(Рец. на кн.: Andrei Platonov. Keele, 2001—2002)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2003
ПЛАТОНОВ В АНГЛИИ
ANDREI PLATONOV: SPECIAL ISSUE / Ed. by Angela Livingstone. Vol. 1—2. Keele University, 2001—2002. — (Essays in Poetics. The journal of the British-Formalist
circle. Vol. 26—27).
Столетний юбилей Андрея Платонова (1899—1951) был отмечен весьма скромно, даже как-то почти незаметно. Причина заключается в том, что слабо развита мифология, обычно украшающая имя “великого человека”, а число людей, осознающих художественную и философскую силу Платонова, пока не очень-то велико. Особенности его письма таковы, что и переводить, и изучать творчество автора “Котлована” и в нашей стране, и тем более за рубежом, скажем прямо, очень непросто. Общественным мнением о писателе управляют очень злые герменевтические Сцилла и Харибда: “все давно изучено” и “все равно ничего не поймешь”. В обществе под видом научных концепций иногда распространяются разного рода недоразумения и мифы, в средней школе (бывает, что и в вузах тоже) продолжают преподавать “Котлован” как историю одной ударной стройки, а самого Платонова с удовольствием изображают как косноязычного писателя и юродивого, одержимого параноической идеей создать свой вариант перпетуум-мобиле — пресловутый “резонатор-трансформатор”. И это в нашей стране, можно ли большего требовать от иностранцев?
Тем более замечательна научная инициатива британских коллег, возглавляемых профессором Анджелой Ливинстон (Университет Эссекс), пропагандисткой творчества Платонова и талантливой исследовательницей его произведений. Научный симпозиум, проведенный в 2001 г. в Оксфорде, и два специальных номера журнала “Essays in Poetics”, где опубликованы материалы этой конференции, показали уровень сегодняшнего изучения платоновского творческого наследства и, одновременно, указали на Великобританию как на, возможно, вторую после России платоноведческую научную державу по количеству специалистов и качеству интереса к творчеству русского писателя. Через год еще одна конференция (май 2002 г.), на этот раз Ирландского общества русистов (IAREES), прошедшая под руководством профессора Эйлин Тески в Лондондерри, подтвердила этот вывод. Специалисты из России, Великобритании, Франции, США, Норвегии и Германии своими трудами показали действительность того значения, которое имеют произведения Платонова для мировой культуры, и, одновременно, высокий уровень разных форм освоения его творчества — переводов на иностранные языки, новых публикаций, комментирования его произведений, описаний созданной писателем художественной системы.
Определенный крен в сторону социологии, политологии и истории, который наметился в последние годы в современной западной критике, как ни странно, почти не сказался на статьях сборника: и отечественные, и западные исследователи, в общем, пытались удерживаться в рамках филологии — дело почти немыслимое в нынешнее время. Представленные тут работы отразили широкую парадигму исследовательских подходов, которые свойственны не только современной литературе о Платонове, но и вообще литературоведению. Особенно отрадно, что большинство работ так или иначе касались главного: свойств поэтического языка писателя.
Статьи сборника можно разбить на несколько групп по типу подхода к платоновскому тексту. Первая связана с попыткой нахождения универсального “ключа” к поэтике Платонова, некого декодирующего элемента, который, будучи приложенным в тексту писателя, даст ответ на многие вопросы. Такова статья В. Вьюгина “Поэтика загадки и загадка поэтики”, в которой автор предполагает существование некой загадки, присущей поэтической грамматике Платонова. Выдвигается гипотеза, что писатель сознательно формулировал некие секретные формулы, которые, будучи внедренными в текст, определили особые свойства платоновского поэтического языка. Возможно, здесь имеется в виду его вариант постановки “вековечного вопроса” о тайне бытия человека в Мироздании, который действительно является основой для формирования многих платоновских текстов (да и не только). Для более ясного доказательства этого тезиса было бы хорошо выявить формальные признаки этого элемента его текста, определить разницу между ним и похожими явлениями в поэтических системах других писателей, например мастеров детективного жанра, “писателей-философов” ХIХ в., представителей ОБЭРИУ, также активно экспериментировавших с такого рода поэтическими фигурами. Другая работа того же рода принадлежит Т. Зайфриду, в своей статье “Формы опозданий в прозе Платонова” развивающему мысль о существовании в поэтических фигурах писателя некого “принципа опоздания”, согласно которому происходит смещение во времени относительно реального расположения голоса рассказчика и описываемой им реальной исторической действительности; фактически выходя к описанию свойств времени-пространства писателя (пресловутого “хронотопа” М.М. Бахтина), автор пытается “с листа” выстроить новую концепцию риторического времени у Платонова. Не умаляя достоинств обеих статей, хотелось бы сначала получить общее обоснование искомого элемента поэтики Платонова, а потом – указание на его присутствие в текстах. Попытка делать это одновременно очень затрудняет понимание того, идет ли речь о новом методе анализа художественного текста вообще, или о нахождении универсального ключа, объясняющего кардинальное отличие Платонова от всех других писателей.
