(к теме: «Вл. Набоков и детская литература»)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2002
А. А. Долинину — с благодарностью
В предисловии к английскому изданию романа “Приглашение на казнь” Владимир Набоков (в мазохистском переводе Г.А. Левинтона) нанес сильнейший упреждающий удар по ловцам подтекстов своего произведения: “Я, кстати, никогда не мог понять, почему от каждой моей книги критики начинают метаться в поисках более или менее известных имен на предмет пылких сопоставлений. За минувшие три десятилетия в меня швырялись (ограничусь лишь несколькими примерами этих артиллерийских игрушек) Гоголем, Толстоевским, Джойсом, Вольтером, Садом, Стендалем, Бальзаком, Байроном, Бирбомом, Прустом, Клейстом, Макаром Маринским, Мари Маккарти, Мэридитом (!), Сервантесом, Чарли Чаплином, баронессой Мурасаки, Пушкиным, Рускиным и даже Себастьяном Найтом” [1].
Если мы все-таки решаемся пополнить этот издевательский список еще одним именем, то только потому, что не кто иной, как Набоков, назвал “Приглашение на казнь” “самым сказочным из” своих романов [2]. В нижеследующей заметке набоковское произведение как раз и будет сопоставлено со сказкой английского писателя Кеннета Грэма “Ветер в ивах” (1908), которой Набоков зачитывался в детстве.
Среди утраченных иллюзий набоковского Цинцинната Ц. — едва ли не самая горькая — разочарование в дочке тюремщика Эммочке, подарившей было герою “Приглашения на казнь” надежду на спасение. “Будь ты взрослой, — подумал Цинциннат, — будь твоя душа хоть слегка с моей поволокой, ты, как в поэтической древности, напоила бы сторожей, выбрав ночь потемней” (272) [3]. Завершается псевдоспасение Цинцинната коварным предательством Эммочки, которая, напомним, после имитации побега приводит ничего не подозревающего героя в квартиру своего отца. А.А. Долинин и Р.Д. Тименчик справедливо указывают, что представления Цинцинната о “поэтической древности” опираются на следующие строки стихотворения Лермонтова “Соседка”: “У отца ты ключи мне украдешь, / Сторожей за пирушку усадишь, / А уж с тем, кто поставлен к дверям, / Постараюсь я справиться сам. / Избери только ночь потемнее, / Да отцу дай вина похмельнее” [4].
Еще один литературный прототип Эммочки находим в сказке “Ветер в ивах”, где дочь тюремщика вызволяет из заключения мистера Жабба — симпатичную жабу мужского пола: “У тюремщика была дочка, приятная девчонка, к тому же добросердечная, которая помогала отцу в нетрудных делах во время его дежурств” (188) [5]. Несколько страниц спустя описывается, как дочь тюремщика надоумила мистера Жабба обмануть “мужланов-стражников” (197) и бежать из крепости.
Сразу же отметим, что грэмовская (и лермонтовская) ситуация вывернута в “Приглашении на казнь” наизнанку: набоковский герой, поверивший в сказочную доброту дочери тюремщика, оказывается в итоге жестоко обманутым [6].
Сходным образом Набоков выстраивает весь свой диалог с оптимистической сказкой Грэма. Не забывая о мельчайших подробностях. Только один характерный пример: у Грэма дочка тюремщика приносит изголодавшемуся мистеру Жаббу “тарелочку с горкой намазанных маслом тостов, толстых, с коричневой корочкой с обеих сторон, и масло стекало по ноздреватому хлебу золотыми каплями, как мед вытекает из сот” (191); у Набокова несчастному Цинциннату “вместо шоколада — хотя бы слабого — давали брандахлыст с флотилией чаинок; гренков же было не раскусить” (314).
