск спектаклей, но они далеко не большие. А в год у нас по 10–15 премьер: не все из них замечательные, это живой процесс. Самый главный расход театра — это аренда, и если нам завтра не дадут денег, то мы знаем, как решить эту проблему: аренда делится на 30–40 участников театра (это небольшие деньги) — и театр опять существует. Если человек хочет написать пьесу, снять фильм, ему, в принципе, ничего не мешает[10].
Малый формат (минимальная стоимость постановки) документальных спектаклей в данном случае является компромиссом, позволяющим отказаться от коммерческой ориентации в пользу свободного творчества, обеспечив тем самым экономическую незаинтересованность агентов и автономию от запросов публики, с одной стороны, и предоставляя возможность достаточно долго и продуктивно заниматься этим искусством, с другой.
Однако в стратегии самопрезентации «Театра.doc» происходит некоторое смещение в сторону социально-актуальных тем, предполагающее ориентацию на массового зрителя и явное или скрытое внимание к экономической конъюнктуре, свойственные полюсу массового производства. Постановка «модных» спектаклей, граничащих с журналистским репортажами, способна обеспечить производителям успех у широкой публики. К таким «модным», или «скандальным», спектаклям можно отнести проект Ольги Дарфи «Трезвый PR», основанный на взятых специально для спектакля интервью с «15 ведущими политтехнологами России», и документальный спектакль Александра Вартанова и Руслана Маликова «Большая жрачка», — оба они по стилю и содержанию очень схожи с «разоблачительными» статьями в прессе.
В попытке разорвать с «мертвой нормой» классического театра авторы «Театра.doc» настаивают на своей «современности»: «авторы, которым интересна современная жизнь и ее реальные формы», «фильмы, правдиво отражающие реальность, открывающие новых героев и новые темы», «театр… отвечающий на вызовы современности», куда «идут люди, давно прекратившие ходить в традиционный театр, не надеющиеся увидеть в нем живого искусства, желающие получить эмоциональную поддержку своему собственному, сегодняшнему опыту». Подобное внимание к «вызовам современности» иногда сопровождается явной ориентацией на определенный круг непроизводителей:
Согласитесь, в наших условиях буржуазия — прогрессивный класс. На Западе — разумеется, это уже не так, потому там и искусство часто имеет антибуржуазную направленность. А у нас, наверное, самое время делать буржуазные спектакли — спектакли, которые будут смотреть люди от 25 до 45 лет, активно включенные в современную жизнь, дееспособные, социально адаптированные, финансово состоятельные. Словом, новый класс, который и власть держит, и деньги имеет, и, между прочим, в искусстве разбирается, поскольку его финансирует[11].
Реализацию подобной стратегии, ориентированной скорее на сиюминутный успех, чем на признание среди профессионалов, можно увидеть на примере авторского спектакля «Кислород» Ивана Вырыпаева. Получив множество наград на различных российских и зарубежных фестивалях[12], «Кислород» «нашел» свою публику в популярном московском клубе «Б-2». Ориентация на экономическую конъюнктуру предполагает обращение к легитимному вкусу, который в то же время является вкусом господствующих, то есть в данном случае вкусом буржуазной столичной, а не провинциальной молодежи, поэтому «Кислород» и не пользуется успехом у провинциальной публики: «В провинции мы пробовали играть в клубах — но пока не получается», — говорит об этом автор пьесы и спектакля.
В ответ на вопрос об особенностях клубной аудитории Вырыпаев дает детальную социальную характеристику публики, посещающей его спектакли: «У нас вообще другая публика. Сначала была первая волна, театралов, обычной публики. Потом пошла молодежь. Молодежь же от девятнадцати до тридцати лет, в театр обычно не ходит… но сейчас, в последнее время, эта молодежь опять стала приходить. Но сказать, что “Кислород” — молодежный спектакль, нельзя. Наоборот, большая часть зрителей — это старшее поколение, как ни странно. И приходят депутаты госдумы, банкиры, крупнейшие олигархи»[13].
Сами по себе факты институционального признания могут свидетельствовать лишь о внутренней борьбе в поле театрального производства. Но, если рассматривать факт выхода на клубную сцену, который для самого агента является признаком успеха («Я играю в таком крутом московском клубе “Б-2”, а Гришковец, например, играет в “Огороде”»[14]), вкупе с очевидным из различных интервью Вырыпаева дифференцированным отношением к театральной публике, не ограниченной узким кругом производителей, — то становится понятно, почему именно современность или «проблемность» выбираемых тем (которая в этом контексте также может быть понята как «провокативность» или «скандальность»), а не стиль или техника, становится основным источником творческого экспериментирования, а «Театр.doc» оказывается лишь одной из площадок, готовых поставить его спектакли.