Вторую группу образуют статьи, в которых авторы пытаются описать так называемые “художественные концепты” писателя (выражаясь более рутинным литературоведческим языком — опорные знаки созданной им художественной структуры). Так, например, М. Любушкина-Кох в статье “Концепция пустоты в “Четырнадцати маленьких красных избушках” и “Джане”” сформулировала свою версию “пустого пространства” как одного из важнейших семантических узлов платоновского художественного мира. Е. Яблоков в статье ““Имя розы” в произведениях Платонова”, предлагающей оригинальную трактовку известного эпизода романа “Чевенгур”, в котором Роза Люксембург, идеализируемая Копенкиным, становится обозначением доминанты художественной системы писателя, одновременно с этим сам исследователь названием своей работы указывает на известное произведение У. Эко. А. Эпельбоин в статье “Метафорические животные и пролетариат” указывает на связь, существующую между лошадью “Пролетарская Сила” из “Чевенгура” и известной метафорой “Локомотив революции”; рассматривая характеры различных героев писателя, находящихся на смысловой оси пролетарий—животное, автор находит ряд закономерностей, свойственных этому знаку художественной системы Платонова. Хотелось бы отметить, что, при всех различиях в методах интерпретации платоновского текста, наблюдается определенная тенденция: читать тексты Платонова в русле историко-культурной парадигмы 1920—1930-х гг. Художественные знаки, из которых состоят поэтические системы писателя, оказываются укорененными в социально-общественной реальности того времени, вызывая ассоциации и с современным деконструктивизмом, и с историко-культурной школой А.Н. Пыпина и Н.С. Тихонравова.
Третью группу образуют традиционные компаративистские исследования, намечающие пути для контекстуального и/или межтекстового анализа платоновского творческого наследия. Статья Н. Корниенко ““Рождение мастерства” (“Родина электричества”): метаморфозы платоновского текста 1930-х гг.” содержит новые данные о генетических связях, существовавших между различными творческими замыслами и произведениями писателя, например между “Родиной электричества” и “Техническим романом”. Работа Э. Виддис описывает смысловую связь, существовавшую в платоновской поэтической системе между “энергией революции” и “светом” как физической данностью; работа затрагивает корневые концепты писателя, в частности отношение между сознанием человека и Вселенной, здесь актуализируется важная мысль о роли человеческого мозга как мыслительного вещества, принадлежащего всей Вселенной. Нельзя не признать, что освоение Платонова как писателя-философа еще только начинается и нас ждут здесь большие открытия. Сравнительный анализ, актуализирующий сходство феноменологии Гуссерля и поэтико-философской системы Платонова, содержится в статье Н. Полтавцевой “Гуссерль, Пушкин и философия космизма в произведениях Платонова”. Продолжая свою многолетнюю работу в этом направлении, автор дает нам новые интересные данные о философских корнях идеологического состава произведений писателя; такого рода работ остро не хватает, в понимании идеологического фундамента творчества писателя и до сих пор слишком много неясного. Поэтому ценной представляется работа Х. Измайлова в статье ““Джан” как суфийский трактат”, в которой автор намечает пути изучения контекстуальных связей между творчеством Платонова и восточной религиозно-философской традицией. Статья И. Малыгиной посвящена описанию процесса превращения платоновского героя из рабочего и инженера — в “сокровенного человека”; пресловутая платоновская “лампочка Ильича” в процессе своего функционирования, по мнению исследователя, проливает свет на связь между манихейскими концепциями, культивирующими свет, а также философскими взглядами В. Хлебникова и А. Платонова. Нельзя не признать, что коренные понятия платоновского поэтического языка — “сокровенный человек”, “вещество существования” — до сих пор наименее прояснены.
Четвертую группу работ образовали попытки описания поэтической грамматики Платонова как семиотического объекта. Ольга Меерсон в интересной статье “Неостранение Андрея Платонова: опасность и сила инерции восприятия” (продолжающей концепцию, изложенную в ее известной книге “Свободная вещь: поэтика неостранения у Андрея Платонова”, Berkeley, 1997) формулирует мысль о принципиальной несводимости платоновского стиля к какому-либо идеологическому клише; по мысли исследователя, встречаясь с соцреалистическими и пролеткультовскими штампами, Платонов вовсе не пытался им противоборствовать, но, используя принцип “троянского коня”, производил семантический сдвиг, иногда в ту же сторону, которую подразумевала формула клише, за счет чего рождался новый смысл, обозначенный определенным элементом платоновского поэтического языка. Автор формулирует идею о глубочайшей связи, существовавшей между политическими взглядами писателя, его философией и поэтикой, одновременно описывая принцип действия того механизма, за счет которого возникли внешне “соцреалистические”, а по сути — антисоцреалистические концепты поэтического языка писателя. Представитель известной нарратологической школы Гамбургского университета Р. Ходель в интересной статье “От Чехова и Платонова к Пригову: модализация высказывания” выдвинул гипотезу о существовании определенной закономерности в истории развития литературных форм, в рамках которой развивается особый механизм “дезориентации” читателя относительно основной повествовательной линии, причем происходит “размывание границ”, отделяющих друг от друга автора, повествователя и героя и возникает пребывающий в хаосе утопический мир; важным носителем этой тенденции и является Платонов. Свое эссе “Понятная песнь: музыка в “Чевенгуре”” А. Ливинстон посвятила теме квази- и метамузыкальных смыслов в упомянутом романе Платонова, сделав вывод о реальности существования тринитарной музыкально-звуковой структуры “Чевенгура”, тесно связанной со смыслом всего произведения. А. Смит в статье “Возвращение “фланера” в повести Платонова “Усомнившийся Макар”” обнаруживает у Платонова риторический прием “фланерства” как особого метода движения-наблюдения литературного героя, типологически сходного с описанным в эссе В. Беньямина, посвященном его путешествию в Москву.
