Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2005
ДВА ПРОСТЫХ ЧАРОДЕЯ
Белобров—Попов [Белобров В., Попов О.]. Уловка водорастов. Рассказы. [2-е изд., с изм.] — М.: ОГИ., 2005.
Можно начать, например, так. Представьте себе книгу, которая: учит жить; объясняет, как устроен мир; раскрывает перед читателем бездну; приобщает его к непреходящим ценностям, но не радует. Мне, например, для того чтобы представить подобную книжку, не надо напрягать фантазию, а только память, и то слегка. А теперь давайте организуем небольшой внутримозговой кульбит и сделаем все наоборот. То есть: вот на нашем столе книжка, которая планомерно — от начала до конца — радует читателя. Но при этом ничего более пафосного с ним не происходит. По крайней мере, авторы на это как бы не претендуют. Но…
Мы не будем преувеличивать способность читателя радоваться просто так. Меня, например, даже реальные $100 радуют порядка 10 минут, а дальше я вспоминаю, что жизнь — пустая и глупая шутка, или какую-нибудь аналогичную банальность. Мне скучно до конца разгадывать кроссворд или дочитывать детектив. Мне не смешно, когда маляр бездарный мне пачкает «Мадонну» Рафаэля, если даже он пририсовывает ей усы. Если коротко, с годами становятся актуальны тавтологии, и то, что меня не касается, то меня не касается. И если кто-либо озаряет мое лицо светлой улыбкой, да еще ухитряется удержать ее там 300 страниц кряду, значит, этот кто-то немножко научил меня жить, кое-как объяснил устройство мира, приоткрыл бездну и т.д. Потому что иначе меня трудно долго радовать.
Если мы в этой точке постараемся привить Белоброва—Попова (а речь, разумеется, о них) к русской классической традиции, то это получатся Гоголь и Чехов, а не Тургенев—Достоевский—Толстой, то есть литература первична, а общечеловеческое выпирает как побочный эффект, чтобы литература не зачахла.
А можно начать иначе. Помните Урфина Джюса с его живительным порошком? Как он его сыпал на всякую дрянь, и та оживала? Теперь одно допущение — живительный дар достался не одному плохому человеку, а двум нормальным. Не патологическим. И сыплют они порошок не на дрянь, а практически на все подряд (и на дрянь в том числе). Вспоминают, например, далекие семидесятые, мальчиков-девочек, основное место действия — ипподром, один из мальчиков пишет рассказ о посмертных странствиях Муму. И живо все — мальчики, девочки, лошади в стойлах, Герасим. Муму просто деваться некуда — оживает и она. Герой Белоброва—Попова раскрывает рот и кратко, на абзац прямой речи, излагает нам тупенькую историю о третьих лицах — оживают и они, в масштабах абзаца (или раскрытого рта).
Все умеренно бестолковы, слегка (как правило) нетрезвы, все хотят счастья. Реальность располагается на нескольких уровнях, как в «Рукописи, найденной в Сарагосе». Но эти уровни — как этажи одного дома в спальном районе.
Авторов с таким твердым и неукоснительным жизнетворящим началом просто не могло не занести в самую мертвую зону литературы — фантастику. Они там, где их вмешательство нужнее всего. Белобров и Попов, читатели 1970-х, воспитанные на 25 томах «Библиотеки современной фантастики», конечно, презирают фэнтези и предпочитают старую добрую science fiction. Они знают, как держать дезинтегратор и с какого конца нужно заряжать бластер. И на пыльных тропинках далеких планет появляются их следы. То есть следы их чуть-чуть придурковатых героев.
«Нашим космонавтам стало очень досадно. Они преодолели миллионы парсек, питались долгие годы одними тюбиками, не видели женщин и своих семей, побывали в лапах у космических пиратов, остались без корабля затерянными в космосе — и все это только потому, что космические дебилы запускают в космос дебильные сообщения».
Мне становится досадно вместе с героями. Реально. И вам станет досадно, когда вы сроднитесь с нашими космонавтами и попадете вместе с ними в указанную ситуацию.
Но все кончится хорошо.
Все кончается хорошо. Жизнетворческое начало не может не быть жизнеутверждающим. При этом легкая звенящая нота, сопровождающая рассказы из «Уловки водорастов» и длящаяся еще пару секунд после последней фразы, не имеет ничего общего с туповатым хеппи-эндом а-ля Голливуд. Герой может и погибнуть. Причем не только физически, а и отдаться со всеми потрохами черту, выдающему себя за ангела. (Впрочем, он не лжет, а только недоговаривает: он и есть ангел, хотя и падший.) Но жизнь продолжается. Заболоцкий в поэме «Лодейников» показывает нам страшный фокус — наблюдатель ложится посреди цветущего луга и дает нам его крупномасштабно, в разрезе, на уровне травы. Мы видим катастрофический мир сплошного взаимного истребления и поедания. Можно сказать, что Белобров—Попов сумели обратить жест Заболоцкого: приподнялись над страшноватым реальным миром — и увидели цветущий луг.
Пастернак называл книгу, насколько я помню, дымящимся куском человеческой совести. Белобров и Попов подарили нам небольшой черный параллелепипед концентрированной жизни, вроде большого куска гематогена.
За что им и спасибо.
Леонид Костюков