Именно «понятность» — а не документальность — смыслов, обыгрываемых в спектакле, является ставкой, позволяющей автору, учитывая экономическую конъюнктуру, одновременно провозглашать себя «голосом поколения»: «Конечно, я стараюсь ощущать себя собой, но получается — поколением…»[15] Обращаясь к современности и правдивому отражению реальности, Вырыпаев утверждает социальную функцию искусства, противопоставляя ее чисто эстетическим критериям профессионального производства:
Искусство — это диалог о чем-то, искусство должно ставить вопросы философские, социальные, политические, экономические, должно участвовать в жизни того мира, в котором живет художник… В границах Садового кольца живет очень малая часть населения. А страна совсем другая. Недавно я был в Иркутске, в доме, где жил и где до сих пор мои сверстники сидят на скамейке. И там все плохо… там процветает героин, там бедность, и это — наша страна, а не тот мир, где сейчас живу и общаюсь я[16] (курсив наш. — О.Н., Е.М.).
.
«Правдивость» здесь есть не что иное, как специфическое видение, свойственное собственно социальной позиции драматурга. «Творец» берет на себя задачу говорить от имени поколения, и говорить политически, рассказывать «правду о сегодняшнем ужасе». Однако социальная дистанция, отделяющая позицию драматурга от того далеко не гомогенного по своей структуре «поколения», о котором и от лица которого он пытается говорить, производит своеобразное искажение «документальной» картины социальной реальности.
Однако поскольку экономическая логика должна тем или иным образом переопределяться в терминах высокого искусства, постольку можно наблюдать некоторое изменение в стратегии репрезентации Вырыпаева по мере накопления им символического капитала и усвоения некоторых свойственных исключительно театральному производству схем восприятия и оценки. Так, если успех его спектакля «Кислород» сопровождался комментариями относительно социальной миссии искусства[17], то уже второй спектакль, «Бытие № 2», определяется как продукт творческого воображения, высокого искусства и отказа от социальности:
Наступает пора театра не социального, не экономического и не политического, а театра неонеоклассицизма. Социальная среда в искусстве меня не волнует, я могу газетку почитать, если мне интересны проблемы общества. В общем, я уверен, что возникновение высокого жанра в театре сегодня опять возможно. Поэтический текст может быть живым, возвышенным и волнующим. Театр — создание иной реальности, которая для меня более интересна и более реальна, чем реальная жизнь. По-настоящему интересно только незримое[18].
Экономические принципы оценки, будучи инвестированы в пространство, где основным источником легитимности служит символический капитал производителей, являющийся также залогом экономической эффективности, становятся в манифестациях драматурга «театром неонеоклассицизма» и «тенденциями современного театра», то есть специфически внутренними оценками, ориентированными на символическое признание, залогом которого может служить отказ от «проблемности».
Таким образом, основными оппозициями, организующими пространство позиций и стратегий, вовлеченных в проект агентов, являются документальность/воображение и экспериментирование/сиюминутный успех, которые в видении агентов опосредуются их отношением к легитимной культуре и способом присвоения культурного капитала, необходимого для вхождения в пространство театрального производства. На уровне позиций эти оппозиции соответствуют противостоянию, с одной стороны, авангардных производителей, находящих специфическое основание для разрыва в самой театральной традиции, и классических репертуарных театров с их «мертвой нормой» и эстетическим консерватизмом, с другой стороны, автономных производителей, отстаивающих конкурирующий принцип легитимации культурной продукции, и своего рода «наивных революционеров», залогом признания которых служит успех у молодежной аудитории. Однако поскольку основной ставкой в данной борьбе является производство отличия не столько от коммерчески успешных производителей, сколько от традиционных репертуарных театров, постольку вторая оппозиция частично перекрывается первой, что позволяет временно нейтрализовать значимые в других условиях различия в пользу стратегического альянса, способного приносить различным агентам свои символические выгоды:
Документальность — не панацея, она важна не в формальном, а в содержательном смысле. Оттого даже внешне не вполне документальные пьесы, идущие в «Театре.doc», его концепции соответствуют. Документ — не только информация на магнитном носителе. Любой из нас — готовый банк данных. Их остается только извлечь и процитировать[19].
Исключительно техника Verbatim и документальность как альтернативный театральный стиль не могут обеспечить «Театру.doc» и его участникам гарантированных символических и экономических выгод. В этом смысле постановка недокументальных пьес или «скандальных» спектаклей, потенциально способных получить признание среди широкой публики, которое затем можно было бы использовать как ресурс в борьбе собственно в поле театрального производства, позволяет театру аккумулировать символический капитал, необходимый для легитимации авангардной продукции.