Еще одну группу работ образуют поиски у Платонова определенных социально-культурных подтекстов. А. Мёрк в статье “Ирония в платоновском “Городе Градове”” анализирует формы реализации антибюрократической темы в творчестве Платонова. Эссе Ф. Баллока посвящено еврейской теме в произведениях А. Платонова; автор обнаруживает эту тему в скрытой и явной форме в “Возвращении”, “Седьмом человеке”, “Чевенгуре”; и высказывается предположение о восприятии Платоновым Троцкого как “Вечного Жида” и принципиального странника мировой истории. Такого же рода три заключительные статьи первого тома сборника, которые посвящены анализу отдельных сторон поэтического и смыслового строя романа “Счастливая Москва”: “Коммунизм и коллективный туалет: лексические герои “Счастливой Москвы”” Э. Наймана, “Счастливая Москва и невыносимый подарок” Х. Уайт, “Демаскировка мифа и метафор эпохи сталинизма: “Счастливая Москва” Платонова через объектив “Медного всадника”” К. Уокера. Названия статей Э. Наймана и К. Уокера точно описывают основное содержание исследований; Х. Уайт же сравнивает роман Платонова с более ранними его произведениями, актуализируя мысль о балансировании писателя между “утопией” и современной ему реальностью. Применяя метод, использованный Р. Якобсоном в статье “Статуя в поэтической мифологии Пушкина”, Д. Бетеа и К. Уокер в статье с замечательным названием “Платоновский вариант Пушкинского мифа о скульптуре: ноты для скрипки с молчащим оркестром” описали формы реализации в творчестве Платонова его варианта “скульптурной мифологии”. Авторы нашли ряд параллелей, указывающих, по их мнению, на связи, существующие между поэтическими системами Пушкина и Платонова (“Петушок” — “скрипка”, Петр Великий — Сталин и др.).
Р. Чандлер, благодаря переводам которого Платонов стал доступен английской публике, выступил в сборнике с двумя работами. В первой из них, “Слушая Платонова”, им сформулирован тезис о существовании в поэтической структуре писателя определенных “непереводимых” элементов; если переводческое творчество самого докладчика свидетельствует о реальности перевода этого труднопереводимого писателя на английский язык, то эссе Р. Чандлера описывает трудности, которые стоят перед самой художественной системой Платонова, совершающей переход из русской в английскую языковую стихию. Ценные наблюдения о свойствах платоновского поэтического языка, содержащиеся в работе, помогают понять, каким образом чрезвычайно сложный “конкретно-абстрактный” текст писателя может быть воссоздан в иной языковой среде, будь то разрыв времен или разница культур. В статье “Варлам Шаламов и Андрей Федорович Платонов” Р. Чандлер находит генетическую связь между Андреем Платоновым как историческим лицом и названным героем “Колымских рассказов”; автор считает это не случайной, но вполне осознанной попыткой Шаламова написать историю “нашего Платонова”.
Разумеется, современный научный сборник не обходится без “гендерного исследования” — в рецензируемом сборнике эту роль играет эссе А. Верницки “Женщина работает, мужчина размышляет: гендерные роли в статьях и коротких рассказах Платонова”, погружающее нас в метафизику отношений полов и возможностей неполового единения двух форм Homo Sapiens.
В целом сборник производит внушительное впечатление: двадцать три статьи предлагают честные и во многих случаях интересные прочтения платоновских произведений. В нем получили отражение практически все направления современного исследования литературы: деконструкция, классическая текстология, мифопоэтические штудии, лингвопоэтика, метаописания поэтической системы и даже попытки возродить литературоведческий фрейдизм на базе постструктуральной парадигмы. В книге содержится немало точных наблюдений за разными сторонами платоновского наследия; правда, в статьях некоторых исследователей временами ощущается претензия на единственно правильное прочтение его текстов. Есть также авторы, не избежавшие довольно распространенной ошибки: приписывания Платонову неких “оригинальных” свойств, которые на самом деле встречаются у многих других писателей.
Очевидным недостатком сборника (для российского читателя) является то, что он издан на английском языке; опубликованные здесь статьи отечественных исследователей стали доступны западным ученым благодаря труду переводчиков, участников и издателей сборника: Анджелы Ливинстон и Роберта Чандлера. Однако если британские коллеги сумели преодолеть языковой барьер и навести столь прочный мост между собой и родиной Андрея Платонова, возможно, что и у нас хватит желания и сил, чтобы сделать этот ценный научный материал достоянием российского читателя.