Мотивы, намекающие на определенное сходство между Цинциннатом Ц. и мистером Жаббом, Набоков распределяет по страницам своего романа остроумно и осторожно. Сначала говорится о том, что “когда Марфинька была невестой, <она> боялась лягушек” (256). На следующей странице Набоков как бы мимоходом сообщает, что на суде Цинциннат “измарал в изумрудном руки” (257) [7]. Перевернув еще одну страницу, мы узнаем, что главного героя “Приглашения на казнь” зачали “ночью на Прудах” (258), причем дальше рассказывается, что “выскочил” он “скользкий, голый” (298). Выразительное изображение Цинцинната, погруженного в “водную среду”, встречается в романе еще раз: “Цинциннат был такой маленький и узкий, что ему удалось целиком поместиться в лохани. Он сидел, как в душегубке, и тихо плыл” (283). В детстве Цинциннат жил “в канареечно-желтом <…> доме” (301) — близнеце той “канареечно-желтой повозки” (44), в которой отправляется путешествовать по миру мистер Жабб. В школьные годы героя “Приглашения на казнь” “понуждали <…> подражать разным животным” (263).
Со “смирным отступающим животным” (342) Набоков сравнивает Цинцинната, возвращающегося к себе в камеру по тесному и душному туннелю: “С трудом дыша шероховатым воздухом, натыкаясь на острие — и без особого страха ожидая обвала, — Цинциннат вслепую пробирался по извилистому ходу <…> Духота дурманила” (342). Сравним это описание со строками о малоприятном путешествии, которое совершает один из персонажей сказки “Ветер в ивах”: “Туннель был узкий, воздуха в нем было мало, в нем стоял сильный запах сырой земли, так что Крыссу показалось, что прошло довольно много времени, прежде чем этот проход кончился” (125—126).
Гораздо интереснее, впрочем, отметить, что черты разительного сходства не с абстрактной жабой, но с конкретным героем сказки Грэма приданы в “Приглашении на казнь” антагонисту и двойнику Цинцинната — палачу мсье Пьеру [8].
Мистера Жабба Грэм в своей сказке изображает как “невысокого, толстенького” (28), “маленького и толстого зверя” (274) с “жирным телом” (305). Точно такой же “жаббьей” внешностью наделен набоковский мсье Пьер. Приведем здесь обширную “сборную” цитату из “Приглашения на казнь”. Мсье Пьер “задержал в своей маленькой мягкой лапе ускользавшие пальцы Цинцинната” (292); “той особой грациозности, которою природа одаривает некоторых отборных толстячков” (293); “Мсье Пьер с доброй улыбкой смотрел на него, положив лапку на стол ладошкой кверху” (296); “подрагивая мягкими частями тела, обхваченного казенной пижамкой” (310—311); “проворного толстячка” (311); “упругенький мсье Пьер” (372); “подняв жирные плечики” (376).
Хвастливые монологи, которыми время от времени разражается мсье Пьер, также чрезвычайно напоминают захлебывающиеся словоизлияния мистера Жабба. Вот образец красноречия мсье Пьера: “Не хочу хвастаться, но во мне, коллега, вы найдете редкое сочетание внешней общительности и внутренней деликатности, разговорчивости и умения молчать, игривости и серьезности… Кто утешит рыдающего младенца, кто подклеит его игрушку? Мсье Пьер. Кто заступится за вдовицу? Мсье Пьер. Кто снабдит трезвым советом, кто укажет лекарство, кто принесет отрадную весть? Кто? Кто? Мсье Пьер. Всё — мсье Пьер” (295). А вот панегирик, который преподносит сам себе мистер Жабб: “Хо-хо! — закричал он. — Опять Жабб! Жабб, как всегда, берет верх! Кто заставил их взять меня в машину? Кто сумел пересесть на переднее место ради свежего воздуха? Кто убедил их дать мне повести машину? Кто засунул их всех в утиный пруд? <…> Жабб, конечно! Умный Жабб, великий Жабб, замечательный Жабб!” (273)
Вдобавок ко всему, в одной из сцен “Приглашения на казнь” мсье Пьер демонстрирует Цинциннату свое фото рядом с “покойным батюшкой” “на берегу <реки> Стропи” (294). О покойном батюшке мистера Жабба неоднократно идет речь у Грэма, а реку, вокруг которой гнездится большинство персонажей “Ветра в ивах”, можно без преувеличения назвать главным героем сказки английского писателя: “…он оказался на самом берегу переполненной вешними водами реки. Он прежде никогда ее не видел; такого, как ему представилось, гладкого, лоснящегося, извивающегося, огромного зверя <…> Все вокруг колебалось и переливалось. Блики, бульканье, лепет, кружение, журчание, блеск” (13). Сравним в “Приглашении на казнь”, где образ реки также играет весьма важную роль: “А еще дальше, по направлению к дымчатым складкам холмов, замыкавших горизонт, тянулась темная рябь дубовых рощ, там и сям сверкало озерцо, как ручное зеркало, — а другие яркие овалы воды собирались, горя в нежном тумане, вон там, на западе, где начиналась жизнь излучистой Стропи” (270).
Остается повторить, что детская сказка Кеннета Грэма “Ветер в ивах”, по всей вероятности, должна была раздражать взрослого автора “Приглашения на казнь” своим упрощенным, если угодно, — обывательским оптимизмом. Кстати сказать, тюремному заключению мистера Жабба предшествует у Грэма заточение, в которое помещают эксцентричного поэта Жабба его собственные друзья. “Независимость и все такое прочее — это прекрасно. Но мы, звери, никогда не позволяем своим друзьям вести себя по-дурацки сверх известного предела, а ты до этого предела уже дошел” (147).
Эта реплика из “Ветра в ивах” могла бы послужить отличным эпиграфом к “Приглашению на казнь”.
1) Цит. по: Набоков В. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе. Интервью. Рецензии. М., 1989. С. 406. Исследовательская литература о “Приглашении на казнь” необъятна. Назовем только некоторые, наиболее существенные работы, опубликованные в последние десятилетия: Давыдов С. “Тексты-матрешки” Вл. Набокова. Мюнхен, 1982; Шапиро Г. Русские литературные аллюзии в романе Набокова “Приглашение на казнь” // Russian Literature. 1981. Vol. IX. Amsterdam; Tammi P. Invitation to a Decoding. Dostoevskij as Subtext in Nabokov’s Priglashenie na kazn’ // Scando-Slavica. 1986. T. 32; Долинин А.А., Тименчик Р.Д. Комментарий // Набоков В. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе. Интервью. Рецензии. М., 1989.
2) Цит. по: Набоков В. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе. Интервью. Рецензии. С. 420.
3) Здесь и далее “Приглашение на казнь” цитируется по изданию: Набоков В. Истребление тиранов. Избранная проза. Минск, 1989, с указанием в скобках номера страницы.
4) Долинин А.А., Тименчик Р.Д. Комментарий. С. 509.
5) Здесь и далее “Ветер в ивах” цитируется по изданию: Грэм К. Ветер в ивах. Дракон-лежебока. СПб., 1993, с указанием в скобках номера страницы. Имена героев сказки Грэма приводятся по другому, более удачному, но и более вольному переводу.
6) Мы, разумеется, не собираемся утверждать, что дочь тюремщика, спасшую узника из тюрьмы, можно встретить только у Лермонтова, Грэма и Набокова. См., например, в “Улиссе” Джойса: “Дочка тюремщика устроила ему побег из Ричмонда” (Джойс Дж. Улисс. М., 1993. С. 125).
7) Отметим, что зеленый, “лягушачий” цвет доминирует и в романе Набокова, и в сказке Грэма. Ср. в “Приглашении на казнь”: “садовники в зеленых сапогах” (261); “Вернулся он, неся зеленый флакон” (291); “Приходили и уходили различные образы жизни, на миг задерживаясь среди зеленых бликов” (318); “кусочек зеленого листа” (332); “зеленая дверь” (344); “зеленое, с антимакассаром, кресло” (345); “в зеленых лакированных туфлях” (353); “За оркестром зеленела вялая аллегорическая даль” (376). И в сказке Грэма: “Жаркое солнце, казалось, так и выманивало из земли все зеленое — все кустики, и стрелочки, и стебельки — и тянуло к себе, как на веревках” (141); “Травы по обеим сторонам заводи в это утро казались какой-то особой, ни с чем не сравнимой зелености и свежести <…> сверкающие перепады зеленой воды <…> пока наконец не добрались до маленькой полянки, зеленой-зеленой” (175—177); “Дежурный махнул зеленым флажком” (205); “Зеленые поля, которые начинались за лесом” (248).
8) Отметим также, что в одном из эпизодов “Приглашения на казнь” Набоков упоминает о “воспаленных лягушачьих глазах” (348) директора тюрьмы.